Текст книги "Долгие ночи"

Автор книги: Абузар Айдамиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Зачем они приехали? Что им нужно в Гати-Юрте? Какие они привезли новости: хорошие или плохие? Но разве можно ждать хороших новостей от таких начальников? Им легко говорить -

"поезжайте", а кому ухаживать за могилами отцов? И почему это русский падишах вдруг начал так заботиться о них и отпускает желающих? О судьбе их беспокоится? Нет, даже дети ему не поверят. Любой понимает – ему земля нужна, а не они. Хитрый падишах, очень хитрый…

Люди толпились на майдане, громко переговаривались. Когда сюда пришел Мачиг, площадь уже была заполнена до отказа. Даже древних старцев, которым сидеть бы дома да сидеть, и тех привели под руки. Попробуй-ка усидеть дома – столь высокое начальство не часто балует Гати-Юрт своим вниманием. В передних рядах, как и положено, расположились самые почтенные старики. Только там их законное место. Дальше – пожилые, потом и молодежь. Одеты все по-разному. У кого в доме достаток, того определишь сразу: и одежда лучше, и походка тверже, и подбородок поднят повыше. Основная же масса смотрится победнее. Есть и такие, кому и вовсе нечего натянуть на себя, кроме рваной черкески. Но пусть эти разодетые не поглядывают гордо по сторонам, не кривятся в брезгливой усмешке при виде своего оборванного соседа: там, где следует проявить мужество, он-то и делает всегда первый шаг. Но все без исключения подпоясаны серебряными ремнями, и у каждого дорогой, добротный кинжал.

Гости с любопытством оглядывали площадь, но о чем они думали, что говорили, угадать было невозможно. Их чисто выбритые лица оставались спокойными, в глазах не сквозило ни искорки участия, ни тени беспокойства о судьбе тех, кто сейчас с надеждой взирал на них. Впрочем, и не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы хоть чуть-чуть заглянуть в души этих людей. Они выполняли чужую волю, чужие приказы и не задумывались, насколько те гуманны. Их задача – сначала ослепить своим внешним блеском, а затем с высоты своего положения убедить собравшихся в правдивости всего ими сказанного. На это рассчитывают и они сами. На это рассчитывают и те, кто послал их сюда. А старики и молодежь смотрят на гостей тем взглядом, каким смотрит поверженный и тяжело раненный зверь на стоящего над ним охотника.

Свысока поглядывал на соотечественников Бота Шамурзаев. Лицо у него полное, круглое – видать хорошо кормят его власти.

Бороду он бреет, только черные усы торчат в разные стороны.

Мачигу он особенно понравился тем, что с начальством разговаривает непринужденно, чувствует себя свободно, не заискивает, как стоящий рядом Хорта. Этого не могли не заметить и другие жители Гати-Юрта. И достаточно было лишь взглянуть на Хорту, на его согнутые плечи и покорное лицо подхалима, чтобы понять, как никогда не должен себя вести всякий, хоть мало-мальски уважающий себя человек.

Полковник Муравьев что-то шепнул Шамурзаеву, тот передал Хорте. Хорта взмахнул рукой и закричал:

– Внимание, люди! С вами будет говорить полковник, который прибыл к нам из Солжа-Калы!

Полковник вышел вперед. Речь его продолжалась минут двадцать.

Он ужасно растягивал слова, словно пробовал их на вкус.

Собравшиеся слушали его внимательно, хотя мало кто мог разобрать и понять, о чем же говорил полковник. Но они не унывали: раз говорит по-русски, значит, кто-то переведет. Для того у них имеется Хорта. Хотя, пожалуй, такое серьезное дело Хорте не доверят. Правильно, так оно и есть! Кончив говорить, полковник повернулся к Шамурзаеву, словно приглашая его перевести сказанное.

Но прежде чем перейти к переводу, Бота объяснил, кто эти люди, с которыми он, Бота Шамурзаев, приехал сюда. Впрочем, собравшимся и без его объяснений стало ясно, кто и какой пост занимает, кто и откуда приехал. Но из учтивости молчали, какой ни есть гость, а его надо уважать и не перебивать, что бы он ни говорил.

Наконец Бота перешел к главному. Но опять все то же, о Хонкаре, о падишахе. О, этот падишах! Как же ему хочется, чтобы все отсюда уехали! Правда, Бота говорит, что слухи ходят в их ауле неправильные. Падишах никого не собирается выселять насильно: кто сам надумает, тот и поедет. Падишах никому и ни в чем препятствовать не будет. Но тогда, если верить падишаху, все получается правильно: земли казакам он не отдает, чеченцев в солдаты не забирает, а о Сибири и подавно вспоминать нечего.

Да и разве возможно выселить весь народ? Это же очень трудно, и падишах на такой шаг, конечно, никогда не пойдет. Это люди болтают почем зря. Не было ничего такого и не будет. Вон и Бота говорит про то же самое.

– От имени сардара полковник передает вам, – говорил Шамурзаев, – что подобные слухи не имеют под собой почвы.

Подумайте сами, какая выгода падишаху от переселения вас в Сибирь? Никакой! Разве у него других забот мало? А вот что касается земли, то тут вопрос другой. До падишаха дошло, что вы требуете землю. Падишах вам отвечает, что взять ее неоткуда…

– Есть! – крикнули из толпы. – Пусть нашу вернет. Мы чужой земли не требуем!

– Тише! Пусть говорит!

– Сардар понимает, как вам сейчас трудно. – Бота на выкрики и бровью не повел. – Но, как говорится, с бесштанника штанов не снимешь. Чего нет, того нет. Сочувствуя вам, Муса Кундухов решил и сам переселиться в Хонкару, взяв с собою добровольцев.

Одни уедут, другие останутся. Таким образом и вопрос с землей решится. Но, повторяю, и сардару, и падишаху абсолютно все равно – уедете вы или останетесь. Это решать вам!

– Даже если мы подохнем за одну ночь! – послышался все тот же голос.

– Ты бы сам, Бота, взял бы да отдал прежним владельцам отобранные у них и подаренные тебе царем пятьсот десятин земли!

Бота и эту реплику пропустил мимо ушей.

– Генерал Кундухов сам лично ездил прошлым летом в Хонкару, где имел разговор непосредственно с Абдул-Межидом, падишахом Хонкары. Муса объяснил ему, в каком трудном положении оказались чеченцы, и попросил турецкого падишаха приютить своих же братьев по вере, помочь им, на что падишах дал согласие. Кроме того, Абдул-Межид заверил Кундухова, что всех приехавших расселит отдельно и обеспечит их жильем. О своем разговоре с Абдул-Межидом Кундухов доложил сардару, который живет в Тифлисе. Люди! Еще раз повторяю то, что просил передать вам господин полковник. Землю у вас никто не отбирает, наоборот, она будет закреплена за вами. Но, к несчастью, земли пока мало, и не все чеченцы смогут получить ее. Вот почему русский падишах не стал препятствовать генералу Кундухову, но и понуждать никого тоже не будет. Вопрос должен быть решен на добровольных началах…

Бота сделал паузу, бросил взгляд на полковника и продолжил:

– Теперь насчет порядка. Вы, наверное, думаете, что все так просто: каждый из отъезжающих сел на подводу – и до свидания, поехал! Это не так. Каждый из отъезжающих должен иметь при себе паспорт той страны, куда он выезжает. А для этого требуется определенное время. Поэтому поедут не все сразу, а несколькими партиями. Этой весной – одни, а следующей – другие. Чтобы не повторилось того, что в прошлом году произошло с адыгами. Потому так и решили власти. Вот все, что хотел сказать вам полковник.

Бота смущенно улыбнулся и перекинулся несколькими словами с полковником.

– Есть ли у вас вопросы к полковнику? – спросил он.

Вопросов было много, и они давно уже вертелись на языке у каждого, но все пока молчали, выжидающе поглядывая на тамаду аула Бешту и стоявших рядом с ним Маккала и Арзу.

– Разве у вас нет никаких вопросов? – удивился Бешту.-

Давайте, спрашивайте!

Работая обеими руками, вперед пробился Мачиг.

– У меня есть вопросы.

Бота пристально разглядывал его сверху. Вид Мачига ему не понравился, и он нахмурился.

Мачига столь пристальное внимание к своей особе со стороны высокого начальника сильно смутило, и он робко спросил:

– Если я задумаю переселиться, то власти окажут мне какую-то помощь?

– Да, – ответил Бота. – И даже скот в дороге обеспечат кормом.

Кроме того, в Шали, Назрани и Червленой открыты базары, где уезжающие смогут продать или купить все необходимое.

– Говорят, что царь разрешил Кунте-Хаджи и его мюридам уехать в Хонкару. Правда это или нет? – крикнул кто-то из толпы.

– У падишаха есть такое намерение.

Поднялся шум. Людей словно прорвало. Заговорили разом, перебивая и не слушая друг друга. Одни спорили меж собой, другие, довольные предоставившимся случаем, обсуждали начальство.

– Кто говорит правду?

– Киши-Хаджи ни одному земному падишаху не подвластен! – Он, говорят, из тюрьмы ушел. Двери сами перед ним раскрывались, а тюремщики ему кланялись.

– О, Аллах всемогущий, он воистину святой человек!

– Земли не хватает? А казаков зачем здесь поселили? Пусть назад, к себе домой едут.

– Пока русские не пришли, земли всем всегда хватало.

– У Боты много земли. Попросите у него, может, выделит. – Мне чужой не надо.

– А он разве свою взял?

– Из кожи лез, выслуживался перед урусами.

– Тебе ведь, Мачиг, земли не дали? То-то. За один длинный нос падишах землю не даст!

– Тише! – крикнул Бешту. – Расшумелись! Смотреть на вас стыдно!

Кто бы он ни был – он человек, который приехал к нам. Разве станете вы обсуждать своего гостя? Ежели кому невмоготу, так подойдите к нему и поговорите. А оттого, что вы здесь галдите, дело не сдвинется… Довольно, Бота! Мы поняли, что сказал полковник. Кто захочет, поедет в Хонкару, кто не захочет – останется тут. Вопросов больше нет.

Где бы Бота ни появлялся, он слышал о себе одни и те же разговоры. Сначала внимают словам полковника, затем подбираются к нему. Так случилось и сегодня. То и дело слышишь

"свинья", "собака" и прочее. А то, что он искренне стремится помочь людям, они не хотят, не могут понять. Бота скрипел зубами, но поделать ничего не мог. Будь его власть, он бы и сейчас безжалостно прошелся плеткой по всем этим лицам. Но приходится терпеть. Дело прежде всего. Закончить бы его, да уехать отсюда скорее. Благодарности от этих оборванцев все равно не дождешься.

– Господин полковник, – промолвил, склонившись к Муравьеву, Бота. – Мы можем ехать.

– Чего они расшумелись? – спросил полковник Головаченко.-

Почему не расходятся?

– По глупости своей. Все об одном и том же говорят. Теперь до вечера не успокоятся. Такой народ.

– Как насчет транспорта?

– Все готово, господин полковник. Хорта, сани запряжены?

– Да.

– Пройдемте, господин полковник.

Народ же расходиться и не думал. Начальство ушло – невелика беда. Наоборот, без него спокойнее.

Маккал выступил вперед, поднял руку, призывая к тишине.

– Аульчане! – зычно крикнул он и, дождавшись, когда все смолкли, продолжил своим мягким голосом. – Давайте поговорим серьезно. Видит Аллах, нам теперь не до шуток. Что я хочу сказать… Да, действительно, живется нам очень трудно. Но ведь мы у себя, мы дома! – страстно проговорил мулла. – На земле наших отцов!.. Правильно, от слухов можно сойти с ума.

А уж какую только ерунду не несут! Мы же, развесив уши, слушаем всю эту чепуху. Хотя бы о том, что вот-вот погонят нас в Сибирь, а мужчин заберут в солдаты. Как же, мы ведь пуп земли! Все внимание на нас! Да кому мы нужны, я спрашиваю, чтобы нам уделять столько внимания? Два огромных государства, видите ли, спорят меж собой из-за нас. Русский падишах и турецкий. И тот и другой в один голос соглашаются: пожалуйста, решайте, дорогие чеченцы. Но спросить бы этого Абдул-Межида, почему он вдруг проявляет такую заботу о нас? Что, Аллах его надоумил? Как же, дождешься милости от падишаха! Рай он обещает? Так не верьте этому! Это вранье! И как вам не надоело слушать? Слухи специально рассчитаны на простаков. А многие им поверили. "Лучше к единоверным братьям, чем в Сибирь к гяурам!" Опустили руки и ждут весны. Нашлись и в нашем ауле такие. Они, видите ли, должны уехать, иначе свет перевернется.

И ведь не переубедишь их. Но попомните мои слова – жестоко они раскаются. Только поздно будет! Кто побывал на чужбине, тот знает, что это такое, тот готов отдать все на свете, лишь бы хоть одним глазком еще раз взглянуть на родину. Даже врагу я не пожелаю такого. Я это знаю, потому что прошел через подобный ад. Верно, Хонкара – страна, где живут такие же мусульмане, как и мы. И падишах там – мусульманин. Но нам-то что от этого? Одной общей верой сыт не будешь. Молиться же нам и дома никто не запрещает. Хонкара не для нас, не для бедняков. Она хороша для Кундухова, Сайдуллы Успанова, Алихана Цугова, для Нуркиши и Мады, чьи карманы набиты золотом. А кому мы нужны там с пустыми руками? Так вот, пусть они едут туда, а нам лучше оставаться дома!

– Умрем же в Сибири, Маккал! – горько вскричал Мачиг. – И дети наши тоже…

– Не горюй, Мачиг, Аллах не допустит.

– Зачем же тогда солдат сюда нагнали?

– Раз земли не хватает… Солдат нагнали… В Сибирь отправят… Чего мы все ноем и ноем? Мы же, в конце концов, не стадо баранов, чтобы бежать туда, куда нас гонят. Почему не едет Бота Шамурзаев, Касум Курумов, Орца Чермоев, Давлетмирза Мустафинов и им подобные? Почему они спокойно чувствуют себя на нашей земле? Почему мы добровольно уступаем им свои кровные земли, а сами готовы отправиться неизвестно куда, чтобы просить подаяния? Или мы уже не мужчины? Нет, кенти! Мы не уйдем отсюда! Жили же наши предки в мире и дружбе с казаками, будем жить так же и мы. Нет, это не казаки виноваты, что отдали им наши земли. И их пригнали сюда силой.

И дали им силой, почему они и взяли. Потребуем от властей, чтоб землю перераспределили, чтобы уравняли нас в правах с казаками!

– А коли власти не сделают этого?

– Будем требовать с оружием в руках!

– Не та у нас сила, Маккал!

– Зато сердца те же!

Шахби, до сих пор молча перебиравший четки, повернулся к Маккалу и сказал:

– Не мути народ. Пусть каждый человек сам решает, как ему быть. Не сбивай их с толку. Я не меньше тебя люблю родину, но все же еду. Потому что жить здесь стало уже невмоготу. О бедности уже молчу. Хочу умереть мусульманином. А ты не старайся, пожалуйста, навязать свое мнение другим. Они не глупее тебя…

Когда тамада аула, а вместе с ним и почетные старики покинули майдан, спор разгорелся с новой силой:

– Да проклянут меня потомки, если я поеду!

– Зачем же ты тогда носишь папаху?

– Буду биться, не будь я мужчиной! А из аула ни шагу не ступлю.

– Ты убьешь, тебя убьют… А твою семью отправят в Сибирь.

Чего ты добьешься, глупец?

– У тебя нет семьи. А от чужого добра ты вон как распух. Куда же мне ты прикажешь деться с голыми детьми и с пустыми карманами?

– В Сибирь!

– Ах ты, лавочник паршивый!

– Собака вшивая!

– Брюхо ты свиное! Я кишки из него сейчас выпущу! – крикнул разгневанный аульский бедняк Дасу, выхватил кинжал и бросился на лавочника Мази. Стоявший рядом Ахмед, сын Акбулата, успел схватить его и отвести назад.

– Не горячись, Дасу. Убьешь дерьмо, а скажут, что человека убил. Да пусть едет, тебе-то какое дело. А мы никуда не поедем.

– Погонят, как баранов вас погонят! – не унимался Мази.

– Не рычи, собака!

– Все уйдем в горы и будем биться с войсками падишаха!

– Кенти! – крикнул Ибрагим. – Я еду в Турцию. Падишах лишил меня отца, братьев, свободы, земли. Теперь он хочет отнять у меня веру. С этим я не смирюсь. Даст турецкий султан землю – хорошо, не даст – переживу, земли у меня и тут нет. Но я хоть умру мусульманином, и дети мои останутся мусульманами.

Завтра все, что у меня есть, повезу в Шали на базар.

– Подумай, кому нужны твои тряпки, Ибрагим? – с горечью воскликнул Али.

– Кому? Тем же совдегарам[71]71
  Совдегар – купец, торговец.


[Закрыть], что уже рыщут по аулам, вынюхивая, где и чем можно поживиться,

– Правду говоришь, – согласился Али. – Несчастье одних служит лестницей к счастью для других.

ГЛАВА VIII. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ АБРЕКА ВАРЫ

Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, несообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили потому только, что они не хотели плясать под нашу дудку, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны…

Генерал М.Я. Ольшевский

Приближалась холодная зима. Уж давно покрылся снегом Чеберлоевский хребет, а теперь и подножия гор за ночь выстилало белым инеем.

Холодно и тоскливо в голых лесах.

Холодно в древних каменных башнях, сырых пещерах.

Но у абреков других пристанищ нет. Одежда их обветшала настолько, что продувается насквозь, словно сито. Даже от грубой постели отвыкли абреки. Сегодня они здесь, завтра там.

В других башнях, в других пещерах. Только все они одинаковы:

холодные и мрачные. Люди зазывают абреков в аулы, оказывают им посильную помощь. Но абреки боятся останавливаться там.

Во-первых, если власти узнают, что абреки ночевали в каком-то ауле, то жителей его сурово наказывают. Во-вторых, теперь в аулах немало подлецов, явных или тайных царских прислужников, всегда готовых бежать с доносом к властям. Генерал же Туманов обещал за голову Вары пять тысяч рублей награды. Предатели посчитали такую сумму за голову знаменитого абрека оскорбительно низкой, на что генерал Туманов возразил, дескать, царь за голову самого Шамиля предложил всего десять тысяч. Что такое пять тысяч рублей, если царские власти за один только день сдирают с Чечни более десяти тысяч? С аула, на территории которого найден труп убитого царского прислужника, взымается штраф в тысячу рублей. Вора или просто подозреваемого в воровстве, независимо даже от того, виновен он или нет, без суда отправляют на каторгу в холодную Сибирь.

Его же аульчан заставляют возмещать убытки от якобы похищенного им добра в пятикратном размере. Даже в том случае, если нет явных улик. Лишь бы был след на территории аула. А ведь дни без убийств или краж выпадают редко. У Туманова много денег. Очень много. А давать за захват грозного Вары – живого или мертвого – всего каких-то пять тысяч рублей… Что ж, пусть ждет… Сперва он обещал тысячу, теперь сумма достигла пяти тысяч. Пусть цена за голову Вары повысится до десяти и сравняется со стоимостью головы Шамиля. А мы пока потерпим.

Ведь не случайно говорят, что Бог любит терпеливых…

Вот так думают вероломные враги Вары, а значит, и враги народа.

Сегодня Вара, как это ни опасно для его жизни, идет в аул. Его семья живет в Малых Атагах. Вернее, еще находилась там два-три дня назад. И она должна быть там, если непредвиденные обстоятельства или опасность не заставили ее перебраться в другое место. Давно Вара не видел своей жены и детей. Давно он не был в родном ауле. Ему до смерти надоело, уподобившись голодному волку, скитаться по лесам и горам. Но и вернуться в родной дом уже нельзя. Он не сможет помириться с царскими властями.

Почему?

Ответ короткий: Варе, как и всему народу, нужна свобода. Ему тоже хочется, чтобы его родные горы были никому не подвластны.

Варе, как и всем, не хочется надевать на шею царское ярмо, быть рабом. Вот почему в течение восьмидесяти лет проливается кровь горцев и кровь тех, кто идет с оружием в руках на их родную землю. Никакой падишах, никакой инарла не имеет права вторгнуться в дом Вары, изгнать из него семью и стать в нем хозяином. А тем более – лишить народа, земли, отобрать у него свободу. Ведь ни Вара, ни его отец, ни его предки, да и весь его народ в целом никогда не вторгались в чужие страны, на чужие земли, не лишали свободы других людей, другие народы.

Пока царские инарлы не пришли сюда, в горы, его предки жили тихо и спокойно. Мирно обрабатывали свои клочки земли, а кровь проливали только на охоте, добывая себе пищу, и всегда радушно принимали любых гостей.

Варе – пятьдесят. Он родился в войну и всю свою жизнь видел войну. Кровь. Пламя. Стоны. Крики. Варе не дали жить в своем собственном доме. Ему сказали: «Не ты хозяин этого дома, а мы». И тогда Вара взял в руки дедовское оружие. Но у Вары не хватило сил отстоять свой дом от царских инарлов, пришедших издалека и бесцеремонно расположившихся в нем, как в своем собственном.

Силен русский падишах. Не счесть его войска. И Вара не справился с ним. Как, впрочем, и его предки. Но Вара уверен, что рано или поздно народ отстоит свою независимость. Все надежды возлагаются на собственные смелость и мужество, на беспредельную любовь и верность родине, на густые леса и суровые горы родного края.

К сожалению, лишь смелости и мужества, беспредельной любви и верности родине оказалось недостаточно, чтобы устоять перед огромной силой могущественного падишаха.

В течение восьмидесяти лет сжигаются и разоряются аулы. Народ гибнет на войне. Вместо того, чтобы из года в год расти, народ с каждым годом приближается к вымиранию. Во главе с Бойсангуром, Атаби и Уммой народ последний раз вступил в смертельную схватку с царской властью, но и в этот раз его восстание жестоко подавили. Враг одержал очередную победу. И у народа уже нет сил вернуть себе землю и свободу. Такая сила осталась только у Аллаха. Устаз обездоленных Киши-Хаджи призывал народ возложить все свои надежды на Бога. Вара верил устазу. Верил устазу и весь отчаявшийся люд. Старики, женщины и дети. Верили в то, что Аллах вернет им отторгнутое – землю и свободу. Ибо устаз говорит им: оставьте оружие, не прибегайте к насилию. Обратите свои взоры к Богу. Молитесь ему днем и ночью. Только он может низвергнуть поработителей, дать народу свободу и установить справедливость.

Но инарла Туман арестовал Кунту-Хаджи и бросил его в тюрьму Солжа-Калы. Мюриды собрались просить инарлу выпустить их устаза, ибо некоторые улемы говорили, что если они обратятся к инарле, то Аллах подскажет ему, чтоб он возвратил им их устаза. Солтамурад и его соратники противились всей этой затее. Маккал утверждал, что если Киши-Хаджи находится в руках Аллаха, то он и сам сможет освободить его без вмешательства инарлы. Поскольку же Кунта-Хаджи находится в тюрьме падишаха, то никакие их молитвы, просьбы и жалобы не откроют перед ним железные двери. Маккал утверждал также, что подобное шествие лишь нанесет непоправимый ущерб их главному делу – борьбе за свободу.

Вара был набожным человеком. Поэтому он не поддержал своих боевых товарищей и пошел за улемами. Во время шествия Вара находился в первых рядах толпы, которая направилась к инарле с просьбой вернуть устаза. Впервые за всю свою сознательную жизнь Вара был без оружия. Он держал в руках мирный голубой значок и громко взывал к помощи всемогущего Аллаха, когда направлялся к редуту. Но с крепостных стен своими круглыми черными жерлами на него смотрели грозные пушки, рядом с которыми, держа в руках наготове дымящиеся фитили, стояли рослые солдаты. Перед крепостными стенами ровными, словно вкопанными рядами стояли пехота и кавалерия. Под холодными лучами зимнего солнца ослепительно сверкали их острые штыки и оголенные шашки. Взволнованно фыркали боевые кони.

Вместе с несколькими тысячами человек, громко призывая на помощь Аллаха, пророка и своего устаза, безоружный Вара шел на эту грозную, ощетинившуюся силу. Вара верил, что и Аллах, и пророк, и их устаз немедленно окажут им помощь, защитят от столь грозного врага. Ведь именно в этом убеждали улемы людей.

Они прямо сказали, что в эти критические минуты Аллах, пророк, ангелы и все святые придут к ним, а порох гяуров превратится в пыль.

Вара поверил. Поэтому и шел без оглядки, уверенно и спокойно.

На самом же деле, на помощь к ним никто не пришел, и порох гяуров не превратился в пыль. Как и все предыдущие восемьдесят лет, ружья и пушки стреляли исправно, извергая смертельный огонь. Правда, тот день отличался от предыдущих: на сей раз навстречу вооруженному до зубов врагу шли безоружные люди – старики, женщины, дети…

Вот в тот памятный день Вара и потерял свою веру во всех и во все, даже в справедливость Всевышнего. Вара убедился в том, что народ его оказался бессильным. Но неужели и ему, и его детям, и его потомкам придется извечно влачить позорную рабскую жизнь? Терпеть поработителя в собственном доме?

Неужели придется спокойно смотреть на могилы отцов, братьев и сыновей, погибших, защищая родные очаги и поруганную родину, не склоняясь перед убийцами, которые теперь чувствуют себя здесь хозяевами?

Нет! Нет и нет! Пусть Вара не смог победить врага, но не покорится ему. Он вступит с ним в единоборство и будет лично мстить тем, кто принес горе его несчастному народу.

Вара оставил дом, семью, родное село и стал абреком. Именно он, Вара, атагинский Вара, первым вступил на тропу народных мстителей и стал первой восходящей звездой знаменитого впоследствии чеченского абречества.

Вара был беспощаден. Он мстил теперь уже своим личным врагам, невзирая на их национальную и религиозную принадлежность.

Отбирал их имущество и раздавал бедным горцам. Он забирался за Терек и в Сальские степи, совершал набеги на аулы и на военные гарнизоны, устраивал засады в лесах и ущельях. Везде и всюду у него имелись верные друзья: в казачьих станицах, в горах Грузии, Дагестана и Осетии. Но там же были и смертельные враги. Вара стал широко известным предводителем неуловимого, невидимого, но многочисленного войска мстителей, защитников бедняков не только своего, но и соседних народов, которые оказались под пятой царских властей и их местных холуев.

После шалинской бойни чеченские предводители разделились на два лагеря. Часть высшего духовенства засела в Автурах. Она склонялась к миру с царскими войсками. Причем не без вознаграждения…

От этой части откололись, обосновавшись в Беное, такие боевые вожди Ичкерии, как Солта-Мурад, Шоип, Дада, Маккал, Берс, Арзу. Вара примкнул к беноевцам, однако прошлым летом они вызвали его в Беной и категорически запретили ему убивать царских хакимов-начальников. Они пытались объяснить Варе, что таким путем всех хакимов не уничтожить. На место убитого присылают другого, еще более жестокого. Но за каждого убитого Варой в Сибирь отправляют десятки невинных людей, а с аулов взымаются огромные штрафы. Им же сейчас дорог каждый воин, а потому ссылка в Сибирь и карательные меры в аулах со стороны властей наносят невосполнимый ущерб делу готовящегося восстания. Они просили Вару понять это. Если же он, Вара, не захочет подчиниться Совету, то им придется принять решительные меры. Ведь Вара клялся на Коране, что будет подчиняться Совету.

Нет, Вара не забыл клятву, данную им позапрошлой зимой в Беное, на очередном сходе. Вслед за Маккалом он повторял тогда слова этой клятвы:

– На этом священном Коране, ниспосланном Аллахом через своего пророка Мухаммада, я клятвенно утверждаю, что явился на Совет с чистой совестью, с твердым решением до последнего дыхания бороться за дело свободы, за освобождение поруганной родины.

Я клянусь не разглашать увиденное и услышанное здесь, сохранять тайну. Я клянусь беспрекословно подчиняться воле тех людей, которые поставлены надо мною, если их решения не идут вразрез с интересами моего народа, моей чести. Если я нарушу данную клятву, пусть мои товарищи совершат надо мною самый суровый суд, вплоть до смертной казни. Аминь!

После той клятвы мысли Вары несколько изменились. Оказывается, зло может завладеть и добрым сердцем. Завладело же оно сердцем Вары. Зло сеял не он, а жестокая царская власть. До сих пор покрыты сажей дома, сожженные царскими войсками. Не успели зарасти травой могилы погибших. Не успели затянуться раны на телах оставшихся в живых. Но каждый день их, живых, продолжает угнетать несправедливая царская власть.

Вара и сотни тысяч других людей с радостью согласились бы жить мирно. Но зачем им такой мир, при котором их дети умирают от голода? Как могут они жить мирно, если у них отняли самые плодородные равнинные земли, а самих загнали в болотистые леса и в каменистые горы, где они вынуждены искать клочки земли и засевать их кукурузой. Но урожая с этих клочков не хватает даже до середины зимы. Как же кормить, одевать и обувать своих детей? Для того чтобы купить зерно, одежду и обувь, нужны деньги. А откуда их взять? Раньше предки скот содержали летом на горных пастбищах, а зимой на равнине.

Теперь и скот содержать нельзя, так как равнинные земли им уже не принадлежат. Есть пять реальных путей: торговать лесом, батрачить у богатых, воровать и грабить, попрошайничать и, наконец, умирать от голода.

Леса много. Но на месте никто не купит. А как везти его в Солжа-Калу, Орза-Калу[72]72
  Орза-Кала – чеченское название станицы Червленой.


[Закрыть], Чехкари, Кизляр? На собственном горбу?

Редко у кого есть пара быков или буйволов. Батрачить и работать на богатых вообще никто не согласится. Ведь они – кровные враги. Они – виновники всех их бед. Они нажили свое богатство на несчастье народа.

Кроме того, никому не разрешен свободный выезд и въезд в города, чтобы поискать себе работу, сбыть товары или сделать покупки. Для выезда и въезда требуется особый билет, выдаваемый приставом, наибом или старшиной. И если остановят где-нибудь без такого билета, то берегись! Мигом очутишься в каталажке. Вот такие порядки. Кстати, этот клочок бумаги, называемый билетом, ты не получишь без взятки. В городе работы много, но простому чеченцу жить в нем не разрешено.

Нет, просить милостыню Вара не собирался. У чеченцев и нищенство, и батрачество считаются равным позором. Но и умирать от голода Вара не желает. Что же ему остается? На такие случаи люди избрали последний путь – грабеж. У равнинных богачей много скота. И прочее свое богатство они нажили не честным трудом, а за счет чеченского народа. Потому невелик грех грабить грабителей и предателей. К тому же обирать некоторых мулл – дело даже богоугодное. Ведь за помощь инарле Туману в шалинской бойне не только чеченские офицеры, но и некоторые муллы получили в награду от падишаха медали и земли.

Сам Вара уже не верит многим из них. Шариат они теперь толкуют в угоду властям. Если лет десять назад они говорили, что все гяуры – враги Аллаха и всех мусульман, то теперь падишаха и его ставленников от этих врагов они отделили. Сейчас они утверждают, что падишах – сардар Бога на земле, а все его хакимы управляют людьми по воле Всевышнего. Тот же, кто пойдет против падишаха, его хакимов и имущих, непременно сгорит в пламени ада. Тем муллам говорить легко. Но Вару они не проведут. Он уже убедился в том, что все имущие лгут, что они скрытые враги таким беднякам, как Вара.

Этим-то кровопийцам и мстят абреки, которыми полны чеченские леса. Но, с другой стороны, борьба одиночек и суровая лесная жизнь продлятся не вечно. Не могут же они все время скрываться в лесах и горах, подобно диким зверям? Кроме того, Вара уже несколько раз получал из Ичкерии строгие предупреждения о том, что если он не прекратит свою борьбу против властей, то Совет совершит над ним суд, как над нарушителем клятвы на Коране.