355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Абилио Эстевес » Спящий мореплаватель » Текст книги (страница 8)
Спящий мореплаватель
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 01:53

Текст книги "Спящий мореплаватель"


Автор книги: Абилио Эстевес



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

В этот момент, к счастью для Элисы, словно чтобы отодвинуть на время и это ужасное воспоминание, и его не менее ужасные последствия, сверху, перекрывая шум дождя и моря и волчий вой ветра, донеслась печальная и одновременно радостная музыка. И удивительный, грустный и счастливый одновременно голос.

– Элмор Джеймс? Вот кто настоящий бог, Элмор Джеймс, «Early in the morning»! [35]35
  «Рано утром» (англ.).


[Закрыть]
– с детским энтузиазмом воскликнула, размахивая руками, высокая, худая и элегантная женщина, очень похожая на Лорен Бэколл.

«ИЛЛИНОЙС»

– Я всегда представляла себе Бога с лицом и голосом Элмора Джеймса, – воскликнула Элиса, – огромного чернокожего Бога, с красивыми, немного грустными глазами, пухлыми губами и подстриженными усиками.

– И с голосом Бинга Кросби, и Фрэнка Си-натры, и Леди Дэй, и в первую очередь Бесси Смит, – довольно улыбаясь, отозвался дядя Мино.

– Скорее всего, Бог меняет голоса в зависимости от дня и настроения.

– Как и мы, разве он не создал нас по своему образу и подобию? У Бога бесчисленное множество голосов и бесчисленное множество тембров и обертонов. Это святой Мартин говорил, что есть существа, через которые Бог меня любит? Так вот, Бог послал Элмора Джеймса и Бесси Смит, и это вам говорит человек, не верящий в Бога.

Они по-прежнему сидели вокруг большого кухонного стола с чучелом черепахи по центру и наслаждались бездельем и ожиданием, апатией, предшествующей циклонам. Воздух становился все более влажным, и эту влажность можно было спутать с холодом. «Промозгло». Они любили повторять это слово: «Промозгло сегодня»

Мамина, которая хлопотала у мойки, потому что не могла сидеть без дела, даже накинула на плечи заношенную шерстяную кофту. Андреа села с Мино и дочерью и, склонившись, перегнувшись пополам, скрестив руки, положила на стол подбородок. Полковник гонял кур и кидал траву в ванну в бывшей уборной, чтобы корове было что жевать.

Из комнаты Мино доносился голос Элмора Джеймса, «No love in my Heart» [36]36
  «В моем сердце нет любви» (англ.).


[Закрыть]
. Мино нравилось, что племянница разделяет его вкусы. Эта девочка оказалась бесценным помощником, когда они придумывали, отделывали и открывали «Иллинойс» в июньскую ночь 1956 года. По случайному совпадению в ту самую ночь, когда Мэрилин Монро и Артур Миллер вступали в брак. А ведь когда открылся «Иллинойс», Элисе было всего двадцать два года. К тому времени она уже проучилась несколько месяцев в Нью-Йорке и Чикаго и знала лучше всех, во всяком случае, лучше всех в семье, последние тенденции в оформлении ночных клубов. Это Элиса выбрала неприглядный, но просторный барак на пляже Марианао, который не стоил бы и ломаного гроша, если бы не располагался в относительной близости от кабаре «Пенсильвания», «Киоска Казановы» и других мест, где выступал знаменитый Чори [37]37
  Легендарный кубинский артист, в 60-е гг. XX в. прославился своей игрой неударных инструментах (или просто на наполненных водой бутылках) в кабаре и барах гаванского пригорода Марианао.


[Закрыть]
и куда захаживал Марлон Брандо, хотя взгляд у него был такой странный, что он не похож был на Марлона Брандо, по крайней мере, на того Марлона Брандо, которого все знали или представляли себе, вернее, воображали, что знают или представляют, потому что нельзя узнать звезду кинематографа по голливудским фильмам, интервью или агрессивным комментариям Лоуэллы Парсонс [38]38
  Наиболее влиятельная из американских музыкальных и кинокритиков 30-60-х гг. XX в.


[Закрыть]
.

