355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Абузар Айдамиров » Долгие ночи » Текст книги (страница 14)
Долгие ночи
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 18:28

Текст книги "Долгие ночи"


Автор книги: Абузар Айдамиров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Не беда, пусть попробуют не согласиться. Инициатива-то переселения исходит от них…"


* * *

Не прошло и месяца после поездки Лорис-Меликова в Тифлис, как роскошный дворец министра иностранных дел Оттоманской империи вновь стал местом встречи дипломатов двух держав. Здесь, под сводами просторного зала, и должна окончательно решиться судьба первых пяти тысяч чеченских семей. Обеим сторонам нужна выгода. Ради этого дипломаты готовы на все и пускают в ход любое оружие, будь то лесть или обман, клевета или ложь, хитрость или угроза. Лишь бы выиграть! Но прошло уже столько дней, а дело нисколько не продвинулось.

Али-паша сидит в мягком кресле и внимательно слушает, что говорит ему русский. А русский говорит много, очень много.

"Проклятый гяур решил усыпить мою бдительность. Опять о своих условиях. Напрасно, граф. Этих разбойников мы разместим там, где нам угодно, и так, как было решено с генералом Кундуховым.

Почему? О, это государственная тайна, граф. Знаю, знаю, чеченцев вы боитесь. Здорово боитесь. А раз так, то вам придется многократно укреплять границу между нами. Это нам на руку… Что? Кавказское начальство не согласно? Но куда само-то оно денет чеченцев? Пусть оно молится на нас, что мы согласились принять их варваров… Не мы же их зовем, они сами просятся…"

– В противном случае ни один чеченец не покинет пределы России! – отчеканил граф Игнатьев.

Эти слова, камнем упавшие откуда-то сверху, вернули Али-пашу в действительность. По тому, как резко дернулась полусогнутая рука Али-паши, на которую он опирался, Николай Павлович понял, что удар рассчитан и нанесен точно, что единственный его козырь, который он берег до последнего, возымел действие, сыграл! И он, предчувствуя победу, уже торжествовал в душе.

– А почему мы должны принимать ваши условия? – спросил Али-паша после небольшой паузы.

О целях каждой стороны не было сказано ни слова. Они их знали.

И тем не менее каждый все же надеялся обмануть другого. Но Игнатьев чувствовал себя более уверенно. Ему было доподлинно известно, какие планы вынашивают турки, соглашаясь принять чеченцев. К тому же он, по-видимому, сумел убедить Али-пашу в том, что Турция является далеко не единственным местом, куда можно переселить чеченцев. Если учесть, с какими трудностями будет связан вариант Кубани, то путь Россия – Турция для них наилегчайший…

Али-паша, наоборот, убедился в том, что русские чудом сумели пронюхать о тайном его сговоре с Кундуховым, и потому себя хозяином положения не чувствовал. Его покинула решительность, и он уже не выказывал своего превосходства, а только пытался упорствовать, ни на что, собственно, не надеясь.

– Вы знаете, во что нам обойдется наше великодушие? Нет, дорогой граф, мы и так приютили полмиллиона оборванцев из Кубанской области. Хватит с нас! И слышать больше не хочу об этих разбойниках-чеченцах. Да еще о том, чтобы поселить их в западных провинциях! Да они же кровавые следы оставят за собой вдоль всего своего пути. Вам не кажется несколько странным, что вы даже не просите, а просто диктуете свои условия. Как это еще можно расценить, дорогой граф, если не как прямое вмешательство в наши внутренние дела?

«Как же ты боишься! Ох, как боишься, что мы не допустим к вам чеченцев!» – наблюдая за турецким министром, подумал Николай Павлович, а вслух примирительно сказал:

– Чеченцы – ваши единоверные братья. Нам-то, собственно, все равно, примете вы их или нет. Мы пошли им навстречу, решили не препятствовать их желанию переселиться в нашу страну.

Европа клевещет на нас, распространяя слухи, будто мы хотим избавиться от горцев, чтобы завладеть их землями. Но вы-то сами, рейс-эфенди, человек умный и отлично понимаете, что это вовсе не так. Пустующих земель у нас достаточно, для чеченцев во всяком случае хватит.

– Например?

– Боже мой! У нас столько незаселенных земель!

– В Сибири?

– Зачем везти людей так далеко? У нас и на Кубани, и на Ставрополье свободных земель хватит.

На губах Али-паши появилась усмешка.

– Нет, ваше сиятельство, этого вы не сделаете по иным причинам.

– По каким же?

– Вы слишком могущественны, чтобы бояться силы. Но вы побоитесь проклятия народов мира. Если вы переселите чеченские племена на Север или Сибирь, они там погибнут. Но это станет чувствительным ударом по престижу вашего государства. Кроме того, вы понесете большие расходы. Проанализировав ситуацию, вы решили, а не лучше ли препроводить их сюда, к нам?

Граф растерялся.

– Ошибаетесь, рейс-эфенди! Европа не оставила нам ни одного такого преступления, которое мы бы могли совершить и при этом устыдиться. Если бы мы просто хотели освободить страну от чеченцев, то есть избавиться от них, мы бы их переселили на Кубань и на Ставрополье. Но наша гуманность…

– Не надо! Не надо! – расхохотался Али-паша. – Зачем же так, дорогой граф? Если ваше правительство и впредь станет продолжать традиционную для русских завоевательную политику и избавляться от неугодных вам народов вот такими, как вы их называете, гуманными методами, то, действительно, свободных земель у вас всегда будет в избытке. А о гуманности…

Честное слово, не стоит!

В словах турка сквозила явная издевка. Игнатьев нахмурился и сурово заметил:

– Ваши единоверцы пожелали переселиться к вам. Мы их силой не принуждаем.

– Не принуждаете? – подхватил Али-паша. – Возможно! Но куда им прикажете деться? Броситься в море? В пропасть? Нет, гуманная, просвещенная Европа не докатится до такого варварства! Она найдет, как говорите вы, русские, козла отпущения – кровожадную Турцию. Турки ведь всегда были известными варварами, коварными, вероломными. Мы и сегодня только и слышим: «турки-завоеватели», «турки проливают кровь и истребляют наших христианских братьев». На земле одни изверги – турки! Видите, граф, как дорого нам обходится наше человеколюбие? Но посмотрите на себя. Тогда поймете, что не следует искать соринку в чужом глазу. Вы, европейцы, далеко не ангелы. Наш Вельзевул и тот не сможет потягаться с вами.

Может быть, это не вы разрушали города и порабощали народы?

Может быть, христианские радетели никакого отношения не имели к Америке, Африке, Азии, Австралии? Мы управляем своими народами так, как считаем нужным. Порой бываем жестоки по отношению к ним. Но как иначе прикажете властвовать? Однако слава Аллаху, мы не уничтожили и не выгнали из своей страны ни одного народа, подобно вам, европейцам. Подобное же сотворили испанцы в 1609 году, вышвырнув мавров на пустынные берега Африки. Подобно им вы теперь хотите поступить с горцами Кавказа…

– Мавры были завоевателями. – Чуть заметная улыбка тронула губы Игнатьева. – Испанцы совершили справедливый акт возмездия, очистив от них свою страну.

– Теперь акт возмездия настиг горцев Кавказа? Тогда позвольте, граф, немного примеров из истории. Когда цивилизованные наихристианнейшие европейцы сжигали на кострах иноверцев, мы, варвары, приютили в стране около ста тысяч испанских евреев…

Когда вы подавляли казачьи бунты, мы приняли несколько тысяч беглых казаков. Потомки тех и других и поныне продолжают жить в нашей стране. Когда европейские монархи расстреливали и вешали европейских революционеров, кровожадные турки предоставляли убежище революционно настроенным французам, венграм, австрийцам, полякам и немцам. И происходило это уже в те годы, когда ваше правительство вероломно отдало европейским властям на расправу польских революционеров.

Преследуемый вами поэт Адам Мицкевич искал убежище во всех западных странах и вместе с другими польскими повстанцами получил приют только у варваров-турок. Он и умер здесь у нас, в Стамбуле.

Али-паша помолчал, задумчиво провел ладонью по лбу, потом продолжил:

– Теперь о вас. Сначала вы предложили нам принять двадцать пять тысяч горских семей Западного Кавказа. Мы не отказали.

Но вслед за ними в нашу империю беспорядочно ринулась полумиллионная масса нищих, обездоленных горцев. Мы не захлопнули двери и перед ними! Однако сейчас вы просите нас принять пять тысяч чеченских семей, но теперь уже диктуете условия, куда и как их нам расселять! Поистине, уже со средних веков наша страна превратилась в настоящий Ноев ковчег, в котором спасаются все гонимые: и христиане, и иудеи, и мусульмане, и просто еретики. Какое же право имеют после всего этого европейцы выставлять себя защитниками христиан от наших зверств? На самом же деле они оказываются гораздо большими варварами, нежели мы. Ваше правительство и вы сами, дорогой граф, никогда не забудете Чечню, которую, как кость собаке, вы швырнули нам. Ведь им потребуются земля, кров, пища! Может быть, скоро и тюркские племена из Средней Азии постучатся в наши двери? Ведь вы взялись уже и за них? Мой совет: раз вас так тянет на чужое, помиритесь с народом. Иначе у вас ничего не получится. Нельзя так: земли – вам, народы – нам. Нет, не пойдет, дорогой граф. Мы не примем ваших головорезов-чеченцев.

Аллах знает, что они могут натворить у нас здесь!

В зале наступила гулкая тишина. Али-паша удовлетворенно откинулся на подушку и закрыл глаза.

– Не будем ворошить прошлое и анализировать историю, – заговорил первым граф. – Не одни мы виноваты в несчастиях горцев. Вы тоже потрудились в этом изрядно. И раз взялся за гуж, не говори, что не дюж.

– Нет, граф, вы не в то ушко хотите нитку вдеть. Разве мы сжигали аулы, топтали нивы, убивали скот и людей, заставляя целые народы, до последнего человека, покидать родные горы?

– Зато вы неплохо натравливали их на нас. Тех же чеченцев. А потом, когда они выдохлись, выступили в роли искусителя и своими прокламациями заманили к себе.

– Неправда! Никаких связей с чеченцами мы не поддерживали!

– Не как с западными горцами, но поддерживали!

– Давая обещание, мы имели в виду только незначительную часть чеченцев, но не массовое их переселение.

– Прежде чем открыть шлюз, нелишне взглянуть на уровень воды.

– Послушайте, вы же пошли на открытый обман, сочиняли фальшивые прокламации от турецкого султана!

– Против истины мы погрешили немного. Не сочиняли, а перепечатали с настоящих. Признайтесь, рейс-эфенди, если бы не ваши призывы, разве горцы решились бы на переселение?

– Мы не призывали их и не поощряли. Мы просто не стали закрывать перед ними двери. Однако если бы черная тень вашего орла не легла на горы, горцы никогда бы не покинули свои сакли.

– То же самое я могу сказать об армянах и балканских славянах, которые, спасаясь от вас, массами переселялись в Россию.

– Но многие потом возвратились назад!

– Горцы тоже возвращаются в Россию.

– Разница в том, что мы своих христиан, пожелавших вернуться, принимаем, а вы своих мусульман обратно на родину не пропускаете. Сколько бы с вами ни спорили, граф, я твердо убежден, что нам, туркам, учиться варварству нужно у европейцев.

– Пусть так, – устало ответил Игнатьев, тем самым положив конец весьма нежелательному повороту в переговорах.

Наступила пауза.

"Не переборщил ли я? Ведь они, действительно, вполне могут и отказать, – засомневался вдруг Али-паша. – Что тогда? Прощай, Кавказ? Нет, ни в коем случае… Ради него стоит пойти на уступку. Да и почему бы сегодня не согласиться, а завтра, когда чеченцы уже будут здесь, на месте, не сделать по-своему?

Оправдание? Где нам выгодно, там и размещаем!"

Али-паша покинул свое мягкое кресло и беспокойно заходил по залу, сцепив руки за спиной. Его прямая, стройная фигура военного человека, красиво закрученные черные усы, чуть крупноватый нос на узком сухощавом лице и тонкие сжатые губы, наверное, привлекали внимание не только женщин. Быстрый, подвижный и даже порывистый, Али-паша нравился людям. Игнатьев знал, что соперник его не отличался притворством, хотя и слыл неплохим дипломатом. Али-паша не торопился высказать свое окончательное решение, взвешивал каждое слово, возможно потому речь его звучала убедительно и в ней не чувствовалось фальши, подвоха.

«Неужели не примут… чеченцев? – вертелась в голове графа одна и та же навязчивая мысль. – Неужели я провалю первое же возложенное на меня поручение в этой стране… Хорошее начало, нечего сказать. Что подумают в Петербурге? Нет, нужно еще раз попытаться… Либо пан, либо пропал».

Граф поднялся. Склонил голову в поклоне.

– Благодарю за беседу. Ваш ответ я доведу до Его Императорского Величества, – сказал он. – Глубоко уверен, что ни он, ни кавказское начальство никогда не пойдут на ваши условия. Покорнейше прошу извинить меня за беспокойство и за допущенные резкости…

Али-паша сдался.

– Хорошо, – сказал он. – Так и быть, мы принимаем ваши условия.

Но с одним уговором: чеченцы едут к нам со всем своим имуществом, скотом и оружием, не морем, а сушей!

«Еще лучше! – обрадовался Игнатьев. – Пусть заберут все свое оружие вплоть до кухонного ножа». Он еще раз склонил голову.

Теперь уже в знак согласия.

– Да поможет нам Аллах! – ответил рейс-эфенди. Таким образом, сделка была заключена.


В тот же день в далеком Лондоне, в одном из домов на Грин-стрит тоже шел оживленный разговор и тоже о внутренней и внешней политике России.

В те годы, пожалуй, на всем земном шаре не было другого человека, который бы с таким же пристальным вниманием и сочувствием следил за событиями на Кавказе, как этот пышноволосый жилец четырехэтажного дома на Мейтленд-парк Род.

Казалось, его зоркие черные глаза видели все происходившее в царских дворцах, дипломатических корпусах, генеральных штабах, в бедных лачугах мастерового, землепашца. Курчавые, некогда темные густые волосы сплошь покрыл иней седины. Массивные плечи его были чуть опущены, словно их придавила какая-то огромная незримая тяжесть…

В тот день, как, впрочем, и во все предыдущие, он засиделся допоздна. Тусклый свет лампы скупо освещал заваленный книгами стол, ворохи исписанных бумаг, чуть склоненную набок голову.

Тишину в комнате нарушал лишь торопливый скрип пера. Но вот человек откинулся на спинку стула и устало потер виски. Встал, закурил папиросу и отошел к окну. Отодвинув двойную раму, он некоторое время стоял неподвижно, глядя в серый туман Лондона.

Потянуло сырым холодным воздухом. Он поспешно задвинул раму и вернулся к столу.


«…Бесстыдное одобрение, притворное сочувствие или идиотское равнодушие, с которым высшие классы Европы смотрели на то, как Россия завладевает горными крепостями Кавказа и умерщвляет героическую Польшу огромные и не встречающие никакого сопротивления захваты этой варварской державы, голова которой в Санкт-Петербурге, а руки во всех кабинетах Европы, указали рабочему классу на его обязанности – самому овладеть тайнами международной политики, следить за дипломатической деятельностью своих правительств и в случае необходимости противодействовать ей всеми средствами, имеющимися в его распоряжении. В случае же невозможности предотвратить эту деятельность – объединяться для одновременного разоблачения ее и добиваться того, чтобы простые законы нравственности и справедливости, которыми должны руководствоваться в своих взаимоотношениях частные лица, стали высшими законами и в отношениях между народами…»


Шесть дней и ночей писал Карл Маркс Учредительный Манифест и Временный Устав I Интернационала. И каждый день, при любой погоде, непременно отправлялся сюда, в двухэтажный дом на Грин-стрит, где заседал генеральный Совет Интернационала.

Маркс осунулся, забыл о еде и отдыхе. Вот и сейчас товарищи упрашивали его пойти домой и отдохнуть, но Маркс остался в доме и после их ухода, так как ждал намеченной встречи с Фридрихом, вместе с которым он должен был обсудить проекты манифеста и устава.

Услышав легкий скрип двери, Маркс поднял голову. Но вошел не Фридрих, а незнакомый человек в широкополой шляпе и с тростью в руках.

– Дорогой Карл! – голос человека был под стать его росту. Он протянул могучую руку. – Неужели, не узнаешь? – рокотал он радостно, веселыми глазами глядя на Маркса.

– Бакунин! – Маркс горячо пожал протянутую руку. – Какими судьбами? Какая буря занесла тебя в туманный Лондон?

– Ветер странствий, – отвечал Бакунин, не переставая улыбаться.

– Ну, идем, голубчик, идем вот сюда, здесь посидим. – Маркс подвел его к столу у окна. – Очень рад видеть тебя попрежнему живым и здоровым. Слышал обо всем, слышал, но, увы, – он беспомощно развел руками, – помочь не мог. Присаживайся, рассказывай!

Кресло жалобно скрипнуло под тяжелым Бакуниным.

– Спасибо, Маркс, от всей души спасибо. Правду сказать, я уж было попрощался с белым светом. Три тирана с равнодушием палача делали все, чтобы я больше не увидел вас, своих товарищей. А ты, дорогой Карл, – Бакунин внимательно приглядывался к нему, – стал почти белым. Где же твои черные кудри, которым я так завидовал?

Нелегкими были эти годы для Маркса. Смерть детей и постоянная материальная нужда еще одним тяжким бременем легли на его плечи. Но он не стал об этом говорить.

– Тюрьма… она повсюду, Михаил… Люди страдают не только за железными решетками. – Он вынул из кармана пачку папирос, положил на стол – Вся Европа стала огромной тюрьмой. Шесть лет прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз? Время немалое. А работы по горло. Ну, чему тебя научили твои

"учителя"?

– Еще какие учителя! – вскричал Бакунин, разглаживая пышные усы. – Как драгоценную реликвию передавали с рук на руки.

Потерять боялись.

Буйный характер Бакунина чувствовался во всем: и в громовом басе, и в богатырском росте, и в лукаво прищуренных глазах.

С широким лицом и пышной бородой, спускавшейся на мощную грудь, он походил на ярмарочного кулачного бойца.

В тридцатые годы Бакунин примкнул к революционным демократам, а в сороковые стал непримиримым врагом русского царя. Царизм заочно приговорил его к лишению всех прав на состояние и к ссылке на каторгу. В Россию Бакунин не вернулся. В дни германской революции он был одним из активных руководителей восстания в Дрездене. После подавления восстания Бакунина поймали, и саксонский суд приговорил его к смертной казни, замененной позже пожизненным заключением. Затем саксонцы передали его австрийскому правительству, которое, в свою очередь, тоже приговорило его к смертной казни, тоже заменив ее пожизненным заключением. Теперь уже австрийцы передали Бакунина в руки русского императора Николая I, который поначалу заключил бунтаря в Шлиссельбургскую крепость, а затем сослал в Сибирь. Три года назад Бакунин бежал оттуда и через Японию и Америку добрался до Лондона.

По возвращении в Англию Бакунин некоторое время жил в доме Герцена, и Маркс не смог с ним встретиться. Несмотря на анархические взгляды Бакунина, Маркс искренне любил его, и сегодняшняя встреча была ему очень приятна и желанна. Хотя царизм и явился крепкой и надежной опорой международной реакции, Маркс все же верил в будущее России и предвидел, что туда рано или поздно сместится центр международного революционного движения. Поэтому для него много значила связь с русскими революционерами.

Маркс предложил Бакунину закурить.

– Кури, – и сам сделал глубокую затяжку. – Надолго к нам?

– Немного побуду.

– Может, останешься здесь совсем?

– Мы с женой выбрали Италию.

– Как долго думаете пробыть там?

– Пока трудно сказать, но с годик проведем. Надо силы восстановить.

Маркс с минуту молчал, глядя на огонек папиросы.

– Ну, а в России что нового?

– Тебе лучше знать. Разве твоим корреспондентам нечего сообщать?

– Сообщают. Дела не ахти. И все же тебе больше известно о своей родине, дорогой Михаил. Польское восстание потоплено в крови. Покончено и с кавказскими горцами. Полмиллиона черкесов прогнали за море, в Турцию. Русского мужика, недовольного реформой, усмиряют огнем, шпицрутенами и розгами. Короче говоря, русский царизм достиг своих вершин. Где ты думаешь найти себе применение? Бакунин ответил не сразу.

– Мне по душе ваша организация, – сказал он. – Я с большой охотой в нее вступлю. После польских событий я твердо решил присоединиться к социалистическому движению.

Маркс долго и испытующе глядел на своего собеседника.

– Намерение похвальное, – проговорил он без особого энтузиазма. – Мы с Энгельсом были бы только рады, если бы вы с Герценом вошли в Интернационал. Но… – Маркс сделал паузу, как бы раздумывая о чем-то, – нам нужны только интернационалисты.

Бакунин с силой вдавил недокуренную папиросу в пепельницу, закинул ногу на ногу.

– Это что же получается? Мы с Герценом не интернационалисты?

– В некотором смысле… не интернационалисты, – Маркс сделал ударение на последнем слове. – Герцен от начала до конца панславист. И ты, дорогой Михаил, недалеко от него ушел.

– В этом смысле я, кажется…

Маркс покачал головой, не дал ему договорить:

– Нет, Бакунин, заблуждаешься. Твои призывы к славянам о том, чтобы сблизиться с немцами и венграми, не делают тебя интернационалистом. Ты не принимаешь во внимание революционные силы и гегемонию пролетариата. Твой «крестьянский социализм»

– утопия чистейшей воды. А твой лозунг о создании славянской федерации не только плох, но и просто вреден.

– Почему? – удивился Бакунин.

– Невозможно создать славянскую федерацию, не стерев с карты Европы Турцию, Венгрию и половину Германии. Отторгнутые от них территории пришлось бы присоединить к России.

– В этом видится двойная выгода, – возразил Бакунин.-

Во-первых, освобождение славян от турецкого и австрийского ига, во-вторых, ослабление Австрии и Турции.

– А последствия? – Маркс встал и оперся обеими руками о край стола. – Ты подумал о них? Ведь тогда во главе славянской федерации встанет царская Россия. Значит, силы ее удесятерятся. Добившись же такого результата, панславизм не сможет обеспечить своего будущего иначе, как путем покорения Европы. Ведь панславизм из символа веры превратился теперь уже в политическую программу и, имея в своем распоряжении восемьсот тысяч штыков, ставит Европу перед альтернативой:

либо ее покорение славянами, либо полное разрушение центра ее наступательной силы – России!

Бакунин внимательно слушал.

– Мне очень обидно, – продолжал между тем Маркс, – что все вы закрываете глаза на события, которые происходят у вас на родине, и не придаете им должного значения.

– Герцен и я, – живо отозвался Бакунин, – сделали все возможное, чтобы помочь Польше. Постарались обнажить и показать всему миру истинное лицо внутренней и внешней политики царизма.

Думаю, это кое-что означало для революции?

– Знаю и благодарю вас за это. Но Кавказ? Разве то, что происходит сейчас там, вас не интересует? Дорогой мой, самыми серьезными событиями в Европе с 1815 года я считаю польское восстание и завоевание Кавказа.

– С поляками понятно, – сказал он. – Но зачем сюда впутывать наших кавказских горцев? Смешно было бы ставить их в один ряд с просвещенными поляками.

Маркс от души расхохотался:

– Эх, головы! По-вашему выходит, все революционеры должны иметь университетское образование? Как тебя прикажешь понимать? То давай одних только образованных, то строишь социализм силой одних лишь русских крестьян. Не кажется ли тебе самому, что все это, как бы выразиться поточнее, несколько странно выглядит?

– А революционное сознание народа?..

– Не понимаю тебя. Неужели ты в самом деле считаешь, что вольные, свободолюбивые горцы менее сознательны, чем русские крепостные крестьяне, которых помещики тоже веками держали в темноте и невежестве?

Бакунин хмыкнул:

– С тобой невозможно спорить. Карл. У тебя, как у врача, на все готовы рецепты.

Лицо Маркса стало серьезным и немного печальным.

– Михаил, дорогой мой, у вас, у русских революционеров, один общий недостаток: вы интересуетесь только своими, чисто русскими делами, а уже потом – делами славян и прочих…

– Начинать-то нужно со своей избы. Все сказанное тобой, Карл, я не могу отнести на свой счет. Я участвовал в нескольких европейских революциях.

– За это я и признателен тебе. Никто не спорит, что человек ты незаурядный, смелый, мужественный и глубоко преданный революции. Все это верно. Но идейные ошибки, дорогой мой, идейные ошибки могут дорого обойтись. Хочется верить, что со временем ты их и сам увидишь. Но не опоздаешь ли? И уж поскольку речь зашла о России, а ты заявил о своем решении включиться в социалистическое движение, то и давай вернемся к этим вопросам. Конечная цель коммунистов – построить коммунистическое общество, дать счастье всем народам. Но чтобы достичь этой цели, народам мира, а в первую очередь – мировому пролетариату, необходимо объединиться. Только в единении он сможет уничтожить реакционную силу. А к этому и призывает девиз коммунистов: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И ни коммунисты, ни социалисты просто не имеют права делить народы по расам и вероисповеданиям, работать лишь с одним крестьянством или с одними промышленными рабочими!

– О том же и я говорю. Только нужно сперва навести порядок в своем доме.

– Постой, постой, – Маркс движением руки остановил его. – Дойдем и до этого. Как известно, Россия – страна, стремящаяся к завоеваниям, и она была ею в течение целого столетия, пока движение 1789 года не породило ее грозного противника, я имею в виду европейскую революцию. Начиная с этого времени, на европейском континенте существуют фактически только две силы:

с одной стороны – Россия и абсолютизм, с другой – революция и демократия. Победа русского царизма неизбежно повлечет за собой поражение революции, и наоборот, поражение царизма – это наша всеобщая победа. Борющиеся кавказские горцы в течение многих лет отвлекали на себя значительные силы царизма. Россия постоянно держала на Кавказе минимум триста тысяч солдат. А ведь это огромная помощь и европейской революции, и русским крестьянам, которые борются за свои человеческие права. Вот почему вы, революционеры, должны приветствовать, поддерживать любые силы, выступающие против русского царизма.

– По-моему, дорогой Карл, все мы от души желали поражения русскому царизму в Польше и Венгрии.

– Не спорю. Однако опять-таки суть проблемы не в этом. Я хочу сказать, что отношение к революции, а точнее, само понятие о революции у вас какое-то однобокое. Не всегда вы за поражение русского царизма. Взять хотя бы последнюю войну, русско-турецкую. Она с обеих сторон носила неприглядный характер, но все же я от всей души желал поражения именно России. Как я сказал, победа ее – это победа непримиримого врага революции и демократии. Слава богу, этого не произошло.

Но как восприняли поражение России вы, русские революционеры?

Да стали воспевать отличившихся генералов! Удивительное дело, вы, верные сыны своей родины, сочувствуете мужикам, беспощадно клеймите крепостное рабство, поднимаете голос в защиту славян, поддерживаете восставших греков, болгар и сербов. Почему? Да потому, что они одной с вами веры и восстали против Турции, давнишнего врага России. Слушай, слушай внимательно, Бакунин.

– Маркс устало провел рукой по лицу. – И что же происходит далее? А далее получается парадокс. Форменный Парадокс. Вы равнодушно взираете, хуже того, приветствуете каждую победу русского царизма над кавказскими горцами. Ведь вы, в сущности, оправдываете варварство. Или ты не согласен со мной? Я что-то не слышал слова русских революционеров в защиту горских племен, уже изгнанных и вот опять вновь изгоняемых в Турцию.

Не ошибусь, если скажу почему. Да потому, что они не вашей крови, потому что они другой веры. Они – азиаты. А потому и относиться к ним следует, как к азиатам и по-азиатски. Нет, Бакунин, твои революционные взгляды, ох, как далеки от коммунистических идей! Ох, как далеки!

Их беседу прервал вошедший Энгельс.

– Ого! Бакунин здесь? Вот это хорошо!

Не подав руку Бакунину, Энгельс повесил свою шляпу и трость на вешалку, сел в свободное кресло.

– Разве вы виделись? – спросил Маркс.

– Да. В полдень мы нос к носу столкнулись с ним на улице, – ответил Энгельс. – Вижу, уже здорово спорили? О чем?

– Карл недоволен мной. И не только мной, а и всеми русскими революционерами. Пожалуй, и всей Россией он недоволен.

Энгельс взглянул на друга.

– Такого у меня и в мыслях не было. С чего он взял… – покачал головой Маркс – Я очень высоко ценю и Россию, и русских революционеров.

Бакунин удивился:

– Ты же только что меня убеждал в том, что силой крестьян в России построить социализм невозможно!

– Я повторю это. Силой одних крестьян невозможно ни революцию совершить, ни социализм построить. Чтобы повести к этим целям, нужна другая сила – пролетариат.

– И поскольку в России пролетариата нет, наша борьба бесплодна?

– Ничуть. Колесо истории вертится, и ничто не может остановить его.

Энгельс вмешался в их разговор:

– Просто, Бакунин, ты не видишь или не хочешь видеть тех изменений, которые происходят на твоей родине, – сказал он. -

Причина в том, что ты давно оторвался от нее. Да, сегодня Россия пока еще чисто крестьянская страна, но она уже ступила на путь капитализма. И я убежден, что Россия в самом ближайшем будущем станет играть наиболее важную и значительную роль. Уже до войны она находилась в состоянии банкротства. В общем, мы имеем налицо все элементы русского 1789 года, за которым неизбежно последует 1793 год. Там зреет революция, и вспыхнет она довольно скоро. Вот эта революция и потащит за собой крестьян, тогда вы увидите такие сцены, перед которыми побледнеют сценки девяносто третьего года. А раз дело дойдет до революции в России – значит, меняться и лицу всей Европы.

Бакунин отрицательно покачал годовой:

– Не надо! У царизма огромная сила, дорогой Фридрих. Ее еще надолго хватит.

– Она прогнила изнутри. Что делать, старая Россия была до сих пор огромной резервной армией европейской реакции. И неизменно играла эту роль почти во всех революциях. Но те же революции породили в Европе грозные силы, направленные против нее. Вот с ними царизму уже не справиться. Не только в Европе, а в своем доме, у себя, в России. Избежать революции русское правительство будет просто не в состоянии, даже если ему и удастся задержать ее на год или два. И русская революция будет означать уже нечто большее, чем простую смену правительства в самой России. Она ознаменуется исчезновением огромной и неуклюжей военной державы, которая со времен французской революции стала становым хребтом объединенного европейского деспотизма. Словом, она ознаменует такое изменение во всем положении Европы, которое рабочие всех стран будут приветствовать с радостью, ибо это будет гигантский шаг на пути к их общей цели – к всеобщему освобождению труда.

– Слава Богу! – облегченно вздохнул Бакунин. – Хоть тогда, возможно, с нас снимут позорную кличку европейского жандарма!

– Ускорение процесса зависит от вас самих.

– Опять мы! – пожал плечами Бакунин. – Нас же обвиняют и в угнетении народов России. Но мы же не несем и не можем нести ответственности за преступления правительства!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю