Текст книги "Фронтовые повести"
Автор книги: Адий Шарипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
IX
Вечером после работы, едва Шура переступила порог своего дома, встревоженная мать так и метнулась к ней:
– Ты ничего не слышала?
Шура как можно спокойнее спросила:
– А что случилось, мама?
Оказывается, днем, как только Шура ушла в столовую, на их улице появились вдруг солдаты с какой-то особой машиной, оцепили всю улицу, два соседних квартала и начали повальный обыск.
– И к нам заходили, начали шарить где попали, сундук отодвинули, под кровать заглянули, на чердак слазили, велели, чтобы я погреб открыла… – рассказывала перепуганная мать. – Потом спросили, кто здесь живет, и я сказала, что ты, доченька, в столовой работаешь, в комендатуре. Тогда они полопотали что-то по-своему и ушли к соседям.
Шура минуты две простояла в оцепенении. Значит, фашисты засекли ее выход на связь с Лесным царем!
– А почему ты волнуешься, мама, – наконец проговорила она, – мало ли они обысков делают? Опять какую-нибудь ерунду ищут…
Но мать эти слова не успокоили. Поджав губы, она внимательно посмотрела на дочь, покачала головой и высказала то, что, видимо, уже наболело на душе.
– Вот станешь сама матерью, тогда поймешь, что материнское сердце всегда чует, – с укоризной проговорила она. – Думаешь, что я не вижу, как ты по чердакам хоронишься? Все вижу. Вроде и не мое дело выпытывать про твои секреты, да ведь я не чужая тебе, сердце-то болит… Как только они понаехали, я сразу поняла, что по твою душу…
– Если бы они за мной приехали, то сразу бы в наш дом пошли, – возразила Шура. – Но ты сама говоришь, что у нас не так уж и обыскивали, как у других. Значит, кого-то другого ищут. Мало ли разных дел люди творят. Так что не надо нам с тобой зря волноваться.
Мать промолчала.
«Я была на связи каких-то две-три минуты, – думала Шура, – неужели могли засечь? Что же теперь делать? Как выйти на вечернюю связь?..»
А время шло, было уже без пяти девять. Ровно в десять, в двадцать два ноль-ноль, Лесной царь выйдет на станцию. Операция чрезвычайной важности. Операция, которую будет проводить большое командование по данным Тридцатой. Так что, если она не выйдет на связь в двадцать два ноль-ноль, Лесной царь сразу подумает, что Тридцатая либо погибла, либо арестована гестапо. Иной уважительной причины быть не может. А она жива, здорова и сидит у печки сложа руки. Нет, уж лучше погибнуть, чем отказаться от выполнения задания.
Одевшись во все черное, повязав голову темным платком, Шура вышла в огород и как будто растворилась в ночи. Она выкопала рацию, задами, чужими огородами, стараясь не потревожить собак, пробралась к заброшенному дому, который она приглядела на всякий случай заранее, смутной тенью скользнула на чердак и ровно в двадцать два ноль-ноль передала: «Я – Тридцатая, я – Тридцатая, прием, прием!»
Ей ответили, что самолеты прилетят бомбить ровно в час ночи, необходима корректировка, желательно с чьей-то помощью. Самой Тридцатой велели поберечься, не вызывать подозрений.
Зарыв рацию в стороне от заброшенного дома, она благополучно вернулась домой. Действительно, как остро не хватает ей сейчас двух-трех помощников! Прежде она думала, что справится одна, и потому не искала помощников. Да к тому же одной вроде бы и безопаснее. Но вот пришла пора для такого дела, с которым ей одной справиться почти невозможно. Через каких-нибудь два часа она должна непременно попасть на станцию и дать сигнал. А ведь можно было завербовать кого-нибудь из рабочих депо, которые там работают не только днем, но и ночью и смогли бы, не вызывая особых подозрений, дать нужный сигнал. Если она попадется на глаза фашистам в неподходящей ситуации, то выкрутиться будет не так уж сложно, на первый раз поверят, на первый раз простят, тем более она попала в столовую комендатуры не случайно, а после тщательной проверки. Но если попадется вторично в нежелательной обстановке, тогда приговор будет беспощадным, тогда уж все промахи и неудачи гестапо в этом городе лягут на ее плечи, и отвечать придется только ей, и никому больше.
Два-три помощника – это очень важно и очень нужно. Но кому она успеет объяснить эту важность и эту нужность, если нет даже одного помощника, а через два часа с небольшим прилетят наши самолеты, и, если не будет зеленой ракеты, они, возможно, улетят обратно, так и не поразив цель. Нет, пожалуй, бомбить они все равно будут, но возможность холостой бомбежки не исключена, могут и мимо отбомбить.
Завтра она непременно свяжется с Володей Хомяковым. Это будет и ему на пользу, утешит и обнадежит парня в таком тяжком горе, и нашему общему делу на пользу. А сегодня…
Надев старый ватник, Шура пристроила ракетницу в вырез подкладки и, зажимая ее под мышкой, вышла на улицу. Сердце ее бешено колотилось, и она инстинктивно ускоряла шаги, будто стараясь попасть в такт сердечных ударов. Если ее схватят сейчас, то до обыска дело может и не дойти, она сошлется на работу в комендатуре, скажет, что возвращается так поздно потому, что пришлось задержаться у знакомого офицера. А он, свинья, напился так, что не смог проводить свою даму… Но если схватят в тот самый момент, когда она будет корректировать бомбежку…
Шуру бросало то в жар, то в холод. Она оборачивалась на каждый шорох. Позорная версия насчет пьяного офицера, которую она придумала наспех ради своего спасения, казалась ей уже сомнительной. Фашистам нетрудно будет проверить, у какого именно офицера она была… Шура ускорила шаги, лихорадочно придумывая новую версию и отчаянно надеясь на везение. «А, будь что будет, – в конце концов решила она, – в минуту опасности что-нибудь придумаю…»
Тяжелый гул самолетов с востока перебил ее мысли, будто сквозняком выдул все ее опасения, и Шура ринулась со всех ног к вокзалу. Обостренным зрением она замечала каждую выбоинку на темной дороге и успевала лавировать между мест предполагаемой опасности. Добежав до старого бревенчатого склада, который сейчас пустовал, Шура достала ракетницу и одну за другой выпустила в сторону эшелона две зеленые ракеты. И тут же, словно на крыльях, ринулась в сторону от сарая, в густую темень. Она бежала не разбирая дороги, бежала под гул, вой и грохот бомб, надеясь, что сейчас никому нет дела до одинокой, насмерть перепуганной женщины.
Возле станции захлопали зенитки, но их тщетные залпы не мешали самолетам, они заходили и заходили на бомбежку, делая круг, и от взрыва бомб, казалось, сотрясается весь город.
Добравшись домой, Шура разобрала в темноте постель и, стараясь не обращать внимания на продолжительные вздохи матери, сделала вид, что устала и сразу уснула. Но уснуть она, конечно, не смогла до рассвета. Она испытывала физическую усталость, как после хорошего трудового дня. Ей казалось, что все эти бомбы она сбросила на фашистские эшелоны собственными руками.
В шесть часов она поднялась, долго умывалась холодной водой и почувствовала себя бодрой, будто всю ночь крепко спала и отдохнула. Быстренько оделась и пошла в столовую.
Офицеры сегодня на завтрак опоздали, причем заходили они по одному, по два, небольшими группами. Лица их были серыми и озабоченными. От вчерашней их словоохотливости не осталось и следа. Только один молодой подтянутый офицер, как бы подчиняясь пристальному взгляду Шуры, сказал:
– Рус, бомба, офицер капут. – И изобразил пальцами некий беспорядок.
– Да, это была ужасная ночь, – проговорила Шура по-немецки. – Я до утра не могла уснуть. Никогда еще на наш город не было такого варварского налета.
Услышав родную речь, молодой офицер оживился:
– А вы здешняя? – Да.
– Вы так хорошо говорите по-немецки, как будто родом из великой Германии.
Шура поблагодарила за комплимент и «призналась», что в ее жилах течет арийская кровь, ибо ее родственники по матери – немцы.
– Поэтому вы остались здесь и не ушли с русскими?
– Да, именно поэтому.
– К сожалению, – раздумчиво проговорил молодой офицер, – не все, в ком течет арийская кровь, служат нашему общему делу.
– Что вы имеете в виду, господин офицер? – холодно спросила Шура, будто ее оскорбил неуместный намек собеседника.
– Я имею в виду то, что сказал, – ответил офицер и, видя, как омрачилось миловидное лицо официантки, решил пояснить – Ночью обнаружили партизанского пособника. Им оказался солдат станционной охраны. Он корректировал бомбежку и не соизволил даже выбросить ракетницу из кармана своей шинели. Вот вам и ариец!
Побледневшая Шура с таким искренним огорчением покачала головой, что словоохотливый офицер, ничего не скрывая, рассказал все, что знал о ночном происшествии. Сразу же как только послышался гул самолетов, солдаты всполошились и, конечно, заметили две зеленые ракеты. Солдаты ринулись к месту, где скрывался партизанский лазутчик. Вскоре туда же устремились и гестаповцы. В суматохе под божбежкой они не смогли сразу разобраться, на всякий случай повыгоняли на улицу всех жителей из ближних домов, потом привели сыскную овчарку, и она взяла след по оброненному носовому платку. Задержанный солдат, разумеется, ничего не смог сказать в свое оправдание, кроме того, что ракетница в его кармане оказалась чисто случайно. В заключение своего рассказа молодой офицер выразил свое сочувствие русским: «Если они будут нанимать в разведку таких ослов, то…» У Шуры просто чесался язык, так ей хотелось возразить: «Но ведь эшелон-то разбомбили!»– но она спросила только, что же теперь ожидает предателя.
– Виселица. Банально – но впечатляет. – И молодой офицер усмехнулся, польщенный взволнованным вниманием хорошенькой официантки с арийской кровью.
Офицер поблагодарил Шуру и вышел.
Его рассказ показался Шуре настолько фантастичным, что она не сразу поверила ему и забеспокоилась – уж не ловит ли он ее? Но потом Шура краем уха услышала разговор о предателе и за другим столом, где сидели два пожилых офицера.
До конца дня Шура так и порхала между столиками, возбужденная таким оборотом дела. Глаза ее сверкали, она дважды опрокинула поднос с посудой, по тем не менее ей хотелось беспрестанно улыбаться. «Одним фашистом станет меньше, – твердила она про себя. – А если и разберутся, что не того поймали, то все равно уже будет поздно…» Теперь рассказ молодого офицера не казался ей таким уж фантастическим. Вполне возможно, что прибежавшие к бревенчатому складу солдаты затоптали ее следы, кто-то уронил в суматохе носовой платок, вот овчарка и ринулась на чужой запах. От этого ведь и гестаповцам легче. Как-никак, а они нашли вражеского лазутчика, сразу же нашли, проявили оперативность, вырвали зло с корнем.
X
Через день, когда Шура вернулась с работы, мать сказала ей, что приходила «какая-то девка и тебя спрашивала».
– Что за девка? Совсем незнакомая?
– А бог ее знает, что она за девка. – Мать сидела, сутулясь над шитьем возле керосиновой лампы, и отвечала, не поднимая головы. – Вроде не из тутошних. Письмо вон тебе от хлопца передала. – Мать протяжно вздохнула и привычно посетовала – Все секреты, секреты…
Шура разорвала конверт. Письмо с глуповатым текстом про любовь и свидание таило в себе шифровку. Тридцатую просили явиться завтра в двадцать часов по такому-то адресу для встречи с посланцем Лесного царя. Сообщался пароль и отзыв.
– Оказывается, знакомая, – прочитав письмо, пояснила Шура матери. – Из села она приехала, просит зайти, поговорить, хочет здесь на работу устроиться.
Мать в ответ только вздохнула и ничего не ответила.
На другой день, улучив момент, Шура прошла мимо дома, указанного во вчерашнем письме. Ничего подозрительного заметить ей не удалось.
В назначенный час она уверенно подошла к этому дому, толкнула дверь – она оказалась неприкрытой и легко подалась. Пути назад не было, и Шура – чему быть, того не миновать – негромко, но отчетливо произнесла: «Есть тут кто-нибудь? Хозяин?.. Хозяйка?..»
– Проходите, – послышался женский голос. – Проходите, не пугайтесь, у нас света нет.
Голос показался Шуре приветливым, теплым, она инстинктивно поняла, что такой голос не может принадлежать провокатору.
Шура назвала пароль и услышала в ответ отзыв.
– Нам придется спуститься в погреб, – продолжала женщина, – там будет удобнее…
Женщина спустилась первой и, протянув руку Шуре, помогла ей сойти по деревянным ступенькам вниз.
Здесь они зажгли свечу и несколько мгновений изучали друг друга.
– Вот ты какая, Тридцатая, – проговорила Тамара с нотками искреннего восхищения. – Тимофей Михайлович и Петр Васильевич передают тебе большой привет, – продолжала Тамара. – Они хвалят тебя за оперативность, за смелость и благодарят от имени всего отряда…
Они сразу же перешли на «ты», как давние знакомые.
Шура спросила о новостях на фронте. «От немцев ведь ничего толком не узнаешь, они то бахвалятся день и ночь, будто по крайней мере Москву взяли, то паникуют, как будто вот-вот их отсюда самих попрут со дня на день…»
Тамара коротко рассказала о том, что знала. Главное – фашисты сосредоточивают свои силы возле Курска и Орла, о чем уже и сама Тридцатая знает.
– Наша задача – доступными средствами помешать этому. Как говорят, чем сможем, тем и поможем…
Тамара передала Тридцатой новое задание партизанского командования: узнать, сколько фашистов охраняют железнодорожный мост через реку Беседь, какие там имеются укрепления, установить численность солдат, дислоцированных на станции Белинковичи.
– В одиночку тебе это выполнить невозможно, поэтому Тимофей Михайлович передал наказ: найти себе помощника, – проговорила Тамара.
– Это не так просто сделать, – отозвалась Шура. – Может быть, у вас есть кто-то на примете?
– Лесной царь советует привлечь Володю Хомякова. Ты уже знаешь о постигшем его несчастье… Нам связаться с ним сложнее, легче тебе самой.
– Я уже думала о нем. Наверное, это подходящий человек.
Тамара подробно стала расспрашивать о Ранкенау, приходилось ли Шуре с ним встречаться, не подозревает ли он Тридцатую.
– Не знаю, есть ли у него подозрения насчет моей работы, – ответила Шура, – но у меня есть подозрения насчет его желания… Сегодня приказал подать ему завтрак в кабинет и минут сорок меня обхаживал со всех сторон. Боюсь, как бы в один прекрасный день мне не пришлось сбежать отсюда из-за его «любви»…
– Лесной царь выручит. О делах Ранкенау там уже все известно, так что, думаю, он не будет здесь свирепствовать долго.
Тамара поднесла руку ближе к пламени свечи и посмотрела на часы.
– Мы еще встретимся, Тридцатая. А сейчас – пора…
– Нам потребуются еще магнитные мины, – сказала Шура. – И хорошо бы получить бесшумное оружие. Я думаю, что именно Володя мог бы убрать моего ухажера.
Тамара обещала передать ее просьбу, и они расстались, обнявшись и поцеловав друг друга.
Домой Шура возвращалась совсем другими улицами, помня о заповеди подпольщика – не ходить дважды по тем же местам.
XI
В жизни почти каждого человека, особенно в суровую годину войны, настает момент, когда он взрослеет сразу, вдруг, за один день. Таким моментом для Володи Хомякова стал день, когда он похоронил свою мать.
Вернувшись домой с кладбища, Володя почувствовал себя усталым одиноким путником в бескрайней пустыне. Он до самого вечера просидел за дощатым столом, не в силах чем-либо заняться, о чем-то думать, только бессмысленно и тупо глядел в окно. Во дворе жалобно поскуливал пес, но Володя его не слышал. И только когда наступили сумерки и окно потемнело, Володя почувствовал, что сам он как будто растворяется в надвигающейся темноте. Тогда он встал и зажег лампу. Взгляд его упал на кровать матери. Постель, одеяло и подушки – все было залито кровью. Володя машинально свернул постель и вынес ее во двор, надеясь, что завтра или послезавтра у него хватит сил почистить все это или постирать. Он вышел во двор, и к нему сразу бросился Тигр. Пес чуял несчастье в доме и, должно быть, тоже мучился. С визгом и срывающимся лаем он бросался к Володе, поднимался на задние лапы, протягивал Володе передние и все старался лизнуть в лицо своего хозяина. Только сейчас Володя вспомнил, что он второй день не кормил пса, да и сам ничего не ел. Вернувшись в комнату, он нашел давно остывший чугун возле плиты и в нем несколько вареных картофелин. Пересчитав их, он отложил половину себе, а остаток вынес Тигру. Присутствие пса во дворе хоть немного, но все же успокаивало Володю. Не будь Тигра, он сам бы, пожалуй, заскулил и завыл от тоски и одиночества.
Он уснул поздно и во сне часто вскрикивал, вскакивал, ложился и снова проваливался в пустоту. Кошмары преследовали его до рассвета. На работу он шел еле волоча ноги. Не работалось, все валилось из рук. Под вечер он нехотя побрел домой, думая о том, что снова предстоит мучиться ночью в пустой комнате и не с кем поговорить, да впрочем, ни о чем и ни с кем ему говорить не хотелось.
Прошел еще день, и Володя решил, что если он не отомстит за смерть матери, за свою несчастную судьбу, то погибнет сам, просто так погибнет, от тоски и бездействия. И он решил, что смысл его жизни теперь состоит в том, чтобы убить Ранкенау. Да, именно его, не человека, а зверя в человечьем облике.
Это решение вернуло его к жизни, он приободрился и теперь был занят только тем, что тщательно придумывал план уничтожения этого изверга. Планов было несколько. Самый вероятный – пристрелить Ранкенау. Достать винтовку и пробраться на чердак дома напротив комендатуры. Володя стрелял неплохо, на городских соревнованиях, которые проводил Осоавиахим, он выбил из пяти патронов сорок восемь очков и занял второе место. Если ему удастся достать пять патронов, он все пять всадит в начальника гестапо, рука не дрогнет. Но прежде надо было достать винтовку. Если же такой возможности не представится, то есть и другой план: воспользоваться помощью Тигра, которого тоже кое-чему обучили в Осоавиахиме. Тигр послушно исполнял команды, неплохо шел по следу, мог доставить в назначенное место записку в ошейнике. Володя решил сделать чучело, одеть в форму гестаповца и выдрессировать Тигра так, чтобы он в один прыжок мог перегрызть горло гестаповцу. В этом случав нужно было достать форму гестаповца.
И наконец, третий вариант – отравить Ранкенау. В столовой работает черноглазая девушка, с которой Володя познакомился, когда еще учился в школе, на вечере танцев в городском клубе. Кажется, ее зовут Шурой. Она может не согласиться на такую операцию, но надо только поближе сойтись с ней, и она поможет ему, ничего не зная, не ведая. Так оно даже будет лучше…
Приняв такое решение, Володя ожил. Он будет действовать во всех трех направлениях: доставать винтовку, доставать форму, искать сближения с девушкой из столовой. Она его поймет, если у нее не совсем очерствело сердце. В городе все знают о гибели Володиной матери, знают, кто в этом виноват, и, наверное, нет такого жителя, кто бы не посочувствовал человеку в таком положении.
Жизнь его теперь приобрела смысл, важный смысл, которого не было раньше. И ему сразу же, можно сказать, стало везти.
В сумерках, сидя за столом у коптящей керосиновой лампы и обдумывая свои варианты расплаты с Ранкенау, он услышал угрожающее рычание Тигра. Кто-то приблизился к калитке. Послышался негромкий стук в окно. Володя шагнул к окну, но никого не увидел. Тогда он вышел во двор, прошел к калитке и в тени палисадника перед окнами увидел одинокую тень человека.
– Это я, дед Яков, – негромко сказал человек.
– Чего это вы, дед Яков, на ночь глядя? – спросил Володя.
– Дело есть. Пройдем во двор…
Дед Яков работал вместе с Володей в депо. Работящий, неразговорчивый, но всегда готовый прийти любому на помощь, дед Яков пользовался у всех уважением.
Они зашли во двор, и дед Яков спросил, есть ли кто-нибудь у него в доме.
– Никого, – ответил Володя.
Тигр, видя гостя в сопровождении хозяина, не издал ни звука.
В комнате они посидели с минуту за столом возле лампы, словно для того, чтобы удостовериться, что они – это они, дед Яков и Володя Хомяков, после чего старик попросил его выйти в сени для важного разговора.
– А то в окошко кто-нибудь заглянет и гадать начнет… – пояснил дед Яков.
Они вышли в сенцы. Володя сдвинул ведра и таз со скамейки, и они уселись на нее рядышком.
– В общем, так… – проговорил дед Яков после непродолжительного молчания. – С тобой хочет познакомиться одна дивчина. Как ты на это смотришь?
– Что за дивчина?
– Может, ты ее знаешь, может, не знаешь, но наверняка видел. Она тутошняя. Сейчас в столовой работает.
– Ну-ну, – обрадовался Володя, чувствуя, как удача сама идет ему навстречу. – Шура, что ли?
– Она самая.
Володя понял так, что дед Яков, добрая душа, решил помочь ему вот таким вот способом – познакомить с девушкой, чтобы ему легче жилось.
– А то ты совсем один остался, – будто читая мысли Володи, продолжал дед Яков. – Она в столовой работает, продуктами может помочь. Да и в другом, более важном деле всегда поможет, – сказал он с нажимом. – Хорошая, одним словом, девка, отказываться тебе нет резону.
Володя, скрывая радостное волнение, не знал, что и сказать в ответ.
– Можно… – наконец промямлил он неопределенно.
– Не можно, а нужно, – продолжал дед Яков. – Сама она к тебе не прибежит, так ты завтра ко мне заходи вечерком. Договорились?
– Договорились, – пробормотал Володя, не зная, как благодарить старика, и стараясь не выдать своего радостного волнения.
– Ну, тогда я побег…
XII
Как ни старались фашисты сохранить в секрете время отправки двух эшелонов со станции, рабочие депо все-таки знали это время. Было оно известно, разумеется, и смазчику Володе Хомякову.
В этот день он принес на станцию в своей замызганной брезентовой сумке две магнитные мины английского производства. Мины передала ему Шура во время свидания у деда Якова. Она же и рассказала, как применять их, куда и как пристраивать. Сложности тут не было никакой, для установки такой мины требовались буквально мгновения, достаточно было прислонить их к железному брусу, как они накрепко припечатывались магнитом.
За сорок минут до отправки смазчики получили приказ смазать буксы и проверить колеса, Володя, держа в одной руке тяжелую брезентовую сумку и масленку с длинным носиком, а в другой молоточек на длинной ручке, пошел вдоль вагонов. Он начал с конца эшелона, полагая, что пока доберется к голове, то и сам освоится, и те немцы, которые деловито снуют возле эшелонов, делая последние приготовления, успеют привыкнуть к его фигуре.
Пристраивать мину под хвостовым вагоном не было никакого смысла, но под одним из передних – другое дело. После взрыва все последующие вагоны полезут один на другой, как будто перед ними поднялась вдруг мощная бетонная стена. Добравшись до первого вагона, Володя пролез под ним, вышел на другую сторону полотна, деловито постучал по колесам молоточком и снова, чем-то озабоченный, старательный, пригнулся и полез под вагон. Одно движение руки, и мина припечаталась возле колеса на ровной металлической поверхности.
Покончив с осмотром первого эшелона, Володя перешел ко второму и так же, без особых помех, пристроил вторую мину под цистерной с горючим.
Когда он шел от эшелонов, ноги его подкашивались. И только после того как эшелон тронулся, Володя пришел в себя и вытер грязным рукавом спецовки обильно вспотевший лоб.
…О том, что оба эшелона сошли с рельсов, Володя узнал перед самым обедом, услышал краем уха. Рабочие депо передавали шепотком это известие, однако фашисты шума на станции не поднимали, хранили гробовое молчание, видимо до поры до времени.
Вечером домой к Володе опять пробрался дед Яков и, шутливо покряхтывая, проговорил: «Ну и времена пошли! Раньше парни за девками бегали, а теперь все наоборот. Зайди завтра вечерком ко мне, вторая молодайка просит с тобой познакомить…»
На этот раз Володя встретился с Тамарой. Смуглое, обветренное лицо молодой партизанки при тусклом свете свечи не показалось ему привлекательным, но когда они заговорили о деле, когда он услышал ее глубокий грудной голос и освоился с ее манерой говорить, он понял, что женщина эта умна, незаурядна, что живет она напряженной душевной жизнью.
Они прикинули план совместных действий. Володя не имел представления о работе связиста, не знал азбуки Морзе и никогда не работал на ключе, поэтому не мог выполнять функции связного, как Шура. Но у Володи был Тигр, который был обучен носить почту на ошейнике. Умная овчарка охотно выполняла такие поручения и находила адресата по сложным маршрутам. Договорились, что первая встреча партизанского связного с четвероногим почтальоном должна быть в присутствии Володи. Собака должна привыкнуть именно к этому человеку и не отдавать своей ноши никому другому. О времени и месте встречи Володе будет сообщено на днях.
– А нет ли у тебя знакомых на том хуторе, что стоит возле моста через реку Беседь? – спросила Тамара. – Мне необходимо попасть туда на несколько дней.
Володя написал записку своей двоюродной сестре Тане, которая жила на том хуторе. Он просил приютить на несколько дней подательницу записки, которая потеряла семью и не может устроиться на работу.
– Нас интересуют сведения о фашистах на станции Белинковичи, – продолжала Тамара. – Кто бы мог узнать, сколько их там и какое у них вооружение?
Володя сказал, что за это дело он может взяться сам – его частенько посылают в Белинковичи по работе.
Договорились, что партизанский связной для работы с Тигром придет через два дня в березовую рощу за городским кладбищем. Он же должен обучить Володю кое-каким элементам шифровального дела.
XIII
Партизанский сон чуток, как сон птицы. Партизаны могут не сомкнуть глаз по нескольку суток, но могут вздремнуть даже на ходу и вновь обрести нужные человеку силы. При малейшем шорохе партизан просыпается и, еще не успев открыть глаза, хватается за оружие…
Тамара спала в сарае, спала как дома, на матраце с подушкой, под теплым стеганым одеялом, спала как убитая, но мгновенно вскочила, как только услышала шорох метлы во дворе. Подойдя к двери, она выглянула через щелку во двор. Там было еще темно, небо только начинало светлеть на востоке. Но Тамара узнала смутно различимый силуэт деда Якова, подметавшего двор. Она быстро оделась, стараясь не скрипнуть дверью, тихонько отворила ее и перешагнула через высокий бревенчатый порог. Дед Яков, продолжая размахивать метлой из стороны в сторону, приблизился к ней.
– Что вы так рано поднялись, не спится? – спросила Тамара.
– Разве сейчас до сна, милая? Часок вздремнул – и хватит. На работу уже пора собираться. А пока надо двор подмести да за ворота глянуть, как там да кто там, – пояснил дед Яков.
– Мне, пожалуй, пора уходить, – сказала Тамара.
– Не торопись, дочка. Чуть попозже в тот же хутор соседка поедет за картошкой. Я договорился, чтобы она и тебя с собой взяла. Вдвоем-то вам веселее будет. А пока идем в хату, позавтракаем чем бог послал…
Через полчаса у ворот деда Якова остановилась телега, в которую был запряжен серый невзрачный мерин. Ярко-рыжая веснушчатая дивчина резво спрыгнула на землю и вошла во двор. Увидев Тамару, она затараторила как сорока:
– Ну, поехали, лошадь запряжена, я готова! По дороге будем тары-бары разводить, а то одной скучно, да еще какой-нибудь черт привяжется.
Пока Тамара собиралась, она без умолку говорила о пустяках, беспрестанно улыбаясь и похохатывая.
«Легкомысленная, – обеспокоено подумала Тамара, – не завезла бы к фрицам…» Она тайком поманила деда Якова в избу и высказала ему свои опасения.
– Ничего, ничего, не паникуй, – успокоил ее старик. – У нее характер такой – то без конца зубы скалит, а то ревет как белуга. Фашистов ненавидит, это я точно знаю. А то, что она хохотать будет, – пускай, меньше подозрений…
Тамара низко, по-старушечьи, повязала платок, уселась на телегу рядом с рыжей дивчиной, и серый мерин не спеша повез их по тихой утренней улице.
XIV
Жамал продвигалась по лесу осторожно, обходя кусты и стараясь не производить шума. Вдвоем с Тамарой было куда спокойнее, вдвоем и помирать веселее, а сейчас ей ничего не оставалось, как рассчитывать только на свои силы и надеяться только на себя. Днем ей полагалось прятаться в кустах, и она пряталась до полудня, но дальше не вытерпела и пошла – сидеть ей было невмоготу, хотелось побыстрее добраться до цели. Завидя людей, собиравших грибы, она обходила их стороной. У этих голодных жителей окрестных деревень и хуторов была только одна цель – собрать побольше грибов, они не обращали внимания на лесные шорохи. У Жамал была иная цель, и потому она замечала присутствие людей, еще не видя их, обходила стороной и потому оставалась незамеченной. Так, двигаясь в постоянном напряжении, она быстро уставала, по дожидаться ночи у Жамал не хватало терпения. Она шла и шла, полагаясь на свою чуткость, на свои глаза и уши. По ее расчетам, где-то поблизости должен быть небольшой хутор в пять-шесть домов. Но вот уже село солнце, наступили сумерки, а признаков жилья не ощущалось. Не слышался лай собак, не доносились людские голоса. На ясном небе зажглись звезды, и Жамал теперь шла, ориентируясь по ним. Она решила пройти еще две тысячи шагов и потом дожидаться утра, чтобы при свете дня все-таки найти этот хутор. Ночью она могла заблудиться, потерять время при блужданиях по лесу и в итоге опоздать на встречу с Тамарой – обратно они должны были идти вместе.
Пройдя густой березняк, она увидела вдали между деревьями слабое пламя костра. Издали она наблюдала за этим костром до рези в глазах, заметила человеческие тени, но посчитать их было трудно. Приблизившись, насколько это было возможно, Жамал спряталась в кустах и подняла бинокль. Она определила, что у костра только двое – мужчина и женщина, скорее всего жители того самого хутора, который Жамал искала. Если бы они были партизанами, то вряд ли стали бы так безбоязненно жечь костер. Жамал подошла ближе и теперь явственно различила, что у костра возились двое – мужчина, вернее старик, и женщина.
Жамал взяла автомат в правую руку и решительно подошла к костру. Первой ее заметила женщина и со словами: «Господи, кто это?»– попятилась от костра.
– Чего вы испугались? – проговорила Жамал. – Вас двое, а я одна.
Над костром булькала большая кастрюля, и от нее тянулись какие-то трубки к деревянной бадье.
Лохматый старик с густой окладистой бородой, стараясь загородить собой костер с кастрюлей, поднялся и неприязненно оглядел Жамал.
– А кто тебя знает, одна ты или не одна, – проворчал он. – Вышла одна, а за тобой, может, сотня прячется… – Он повернулся к костру, ногой отшвырнул горящую головешку, и пламя сразу осело.
– Да вы не бойтесь, не бойтесь, – мирно проговорила Жамал и неторопливо присела в трех шагах от старика, поставив автомат перед собой, дулом вверх, – я хутор вот ищу и не могу найти, заблудилась.