Это Элиса придумала название «Иллинойс». И с помощью Оливеро превратила барак в оригинальный бар, с низкими столиками и серыми креслами, сдержанным интерьером в стиле ардеко, мягким, голубоватым, непонятно откуда исходящим светом и фотографиями на стенах, в строгих рамках: виды озера Мичиган и Золотого Берега, «Дома прерий», река Уобаш, Спрингфилд, Чикаго, Аврора, универмаг «Карсон, Пири и Скотт» и огромная гравюра, висевшая в главном зале, с величественным профилем вождя Понтиака. Результат превзошел все ожидания. У них не было даже джаз-банда, только маленький оркестрик, сколоченный благодаря дружбе Мино с Армандо Орефиче [39]39
  Гаванский пианист, известный в 30-60-х гг. XX в.


[Закрыть]
, который ближе к полуночи в течение часа играл на помосте, отделенном занавеской из синего вельвета. Фелипе Трина, более известный как Птица Певчая, довольно плохой и манерный пианист, но забавный и эксцентричный, который одновременно играл, пел и представлял, приходил развлечь публику на несколько часов в неделю, когда не был занят в ресторане гостиницы «Севилья Билтмор». И время от времени выступали (абсолютно бескорыстно) Орландо Контрерас, Элена Бурке, Бланка Роса Хиль или Даниель Сантос по кличке Беспокойный Чертенок. И множество пластинок со звездами болеро, блюза и джаза. Великолепный набор, то, что нужно.

Но настоящей кульминацией стал вечер, когда в клубе появились Ава Гарднер, Эррол Флинн, Джордж Рафт и Фрэнк Синатра. Присутствующие, включая дядю Мино, не поверили собственным глазам, увидев, как они заходят, окутанные невидимой дымкой, которая всегда окутывает голливудских актеров. В них было нечто необъяснимое, почти божественное, отделяющее их от прочих смертных. Это были существа, которые не ели, не переваривали пищу и потому не испускали газов (ни хорошо, ни дурно пахнущих), не ходили по большой или по малой нужде. Они никогда не мучались животом, и у них не бывало гнилого запаха изо рта. Это было похоже на мираж. И в довершение всего это случилось в ночь Богоявления, это был подарок волхвов, потому что неожиданный визит имел место в два часа ночи 6 января 1957 года. И это стало крещением «Иллинойса». Вместе с ними пришли фотографы и Дон Галаор, грозный критик (кубинская версия Лоуэллы Парсонс) из журнала «Боэмия», в сопровождении Анны Берты Лепе, бывшей, наряду с Авой Гарднер, самым красивым созданием на свете.

Большую пользу принесло и частое присутствие «тройного урода» Агаиито Майора и Малыша Вальдеса с его видом грустного подростка, который, когда не дрался на Мэдисон-Сквер-Гарден в Нью-Йорке, мог самым кротким образом пить в «Иллинойсе» за барной стойкой свой ром с имбирным элем в компании блондинки, всегда новой и всегда фигуристой.

Помнишь Черную Тоню? Помнишь Педро Варгаса и Эльвиру Риос?

Как же было Элисе не помнить эту мулатку с именем королевы – Мария-Антуанетта – Черную Тоню, которая пела в обтягивающем бежевом платье из дикого шелка и с голыми плечами:

 
Теплая и тихая ночь в Веракрусе,
Море нашептывает рыбацкую сказку…
 

Как она могла не помнить Педро Варгаса, такого элегантного, в смокинге, который вообще не двигался, когда пел. Или Эльвиру Риос с голосом похожим на мужской и таким певучим, что непонятно было, когда она поет, а когда говорит.

– Иногда по ночам мне кажется, что я ее слышу. Никто в мире, ни до, ни после, не пел «Ханицио», как она, честное слово, никто.

В «Иллинойсе» частенько появлялась и Чавела Варгас [40]40
  Мексиканская певица, исполнительница песен в стиле «ранчера», всегда открыто заявлявшая о своей нетрадиционной сексуальной ориентации.


[Закрыть]
, всегда свежая как огурчик, несмотря на выпитую текилу, которая умоляла Макорину [41]41
  Аллюзия на одну из самых известных песен Чавелы Варгас Макорина» о проститутке. Обычно исполняется от лица мужчины.


[Закрыть]
дотронуться до нее и, дотронувшись, успокоить боль, и славилась тем, что не было особы женского пола, какой бы женственной, целомудренной и верной своему мужу она ни была, способной противостоять соблазну ее донжуанского обаяния.

«Иллинойс» был небольшим, но знаменитым баром. Не кабаре, а именно баром с маленькой сценой и скромной танцплощадкой. Он не состязался ни с «Сан-Суси», ни с «Монмартром», ни с «Тропиканой» [42]42
  Известные гаванские кабаре 1950-х гг.


[Закрыть]
. Как не состязался ни с Сантосом Трафиканте, ни с Мейером Лански, ни с Джорджем Рафтом, ни с какой другой мафией. Он не состязался даже с другими барами на пляже Марианао. Он вообще не состязался. Он был на своем месте. Он предлагал хорошую музыку в приятном интерьере. И главное, отличную выпивку. И естественно, безопасность. Десять или двенадцать наемных телохранителей, отлично вооруженных и переодетых в костюмы из универмага «Прадо». И за определенную ежемесячную сумму полиция держалась подальше.

И все это благодаря мистеру, который разглядел, что в Мино сочетаются любовь к хорошей музыке с педантичностью и упорством бизнесмена. Потому что на самом деле все началось не с голоса Элмора Джеймса. И не с голоса Бинга Кросби. Еще до этого была труба Луи Армстронга. А еще раньше (как уже было рассказано) – голос Бесси Смит. И обнаженная Ребекка Лой, исполняющая ноктюрны Шопена. А с самого начала – страсть молодого Мино к ночной гаванской жизни, любовный беспорядок в его жизни, сочетающийся, однако, с любовным порядком, в котором он содержал коллекцию пластинок доктора. Доктор из Висконсина долго убеждал Мино открыть свой бар. В то время молодой человек был вполне доволен своими тремя обязанностями: следовать за доктором повсюду, куда бы тот ни отправлялся на яхте или в «шевроле»; слушать музыку и, наконец, хотя это могло бы стоять и на первом месте, получать удовольствие и доставлять его любой женщине, попадавшейся ему на пути. Так продолжалось до тех пор, пока мистер не умер. Его смерть стала ударом для тех, кто остался на забытом пляже. Его необъяснимая смерть на далеком озере и при странных обстоятельствах. Должен был умереть доктор О'Рифи, чтобы Мино в шестьдесят четыре года (все еще «крепкий как дуб», как он любил говорить) решился открыть бар, на котором так долго настаивал врач. И по большому счету это было не совсем решение Мино, потому что в завещании, составленном за несколько дней до смерти, доктор отписывал Мино кругленькую сумму при единственном условии – что он откроет бар.

Так открылся «Иллинойс». К вящей славе Гаваны. И ни боги, ни ориши [43]43
  Духи, эманации единого бога Олодумаре (Творца) в сантерии, синкретической религии, сложившейся на Кубе в результате смешения католицизма и верований африканских рабов и распространенной по сей день.


[Закрыть]
, ни карты, ни стеклянные шары не предвещали землетрясения, которое спустя всего два года сотрясло город.

– Я всегда представляла себе Бога с лицом и голосом Элмора Джеймса, – повторила Элиса.

– И с голосом Бинга Кросби, и Фрэнка Синат-ры, и Леди Дэй, и в первую очередь Бесси Смит, – повторил, на этот раз без улыбки, дядя Мино.

КТО-ТО ВЫШЕЛ В МОРЕ

Послышалось тяжелое пыхтение, причитания, просьбы о помощи. Дядя Оливеро вошел на кухню, нагруженный книгами.

– Не хочу, чтобы море уничтожило то немногое, что осталось.

И он положил книги на стол.

Они с Элисой обнялись, как всегда молча, с той же радостью, с какой они встречались, когда еще были детьми.

– Пора было уже тебе перебираться, – сказала Мамина, – я всю ночь волновалась за тебя и твою халупу.

– Этой ночью, – ответил он, – кто-то вышел в море, на самом деле это происходит каждую ночь, что вы думаете? Каждую ночь кто-то выходит в море, уж я-то знаю, я слышу, как они готовятся к отплытию, раскладывают навигационные карты, сверяют компасы. Каждую ночь, я клянусь, по меньшей мере один человек, мужчина или женщина, уплывает. Куда? Бог знает, куда уплывают мужчины и женщины, когда приходят в отчаяние.

ПРИЕЗД ХУАНА МИЛАГРО

Никто не услышал ни звука мотора, ни шагов по скрипящим доскам пола, поэтому, когда он появился в двери кухни, почти касаясь притолоки головой, весь мокрый и грязный, всем показалось, что он так там и стоял все время. Первой его увидела Мамина. Негритянка всплеснула руками, потому что негритянка любила его как внука и знала, что это молчаливое, исключительно серьезное появление Хуана Милагро, который не знал грусти или умел с ней бороться, который всегда смеялся и никогда не сердился, а если сердился, умел скрыть это за шуткой и смехом, могло означать лишь то, что у парня неприятности.

Каждый приезд Хуана Милагро, всегда на рассвете, был похож на праздник. В доме узнавали о нем, когда тот съезжал с шоссе на некогда роскошную, обсаженную королевскими пальмами подъездную дорогу, поднимая облака белой песчаной пыли и нарушая тишину пляжа оглушительным шумом мотора своего джипа без крыши, который, казалось, пережил бомбардировку в Перл-Харборе. Каждое утро, на рассвете, еще до завтрака, в доме слышали, как он бросается в воду и долго плавает. Как всякий кубинец (и к тому же мулат, а не просто всякий подряд кубинец), он беспокоился о своем внешнем виде. И не хотел появляться в доме как персонаж комического театра: обсыпанные пылью, словно мукой, курчавые жесткие волосы, белые ресницы и брови, темная кожа, покрытая тонкой пленкой пепла и пыли, которые поднимал джип на разбитой грунтовке, бывшей некогда подъездной дорогой. Потом, когда он выходил из воды в одних плавках, сшитых Андреа из изящных купальников Ребекки Лой, он был похож на принца. Прекрасного, благородного и гигантского принца-мулата.

В то утро он сразу появился на кухне с нахмуренным лбом, опущенным взглядом, могучий, мокрый, грязный и погруженный в молчание, которое красноречиво свидетельствовало о том, что случилась беда. Все тоже замолкли, словно в ожидании объяснений, которых не последовало.

Тогда сквозь барабанящий дождь пробился и стал отчетливо слышен голос Элмора Джеймса, снова запевшего «Early in the morning».

Первой очнулась Мамина. Старуха смочила полотенце одеколоном и принялась вытирать ошметки белой и влажной грязи, покрывавшие мулата с ног до головы.

– Тебе придется сесть, – скомандовала она, – ты все растешь, а меня с каждым годом, слава богу, тянет к земле.

Несмотря на свой отсутствующий вид, Хуан Милагро покорно подчинился, как всегда подчинялся этой старой негритянке, которая его вырастила. Андреа налила ему кофе. Элиса и Полковник встали. Элиса поцеловала мулата в плечо. Он был таким высоким, что, даже когда сидел, казалось, что он стоит. Настолько высоким, что Элиса уже давно оставила попытки дотянуться до его щеки.

– Что случилось? Такое ощущение, что ты встретил мертвеца, – спросил Полковник требовательно и растерянно.

Мулат кивнул, резко помотал головой, медленно отпил кофе и попытался выдавить из себя улыбку.

– И не одного, а множество, я видел множество мертвецов.

Его голос, беспомощный, грустный, словно лепет напуганного ребенка, казался чужим.

– Ладно, Хосе де Лурдес, оставь его, – взмолилась Андреа, – дай ему прийти в себя.

Мамина заставила Хуана Милагро поднять руки, сняла с него майку и вытерла его грудь и спину полотенцем, смоченным в одеколоне «1800», который ценили на вес золота и берегли для крайних случаев, и его запах немедленно перебил запах угля и кофе и все привычные запахи старой кухни.

20 МАЯ 1910 ГОДА

Хосе де Лурдес, которого впоследствии будут называть Полковником-Садовником, впервые оказался в казармах Колумбия 20 мая 1910 года. Тогда он был совсем мальчишкой едва ли четырнадцати лет и у него было тайное желание стать генералом.

В тот день, когда он пришел в казармы Колумбия, отмечалась восьмая годовщина провозглашения Республики. Вот уже год, как судьбами Кубы распоряжался человек, которого все считали очень приятным и видели в нем «милые достоинства настоящего кубинца». Иными словами, это был высокий, шустрый, жизнерадостный, безответственный и плутоватый (чтобы не употреблять другого слова) господин, с набриолиненными волосами и пышными белыми усами. Его звали Хосе Мигель Гомес, а его сограждане – такие же «настоящие кубинцы», как их президент, то есть нарочито забавные и якобы остроумные, – называли его Акулой. «Акула плещется, брызги летят», – писали полные сарказма журналисты «Комической политики». И эта фраза в глазах самих кубинцев отражала – и вполне справедливо – их собственную психологию: кубинца можно сравнить с акулой, ловкой и изворотливой, когда хочется плескаться в водах изобилия, и щедрой только на брызги.

Казармы были украшены, повсюду взвивались огромные кубинские флаги и ленты серпантина и висели плакаты «Да здравствует Республика!». Если уж был праздник, то его надо было отметить на широкую ногу. И были танцы, оркестры, военные парады. И публике был открыт доступ к объектам, находящимся в самом сердце недавно созданной республиканской армии.

Четырнадцатилетний мальчик по имени Хосе де Лурдес Годинес вступил на территорию казарм с радостью, новой для него самого. И с ангельской, блаженной улыбкой на лице. Потому что кривой старик, носивший пиратскую повязку на глазу, когда-то был другим. Правда, Полковником его начали называть очень рано, хоть он им и не был. Он вообще не имел никакого военного звания, он никогда не был даже солдатом. История этого прозвища, по-своему забавная, была частью истории его несбывшихся надежд и его жизни. Его стали называть так задолго до того, как хрупкая ветка мелии, или так называемого райского дерева, навсегда сделала его кривым, и задолго до того, как он превратился в долговязого и вечно брюзжащего старика со странностями, похожего на провидца, попа-расстригу или колдуна, который обжигал уголь, доил корову и ухаживал за вьюрками на затерянном, некрасивом пляже.

Восьмидесятилетнему одноглазому старику с пиратской повязкой когда-то было четырнадцать лет. И он был наивным и восторженным, и говорили, что был он даже красивым, высоким и обаятельным. Он был так хорош собой, что его сравнивали с актером Дугласом Фэрбенксом из Денвера, хотя позже стало очевидно (по крайней мере, так говорила Андреа, когда выпивала рому больше обычного), что он похож на сына Дугласа Фэрбенкса и одной очень богатой блондинки по имени Анна Бет Салли.

С тех пор прошло семьдесят лет, целая жизнь. Носить повязку на пустой глазнице было далеко не самым трагичным фактом биографии для человека, которому перевалило за восемьдесят. Глаз был наименьшей из жертв, которые Хосе де Лурдес принес неумолимому богу, управляющему ходом времени.

– Восемьдесят лет никуда не спрячешь, они не то что на лице – на всем теле написаны.

Это он заявлял категорично, более низким, чем обычно, голосом, и достаточно было посмотреть на немногие сохранившиеся фотографии его юности, чтобы понять не только что он прав, но и что это еще мягко сказано.

Это Менандр, спрашивала себя Валерия, это греческий драматург по имени Менандр сказал, что «тот, кого любят боги, умирает молодым»? Не важно, кто это сказал. Так или иначе, эта красивая фраза заключала в себе горькую правду: те, кто умирали молодыми, оставляли живущим тоску по красоте, которая неизбежно исчезнет. Милость богов к тем, кого они любят, состояла в избавлении от унижения старостью.

С бедным Полковником-Садовником боги не были столь деликатны, чтобы освободить его от подобных испытаний, и обрекли его на жизнь длиною в восемьдесят лет, пока он не превратился в «чумазого», как он сам выражался, старика, слепого на один глаз и близкого к истощению, хромающего (по страницам книги, которую напишет Валерия), опираясь на мангровую палку, которая пыталась скрыть свою сущность трости. В одноглазого старика, давно переставшего быть похожим на Дугласа Фэрбенкса-младшего. Боги любили его сына Эстебана, и в некотором смысле они также любили Серену.

Но вернемся в тот день, 20 мая 1910 года, допустим, что тогда молодой человек, которым был Полковник, был так же красив, как его сын Эстебан. Его красота была иного рода, но такая же яркая. Когда он еще не был Полковником, у него были золотистые волосы и глаза тоже золотистые и блестящие, как монеты. И к тому же умные. Их близорукий взгляд всегда был тяжелым, пристальным и умным. Кроме близорукого взгляда этот юноша имел пропорционально сложенное, гибкое тело. И редкий низкий голос, отчего казалось, что бы он ни говорил, даже если что-то очень нежное, что он собирается отдать приказ. Или запеть. Петь он никогда не любил и никогда даже не пытался. Отдавать приказы – да. А петь или длинно и пышно говорить он не любил. Он любил лес и море. А еще больше тишину. И самым большим разочарованием в жизни было для него то, что он не родился, например, в Вермонте.

Почему в Вермонте? Это длинная и непростая история. Тяга к месту, называемому Вермонтом, которую разделяли еще по меньшей мере два персонажа этой истории, можно сравнить с тягой, испытываемой другими людьми к Кифере (а если не к реальной Кифере, то к той, которую так ярко и радостно изобразил Ватто) или к Сабейскому царству, где яблони приносили плоды, превращавшиеся в младенцев, или к Острову Сокровищ, или к прекраснейшему Изумрудному городу, столице страны Оз.

Возможным объяснением тому, что наш герой хотел родиться в Вермонте, была гравюра, виденная им однажды в кабинете сержанта Пурона. На гравюре были изображены черные перекладины оконной рамы, сквозь которые видно было заснеженное поле с кривыми, голыми деревьями. Этот заснеженный пейзаж в окне наполнял его меланхолией. Конечно, это мог быть Вермонт, а могли быть Айдахо, Северная Каролина, Арканзас, Кифера, Сабейское царство или Изумрудный город.

Родиться не в Вермонте, а на Кубе было злой шуткой судьбы. Обвиним в этом опять же богов. Вне всякого сомнения, место рождения, выпадающее на долю их созданиям, было выражением их гнева или благосклонности. Родиться на Кубе, считал Полковник, означало высшую степень враждебности богов. Богов, которые к тому же забыли о нем и его красоте и обрекли его на жизнь длиной восемьдесят лет или больше.

А прожить безвыездно восемьдесят лет на Кубе это не то же самое, что прожить восемьдесят лет в любом другом месте.

Никто точно не знал, когда и почему Полковник преисполнился ненависти к острову, на котором родился, к единственной стране, которую он знал, если не считать короткой экскурсии на яхте (испорченной к тому же морской болезнью) на Багамы и острова Теркс и Кайкос, в которой он сопровождал неустрашимого Сэмюеля О’Рифи. Точно так же никто не знал, когда и почему он полюбил страну, которую никогда не увидит, которую ему не суждено будет узнать. Кто-то как будто рассказывал, что еще мальчишкой двенадцати-тринадцати лет Хосе де Лурдес прочитал биографию генерала Гранта, знаменитого военачальника, участника войны Севера и Юга, а потом президента Соединенных Штатов. И что эта книга поселила в подростке непоколебимую решимость учиться в Вест-Пойнте и прожить героическую жизнь.

«Человек предполагает, а Бог располагает», – всегда повторял Полковник, питавший слабость к поговоркам.

Так совпало, что в 1910 году, в том самом году, когда можно было наблюдать комету Галлея, а Мамина (которую, как можно догадаться, тогда еще не звали Маминой) вышла замуж в Ла-Майю, Хосе де Лурдесу Годинесу исполнилось четырнадцать лет. До этого дня каждое утро мальчик делал вид, что направляется в школу падре Сальседо, недалекого и погрязшего в пороках священника родом из Ла-Манчи, а сам сбегал слоняться по холмам вокруг казарм Колумбия, которые тогда еще, говорили, принадлежали известному мерзавцу, носившему титул графа де Каса Баррето [44]44
  Графский титул де Каса Баррето был дарован в 1786 г. испанским королем Карлосом III губернатору Гаваны.


[Закрыть]
. Американские казармы окружали крутые склоны, сплошь заросшие миртом, сумахом и морским камышом.

Происходившая из Сантьяго-де-лас-Вегас семья Хосе де Лурдеса обосновалась в местечке Эль-Посито, недалеко от истока реки Кибу, куда совершали паломничество люди с хроническими болезнями желудка, если у них были деньги на лечение. Упрямый и прозорливый дон Паскуаль, глава семьи Годинес, купил там участок на деньги, которые он заработал потом и кровью на лесоповале, освобождая земли Гомеса Мены [45]45
  Богатый кубинский землевладелец и коммерсант.


[Закрыть]
под плантации сахарного тростника. На этом участке, неподалеку от реки и от казарм, старый Годинес построил небольшой черепичный заводик, дела на котором шли совсем неплохо.

В те времена Марианао не слишком соответствовал лозунгу своего мэра: «Марианао – город прогресса». Там не было заметно прогресса, и он был не похож на город.

Беленая приходская церковь с кривой колокольней; несколько грязных улиц; несколько лавок, торгующих мясом и соленой рыбой; магазины военной одежды; китайские прачечные; знаменитая булочная воинственного баска из Бильбао (в Бильбао, говорили, все такие), который время от времени в припадке гнева поджигал собственный магазин, чтобы потом плакать на пепелище; маленькая больница на двенадцать коек; и несколько роскошных вилл, окруженных садами, в которых росли все воображаемые тропические фрукты. И американские казармы. По ночам «город прогресса» погружался в величественную тишину, населенную лишь блуждающими огоньками светлячков. По пыльным и разбитым, мощенным булыжником дорогам, вдоль которых рос забор из молочая и дикого тростника и по которым тянулись вереницы славных, твердо ступавших мулов, можно было дойти до аванпостов казарм Колумбия.

После того как в начале войны был затоплен «Мэн» [46]46
  Формальным поводом к войне за Кубу между Испанией и США стал взрыв 15 февраля 1898 г. на стоявшем на рейде в Гаване американском броненосце «Мэн».


[Закрыть]
, американцы разместили в казармах Генеральный штаб. Генерал Хамфри, объездив все северное побережье от бухты Глубокой до Ла-Чорреры, попал в точку, выбрав это замечательно ровное и продуваемое чистым морским воздухом плато в десяти-двенадцати километрах от Гаваны и всего в четырех от моря для возведения первого, самого большого и лучше всего оснащенного из своих лагерей на острове. Потом, после передачи полномочий, американская военная база стала Генеральным штабом уже республиканской армии.

Именно туда, как уже было сказано, пришел Хосе де Лурдес 20 мая 1910 года.

Акула, большой любитель праздников, организовал гулянья по всей стране. (Чтобы управлять Кубой, достаточно было иметь хорошую секретную полицию и много праздников в календаре, празднуемых, конечно, под надзором.)

И казармы, будучи самым важным местом страны, походили на нарядную колесницу, несущуюся под звуки полек, гимнов, вальсов и дансонов. По начищенным улицам военного городка среди ухоженных и замысловато подстриженных газонов прогуливались офицеры и солдаты в парадной форме и в сопровождении членов семьи, также наряженных соответственно случаю. Отдельным развлечением было рассматривать дам. В те годы начинали появляться и производить фурор – по-видимому, под влиянием Русских сезонов Дягилева – смелые платья, пестрые и приталенные. И еще дамы обмахивались огромными веерами больше из кокетства, чем с целью отогнать влажную жару, которая никогда (никогда!) не позволяла и не позволит испугать себя веерами, будь они хоть андалузскими, хоть какими-то еще. А кроме того, на головах дамы с большим достоинством несли забавные шляпки из перьев, чудом удерживающиеся на сложных высоких прическах. На просторном плацу для военных парадов самый большой из плакатов гласил: «МЫ СНОВА СОВЕРШЕННО СВОБОДНЫ». За плакатом прятались инженеры-пиротехники, взрывающие петарды. А после взрывов солдаты войск связи открывали клетки с почтовыми голубями, которые, развернув крылья, улетали в сторону казарм Эль-Мариель и Манагуа.

Можно себе представить, что почувствовал юный Хосе де Лурдес, когда впервые вошел в казармы Колумбия. Как будто он вступил в волшебное королевство. Он бесцельно бродил по военному городку. Зашел в театр, библиотеку, в пункт телефонной и телеграфной связи. Заглянул в широкие окна жилых помещений, приведенных в безупречный порядок. Сосчитал пушки испанской артиллерии, которые были выставлены в ряд в качестве военных трофеев. Полюбовался деревянной моделью броненосца «Вирджиния», установленной на металлической конструкции посреди рощицы молодых сосен. В актовом зале поглазел на фотографии Нарсисо Лопеса и Антонио Масео, украшенные черными креповыми лентами, и третью рядом с ними, немного более четкую, генерала Ли. Смочил лоб святой водой в церкви, где в алтаре, под распятием, стояла фигура святого Иосифа с агнцем. Отведал крошечных бананов («гроздь на укус» их называли), которые вместе с ломтиками мамея раздавали медсестры Красного Креста. Ему не налили пунша, но он удовольствовался несколькими кувшинами лимонада (лимоны лежали тут же в корзинах, золотые кубинские лимоны) со льдом. Потом он сходил на пустыри. На одних играли в бейсбол, а на других всадники демонстрировали езду на чудесных, похожих на игрушечных, першеронах. Были и пони, на них устраивали забеги для детей, и победителю вручали карикатуру регентши Марии-Кристины и адмирала Серверы, которые с лицами полными ужаса бежали от огня по воде над впадиной Бартлетт [47]47
  Ныне – Кайманова впадина, самая глубокая точка Карибского моря.


[Закрыть]
, еще ему дарили карту Кубы с отмеченными на ней самыми важными битвами, в которых одержали победу мамбисы [48]48
  Борцы за независимость Кубы и за отмену рабства.


[Закрыть]
и американские войска, а также цветную репродукцию на картоне с изображением казарм Колумбия со всеми их постройками, памятниками, орудиями, садами, деревьями, обрывами и мулами.

Хосе де Лурдесу было не до детских забав. Не до карикатур, карт или репродукций на картоне. Он хотел быть солдатом и попасть в Вест-Пойнт.

Поэтому он томился от нетерпения, ходя кругами вокруг трибуны, на которой, по его предположению, должны были сидеть офицеры во время военного парада. Парад должен был начаться около пяти вечера. И поскольку времена тогда были другие, никто его не отругал и не посмотрел на него с подозрением, никто не велел ему уйти и уж тем более никто не допрашивал его в полицейском участке со стенами из белого кафеля (полицейские участки всегда почему-то делают похожими на пункты скорой помощи).

То были счастливые времена: в те годы тайная полиция еще не стала тем, чем она станет пятнадцать лет спустя, при Мачадо [49]49
  Президент Кубы с 1925 г., известный своими диктаторскими способами правления, за что и был свергнут в 1933 г.


[Закрыть]
, и, уж конечно, не имела ничего общего с точным как часы механизмом, которым она станет через пятьдесят лет. Республика не сразу наладила репрессивные механизмы. Счастливые времена: еще никто не знал вездесущих глаз Большого Брата (можно даже сказать Большого Советского Брата) [50]50
  Намек на то, что в 1970-е гг. во время «сталинизации» кубинского общества работники служб безопасности Кубы проходили подготовку в СССР.


[Закрыть]
.

Около четырех часов начали подходить офицеры. Трибуна постепенно заполнялась мужественными воинами в безупречной форме с сияющими медалями на груди. Хосе де Лурдес обратил внимание на одного из них, который был более элегантен, чем остальные, имел фуражку большего размера и больше всех медалей, и направился к нему. Приставив руку к виску, он козырнул, как козыряли солдаты, и воскликнул срывающимся голосом, уже тогда отличавшимся басовыми нотами, которые станут вскоре доминирующими и характерными:

– Мой генерал, Хосе де Лурдес Годинес прибыл в ваше распоряжение. Разрешите обратиться к вам, потому что я тоже хочу, с милостью Божией и вашей, стать генералом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю