355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Абузар Айдамиров » Долгие ночи » Текст книги (страница 29)
Долгие ночи
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:28

Текст книги "Долгие ночи"


Автор книги: Абузар Айдамиров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

Захотел я убежать из нее. И куда попал? Но все-таки я им завидую. И скажи ты мне, ну в чем моя вина, за что меня преследуют столько лет? Маккал, я хочу мирной жизни, а приходится грабить и убивать. Так вот, пусть Аллах потом и рассудит, кто в том виноват. Я или он.

– Не пори горячку, Тарам. Потерпи. Да и отдохнуть всем пора.

Эти двое до смерти устали. И нам спать уже хочется.

От громкого голоса Тарама Арзу проснулся. Он подождал, пока Тарам уйдет, потом спросил:

– А что ты привез из Стамбула?

Маккал вздохнул.

– Говорил с Абдул-Межидом и Али-пашой. Им не до нас. С русскими у них мир, и затевать с ними ссору они пока не собираются. Если же такое случится, то мы должны будем ударить русским в спину. Теперь же нам следует набраться терпения и ждать… Короче говоря, все обстоит так, как и предсказывал Берс. По мнению турок, сильнее их нет никого на свете и только они одни способны защитить нас от русских. Только все это одни слова. Реальной пользы от них нет никакой. Порядок в Стамбуле отсутствует, всюду произвол. Народ доведен до полной нищеты.

Все малые народы уже поднимаются против владычества турок.

Западные христиане, курды и арабы от Багдада до Алеппо.

Восстание вот-вот перекинется на Сирию. А тут мы со своей просьбой о помощи пожаловали. Турки сами сейчас нуждаются в ней. Отряды, созданные из переселенных черкесов, брошены на заморских христиан. По своей жестокости они даже превосходят своих хозяев. Вот и нас, видимо, турки хотят использовать в том же качестве.

– Не допустим, – отрезал Арзу.

На время в землянке воцарилась тишина, нарушаемая лишь мерным похрапыванием Чоры.

– Куда же все-таки решено расселять нас?

– В Диарбекирский виллает.

– Это все равно что обречь нас на смерть… Мусу или Сайдуллу не встречал?

– Видел их. В Эрзеруме. Муса уже стал пашой. Сайдулла пока официальной должности не имеет. Оба живут неплохо.

Арзу облокотился о подушку.

– А как жизнь в лагере?

– Нас осталось уже шестнадцать тысяч. Две тысячи человек лежат на кладбище. Я подсчитал, в среднем в сутки умирает по сто человек.

– Новых заболеваний нет?

– Болезни все те же – дизентерия, малярия, тиф.

– Сколько зерна осталось?

– Вчера считал. Получилось меньше двадцати мешков кукурузы.

Мы распорядились сделать из нее крупу, чтобы кормить больных и детей супом. Остальные пусть позаботятся о себе сами.

– Как наши гатиюртовцы?

– У Мачига умерли жена и двое детей. Похоронили мы и Ибрагима.

Последнего в семье.

– Упокой его душу Аллах.

– Аминь.

Арзу надолго замолчал. Думая, что он уснул, начал укладываться и Маккал. Однако Арзу не спал.

– Мне послышалось, будто Тарам говорил что-то о нападении на Муш. Это было?

– Было. Воспользовались вашим отсутствием, сбились в группу и дважды штурмовали Муш. Слава Богу, обошлось без крови.

Высокие каменные стены защитили город. Но дома тех, кто жил вне его стен, разграбили дочиста.

– Остопиралла! – невольно вырвалось у Арзу. – Как же мы теперь им в глаза смотреть будем?

– История очень неприятная.

– Кто зачинщики?

– Этого я не знаю. Говорят, какие-то люди мутили народ.

Призывали идти, чтобы добыть еды или погибнуть с оружием в руках. Когда же дошло до дела, во главе оказались Тарам и Довта.

– Сволочи! Все испортили, представили нас ворами и разбойниками. Если мы еще могли надеяться на хорошие земли и на мирную жизнь, то теперь все пропало. Кому захочется иметь дело с грабителями?

Арзу долго не мог успокоиться.

– Как настроены люди в целом? – спросил он, немного остыв.

– Большинство намерено вернуться. Кое-кто уже тронулся в обратный путь.

– А твое мнение?

– Я согласен с ними.

– Да, для нас теперь это единственно возможный выход, – твердо сказал Арзу. – До весны нам не дотянуть. Вернемся. Уж лучше в Сибири прожить год, чем один день здесь… Собери завтра аульских старшин и начальников отрядов. Будем решать все вместе…

Последние слова Арзу произнес почти засыпая. Но заснуть им не дал отчаянный мальчишеский крик:

– Арзу! Маккал! Дада умирает…

Болат уткнулся в горячее плечо Арзу и затрясся всем телом.

Данча умирал…

ГЛАВА V. ДАНЧА

Путь добрый тебе, мой милый журавль,

С птенцами, с подругой летишь прямиком,

Весной, как в родимую гавань – корабль,

К чинаре своей с прошлогодним гнездом…

О. Туманян

О ночь! Как длинна ты бываешь и жестока! Ни жалости в твоем мраке, ни милосердия. Холодны и безжизненны твои объятия.

Когда же ты кончишься, ночь? Под покровом твоей мглы раненый взывает о помощи, умирающий смотрит в бездушные глаза смерти.

Слышишь, как кричат больные дети, стонут безутешные матери, воют голодные звери. Почему же ты так безмолвна, ночь? Почему нет в тебе ни капли сострадания к голодным и измученным людям?

Может, ты знаешь, в чем вина их? Скажи, ибо люди о том не ведают. Вольную волю добывали, лучшую долю искали. Уповая на Бога, ютились в холодных саклях, мечтая о хлебе насущном.

Простирали к солнцу свои руки, но и небо над ними жестоко надсмеялось. Так кто же выведет их к свету? Обогреет?

Обласкает? Наполнит души новой надеждой? О ночь!

Нет, не по собственной воле устремились эти несчастные в неизвестный край, где им рай на земле посулили. И они черным людям поверили на слово. Черные люди сюда и загнали их обманом, сюда, под твой покров. О ночь!

Как ты холодна! И горячая кровь не струится по жилам, и сердце бьется все медленнее, потому что нет у ночи родины.

Прислушайся, ночь, к стонам мужчин, в безысходной тоске вопрошающих: «Аллах всемогущий, за что так жестоко, за какие грехи мы тобою наказаны? Смерть пощадила нас в бою справедливом, но обрекла на гибель позорную на чужбине. Приди же на помощь, всемогущий Аллах…»

О долгая черная ночь!.. Ты долга и тяжела, как думы о родине.

О страшная ночь! Избавь скорее от мучений того, кто ждет доброго солнца, глядя в лицо умирающего…

А Данча умирал… И он знал, что умирает. И что-то странное привиделось ему то ли в бреду, то ли наяву… Он один стоит живой и невредимый, а вокруг лежат тела товарищей. Какие-то белые облака ползут по земле и все ближе и ближе подступают к нему. Нет, это не облака, это солдаты. Стройными рядами наступают они на него, с головы до ног одетые во все белое.

И руки, и лица у солдат тоже белые. Только штыки черные. А Данча один. В стороне горит аул. Языки пламени извиваются вокруг него. Вот солдаты ускорили шаг. Они уже бегут. Данча размахивает саблей, но помочь ему некому. Он один. На всем белом свете. А из-под тел товарищей ручьями течет кровь. Данча видит лужи крови. Потом целое озеро. И по поверхности кровавого озера плавают тела воинов. И Данча стоит уже по колено в крови. Он оглядывается, но вокруг ни одной живой души. Поднимает глаза к небу. Вон Арзу летит на белом коне.

А кровь все поднимается и уже достает ему до подбородка.

– Арзу! Арзу!.. – закричал Данча и открыл глаза. Холодным потом покрылось тело. Дыхание перехватило. Он протяжно застонал, и лицо его исказилось от боли. Данча судорожно пытался схватить воздух открытым ртом.

– Болат, Болат! Скорее зови Маккала! – страшно закричала Хеди.

Но жизнь, видимо, не желала так быстро покинуть тело Данчи.

Данча за всю свою жизнь ни разу не болел, если не считать ранений, заставлявших его подолгу лежать в постели. Но на чужбине болезнь настигла его…

Теперь Данча перестал метаться и лежал тихо. Прибежавшие Маккал и Арзу по его дыханию определили, что конец уже близок…

Маккал занял свое место у изголовья и начал шептать ясин.

Арзу подошел к окаменевшей Хеди.

– Не печалься, Хеди, – сказал он. – Данча крепкий. Он еще нас с тобой переживет.

– Ему ведь было лучше. Я думала, он уже поправляется.

– С помощью Аллаха поправится…

Хеди лишь горестно покачала головой.

– Мы уже приспособились, – с грустью выдохнул Маккал. – Снесем его в рощу. Передай Хеди, чтобы воды нагрела. И еще спроси у нее, может мыло найдется. Обычно на такой час каждый бережет для себя кусочек мыла и бязь для савана.

Тело Данчи положили на носилки и вчетвером – Маккал, Арзу, Мачиг и подоспевший Чора – понесли к роще. Там переложили его на дубовые ветки, освободили от одежды. Открылось тело, сплошь покрытое шрамами. На спине – две глубокие вмятины от сквозных ударов, полученных в штыковом бою. Одному Аллаху известно, как Данча остался жив после них. На правом боку резко проступали выломанные ребра.

– Он был мужчиной.

– Настоящий воин.

– Тело-то какое чистое, – проговорил Маккал с таким спокойствием, словно омывать покойников стало для него обычным делом. – Сколько их прошло через мои руки, да простит мне Аллах такие слова. Попадаются такие, что от него на десять шагов отойдешь, но все равно еще дальше бежать хочется. Что творится в бороде, под мышками. Представить столько насекомых и то жутко. Как муравьи кишат. Одного мне даже ножом пришлось скоблить. Столько этих паразитов развелось. Потом и на еду смотреть невозможно: тошнит. Неплохое средство при голоде, верно?

– Маккал, – Арзу поморщился, – давай о другом?

– Гляди, какой чувствительный! Уже тошнит? От одних моих слов?

Ай-яй-яй. А мне каково? Значит так, с сегодняшнего дня ты будешь главным моим помощником. Хеди, саван готов? – Маккал повернул голову, встретил переполненный горем взгляд женщины и потупился. – Не стану успокаивать тебя. Ты и не такое видела… Что поделаешь, Данча, Валлахи, настоящим конахом ты был, верным другом и добрым человеком. Счастье твое, что ты ушел раньше нас. Ибо, какие мучения ждут нас впереди, одному Аллаху известно…

Недолго собирали Данчу в последний путь. И в чужую землю опустили отважного воина. А та земля, которую он двадцать лет отстаивал и поливал своей кровью, так и осталась в его несбывшихся мечтах…

* * *

Тот день был особенно трудным. За ночь умерло слишком много, и мужчины, взявшие на себя заботы о захоронении, работали с самого рассвета, не разгибая спин и не выпуская из рук лопат.

Солнце уже стало клониться к закату, когда они, еле волоча от усталости ноги, потянулись к лагерю. Шли молча, отрешенные от всего, измученные и отупевшие, словно они и себя вместе со своими близкими похоронили там, на нежданно выросшем кладбище.

Ведь и они не чувствовали больше ничего, и у них не было уже сил ни думать, ни разговаривать. Правда, мертвым легче – завтра их уже никто и ничто не потревожит; ни слез, ни горя не знать им больше. Счастливые они! А вот им, мертвым от усталости, но еще двигающимся, и завтра предстояло делать то же самое…

Арзу, как всегда, шел впереди. Устал он не меньше других, и сил у него не больше, но о спасительном конце даже подумать не имеет права, потому что именно он, а никто другой, взвалил на себя бремя всей ответственности за жизни близких ему людей.

А раз так, значит, должен он устоять во что бы то ни стало.

Нечеловеческим усилием воли и безграничным мужеством он гнал от себя не только муки усталости и голода, но и болезни.

Железная стойкость этого человека помогала и остальным, служила примером, образцом. Благодаря ему люди не только держались на ногах, но и находили в себе силы продолжать бороться с подстерегавшей каждого смертью.

Заметив на майдане посторонних людей, Арзу постарался ускорить шаг.

– Что за люди? – спросил он вышедшего навстречу Мовлу.

– Местные. Тебя дожидаются.

– Откуда они меня знают?

– Сказали, что есть разговор к главному. Я объяснил, что ты скоро вернешься. Они и ждут тебя.

Арзу встревожился. В течение последнего месяца местные жители ни разу не показывались в лагере. Причин тому было множество;

главная же заключалась в том, что даже малейшее проявление доброжелательства к переселенцам со стороны местных жителей жестко наказывалось властями.

Помощь, оказываемая ранее, прекратилась. Несчастным же переселенцам, чтобы не умереть с голоду, ничего другого и не оставалось, как воровать да грабить. И в последние дни такие случаи участились…

– Не узнавал, зачем они пришли? – спросил Арзу, хотя о целях визита догадывался и сам. Предчувствие его не обмануло.

– Жители жалуются, – ответил Мовла, бросив взгляд на Довту и Тарама. – Обвиняют наших в грабежах.

– И у нас для таких же жалоб поводов не меньше, – съязвил Тарам.

– Только нам не к кому обращаться…

Мужчины подошли к гостям и с каждым поздоровались за руку.

– Такие же простые люди, как и мы, – сказал Маккал, посмотрев на утомленные лица и убогую одежду гостей.

Арзу понимающие кивнул.

– Который из вас главный? – спросил пожилой турок с симпатичным лицом и седой бородкой.

– Люди выбрали меня, – сказал Арзу, шагнув вперед.

– У нас к вам дело.

– Прошу извинения, – развел руками Арзу. – У нашего народа есть обычай: прежде чем говорить о делах, следует накормить гостей.

Однако сейчас мы не в состоянии не только угостить вас, но даже пригласить в дом. У нас нет ни продуктов, ни крыши над головой. Поэтому придется беседовать прямо здесь, на траве.

– Нам трудно говорить о нашем деле, – начал пожилой турок, усаживаясь поудобнее. – Но мы…

– Правильно, – пришел на помощь Маккал. – Мы должны поговорить откровенно, чтобы зло не затаилось в сердце. Чтобы вы нам ни сказали, никто вас здесь не обидит.

Гость слегка склонил голову и прижал руку к сердцу.

– Аллахом предначертаны судьбы людей, – ободренный словами Маккала, продолжил он. – Ему было угодно разлучить вас с родиной то ли за грехи ваши, то ли чтобы подвергнуть испытанию. Нам это не известно. Но мы никак не виновны в постигшем вас несчастье.

– Упаси Аллах! – воскликнул Маккал. – Наоборот, это мы виновны перед вами!

– Мы верим, вам и дома жилось очень трудно. Иначе разве вы бы покинули родину? Каждый человек мечтает о лучшей доле, надеется на счастье. Мечты и надежды и загнали вас в наш край.

Бедные всюду одинаковы, поэтому мы от всего сердца сочувствуем вам, и нам очень трудно видеть, как вы страдаете и терпите лишения на нашей земле. В первые месяцы мы по возможности помогали вам. Приходили друг к другу в гости. Пусть мы и бедны, но мы делились последним куском.

