Текст книги "Фронтовые повести"
Автор книги: Адий Шарипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)
Наконец над головой послышались шорохи – хозяйка сдвигала половик. Приоткрылась крышка, и в глаза ударил свет. Держа палец на спусковом крючке, Жамал подняла автомат и быстро выглянула из подпола. В комнате было пусто. Хозяйская девочка, отбросив полушубок, стала спускаться с печи, – она лежала там, притворившись больной.
Хозяйка, то и дело крестясь, проводила их через огород. Партизанки тепло поблагодарили ее, распрощались, и вскоре лесная чаща приняла их в свои объятия.
XVIII
Перед самым обедом Володю Хомякова ни с того ни с сего вызвали вдруг к начальнику депо. В кабинете сидел незнакомый молодой офицер в форме гестаповца, сбоку у стола – переводчик. Начальник отсутствовал. Володю расспрашивали о том, нравится ли ему здешняя работа, какие он замечает беспорядки на станции и, наконец, куда девался его близкий друг дед Яков. Володя отвечал, что работа ему нравится, о беспорядках говорить в настоящее время нет смысла, потому что идет война и «мы должны приложить все силы для победы великой Германии». А насчет деда Якова сказал, что старик этот нелюдим, неразговорчив и не годится ему в друзья ни по возрасту, ни по характеру.
– Где он сейчас находится? – повторил свой вопрос офицер.
Володя помолчал, подумал и сказал, что дед, вероятно, находится в тюрьме.
– Почему вы так думаете? Кто вам об этом сказал? Володя сказал, что после побега арестованных, о чем узнал на другой день весь город, некоторые рабочие не явились утром в депо. Начальник депо сказал, что все арестованы и что всех, кто будет плохо работать, ждет та же участь. Дед Яков тоже тогда не пришел в депо, вот почему и подумали, что он в тюрьме.
Володе показалось, что допрашивали его не строго, пожалуй, ему даже верили или делали вид. И переводчик и офицер вежливо кивали на его обдуманные, неторопливые ответы. Однако спокойствие оставило Володю, когда переводчик вдруг спросил, не знаком ли он с Шурой Мелешкиной. Володя почувствовал, что бледнеет. Он потер лоб, закрыв лицо ладонью и делая вид, что вспоминает, затем пробормотал растерянно: «Мелешкину… Мелеш-кипу…»
– По-моему, она в столовой комендатуры работает, – наконец проговорил он.
Офицер и переводчик молча за ним наблюдали, ни словом, ни жестом не подтвердив его слов.
«Надо что-то еще сказать! Непременно надо что-то еще сказать! Но что?!»
– Извините, все говорят, что эта самая Шура – любовница господина Ранкенау, – произнес он с вымученной улыбкой.
Переводчик, сдерживая ухмылку, пересказал эту фразу по-немецки, а офицер некоторое время пристально, изучающе разглядывал Володю и наконец разрешил ему идти работать.
Выйдя из кабинета, Володя сразу решил, что настала пора бежать. Бежать, и как можно скорее! Но прежде надо непременно предупредить Шуру и забрать ее с собой. У них остались неиспользованными только две мины с часовым механизмом, но их сегодня же можно подбросить куда надо. Но как бежать, если до конца смены никому из рабочих не разрешается выходить со станции? Станция оцеплена, в последние дни ощупывают и обыскивают каждого с головы до пят. Мысли Володи лихорадочно заметались– как быть, что придумать? Если рвануть сейчас же, после допроса, значит станет ясно, что парень неспроста бежит, значит, рыльце в пуху.
Потом Володя заметил, что по одному стали вызывать в кабинет начальника и других рабочих. До конца смены там побывали почти все.
Это его успокоило, – значит, никаких особых подозрений сам Володя пока не вызывает, приглашали его так же, как приглашали других.
В минуты опасности чутье человека всегда обостряется. Володе показалось, что сегодня особенно пристально следит за ним хромоногий мужичонка, появившийся у них на работе три дня тому назад. Все уже заметили, что делать он ни черта не делал, но везде по-хозяйски нагло совал свой нос. С нетерпением Володя ожидал конца смены.
Вот наконец он идет по городской улице. Идет, не оглядываясь, подходит к своему дому, не оглядываясь, входит в калитку… Закрыв калитку, он пригнулся, быстро пробежал вдоль забора в угол двора и выглянул на улицу в щель между досками. В сумерках он увидел того самого хромоногого новичка. Тот сидел на скамейке в тени акации, на той стороне улицы, наискосок, и, достав кисет, сворачивал самокрутку.
По счастливому совпадению именно сегодня в девять вечера Тигр выходил на связь. Володя быстро приготовил шифровку, сообщил новые сведения, которыми располагал, попросил разрешения вместе с Тридцатой покинуть город и прибыть в отряд – положение стало критическим.
Когда пес ушел с донесением, наступила темнота.
Прошел час – Тигр не возвращался. Обычно он совершал свой рейд в оба конца минут за сорок.
Прошел еще час… И еще час…
Володя и не думал спать, чутко прислушиваясь к ночной тишине, ожидая услышать легкое повизгивание верного друга, как бы докладывающего о выполнении задания.
Володя вышел из дому, прошел на огород, беспокоясь все больше и больше.
…Тигр приполз глубокой ночью, волоча по земле израненное брюхо. Володя бросился в комнату, быстро нашел чистую нижнюю рубашку, располосовал ее на лепты, но когда вернулся к Тигру, пес уже был мертв, лежал, вытянув морду, как будто продолжая идти по следу. Передние лапы его лежали словно две палки.
Ошейника на Тигре не было.
Связной обычно извлекал шифровку из потайного кармашка в ошейнике, но самого ошейника никогда не снимал. Значит, донесение попало к фашистам. Они подстрелили Тигра, сняли ошейник и бросили пса, решив, что тот издох. А Тигр нашел в себе силы приползти к хозяину. Разумеется, пес не мог представить того, что завтра двуногие звери пойдут по его следу…
Володя, понимая, что в доме больше нельзя оставаться, быстро собрал все необходимое для дальней дороги, надел телогрейку, положил в старую сумку хлеб, картошку, все скудные запасы съестного в доме.
Он подумал, что Тигра следовало бы вынести со двора. Потом раздумал – пусть завтра придут сюда фашисты и поймут все. Пусть узнают, кто пустил под откос два эшелона, кто перестрелял четырех фашистов на вышках возле зернохранилища и кто впредь еще будет мстить им и за погибшую мать и за свой осиротевший двор.
Прячась в тени заборов и палисадников, Володя пробрался к дому Шуры, вызвал ее, коротко рассказал о допросе днем и о судьбе Тигра и предложил немедленно бежать. На случай провала явки в березовой роще за кладбищем у них было условлено со связным встретиться в другом месте, на противоположной окраине города.
– А как же я брошу мать? – заметалась Шура. – Ведь нельзя ее оставлять здесь!.. И с нами она не сможет уйти, совсем ослабела за последние месяцы…
Договорились, что утром Шура сначала отправит мать в деревню к сестре, а потом придет к Володе. Они должны будут встретиться вечером неподалеку от места новой явки.
Володя благополучно достиг леса, но, оказавшись в полной безопасности, он затревожился пуще прежнего – в городе, среди фашистов, оставалась единственная теперь для него отрада – любимая…
Он понимал, что Шура не сможет прийти днем в лес, но тем не менее несколько раз выходил к месту встречи, пробирался туда ползком, прислушивался к лесным шорохам, прикидывал все возможные варианты опасности, которые могли погубить Шуру…
Наконец в полной ночной темноте они встретились, и Володя долго не выпускал Шуру из своих объятий, будто не веря, что она все-таки пришла. Для них теперь начиналась новая жизнь.
Шура рассказала, что утром, до начала работы, ей удалось проводить мать в деревню. Тщательно взвесив всю обстановку на работе, Шура пришла к выводу, что сегодня ее в любом случае не арестуют, могут только усилить слежку. У Ранкенау, насколько Шуре известно, нет никакой нити, – следовательно, прежде чем ее арестовать, он постарается нить нащупать через саму Шуру.
Она спокойно и вовремя явилась на работу и прихватила с собой две оставшиеся мины, решив устроить прощальный фейерверк фашистам. Поначалу она хотела пристроить эти мины под двумя столами в углу, где обедали высшие офицеры, но затем посыльный велел ей принести обед в кабинет Ранкенау. Она принесла, и как раз в это время самого Ранкенау срочно вызвали на междугородный переговорный пункт. Тогда Шура, предупредив дежурного унтера о том, что сейчас вернется со вторым блюдом, пошла в столовую, положила обе мины на поднос, тщательно прикрыла их салфетками, поставила сверху тарелку с бифштексом и две чашки кофе. В кабинете она пристроила обе мины: одну за портретом Гитлера, висевшим над столом, а другую – опять-таки в диван. Дело было под вечер, и взрыв она, к сожалению, не слышала – была уже в пути к месту встречи с Володей.
Часа через полтора Володя и Шура вышли к месту явки с партизанским связным, обменялись с ним троекратным стуком по стволу сосны, подражая дятлу, встретились и уже втроем взяли курс на деревню Заводок, к Лесному царю.
XIX
Штаб готовился к выполнению одной из своих самых ответственных операций. До последнего дня никто из партизан не знал о целях и задачах этой операции, но все догадывались, что дело будет жарким.
И вот настал день военного совета. На поляне возле штаба собрались и сели в круг все командиры партизанских батальонов и рот, а также разведчики.
Первым, как и следовало, заговорил Коротченко:
– Командование приказало нам взорвать железнодорожный мост через реку Беседь, в десяти километрах от станции Белинковичи. В зоне действия нашей бригады мост через реку Беседь является важным для фашистов стратегическим пунктом. И никто, кроме нас с вами, товарищи, не может вывести этот мост из строя и тем самым подорвать боеспособность врага в нашем районе. Прежде чем взяться за выполнение приказа командования, мы произвели тщательную разведку, собрали все данные и вот теперь можем детально представить, каким образом охраняется этот мост и как нам действовать с наибольшим успехом и с наименьшими потерями для себя…
Тимофей Михайлович развернул топографическую карту, взялся за ее верхний край и, показывая командирам карту, как плакат, поворачивался то в одну сторону, то в другую, так, чтобы было видно всем сидящим. Он показал, где находится мост, где станция Белинковичи и разъезд Бони, а где в настоящее время располагается бригада.
– На станции Белинковичи дислоцирован батальон фашистов и один бронепоезд. В пяти километрах от моста, на разъезде Бони, находится еще рота фрицев. Оба эти подразделения имеют своей задачей охранять железную дорогу и, главное, мост через реку Беседь. Возле моста сооружен дзот, по обеим сторонам реки имеются минные поля и проволочные заграждения. Как видите, фрицы тщательно оберегают мост, – следовательно, тем сложнее и тем почетнее наша с вами задача! Ясно, товарищи?
Партизаны загалдели:
– Ясно!..
– Когда выходить?..
– Можно вопрос? – покрывая голоса других, зычно спросил Жилбек Акадилов. – Что конкретно должен выполнять наш батальон?
– Конкретное задание каждое подразделение узнает непосредственно перед штурмом. В зависимости от обстановки могут возникнуть новые варианты. Мы должны действовать стремительно и оперативно и, если потребуется, будем менять тактику в ходе боя. Своим подчиненным вы можете пока объявить только время выхода – в двадцать один ноль-ноль или сразу же после захода солнца. За оставшееся время каждый командир должен тщательно подготовить свое подразделение к выполнению боевого задания.
Коротченко помолчал, затем жестом пригласил сидевших в сторонке разведчиков – Тамару, Шамал, Шуру и Володю – подойти поближе.
– Смелее, смелее! – дружелюбно приказал Тимофей Михайлович. – Входите сюда, в кружок, в кружок.
Три молодые женщины и парень выстроились в один ряд. Командиры как по команде повернули головы, с особым любопытством разглядывая новичков.
– Я хочу представить вам, товарищи командиры, наших славных разведчиков. Они успешно выполнили первую часть нашей сегодняшней операции – собрали все необходимые данные, чтобы мы смогли обдумать свою тактику и с успехом эту операцию завершить. Тамару и Жамал вы знаете давно. А Шуру Мелешкину и Володю Хомякова вы видите впервые. Эти новички в бригаде далеко не новички в деле борьбы против фашистов. С их помощью и при их непосредственном участии пущен под откос не один вражеский эшелон. Прошу принять их в нашу боевую семью и уважать как смелых и самоотверженных товарищей…
Так закончился военный совет, и в бригаде сразу началась подготовка к штурму. Каждый чистил оружие, проверял диски с патронами, укладывал вещмешок, набирал воды во фляжку. Над кострами закипали котлы, сегодня был обещан отменный обед. Между делом партизаны не забывали и подшутить друг над другом, и рассказать веселую байку. Гомон стоял над поляной. То там, то здесь слышались взрывы хохота, и если глянуть в эти минуты на партизанское становище со стороны, то ни за что не подумаешь, что эти люди готовятся к смертельной схватке с врагом. Партизанская бригада напоминала Запорожскую Сечь.
В назначенный срок бригада поднялась по тревоге и двинулась в ночной поход. Шли побатальонно. Впереди и по флангам двигался конный дозор. Вел бригаду ее командир Тимофей Михайлович Коротченко, человек бывалый, умудренный опытом партизанской борьбы. Люди шли за ним уверенно, зная, что Коротченко из тех командиров, которые, прежде чем один раз отрезать, семь раз отмерят…
На первом же большом привале Тимофей Михайлович собрал командиров и поставил перед каждым конкретную задачу. Жилбек Акадилов получил приказ двигаться со своими людьми по направлению к станции Белинковичи и, не доходя до станции, взорвать железнодорожное полотно на протяжении двух километров. В случае успеха этой операции фашисты будут лишены возможности выехать на подмогу своим к мосту через реку Беседь. Хорошо знающие этот район Шура и Володя должны были пойти вместе с Жилбеком.
Диверсионной группе во главе с Павликом Смирновым поручалось главное: взорвать мост. Капитану Шилину было приказано обеспечить проход к мосту через минные поля и проволочные заграждения по правому берегу реки Беседь. Остальные подразделения должны были отражать атаки фашистов возле моста, а также парализовать роту немцев на разъезде Бони.
Началом общей одновременной атаки послужит красная ракета, пущенная со стороны моста. Подразделения должны продержаться на заданных рубежах до момента, пока не появится белая ракета, разрешающая отход. Она будет выпущена, разумеется, только после взрыва моста.
– Задача ясна, товарищи командиры?
Голос Тимофея Михайловича бодр, звенит от напряжения. И так же бодро отвечают ему командиры, все больше накаляясь боевой решимостью.
– Ввиду того, что основные силы фашистов сосредоточены на станции Белинковичи, туда вместе с первым батальоном идет Петр Васильевич Лебедев, наш комиссар. Он и будет командовать всей операцией в том районе. А группу, непосредственно атакующую мост, придется возглавить мне, – объявил Тимофей Михайлович.
…Тамара ни на шаг не отходила от Павлика Смирнова. Его группа составляла сегодня как бы само острие партизанского штыка.
В ту ночь, когда Тамара вернулась из разведки, они долго просидели с Павликом в уединении, на краю темного оврага, неподалеку от стана бригады. Переживания Тамары во время похода в город, переживания Павлика за свою подругу – а как она там и вернется ли жива-здорова? – все это как бы толкнуло их навстречу друг другу, и в тот вечер, в ночной безмолвной тишине, они впервые открыто заговорили о своей любви. Это была самая счастливая ночь в их жизни. Они сидели обнявшись, целовались, долго и подробно вспоминали, когда это у них началось, с какого события, с какого разговора, и вновь переживали минуты прежней партизанской жизни. Еще никогда и никому Тамара и Павлик не говорили таких нежных, таких ласковых слов, как в ту ночь. Они были пьяны от этих слов и решили, как только закончится война, как только отгремят последние залпы, они поженятся. И на свадьбу пригласят всю бригаду…
Они говорили о прошлом, говорили о предстоящей схватке, о том, как будут жить дальше, и не говорили только об одном – о смерти, хотя и он и она в глубине души знали, что возможность беды не исключена…
Они знали, что впереди еще трудная боевая дорога, тяжелый жизненный перевал, что немало еще будет пролито крови на этой земле, немало будет увидено и пережито, но в ту ночь они были безмятежно счастливы и не хотели о трудностях ни говорить, ни думать…
XX
Стояла ночь, дул сильный ветер, гоня тучи, поливая землю холодным дождем, и фашисты, сидя в тепле, и не думали, что кому-то вздумается в такую погоду отправляться на операцию…
Группа Жилбека, растянувшись вдоль железнодорожного полотна по два, по три человека, без помех вырыла лунки под рельсами и уложила тол. Все было готово на этом участке, запальные шнуры подведены, оставалось только не прозевать сигнала красной ракеты.
В эту минуту группа комиссара Лебедева минировала шоссе, идущее параллельно железной дороге. Закончив минировать, партизаны вырыли окопы вдоль шоссе, со стороны леса, и залегли в них. Таким образом они намерены были лишить фашистов последнего шанса прорваться на помощь гарнизону, охраняющему мост, по шоссе, а железная дорога с минуты на минуту будет взорвана.
Вдоль шоссе, в сторону леса, начиналось взгорье, партизаны окопались именно на этом взгорье, и в этом было их явное преимущество, ибо фашисты, едущие по шоссе, оказывались в широкой низине, в зоне обстрела. К тому же группа Акадилова сразу же после взрыва дороги должна будет отойти и занять свое место в заранее приготовленных для нее окопах, так что число автоматчиков у шоссе пополнялось.
В то же самое время рота капитана Шилина прокладывала путь через минные поля и срезала проволочные заграждения, а группа Павлика Смирнова, нагруженная толом, пробиралась к устою моста на правом берегу реки Беседь.
Очень скоро фашисты заметили партизан и открыли огонь. Засвистели мины. Партизаны открыли в ответ яростную стрельбу, прикрывая действия группы Шилина. Когда разминировали последний участок, осколком мины, разорвавшейся неподалеку, капитану ранило руку, но он остался в строю. Вот наконец прорублены проходы и проволочные заграждения. Партизаны ринулись в атаку, опрокинули фашистов, те бросились к своим укреплениям по ту сторону дороги…
Не теряя ни секунды, следом за ними бросились к мосту взрывники Павлика Смирнова, неся тяжелый тол за плечами. Как всегда, рядом с Павликом был его верный друг Батырхан. Не отставала от них и Тамара. Под ожесточенным огнем врага они прикрепили свой груз к правой опоре моста и подожгли бикфордов шнур…
И в этот момент взвилась красная ракета.
Тотчас взмыли вверх еще несколько красных ракет – они дублировали сигнал штурма для первого батальона, где находился комиссар Лебедев.
Описав красную дугу, ракета даже не успела погаснуть, как один за другим, последовательно, загрохотали взрывы на железной дороге возле Белинковичей. В воздух полетели обломки рельсов, расщепленные шпалы, обволакиваясь клубами грунта с насыпи. Земля, казалось, стонала, как живая…
Как и предполагали партизаны, вражеское подкрепление из города ринулось в сторону моста по шоссе.
Автоколонна мчалась на предельной скорости. Впереди нее резво шел приземистый «виллис» с каким-то расхрабрившимся начальником. Лебедев приказал минерам пропустить его вперед и взорвать шоссе в тот самый момент, когда на минном участке окажется основная часть, колонны.
Раздался грохот, его продолжили лязг и скрежет металла, огненные взрывы бензобаков, вопли фашистских солдат.
Партизанские пули пробили шины «виллиса», и машина, крутанувшись волчком, остановилась. В этой машине ехал Ранкенау.
Настал час возмездия. Володя Хомяков, подошедший вместе с группой Жилбека к группе Лебедева, давно жаждал этой встречи и был почти уверен, что рано или поздно она состоится.
Начальник гестапо, учуяв смертельную опасность, оказал бешеное сопротивление. Прячась за машиной, он беспрерывно строчил из автомата, пока не расстрелял весь диск. Метнувшись к убитому солдату, лежавшему поблизости, Ранкенау схватил его автомат и опять продолжал строчить, все еще надеясь, что солдаты его опомнятся и окажут достойное сопротивление мелкой шайке лесных разбойников.
Володя Хомяков, Жилбек и еще двое партизан кружным путем перебежали дорогу и оказались за спиной гестаповца. Ранкенау продолжал строчить не целясь. Партизаны ползком двинулись к «виллису», намереваясь взять ценную птичку живьем, только живьем. И вот, улучив момент, Володя стремительно, как барс, прыгнул сзади на спину Ранкенау, а Жилбек в то же мгновение выбил автомат у гестаповца.
Собрав все свои скудные познания в немецком языке, Володя сумел сложить из них ядовитую фразу, суть которой сводилась к следующему: «Неужели для такой грязной работы у вас не хватает солдат?»
Взметнулись в ночное небо белые ракеты, и партизанские батальоны двинулись к месту сбора.
«Тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»
Держа руку на перевязи через шею, брел, спотыкаясь, капитан Шилин. Угрюмо сопя, Батырхан нес на своих плечах тяжело раненного в грудь Павлика Смирнова. Рядом с ним, опираясь на суковатую палку, ковыляла Тамара – пуля прошила ей бедро, к счастью, не задев кости.
Неизменный врач бригады Павел Демидович Костенко осмотрел раненых на первом же привале и доложил Коротченко, что раны опасности для жизни не представляют…
XXI
Сложны людские судьбы на полях войны, извилисты пути-дороги. И порой бывает, что самая фантастическая, самая нелепая выдумка кажется совсем несложной и обыденной в сравнении с тем, что может произойти в действительности…
Давно ли дрожащий от испуга и волнения молодой парень из железнодорожного депо пришибленно стоял в кабинете начальника гестапо, а тот, мелко хитря, великодушно называл парня «господином» и предлагал ему сытный обед за предательство?
Нет, совсем недавно, можно сосчитать по пальцам, сколько дней прошло с того времени. А сейчас этот испуганный парень, уже суровый мужчина, по достоинству носит имя народного мстителя. На его поясе кортик в ярких ножнах и пистолет в лакированной кобуре. И то и другое еще вчера принадлежало Ранкенау. А сам начальник гестапо, в форме и уже с отличиями полковника – звание ему присвоили на днях, как бы авансом за бесславную гибель, – идет на шаг впереди Володи, конвоируемый в штаб на допрос.
Если бы у Ранкенау оставалась хоть крупица юмора, то он мог бы сказать, что эта бренная жизнь не жизнь, а сказка, ибо в партизанском штабе переводчицей была Шура Мелешкина, та самая «приятный русский девка», с которой он так самозабвенно танцевал фокстрот на офицерском банкете и с которой надеялся со дня на день реализовать свою «любовь»…
В штабе Ранкенау встретили Лебедев и Коротченко, чисто выбритые, подтянутые победители, которые вершат суд правый и нелицеприятный.
На все обвинения Ранкенау упрямо твердил одно и то же: «Я солдат, я подчиняюсь приказу».
Но никогда во все времена солдаты не считали воинской честью убийство стариков, женщин и детей, уничтожение ни в чем не повинных людей. А гестаповец занимался именно этим черным делом, и только этим. Настоящего боевого врага он и в глаза не видел, околачиваясь по тылам.
– Вы нарушили международные правила ведения войны, – продолжал гнуть свое Ранкенау.
Наверное, любой человек на земле мог бы говорить о каких-то правилах войны, но только не фашист и тем более не гестаповец.
– Что вы со мной сделаете? – спросил наконец Ранкенау.
– Вы давно мечтали попасть в Москву, – ответила ему Шура по-немецки. – И теперь ваша мечта сбудется наконец-то, господин Ранкенау. Только попутчики на этот раз будут у вас достойнее прежних.
Его провели через всю бригаду, выстроившуюся двумя шеренгами возле штаба, провели как жалкого зверя с вырванными клыками, и он получил еще раз возможность, видя здесь молодых и старых, женщин и мужчин и видя маленькую Майю, видя лица славянские и монгольские и такие черты, которые могли бы сделать честь любому чистопородному арийцу, – получил еще раз возможность призадуматься, хотя и поздно, но призадуматься о таинственной мощи этой земли, этого народа…
Полдень. Чуть слышно шелестит листва, прохлада родного леса ласкает душу. Горят костры на становище, и знакомый с детства пахучий дымок тонко слоится между стволами вековых сосен. Тихий ясный день без облачка и без выстрела неизменно умиротворяет, переносит человеческую мечту в будущее, к мирным и светлым временам, к тем ночам и дням, когда звуки леса и дым костра станут принадлежностью охотничьих троп, кочевий и туристских маршрутов…
А пока еще долгим будет партизанский путь. Очистительной волной будут переходить они из леса в лес, от станции к станции, оставляя позади себя светлое эхо возмездия, и все яснее, все ближе будет перед ними алеть заря великой победы.
