Текст книги "Долгие ночи"

Автор книги: Абузар Айдамиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)

– Почему ты пашешь чужую землю? – тихим срывающимся голосом спросил Ловда. – Разве своей земли тебе не хватает?

Иса не счел нужным ответить сыну. Он просто не замечал его.

– Я тебя спрашиваю, отец, почему ты пашешь поле Васала? – громко, чтобы слышали все, переспросил Ловда и сделал несколько шагов к сидящему на коне Исе.

– О чем ты, парень? – сделал удивленное лицо Иса. – Что-то я тебя не пойму.

– Я еще раз тебя спрашиваю: почему ты пашешь чужое поле?

– А потому, дорогой мой сын, что это поле теперь мое. Я купил его. За мешок кукурузы. Теперь тебе понятно? – издевательски протянул Иса. Но тут же сбросил маску и заорал: – Убирайся прочь, сосунок!

Ловда не двинулся с места.

– Не ври, Иса! Хоть раз в жизни скажи правду, – заговорил Али.-

Ну, хорошо, раз сам не можешь, тогда я объясню все твоему сыну. Видишь ли, Ловда, в прошлую зиму Васал попросил у твоего отца до осени мешок кукурузы. Теперь же, не дожидаясь осени, Иса требует вернуть долг. Но где же найдет Васал сейчас мешок кукурузы? Ты не хуже меня знаешь, Ловда, как бедствует его семья. Только твоему отцу нужна не кукуруза, – ее у него вдоволь. Просто он решил прибрать к рукам поле Васала. Уж больно случай-то удобный. Он даже просил Васала уступить ему участок и готов был добавить за него еще один мешок кукурузы.

Но каково бедняку остаться без клочка земли? Это все понимают.

И Васал, конечно, не согласился. Вот тогда Иса и потребовал от него: либо – долг, либо – поле. И дал ему всего три дня сроку. Вчера вечером срок истек, и уже сегодня утром Иса привел пахарей обрабатывать захваченное поле. Так ведь, Иса?

Я не ошибся?

Иса зло рассмеялся:

– Коль ты такой праведный, Али, так и помоги Васалу возвратить мне долг.

– Иса, побойся хоть Аллаха! Твоя же семья не умирает с голоду.

Ну подожди до осени.

– Допустим, потерплю я до осени, а что потом? Где он возьмет кукурузу, коль уже второй год даже не пытается пахать землю?

– Я верну тебе его долг! Только убери с поля плуг и не позорь нас! – выкрикнул Ловда, узнав всю неприглядную правду о поступке своего отца.

– Тебя еще я не спросил! Прочь с моих глаз! – вновь заорал Иса. – Эй, Бача, погоняй!

Сам подъехал к быкам и плетью яростно ожег среднюю пару. Но стоявший рядом Али удержал рванувшихся было быков. Ловда схватил за поводья коня отца.

– Уезжай, отец, не позорь… и не выводи меня из терпения…

Последние слова его прозвучали чуть слышно. Словно сам испугавшись сказанного, Ловда просящим взглядом посмотрел на отца снизу вверх.

– Отпусти поводья, щенок!

Иса поднял плеть, но люди оттеснили Ловду и отвели в сторону.

– Вам нечего держать меня, – спокойно и насмешливо проговорил вдруг Ловда. – Мой отец ударит меня, не чужой!

Его отпустили, и он снова подошел к Исе.

– Прошу тебя, уезжай. Ты уже и так опозорил всех нас. Из-за тебя мы теперь не можем смотреть людям в глаза. Из-за тебя вся наша семья преждевременно состарилась. Оставь нас в покое. От себя нас ты давно отлучил, сделал чужими, не отлучай же нас от людей. По твоей вине погиб Дакаш. Самби ты отправил в Сибирь. Думаешь, мы, три оставшихся брата, все забыли? Нет, не забыли! И не простили! Но тебе и этого мало, и теперь ты толкаешь нас на преступление. Хватит! До сегодняшнего дня мы просто молчали, сносили твои выходки. А теперь я требую, чтобы ты ушел отсюда. Васал – наш побратим, не забывай!

Иса уже не владел собой. Слова сына привели его в бешенство.

Он выхватил пистолет, проверил кремень и порох, грозно глянул на сына и на Али.

– Прочь от плуга! Кто остановит его, того уложу на месте!

Стоявшие вокруг аульчане оцепенели. Грозный и решительный вид Исы на какое-то время словно парализовал их волю. Никто не ожидал, что дело примет такой оборот, хотя и знали, что Иса не из тех, кто легко откажется от задуманного.

Али посмотрел на дорогу, ведущую в аул, в надежде, не помнятся ли на ней двое других сыновей Исы. Но вместо них увидел Васала, бежавшего через поле с топором в руке. Сейчас появление его здесь не предвещало ничего доброго. Али бросился ему навстречу.

– Не надо, Васал. Успокойся, не горячись!

Но Васал, по-видимому, и не искал ссоры. Он вытер потное лицо полой черкески, отдышался и только тогда подошел к Исе.

– Подумай, Иса, что же ты хочешь сделать? Ты хочешь шестерых детей лишить куска хлеба. Они же умрут с голоду! О себе и о жене я не говорю.

– Если ты настолько беспомощен, то не спи с женой и не прикасайся к ней. А я не обязан заботиться о твоих поросятах.

После этих слов Васал уже не мог сдержать себя.

– Даже звери не убивают собственных детей! – бросил он в лицо Исе. Намек был достаточно ясен и понят собравшимися.

– Заткни глотку, оборванец! – бешено зарычал Иса. – Или я заткну ее тебе сам!

– Паршивый ты пес! Тварь, без стыда и без совести! Убери немедленно плуг!

Васал выхватил из чьих-то рук кол и бросился к быкам. Пахари разбежались в стороны. Иса рванул коня и вскинул руку над головой Васала. Свистнула тяжелая плеть.

– Остановись, отец! – закричал Ловда. – Остановись, или будет поздно!

Удар пришелся Васалу прямо по лицу и оставил кровавый след.

Люди попытались встать между Исой и Васалом.

Глаза Исы горели безумием. Он поднял коня на дыбы и направил на Васала пистолет. Но прежде чем он успел спустить курок, прогремел выстрел. Иса вдруг откинулся назад, потом медленно стал заваливаться на правый бок и, наконец, упал на растрескавшуюся землю. Пуля пробила голову Исы насквозь.

Конь захрапел и бросился было прочь, но потом медленно подошел к мертвому хозяину.

Ловда отбросил в сторону еще дымившийся пистолет и, даже не глянув на труп отца, медленно и тяжело побрел к лесу…

ГЛАВА VIII. ДРУЗЬЯ

Слава синим горным кручам,

Подо льдами скрытым!

Слава витязям могучим,

Богом не забытым!

Вы боритесь – поборете!

С вами правда, с вами слава

И воля святая.

Т.Г. Шевченко

Теплым весенним днем Арзу и Маккал выехали из Шали. В небе ярко сияло солнце. По обеим сторонам дороги тянулись поля, где шалинцы обрабатывали свои клочки, готовя их к севу. Прозрачный воздух был полон звуков, словно над землей разнеслась ликующая мелодия единственной и неповторимой песни весны. Арзу невольно и незаметно оказался во власти радостного чувства, которое вызывает вид всеобщего обновления, извечного, как сама жизнь, и неизбежного. Лошадь его шла неторопливым шагом, и ему казалось, что сейчас он слышит дыхание земли, купающейся в горячих лучах солнца.

Но вот до его чуткого уха донеслись и другие звуки, звуки протяжные и тоскливые: кто-то из пахарей высоким голосом затянул песню, полную грусти и боли. Арзу вздрогнул, очнулся от приятного дремотного состояния и бросил взгляд на Маккала.

Тот тоже ехал молча, но по выражению его лица нетрудно было понять, какие тяжелые думы завладели им. А ведь, действительно, хорошего было мало. Восстание, которое они усиленно готовили на протяжении этих двух лет, оказалось обезглавленным. Верные люди, готовые в любую минуту вместе со своими отрядами явиться в назначенное место, были либо арестованы, либо убиты. Поводом к тому послужило шалинское событие, которое нанесло чувствительный и невосполнимый ущерб военной организации. Арестовали Кунту-Хаджи, вслед за ним взяли его векилов, а ведь некоторым из них предстояло возглавить восстание в отдельных районах Чечни. Но суть дела-то даже не в потерях, а в том, что арест Кунты-Хаджи и его сподвижников посеял семена разочарования и сомнения в душах людей. Вот это-то и могло обернуться непоправимой бедой.

И кроме того, царь именно сейчас, именно в эти дни нагнал в Чечню новые войска… И видится в этом не просто случайное совпадение. Сложившаяся обстановка не предвещала ничего хорошего так удачно начатому делу.

Вот с такими думами и ехали друзья вверх по течению Бассы, на Эгишты. И кони, казалось, разделяли их горе, шли тяжело, опустив головы! Рядом с ними, шлепая босыми ногами по дорожной пыли, бежал Болат, сын Данчи.

Всадники въехали в долину Убитого быка, и их взору открылся Шалинский редут, где прошлой зимой пролилась кровь их товарищей.

– Вот там салти[34]34
  Салти – солдаты.


[Закрыть] стреляли! – закричал Болат, показывая рукой на то место, где стояли тогда солдаты. – Я сам видел. А вы были здесь?

– Было бы лучше, если бы вообще никто не приходил сюда, – грустно ответил Арзу.

– А я был! – с гордостью заключил мальчишка. – И Соип был. Ты знаешь Соипа? – спросил он, обращаясь уже к одному Арзу. – Сына Далхи?

– Вот познакомлюсь, тогда и узнаю, – ответил Арзу, чтобы молчанием не обидеть чересчур разговорчивого мальчишку.

– Как же ты не знаешь Соипа? Он мой большой друг. Да ведь ты должен был его видеть, он же сегодня забегал к нам. Мы с ним ходили сюда с самого первого дня. Народу собралось сколько! И даже женщины пришли, они целых два дня инарла[35]35
  Инарла – генерал.


[Закрыть] упрашивали, чтобы он вернул им Киши-Хаджи[36]36
  Настоящее имя основателя новой религиозной секты в Чечне – Кунта-Хаджи. Члены секты, или мюриды, не называют своего духовного вождя по имени, дают ему другое имя. Кунта-Хаджи и Киши-Хаджи – одно и то же лицо.


[Закрыть]. И все два дня инарла давал им такие обещания, а на третий день сказал, что без разрешения царя не может вернуть устаза, что его увезли далеко, в Сибирь. А люди не верили инарле, говорили, что Киши-Хаджи в Солжа-Кале сидит, в набахти[37]37
  Набахти – тюрьма.


[Закрыть].

– А что это такое набахти? – спросил Болат Маккала, хватаясь за стремя его коня.

– Плохое место, Болат. Темница такая, куда бросают людей. -

– А зачем?

– Чтобы они не мешали властям.

– Разве Киши-Хаджи мешал?

– Раз арестовали, значит, мешал.

– Что же он им сделал?

– Потерпи немного, Болат. Вот подрастешь и сам во всем разберешься. Пока же тебе трудно еще кое-что понять.

Мальчик обиженно замолчал. Но не надолго. И вновь принялся за свой рассказ:

– Наступил уже третий день. Все верили и ждали, что вот-вот выдадут Киши-Хаджи. Но он не появлялся. Тогда люди пошли вон к той крепости. Мороз был в тот день. Старики говорили, что даже они не помнят такой холодной зимы. Одни держали в руках саваны, другие – Коран. Завели зикр и пошли к крепости. Мы с Соипом от толпы не отставали. Кто же знал, чем все это кончится! Правда, увидев у стен крепости салти, Соип струхнул.

А когда они, держа штыки наперевес, пошли на нас, то стал дергать меня за рукав и просить, чтобы мы вернулись назад. В это время кто-то крикнул: "Не бойтесь гяуров! Их порох превратился в землю. Аллах сам карает их. Заслужите газават, кенти!". Но тем временем конники инарла поскакали в обход, окружая нас. "О устаз! Киши-Хаджи!" – кричали люди. А салти подошли уже совсем близко, и тогда все выхватили кинжалы и бросились на них. Мы с Соипом испугались и побежали назад.

Страшно было. Потом затрещали ружья, загремели пушки. Люди заметались, а сколько мертвых осталось там! Много, так много, что земли не видать. И раненые лежали рядом с мертвыми.

Раны на сердце заживают долго, и время от времени напоминают о себе нестерпимой болью. Многое воскресил в памяти Арзу и Маккала сбивчивый рассказ мальчишки. Вспомнился спор на совете в Автурах вскоре после ареста Кунты-Хаджи, когда Солта-Мурад Беноевский, Залма Зумсоевский и Вара Атагинский предлагали немедленно, не откладывая ни на день, начать восстание. По их мнению, арест устаза – самый подходящий повод для этого.

Только вот руководили ими не столько решимость и вера в успех восстания, сколько чувство мести, желание во что бы то ни стало отомстить за кровь. Это весьма опасное чувство могло погубить все дело. И это хорошо понимали молодые вожди готовящегося восстания – Берс, Маккал, Арзу. Ведь цель восстания – не только освобождение Кунты-Хаджи, а то неизмеримо большее, за что сложили свои головы на поле брани их отцы и деды, за что боролись они сами, не жалея собственной жизни, – свобода! Вот цель, к которой обязан был стремиться каждый, кто взял в руки оружие!

Но молодые вожди понимали и то, что люди пойдут сейчас за Солта-Мурадом, Залмой и Варой, пойдут на штыки, на пушки и примут газават. В отчаянии человек способен на все. Но что это им даст в результате? Да ничего, кроме горя и несчастья.

Просто увеличится и без того немалое число напрасных жертв.

Народ возбужден, это верно, однако векилы Кунты-Хаджи настроены мирно, они, как и устаз, против насилия. Они предлагают молитву вместо шашки. Они предлагают пойти к русскому генералу с просьбой отпустить устаза. И народ к ним прислушивается.

Вот почему восстание при таких условиях становилось равносильно самоубийству. Разве у истерзанной маленькой Чечни хватит сил для того, чтобы вступить в единоборство с могущественным царем? Конечно, не хватит. А потому следует набраться терпения и ждать момента, когда он начнет войну с другой державой, считал Берс. Или же, дополнял его Маккал, восстания русских крестьян. Все трое были твердо убеждены, что просьбами вымолить свободу у царя невозможно, а мирное шествие к стенам крепости не только погубит дело, но и непременно завершится кровопролитием.

– Имеем ли мы право из-за одного Кунты-Хаджи посылать столько людей на верную гибель? – спрашивал тогда Маккал, и сам же отвечал: – Нет, не имеем! Кунта-Хаджи действовал по воле Аллаха, значит, и арест его свершился по воле Всевышнего.

Потому и не следует нам выступать против деяний Аллаха. Мы не ставим перед собой задачу утвердить ислам. Народу нужны земля и свобода. Поэтому не следует святое дело борьбы за интересы народа связывать ни с арестом Кунты-Хаджи, ни с газаватом.

Арест Кунты-Хаджи ни в коем случае не должен явиться поводом к восстанию. Мы не готовы к этому. Что же касается мирного обращения к властям, то я скажу так: не попрошайничеством, а только оружием можно добыть себе землю и свободу!

Солта-Мурад и даже Залма согласились с их доводами. И большинство, в том числе и набожный Вара, приняли сторону Кахарма-Хаджи. Разногласие и привело к тому, что зимой здесь, у Шалинского редута, вновь пролилась кровь невинных людей.

Кроме того, были заключены в тюрьмы значительная часть предводителей будущего восстания и многие духовные лица, на чью поддержку они рассчитывали. После этого оставшиеся на свободе решили отойти в сторону, так как были слишком напуганы шалинскими событиями.

И вот теперь все предстояло начинать заново…

Друзья-единомышленники даже не заметили, как проехали долину и, преодолевая крутой подъем Беса-Берд, углубились в лес. И все время бежавший рядом маленький Болат продолжал тараторить.

Арзу строго взглянул на мальчика.

– Хватит, Болат, – сказал он. – Придержи язык. Лес кругом. А если нас кто подслушивает? Вот ты говорил, что дважды был в горах. Но, глядя на тебя, никто этому не поверит. Видно, старый Залма плохо учил тебя бдительности.

Болат мучительно покраснел, как будто его уличили в самом что ни на есть постыдном.

– Не обижайся, джигит, на горькие слова. Но это хорошее лекарство. Показывай, где нам ждать.

Ободренный дружелюбными словами Арзу, Болат воспрянул духом.

Он остановился и показал рукой вниз, в овраг.

– Вон, две чинары видите? Под ними бьет родник. А рядом есть лужайка. Место там удобное. Пусть кони пока пасутся. Если же кто-то появится, вы его обязательно заметите. – И совсем по-взрослому добавил: – Ждите меня там. Я долго не задержусь.

Он снял войлочную шляпу, скомкал ее в руке и побежал по тропинке назад. Арзу смотрел ему вслед, пока он не скрылся в лесу.

* * *

Болат одним махом преодолел лесистый склон и остановился под огромной развесистой чинарой. Осмотрелся, немного отдышался, затем легко, словно белка, взобрался по гладкому стволу и юркнул в густую листву. Отсюда ему хорошо были видны и родник, рядом с которым расположились Арзу и Маккал, и другая тропа, сбегавшая по склону. По ней должен был пройти Берс. Болату предстояло встретить его и провести к друзьям.

Мальчик сидел тихо, но вскоре безделье ему наскучило. Болат вспомнил о пистолете, спрятанном под бешметом, достал его и протер войлочной шляпой, хотя пистолет и без того был начищен до блеска. Проверил остроту кремня и стал целиться, выбирая мишенью то ствол дерева, то крохотный листочек. Все это время он не забывал поглядывать на тропинку и родник.

Томился Болат недолго. На тропинке показался всадник, который, бросив повод на шею коня, ехал неторопливым шагом. Голову всадника обматывал башлык с узкой щелкой для глаз, на плечи была накинута черная бурка. Но как Болату не узнать гнедого коня с белой звездочкой на лбу и в белых «чулках». Это же конь Берса! Болат отломил от ствола кусочек коры и проворно перебрался на нижнюю ветку. Дождался, пока Берс проедет под чинарой, прицелился и бросил кору в спину всадника. Мальчик и глазом не успел моргнуть, как черная бурка слетела на круп коня, а в руках всадника блеснули пистолеты со взведенными курками.

– Испугался? – звонкий смех нарушил хрупкую тишину леса. – Это же я!

– Болат! Ах, шайтан! Кто же так шутит? Да еще в лесу? А если бы я тебя, как ворону, сбил с дерева? Данча бы лишился сына, а я – друга и племянника. И на одного воина у нас стало бы меньше. Знаешь, что полагается за нарушение воинской дисциплины?

Болат невольно почесал затылок.

Берс негромко рассмеялся.

– Испугался? Впредь будь умнее. Где гости? У родника? Ну, иди вперед. Только смотри, без фокусов…

– Все, больше не буду…

– Ты давно меня ждешь?

– Нет, совсем мало. – Убедившись, что гроза миновала, Болат повеселел, к нему вернулась прежняя словоохотливость. – Не знаю, ваши[38]38
  Ваши – дядя.


[Закрыть], каким ты был офицером, а вот абрек из тебя никудышный.

Берс опять засмеялся.

– Это кто же абрек? Я?

– Ну не совсем, конечно… Ведь не каждого, кто скрывается, назовешь абреком. Только тебя можно было бы уложить одним выстрелом или взять голыми руками.

– Что-то я не пойму.

– Не понимаешь? У такого человека, как ты, слух должен быть, как у кошки, глаза, как у барса. Ты должен знать всех: и птиц, и зверей, различать их следы, изучать их повадки. Почему здесь было тихо, а? Потому что птиц на дереве не было. Я там сидел, и они меня боялись. Кружились и улетали обратно. И ехал ты какой-то сонный. Голову в башлык завернул, буркой укутался.

Ружье висело под буркой дулом вниз. Свет бы перевернулся, пока ты его вскидываешь. Ружье нужно всегда держать дулом вперед или класть перед собой поперек седла. Даже в самый сильный мороз уши, глаза и нос должны быть открыты. Постой здесь, я погляжу, не идет ли кто по дороге.

Болат побежал вперед и, убедившись, что там никого нет, махнул рукой, подзывая Берса.

– Болат, – сказал Берс, – вообще-то я знал, что ты откуда-нибудь наблюдаешь за мной, потому так и ехал. Но все твои замечания справедливы. Спасибо за науку. Но кто же научил тебя всем этим премудростям?

– Залма Зумсоевский, – гордо ответил Болат. – Я два раза выезжал с ним в верховья Орги[39]39
  Орга – река Аргун в Чечне.


[Закрыть]. Летом и зимой. За два месяца он меня многому научил. И не только меня. Нас, мальчишек, было не меньше сотни. Красиво на Орге, особенно летом: всюду густые леса, родники, птицы, звери. Оргу ни с чем не сравнишь. Река стремительная, грозная, холодная, словно лед. Мы учились переплывать ее и в одиночку, и на коне. Плавать я научился быстро, а вот перейти реку вброд, да при этом перенести на голове одежду, оружие, продукты и не намочить их – вот что было действительно трудно. Залма даже мелочей не прощал, строг был! Еще он учил нас вязать плот из бревен, крепя их лозой дикого винограда, учил переправляться на нем через реку. Но самым приятным для меня занятием была охота на зверей. Из их шкур мы делали бурдюки.

– Бурдюки? Разве там было вино?

– Да нет, не для вина. Надуем пять-шесть бурдюков, свяжем их, и, пожалуйста, переправляйся на другой берег. Это куда легче, чем вязать плот из бревен. Да, лето – самая лучшая пора. И еды вдоволь, и спи где угодно. Вот зима – дело другое. Зимой еду брать с собой нам не разрешали, как и корм лошадям. Все самим нужно было добывать. Зимой бывало очень плохо. Морозы, голод, снежные заносы, обвалы, ледники. Чуть поскользнешься – считай, пропал. Хотя так было только поначалу. Потом мы всему научились: и корм лошадям добывать, разгребая снег, и охотиться на диких животных. А вот сискала не было. Но мы терпели. На войне еще не такие трудности будут.

Берс внимательно слушал мальчика. То, о чем он рассказывал, было ему интересно и в будущем могло пригодиться. Правда, от русских офицеров он и раньше слышал о физическом воспитании чеченских детей. Одно время эта своеобразная спартанская школа прекратила было свои занятия, но в прошлом году вновь начала действовать. И предводителям будущего восстания поручили возить мальчиков от десяти до шестнадцати лет в горы для прохождения курса этой суровой жизненной школы. Берс однажды побывал там в качестве военного инспектора и сейчас с большим удовольствием слушал Болата.

– И это все, чему вас там учили?

– Совсем нет! Еще нас учили метко стрелять, рубить шашкой и кинжалом, джигитовать на коне, лазить по скалам, ледникам, деревьям, ходить на лыжах. Тебя тоже этому учили?

– Нет, не этому, – с откровенной грустью в голосе ответил Берс.

– Я так и понял. На тебя смотришь, сразу видно, что ты кое в чем совсем ничего не смыслишь.

– И все же, Болат, было бы здорово, если бы все наши дети учились в той школе, в которой учился я.

– Да ни за какие деньги!

– Почему?

– Из русских школ безбожники выходят. А они рабы гяуров, своих презирают.

Берс покачал головой.

– Беда, что мы неграмотны. Образование – это гораздо больше, чем богатство, Болат. Из тех школ не только одни офицеры выходят. Там и многому другому учат.

Но до мальчика слова Берса не доходили. Он знал другие примеры, а они-то и служили ему лучшей характеристикой при оценке как окружающей его действительности, так и поступков людей.

– Вон, Арзу. Он нигде не учился, а десятка генералов стоит.

Разве не так?

– Да, Болат, Арзу храбрый и умный человек. Но он неграмотный.

– Зачем так говорить? – Болат махнул рукой. – Арзу не как все.

Дада[40]40
  Дада – отец, дедушка.


[Закрыть] его очень любит. И меня Арзу многому научил. Сегодня он мне вот этот пистолет подарил. Правда, замечательный?

Болат вытащил из-под полы бешмета пистолет и протянул его Берсу. Берс, чтобы не обидеть мальчика, взял оружие, осмотрел и вернул.

– Оружие под стать храброму воину.

– А как Маккал, он тебе нравится? Но мне кажется, что языком он владеет лучше, чем оружием.

– Маккал – человек особенный. Он пятнадцать лет учился в медресе. Второго муллы с таким образованием нет во всей Чечне.

Болат, широко раскрыв от удивления глаза, посмотрел на Берса.

– Вот тебе на! Я считал его совсем маленьким муллой! Но если он такой большой мулла, почему же он не носит турецкую феску, длинный халат и четки? Всем русским, например, нравятся мулла Идиг, Махмуд-Мулла или Мустапа-Кади. А Маккал на них совсем не похож. Почему?

– Потому, что те верно служат царю. Они и помогли в прошлую зиму расстрелять людей в долине Убитого быка. Они и подобные им – наши враги. Маккал же не делит людей на христиан и мусульман. Для него главное, чтобы человек сам по себе был достойным. Но ты здорово ошибся, Болат: Маккал также мастерски владеет оружием, как и языком.

– Правда? Вот так-так! Но все-таки Арзу лучше всех, даже лучше тебя, – заключил Болат. – Ты только не обижайся.

– И не обижаюсь, и не спорю, – улыбнулся Берс – Он воевал, а я учился в школах.

"Конечно, мальчик прав, – подумал Берс – Мне далеко до Арзу.

Эх, если только к его мужеству мудрости добавить и знаний! Из него тогда вышел бы настоящий полководец".

Польщенный тем, что даже такой умный человек, как Берс, согласился с его мнением, Болат решительно подтянул видавшие виды штаны и сдвинул набекрень свою серую войлочную шляпу.

До родника оставалось совсем немного, а мальчику еще хотелось и Берса послушать, и самому рассказать о многом. Когда еще другой такой случай выпадет! Берс к ним никогда один не приезжает. А сейчас словно сам Аллах организовал такую встречу и такую беседу. И вот-вот она прервется.

– Люди говорят, что царь дал тебе два ордена. Это правда?

– Правда.

– А за что же он их тебе дал? Разве и ты его слуга?

– В одной далекой стране живет народ. У него был свой царь, который притеснял этот народ. И народ восстал. Царь той страны обратился за помощью к русскому царю. Так уж повелось на земле, что когда народы восстают против своих царей, то все цари сразу объединяются против непокорных. Ну вот и русский царь послал в ту страну свои войска, среди которых был и я…

– Я видел офицеров. Все они носят свои ордена на груди. А почему ты их не носишь?

– Я бросил их в Мичик[41]41
  Мичик – река в Чечне.


[Закрыть].

– Нехорошо ты поступил, ваши, – расстроился Болат. – Спрятал бы дома.

– Дома-то у меня нет. Где же прятать?

– Мог бы мне отдать.

– Не знал я тогда, что живет на земле мальчик по имени Болат.

Только скажу тебе откровенно, что глядишь иной раз на ордена и кажется, что с них кровь людская капает.

– А много людей живет на земле?

– Много.

– И всем живется так же плохо, как и нам?

– Большой разницы нет. Почти всюду сильный слабого поедает.

Но в других странах люди более образованные, знают, что им делать. Твой отец никогда не учился, ты тоже. Потому-то все мы, как слепые, плутаем в потемках и любому легко нас одурачить.

Мальчику очень хотелось расспросить Берса о школах. Медресе он видел, в Шали их несколько. А вот что такое школа? Один Берс знает. Но они уже подошли к роднику, и Болат не успел задать новые вопросы.

* * *

Друзья обнялись. После первых общих расспросов перешли, наконец, к делу. Берс, которому больше всех не терпелось услышать о новостях, подсел поближе к Маккалу.

– Ну, выкладывай, как дела в Ичкерии?

Маккал качнул головой.

– Утешительного мало. Последние события нарушили все наши планы. Бильтинцы Шахбулат и Нуркиши затеяли двойную игру. От нас еще не отреклись, но перед начальством хвостом виляют.

Шахбулат и судебный заседатель Самби – близкие родственники.

Оба выходят из дела. Герзельский Хасу еще в прошлом году стал доносчиком. Правда, про нас пока не заикается, мстит только Шахбулату и Самби. Но все равно он предался властям и нам больше не товарищ. Хату Мамаев крепко держит гендергеноевцев, а Чомак Ойшиев – своих гордалинцев…

Трава у родника была мягкая, жаркое солнце согревало землю.

Берс откинулся на спину, заложил руки под голову. Молчал, глядя на вершины деревьев, сквозь листву которых просвечивала бездонная синь неба. В этой сини плавно кружил ястреб. Берс внимательно следил за полетом хищника, выбравшегося на охоту.

Мгновение – и ястреб камнем упал вниз. Через секунду он снова появился и с добычей в когтях медленно полетел к горам.

– Я никогда не верил ни тому, ни другому, – сказал Берс. – Ради спасения своей шкуры они способны продать родную мать. Таков же и Шахбулат. А Нуркиши смотрит ему в рот. Знаю, мулла Багало ненавидит русских, а это еще хуже. Стоит ему кинуть подачку, как тут же потеряет голову. Я говорил раньше и повторяю сейчас: большинство наших бед произошли по вине целого ряда представителей духовенства. И я нисколько не сожалею, что прошлой зимой многих из них отправили в Сибирь.

– Ты не совсем прав, – возразил Арзу. – Народ верит в Бога, а раз так, то только духовенство может организовать народ и повести его на борьбу.

– Ошибаешься. Духовенство, газават уже привели нас почти что к гибели. Так разве можем мы доверить теперь судьбу народа этим людям? Практически они понятия не имеют о том, что происходит в мире! Они оторваны от жизни. Их знания и мировоззрение покоятся на молитвах. Они могут звать лишь к газавату или к примирению с властями. Причем и в том, и в другом случае они преследуют одну цель: лишь бы им самим было тепло и сытно.

– Тогда военное дело мы возьмем в свои руки, а духовенство пусть занимается укреплением религии и законов шариата. Шариат – это дисциплина. А народу без дисциплины не обойтись. Но в наши ряды может встать любой, безразлично, какого он племени или веры.

Берс засмеялся.

– Арзу, ну разве допустят нечто подобное все твои муллы и хаджи? Плохо ты их знаешь! Ведь благодаря им наш народ и считает христиан виновниками всех своих несчастий, а значит, и олицетворением зла.

– Э нет, ошибаешься! Знаешь ли ты, сколько беглых русских солдат сражались вместе с нами против царских войск? Да как сражались! Дай Бог так каждому из нас! Отступили вместе с нами в Гуниб и бились там до последнего вздоха. – Арзу все больше распалялся, чувствуя за собой верх в споре. – Разве не русские солдаты учили нас стрелять из пушек, а? Что ты на то скажешь?

Ведь приняли же этих солдат-иноверцев.

– Хорошо, пусть будет по-твоему. Возможно, в чем-то ты и прав, – устало согласился Берс. – Но назови мне хотя бы одного муллу из равнинных аулов, который от чистого сердца пойдет вместе с нами. Причем чтобы народ ему поверил. Да не найдешь ты таких. Власти нагнали на них страху.

Арзу замялся.

– Тут подумать надо, – сказал он. – Сразу вот так и не ответишь…

– То-то… И я долго думал. Но представь себе, напрасно. Люди, особенно с прошлой зимы, в любого муллу потеряли веру. А сколько, по-твоему, нам их потребуется?

– Восемь, не менее.

– Вот видишь. А что, если мы объявим тебя шейхом? – рассмеялся Берс, хлопнув по плечу Маккала.

– Ты шутишь, а у меня такая мысль давно уже вертится в голове,

– серьезно сказал Арзу. – Чужих шейхов у нас было предостаточно. Пусть теперь свой будет.

– Да перестаньте! – махнул беспалой рукой Маккал. – До шуток ли сейчас.

– Какие же тут шутки, – заговорил серьезно Берс – Ты и будешь нашим духовным лицом, коль уж обойтись без них невозможно.

Совершишь паломничество в Мекку, купишь там десятиаршинную чалму, зеленый халат, по пути прихватишь и турецкую феску. Вот ты и готовый шейх. Насчет денег можешь не беспокоиться.

Как-нибудь дорогу оплатим. Что скажешь, Арзу?

– Да я согласен продать свои последние шаровары и дать Маккалу денег на дорогу.

– Смейтесь, смейтесь, – скривил губы Маккал. – Виноваты в том, к несчастью, мы сами. После шейха Мансура и Бейбулата у нас никого из своих не было. Приходит кто-то чужой: вор ли, нищий ли, мы его чуть не на руках носим. Делаем их шейхами, имамами… Но самое страшное, что это по вине некоторых из них погибли наши люди. Причина? Наша общая глупость…

Маккал всегда возмущался, когда речь заходила о духовных отцах, но таким непримиримым Арзу видел его впервые. Берс, чувствуя правоту Маккала, одобрительно кивал головой.

– Только уточним, Маккал. – Поднял руку Берс – В борьбе против угнетателей нельзя делить людей на племена и нации. Кто верен делу свободы – нам друг, кто за рабство – враг. Какой бы веры он ни был, к какой бы национальности ни принадлежал.

Помнишь, я рассказывал тебе, что когда венгры поднялись на борьбу за свою свободу, с ними оказались почти все народы Европы?

– Это другое дело, Берс. Мы тоже не делили людей ни по национальной, ни по религиозной принадлежности. Мы принимали, как родных братьев, всех угнетенных, всех изгнанных со своей родины: русских, грузин, осетин, кабардинцев, черкесов и многих других. Но я-то имею в виду совсем иное. Я говорю о честолюбивых людях, которые не думают ни о нашем народе, ни о своих народах. Они ищут таких глупцов, как мы. Они знают, что мы не уважаем себя, а потому приходят и садятся к нам на шеи. А мы? Мы даже помогаем им сесть поудобнее.