– Ты правду говоришь, ага[91]91
  Ага – уважаемый (турецк.).


[Закрыть]
, правду, – закивал головой Маккал.-

И вашу доброту мы будем помнить всегда.

– Посмотрите на них, – турок протянул огрубевшие жилистые руки. – От зари до зари мы гнем спину на богатых, чтобы наши семьи не умерли с голоду. Чтобы хоть как-то выбиться из нужды.

Но она все сильнее и сильнее давит нас. Мы не считались с этим, что-то отрывали от себя и старались помочь вам.

Горцы слушали, опустив головы. Турок говорил правду, и им стыдно было смотреть ему в глаза. Вдвойне неловко чувствовал себя Арзу. Но он не прятал взгляда, ибо вынужден был снести весь позор за то, что натворили здесь в его отсутствие соплеменники.

– Мы бы и теперь были рады хоть чем-то помочь вам, но нам это запрещают. Запрещают к себе позвать, запрещают к вам прийти.

Повсюду мудуры[92]92
  Мудур – офицер полиции (турецк.).


[Закрыть]
, которые следят за нами. Они и нас наказывают, избивают, давят штрафами, бросают в тюрьмы. Люди запуганы и теперь боятся даже взглянуть в вашу сторону. Вот поэтому в последнее время мы и старались избегать вас.

Арзу кивнул головой.

– Спроси его, если уж они такие добрые, то почему убивают наших людей, как только им подворачивается удобный случай? – вмешался Тарам.

– Мы гораздо худшего заслуживаем, – грубо оборвал его Чора.

Но Маккал все же перевел вопрос Тарама.

– В каждом народе есть подлецы, – просто ответил босоногий армянин, сидевший рядом с пожилым турком. – Но из-за нескольких негодяев нельзя винить всех.

– Тогда почему укрываете убийц?

– Если бы власть была в наших руках… – проговорил армянин, устремив грустный взгляд на Тарама. – Умирать-то никому не хочется. Вот и приходится молчать.

– Теперь и вы притесняете нас, – молвил пожилой турок.-

Последней скотины нас лишаете…

– Мы даже в город теперь боимся ехать, – бросил еще кто-то. -

На всех дорогах разбойничают ваши люди.

– Но больше всех достается нам, – вмешался худой армянин с повязкой на голове. – Потому что мы – иноверцы. Только что мы сделали вам плохого? Разве перед Богом не все люди одинаковы?

Делились и мы с вами, чем могли. И теперь бы рады, но и нам запрещают власти.

Арзу молчал и согласно кивал головой. Все, в чем местные жители обвиняли их, было чистой правдой. Ни спорить, ни возражать он не мог. Лишь Тарам старался свалить вину на турок.

Он то и дело склонялся к Маккалу, говорил ему что-то и просил перевести туркам.

– Мы грабим только богатых. Понятно, без убийств не обходится.

Случается, и бедных ненароком обижаем. Ну а как нам прикажете поступить иначе? Умирать голодными псами на дорогах? Это ведь ваш султан и русский падишах обрекли нас на голод и мучения.

Потому и вынуждены брать, у кого что есть. Или вам больше по нутру, коли все мы ляжем лицом к Каабе?

– Зачем ты еще больше расстраиваешь этих бедняков? – разозлился Чора.

– А я, по-твоему, кто? Князь?

– Ты все время лезешь не в свое дело.

– Я у тебя совета не прошу!

– Перестаньте! – прикрикнул Маккал. – Хорошо, Тарам, я переведу и эти твои слова.

Пожилой турок спокойно выслушал Маккала.

– Добрый ты человек, да разве повинны мы в вашем несчастье?

Что нам-то с вами делить? Бедность? Так ею полны и наши, и ваши дворы. Но кого бы ты ни ограбил, добрый человек, бедного ли, богатого ли, а расплачивается за это все равно бедняк. С него тогда дерут не две, а три шкуры. Вот напали вы на Муш, а кто пострадал? Тот, кто ютится на окраинах. А богачи-то живут в центре, и возмущаться тем, что мы сопротивляемся, когда нас грабят, по-моему, уж вовсе некрасиво. Ведь мы целыми днями гнем спины, чтобы прокормить своих детей. Скажите, кто добровольно уступит кусок хлеба, заработанный с таким трудом?

Все молчали. Гости, видимо, высказали все, что было на сердце.

Горцам же нечего было сказать в свое оправдание. Да и не подобало мужчине изворачиваться, когда в лицо говорят правду.

– У вас все? – спросил Арзу, нарушив затянувшуюся паузу.

– Вроде все, – ответил все тот же турок. И чтобы хоть как-то сгладить резкость своих слов, поспешно добавил:– Прошу, поймите нас. Мы и теперь готовы помочь вам, но мы бессильны.

– Мы рады, что вы пришли к нам, – сказал Арзу, – и откровенно высказали все, что у вас было на душе. Да, мы очень виноваты перед вами. На вашу доброту мы ответили черной неблагодарностью, что тягостно вдвойне. Но поймите, среди стольких тысяч людей, изгнанных с родины и брошенных на произвол судьбы, обязательно найдутся и такие, у которых быстрее иссякает терпение и ожесточается сердце. Передайте своим: и армянам, и туркам, и грузинам, и курдам, что мы бесконечно благодарны за их помощь и сочувствие. С сегодняшнего дня грабежей больше не будет. И теперь задержимся мы здесь недолго. Или вернемся домой, или уйдем на запад. Во всяком случае, мы так хотим. Как решит Аллах, не знаем.

Расстанемся друзьями. Простите нам наши грехи. Не по злому умыслу мы вас обидели.

– Не ходите за Диарбекир, – посоветовал босоногий армянин, подходя к Арзу. – Там вы погибнете.

– Спасибо, друг! – с чувством воскликнул Арзу, крепко пожимая его руку и обнимая на прощание. – Спасибо!

* * *

Мачиг обычно просыпался ни свет ни заря. Он садился у входа в землянку и затягивал мелодию зикра. В то утро, когда умер Данча, он сидел на своем привычном месте, уткнувшись головой в колени, и даже не заметил, как к нему подошел Мовла в сопровождении высокого незнакомого человека.

– Я центороевец, – сказал незнакомец. – Васал из Гати-Юрта попросил меня передать тебе это письмо. – И протянул пакет.

В коротком разговоре выяснилось, что центороевец прибыл с последней партией. Не успели Мовла и гость отойти от землянки, как Мачиг опрометью бросился к Маккалу. Но тот был занят умершим Данчой. Мачиг набрался терпения и решил ждать.

Когда возвращались с кладбища, Мачиг попросил Маккала задержаться.

– Вот, от Васала, – Он вынул из-за пазухи письмо. – Прочти.

Маккал развернул сложенный вчетверо пожелтевший лист грубой бумаги:


"Да пошлет тебе Бог утешение, прими от нас братский салам, наш дорогой брат Мачиг!

Шлем мы также салам и поклон нашим братьям Арзу, Маккалу, Чоре, Али, сестре Зазу, детям…

Брат мой, Мачиг, после разлуки с тобой и аул, и весь свет кажутся мне пустыми. Каждый день я вижу ваш опустевший двор, где вы ходили, и сердце мое сжимается от боли. Вы уехали, и жизнь наша стала еще горше, неизвестность мучает нас, тоскуют по вам высокие горы, плачут зеленые леса. Мы не получаем от вас вестей, не знаем даже, живы ли вы?

Что случилось с вами? Какова ваша участь? Как доехали? Все ли так хорошо, как говорили? Трудно поверить в счастье вдали от родины, и все-таки от души желаем вам мира и покоя. Я знаю, Зазу будет очень скучать по дому. А как там Зару, Кюри? Как поживает семья Ибрагима? Знать бы нам, что у вас все хорошо, так от сердца печаль отлегла бы…"


Горло Мачига сдавила спазма, часто-часто заходил его острый кадык. Перед ним словно живые встали жена и дети…


"…Прошло четыре месяца, как вы уехали, а у нас все по-старому. Только жизнь с каждым днем становится труднее и невыносимее. Произошел неприятный случай. Тоза Акмурзаев из Харачоя объявил себя имамом и поднял несколько аулов. Но власти легко расправились с ними. Многих арестовали. По этому поводу ходят разные слухи, но правду никто не знает. Люди ждут вестей от вас. Если вы хорошо устроились, то и они последуют за вами. В противном случае все решили погибать на родной земле. Лично я аул не покину. Один раз я уже оставил родину, и горы стали моим вторым домом, а чеченцы родными братьями.

Год нынче засушливый, но ты, Мачиг, не тревожься, на твоем поле хороший урожай. Я уже два раза делал прополку. Вокруг дома поставил новую ограду. Кто знает, может, ты еще вернешься, тогда все это тебе понадобится. Если не вернешься до осени, то я кукурузу уберу и засыплю в сапетки.

Передай Чоре и Али, что и у них дома все благополучно. Пусть не беспокоятся за своих – в беде не оставим. Помните Нуркиши и Маду? Так вот, они не поехали за вами и живут припеваючи.

Все новости изложил. Других нет. Пиши о себе. От всех нас, от родных гор братский салам всем аулъчанам и землякам.

Тоскую и проливаю слезы по братьям своим, остаюсь всегда ваш

Васал, сын Лапи, из Гати-Юрта".


Маккал сложил письмо и вернул Мачигу.

– Добрая душа у Васала, – сказал Маккал. – Он страдает. Но если бы он знал, в каком мы оказались положении…

До Мачига его голос доносился словно издалека. Тоска, горе вдруг согнули Мачига.

– Не раскисай, мой храбрый волк! – Маккал хлопнул его по плечу. – Родные леса, высокие горы. Эх, Мачиг, нам бы сейчас пополоть кукурузу, покосить траву, съесть сискал, запивая родниковой водой…

– Валлахи, Васал мне говорил, много раз говорил: «Куда ты, Мачиг, едешь, что ты потерял в Хонкаре…»

– Не только Васал, многие так говорили, – прервал его Маккал.-

А вам тогда как будто уши заложило. Но что было, то было.

Теперь уже не стоит ворошить прошлое. Да и слезы делу не помогут. Ну-ка, Мачиг, разогнись! Подними голову да закрути обвислые усы. Не унывай и шагай смелее. Пробьемся! Найдем свое счастье.

Мачиг покачал головой.

– Ты иди, Маккал. Я пока посижу, отдохну…

Мачиг остался один. Так ему было лучше. Никто его не видит, и можно полностью отдаться тяжелым раздумьям. Он долго вертел в руках письмо Васала, разглядывая арабские знаки, в которых ничего не понимал. Но оно было ему дорого. В письме он видел не чужие знаки, а родные горы, зеленые хребты и густые леса.

Слышал журчание родников, шелест кукурузных полей, видел заброшенный двор, калитку, осиротевший домик с забитыми окнами. Слышал, как говорит Васал, странно коверкая чеченские слова…

Затем вспомнился Данча, и его тихий голос: «…Помнишь, Мачиг…»

Так он сказал? Да, так и сказал: «…Помнишь, Мачиг…» Эх, Данча, Данча… удалая голова…

Мачиг сидел, обхватив голову руками. Он не торопился обратно в лагерь – тяжело, невыносимо было смотреть на измученных голодом и болезнями людей. Бежать хотелось, куда глаза глядят.

А куда бежать – кругом все чужое: город, земля, люди. Одно и осталось – уединиться где-нибудь и помечтать. Мачиг и тому рад. Бурная река, что бежала внизу, напомнила Аксай, а далекий хребет – родные Черные горы. Нет, почему же ему не сиделось дома? Родной аул, родные горы, всех близких оставил и сюда вот приехал. А жена предупреждала, люди предостерегали. Все говорили: "Мачиг, у тебя есть плечи, а на плечах имеется голова. Подумай!" Нет, не подумал старый ишак. Плечи-то были.

На плечах сидела голова, наполненная чужими мыслями… И Мачиг приехал.

«Помнишь, Мачиг…» Эх, Данча, Данча… Ну как же не помнить.

Тот день на базаре в Орза-Кале… И товарища твоего Алху…

Горячий он был, словно пламя. Кричал, дураками называл тех, кто едет. Правильно называл. И я дурак был. Глупее старого ишака.

Но и ты, Данча, приехал сюда. Ладно, тебя старшие заставили.

А его, Мачига, никто не заставлял. Сам решил. Нет, шайтан попутал. Семью увез, теперь ее почти и нет. Четверых Аллах забрал. Как тогда Зазу плакала! А самая младшая? Какой она крик подняла. Мачиг и сейчас его слышит, никогда не забудет.

Теперь Зару скоро умрет. Мачиг подумал об этом спокойно, и ничего в нем не шевельнулось. Казалось, он давно уже смирился с таким исходом. И если, придя домой, застанет Зару мертвой, то не опечалится, а наоборот, подумает, что так для нее даже лучше. Но закипит внутри и ударит в голову сознание того, что никто другой, а только он виноват во всем и смерть всех его детей лежит теперь на его совести. И страшнее такой вот пытки Аллах придумать не мог.

Мучительно видеть страдания Зару, как она тает, угасает на глазах. Сердце Мачига словно сжимали раскаленными щипцами.

Кюри стал мрачнее черной тучи и теперь избегает его. Если и разговаривает, то через силу… Что же, он прав, Мачиг сына не осуждал…

Ах, какой большой и великий человек этот Мачиг! Настоящий мужчина, хозяин, глава семьи… Пять слов произнес в родном доме у родного очага он в ту ночь. Всего только пять. А сколько жизней унесли эти пять слов? Лучше бы ты, Мачиг, оставался тогда маленьким и незаметным Мачигом, а не большим и великим…

«Помнишь… Мачиг…»

Данча, Данча… Мачиг, печально качая головой, смотрел вниз на реку и видел… Аксай…

Вот так сидел и думал несчастный Мачиг. Думал о том, что принесет день следующий. Ясный, солнечный, южный для местных жителей, но хмурый и беспросветный для него и для его земляков.

Над тем же думали и все переселенцы. А вот правительства двух государств не спешили с решением судьбы отверженных. Летели письма: Стамбул – Тифлис – Петербург. И обратно. Без конца…

Было среди них и такого содержания:


"Эрзерумскому вали[93]93
  Вали – правитель. В данном случае – губернатор области (турецк.).


[Закрыть]
Императорскому Комиссару генералу Нусрет-паше.

Господин Комиссар!

Я узнал, что одна часть эмигрированных чеченцев должна жительствовать в Ване, Муше и Джиджи. Устройство чеченцев в этих местностях противоречит точной статье, заключенной нашими уважаемыми правительствами. Вследствие этого устройства, содержание которого было сообщено официально кавказским властям его сиятельством генералом Игнатьевым, министром России в Константинополе, эмигрированные чеченцы должны быть колонизированы за Эрзинганом и Диарбекиром. Кроме того, Ван, Муш и Джиджи ближе к нашей границе. Я должен официально протестовать против устройства чеченцев в указанных местах, а также вообще против всякой колонизации чеченцев в пашалыках, пограничных с Россией, таких, как Трапезунд, Карс, Ван, Баязет. Ибо в таком случае колонизация будет иметь более близкое место к нашей границе, чем Диарбекир или Эрзинган. Ни одна партия еще не покинула Эрзерум, почему я и спешу доставить Вашему Сиятельству сие разъяснение.

Русский комиссар капитан Зеленый.

24 июля 1865 года. Карс".


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю