Текст книги "Спящий мореплаватель"

Автор книги: Абилио Эстевес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

В ЛЕСУ

Уже много часов назад она убежала из Ла-Майи и пробирается по лесу. Она, вероятно, уже далеко. Она очень хорошо знает, что время в лесу другое, что оно ощущается иначе. Она уже не слышит выстрелов. Ее окружает тишина леса, тишина, нарушаемая далекими голосами и свистом. Ей кажется, что она еще различает всполохи огня там, на юге, где, по ее расчетам, находится, или находилась однажды, Ла-Майя или то, что от нее осталось, если что-то осталось. И если отблеск пожара трудноразличим, то запах гари почувствовать легко, сильный запах грязного дымного облака, черного от горящей еще травы и пальмовых листьев, от вспыхнувших лучинами деревьев, от пылающих факелами домов, всепроникающий запах горелого дерева и еще более едкий – обугленных тел. Запах, который уже никогда ее не покинет. Где бы она ни была, где бы ни пряталась и сколько бы времени ни прошло: месяц, год или век.

Она идет медленно. Она идет босиком, и нужно быть осторожной. Кроме того, она прекрасно знает: чтобы идти по лесу быстро, нужно идти как можно осторожнее. Лес – это особая территория. Она не имеет ничего общего с остальным миром. Лес – это священная и проклятая территория. Территория, где демоны могут быть богами, а боги – демонами.

Она негритянка, а это означает мудрая. Ее мудрость не в голове, а в крови. Поэтому даже она, которая выучилась читать по-французски по Шатобриану и мадам де Сталь, а по-испански по герцогу де Ривасу и Фернану Кабальеро, знает, что здесь, в лесу, в этом запутанном лабиринте, ощетинившемся ветками, колючками и бурьяном, чтобы пройти больше, нужно пройти меньше, и что, если ты хочешь исчезнуть, но не заблудиться, нужно быть собранной и аккуратной, потому что только так можно скрыться, не потеряв направления, сделаться тенью среди заповедных лесных теней.

У нее в руках мачете, но она не сумела бы объяснить, откуда он у нее. Наверное, Лидувия, ее мать, вложила ей его в руку. Она помнит, что первым делом она закутала Коломбу Бесану и вынула ее из кроватки. Как только она услышала первые выстрелы и догадалась, не видя их, о первых пожарах, еще не слыша криков Лидувии и проклятий Лосанто, который уже бежал вверх по проулку в поисках Хуана Хакобо и Серафина или, вернее (и он это знал), навстречу смерти.

Долгие ночи она провела с предчувствием того, что война неизбежна. Слова мужа и брата не успокаивали ее. Как бы ни старались мужчины казаться безмятежными, в их словах сквозила жажда войны и беспокойство. И даже не столько в словах, сколько в поведении. Это было заметнее, когда они молчали, чем когда говорили. И Мария де Мегара была уверена, что самое страшное вот-вот произойдет.

Как только прогремел первый выстрел и взвился первый язык пламени, она укутала дочку и вытащила ее из кроватки с такой быстротой, словно много раз репетировала эти действия. Сама того не зная, она уже давно мысленно укутывала ее и прижимала к себе, собираясь бежать.

Мария де Мегара выбежала в проулок. Ее отец мчался в направлении, противоположном тому, куда бежали пытавшиеся спастись от огня. Она почувствовала, что Лидувия толкает ее к лесу.

Негры бежали беспорядочной толпой. Пламя распространялось со скоростью, которая возможна только в такой убогой деревне, как Ла-Майя, построенной из досок крабового дерева, стволов табебуйи и мангров и сухих листьев королевской пальмы.

Только когда она уже углубилась в лес, она заметила, что расчищает себе дорогу с помощью мачете.

Слава богу, что Коломба Бесана не плакала. Как будто она понимала, как будто знала, что сейчас главное терпеливо идти вперед, отводя кривые ветки, уворачиваясь от шипов акации и марабу, перепрыгивая через корни и лужи с величайшей осторожностью и сосредоточенностью и производя как можно меньше шума.

Еще один закон леса – не обращать внимания на топкую жижу под ногами. Не отвлекаться на земляных удавов и роящихся вокруг москитов. А также на голод и усталость, смешанную с голодом, которые бывают опаснее болота, удавов и москитов. И главное – не поддаваться отчаянию и тоске по тому, что осталось позади. Сейчас не время думать об этом. И не время Думать о тех, кто стал жертвой огня, чьи тела превратились в разрозненные фрагменты, брошенные у дороги. Нужно смотреть вперед и попытаться уйти. В том числе ради них. Уйти означает спасти Коломбу Бесану. И спастись самой потому что, чтобы спасти ребенка, онадолжна спастись сама, вверив себя богу, и не просто какому-то богу, а одному конкретному богу по имени Элеггуа, Святой Младенец из Аточи, покровитель путешествующих и беглецов, охраняющий врата лесов и саванн.

На юге бушует пламя пожаров. Позади остались разрушение и смерть. Война против негров. Пылающая деревня, подожженная войной против негров.

Она не знает, что на севере. И это большое преимущество. Не лучше ли зло, о котором не знаешь, чем то, которое испытал?

Есть еще кое-что, за что Мария де Мегара должна быть благодарна судьбе, и это сила не только ее воли, но и ее тела. Ее воля и тело объединились, сейчас они одно. Мария де Мегара знает, что она вошла в лес, что она рубит бурелом, отгоняет голод, сон, хищников и рои москитов. Она знает, что ее ведут Святой Младенец из Аточи и святая Женевьева. Лес тоже знает, кто вошел в него, и знает, что эта негритянка с младенцем и с мачете в руках не отступит перед болотами, марабу, хищниками, москитами, голодом и усталостью.

Июньская ночь совсем не похожа на ужас Ла-Майи. Это самая обычная ночь, прекрасная и светлая, продуваемая ветром, который, кажется, спускается со сверкающего, высокого и просторного, как купол, неба. На нем нет ни облачка, и оно бело от звезд. Лес пахнет лесом, влажными травами и кореньями, землей. Ветер приносит запах далекого пожарища, войны и еще сладковатый запах гнили, исходящий от мертвых животных. Не требуется слишком много энергии, чтобы ориентироваться в этой ночи. Не нужно прикладывать чрезмерные усилия, чтобы различить Малую Медведицу, а на краю ручки ковша найти висящую там с тех пор, как существует мир, Полярную звезду.

Если в чем-то и уверена Мария де Мегара, так это в том, куда ей идти. Спасение если оно и есть, то на севере. То есть в направлении Майари-Аррибы, Харауэки, Никаро или Ла-Кайманы. В направлении моря, которого она никогда не видела (и у которого проживет потом больше шестидесяти лет). Если она отклонится к югу, единственное, что она там найдет, – это другое море, которого она тоже никогда не видела и не хочет видеть, и опасный город, Сантьяго-де-Куба, который теперь превратился в ловушку для негров и наверняка кишит солдатами.

Спустя тридцать лет после отмены рабства Мария де Мегара чувствует себя симарронкой, беглой рабыней. Здесь, в горах, лес забирается по склонам вверх, а потом неожиданно круто спускается вниз. Как ни странно, подъем дается гораздо легче, чем спуск. Подъем, несомненно, требует большего присутствия духа, он зависит от способности владеть своим телом и выносливости. Спуск же рискован и не поддается контролю, здесь любой шаг может оказаться неверным.

Выйдя на прогалину, она останавливается. Ей нужно отдышаться, успокоиться, оглядеться Из-за зеленого мерцания светлячков она уже не различает, где земля, а где небо. Коломба Бесана, к счастью, ведет себя очень тихо, она по-прежнему спит, далекая от леса, от войны и от смерти.

Мария де Мегара снова видит вдали словно вырезанные в ночном небе языки пламени в Ла-Майе. Они кажутся ей с каждым разом все выше, как будто огонь хочет, чтобы его было видно издалека. Этот огонь, подозревает она, должен быть виден уже отовсюду, из Байамо, Мансанильо, Гуантанамо, да что говорить, даже из Кап-Аитьена и Кингстона уже должно быть видно, как горит Ла-Майя и как умирают негры на Большом острове. Ей кажется, что она слышит удары по дереву, удары мачете. Она замирает, пытаясь угадать, кто еще отважился зайти так далеко в лес. Она слышит хруст веток, но трудно различить, действительно ли кто-то рубит их мачете и откуда идет звук. Она не уверена даже в том, животное это или человек. Один он или несколько. Она пригибается, сжимается, бежит, задыхаясь, изо всех сил, одновременно медленно и быстро, и прячется за куст каперс-ника. Она снова поднимает глаза, и ночное небо кажется ей еще более далеким и высоким. Здесь внизу только коротко вспыхивают зеленоватым светом светлячки.

Она решается покинуть укрытие и спускается по осыпающемуся склону. Ее босые ноги зарываются в землю, впиваются в нее, как крюки Младенца из Аточи. Неожиданно она видит маленькую хижину, сложенную из пальмовых стволов. Крыша почти провалилась, и сама хижина, вся перекошенная, с великим трудом удерживается, чтобы не упасть. В ней нет ни дверей, ни окон. Только проемы – один дверной и два оконных. А в них – темнота и тишина. Темнота заброшенной хижины.

Чтобы ободрить саму себя, она говорит или думает: «Здесь никто не живет». Тем не менее она замирает, спрятавшись за старым деревом. Мария де Мегара хочет удостовериться, что в хижине никого нет. Если она пуста, возможно, они смогут провести в ней остаток этой ночи и дождаться следующей, потому что нельзя растрачивать силы впустую, и, кроме того, нужно будет обследовать местность, найти что-нибудь съедобное, гуавы, авокадо, бобы тамаринда, манго, что-нибудь, что вернет ей веру и силы. Поблизости должен быть ручей. Здесь много ручьев, питаемых водой с гор. В ручье можно не только напиться и омыть израненные ноги, израненное, натруженное, потное тело, но и попытаться, и это нужно ей больше всего, смыть боль, и тогда появятся желание и силы двигаться Дальше, продолжить этот непростой путь.

В хижине темнее, чем в лесу. Несмотря на прорехи в крыше из пальмовых листьев, в нее не проникает свет ветра и ночи. Внутри стоит тревожный запах свечей и жженого фитиля. И мертвых животных. Когда глаза привыкают к темноте, Мария де Мегара замечает, что на полу валяются мертвые голуби. Еще она различает столик, на котором стоит фигурка Христа. Это грубо сработанный столик из стеблей дикого тростника, и фигурка тоже грубо сработанная, без рук, вырезанная тупым ножом, кажется, из ветки акации. Она не может понять, черный ли Христос или это в темноте он кажется почерневшим, как будто вымазанным дегтем. Вокруг фигурки – несколько потухших свечей. Она укладывает Коломбу Бесану у ног Христа и сама пытается встать на колени. У нее не получается, и она просто садится тоже у ног Христа и закрывает глаза. Она не молится. Ни по-французски, ни по-испански. Она не помнит молитвы. Она не плачет. Она устала. Сил ей достало лишь на то, чтобы вздохнуть и закрыть глаза. И еще прежде чем они закрылись, она засыпает.

Она просыпается от лая собаки. Она не знает, сколько спала. Еще не рассвело. Хотя возможно, что уже несколько раз рассветало и снова темнело, но во сне она этого не заметила. Она слышит лай собаки и звук, похожий на человеческий голос. Мария де Мегара кладет Христа в подол своей длинной изодранной юбки. Заворачивает его в ткань и крепко завязывает в узел. Берет Коломбу Бесану и выходит из хижины. Лай и звук, похожий на голос, на песню, на что-то, что напоминает песню, доносятся со стороны Сан-Николаса, Сан-Педро или Эль-Посо. Вдруг это голос солдата? Вряд ли, говорит она себе, солдаты не поют.

Так или иначе, она знает, что не может рисковать. И не может терять времени. Поэтому с завязанным в юбку Христом, как следует укутанной Коломбой Бесаной и крепко зажатым в руке мачете, она снова идет по лесу, по нескончаемой лесной ночи, и кажется, что никогда уже не рассветет.

Вскоре, гораздо быстрее, чем она могла себе представить, рядом оказывается собака. Темносерая, грязная, костлявая, с длинными лапами и длинными, как лапы, отвисшими сосцами сука без хвоста и без шерсти принимается невозмутимо ее обнюхивать. Вместе с собакой появляются пять или шесть цесарок. Мария де Мегара не двигается, ждет, пока ее обнюхают, пытается успокоиться, не показывать страха и говорит животному какие-то ласковые слова, разговаривает с ним будто с ребенком.

– Мамина! – кричит появившийся среди марабу то ли старик, то ли ребенок, маленькая и тощая, как собака, фигурка с фонарем.

Сука не спеша, нехотя поворачивается к хозяину и, кажется, забывает о Марии де Мегаре, которая опускает мачете. Цесарки, роясь в земле, тоже неспешно удаляются.

Опуская мачете, Мария де Мегара тем самым словно хочет сказать: «Не причиняй мне вреда, пожалуйста, мы с дочерью спасаемся от солдат, от огня, от войны, от смерти». Старик, или ребенок, это странное существо, светя фонарем, смотрит на нее несколько минут, которые кажутся вечностью.

– Ты скрываешься? Ты из Ла-Майи? – спрашивает существо, не шевеля губами, как чревовещатель.

Мария де Мегара кивает, стараясь показаться кроткой, безобидной, и даже улыбается.

– Ребенок?

И существо поднимает лампу, проливая на сверток, который держит Мария де Мегара на руках, свет, такой же тусклый, как освещаемые им тряпки.

– Девочка, моя девочка, – отвечает Мария де Мегара, стараясь, чтобы голос не выдал ни ее страх, ни ее отвагу, ни всего того, на что ее могут толкнуть страх и отвага.

Старик, или ребенок, еще выше поднимает руку с фонарем. Другой рукой одновременно делает неловкий взмах, как будто обмахивается веером, приглашая Марию де Мегару следовать за ним. Что-то безобидное есть в этом жесте, что-то обнадеживающее и одновременно комичное, что заставляет ее подчиниться. Собака по имени Мамина словно тоже поняла знак и, подпрыгивая, спускается по каменистому склону, сопровождаемая цесарками. Старик, или ребенок, идет следом за собакой и цесарками. Мария де Мегара с ребенком и с мачете следует за ними. Но в первую очередь она следует за светом этого фонаря, который делает лес гораздо более приветливым местом.

Земля под ногами в свете фонаря кажется белой. Они спускаются по лесистому склону, окруженные ароматами тюльпанного дерева, кордии и ямайской сливы. Влажный ветер доносит снизу другой запах, еще более сильный и приятный, запах разожженного очага и кофе.

В Марии де Мегаре просыпается надежда.

В конце склона начинается тропинка, виляющая в зарослях полыни и дикого чеснока. Здесь сильнее ощущаются свежесть, шум воды и бодрящий запах свежесваренного кофе. Наконец из-за холма показывается еще одна хижина из пальмовых досок, беленая и сияющая своей белизной. Марии де Мегаре кажется, что эта хижина – творение какого-то бога. Она не знает, какого именно, но точно бога, потому что в тот момент, когда они огибают холм и обнаруживают хижину, как всегда, со стороны Ямайки занимается заря, и хижина светится еще сильней, как будто стены ее сами излучают свет, а не скупое рассветное солнце отражается от слоя белой извести, которой хотели облагородить пальмовые доски.

Мамина кротко, по-домашнему лает. Цесарки присоединяются к другим цесаркам и разбредаются, роясь в земле. Другой старик, или ребенок, точная копия того, что привел Марию де Мегару, выглядывает из двери хижины, он не улыбается но хлопает в ладоши, как будто от радости. Если бы не ребенок и не мачете, Мария де Мегара тоже захлопала бы в ладоши. Поскольку она не может хлопать, она улыбается. Благодарно, облегченно и уверенно.

За вторым стариком, или вторым ребенком, появляется толстая белокурая румяная женщина лет шестидесяти и весело и удивленно всплескивает крошечными руками.

– Ты скрываешься, и ты пришла из Ла-Майи, – констатирует она молодым, веселым голосом. – Можешь считать, что тебе крупно повезло, кум говорит, там горы трупов.

Марию де Мегару охватывает чувство необычайного счастья, когда она входит в хижину, ступает по утоптанному земляному полу, выметенному с такой тщательностью, что он кажется глянцевым. Вся обстановка, как и сам дом, из пальмового дерева. Самодельные стулья из пальмовых чурок украшены резным орнаментом, выполненным достаточно искусно. Под высоким потолком из сухих пальмовых листьев подвешены цветные лоскутные флажки. Из тех же лоскутов, навязанных на толстую бечевку, сделаны занавески, служащие одновременно ширмами и дверями.

Уронив мачете на пол, Мария де Мегара обнимает дочку и садится с ней на один из пальмовых стульев. Ей хочется плакать и петь, возносить благодарности Младенцу из Аточи, покровителю беглецов и спасшихся от опасности.

Оба старика, или оба ребенка, как будто услышав ее, поют странную песню, похожую на псалом, слов которой Мария де Мегара не понимает. Потом они замирают, глядя на нее, как на какое-то сверхъестественное существо.

Толстуха, улыбаясь и тоже подпевая, исчезает за одной из пестрых занавесок, которые служат дверьми. Она возвращается, окруженная цесарками, с кувшином молока:

– Меня зовут Сатурнина, это мои сыновья, Гаспар и Валтасар, их зовут так же, как волхвов, и буду с тобой откровенна, думаю, что они и вправду волхвы. Еще у меня есть дочь, Элоиса, она замужем и вот уже два года как живет в Кауто-Кристо. Муж мой извозчик, его называют Мачито, хороший человек, ты его увидишь, он всегда приходит обедать.

Солнце светит в окна удивительно ярко. Желтое, чистое, ясное солнце.

Марии де Мегаре кажется, что она долго блуждала в ночи, что прошло очень много времени с тех пор, как она в последний раз видела солнце.

Чтобы Мария де Мегара могла выпить молока, Сатурнина берет у нее ребенка.

– Моя бедная девочка ни разу не проснулась, – объясняет та.

– Я уложу ее, для тебя тоже готова постель, ты, наверное, умираешь от усталости.

– Вы правы, я умираю.

Сатурнина уходит с девочкой. Мария де Мегара развязывает узел на юбке, чтобы достать спрятанную в ней фигурку безрукого, вымазанного дегтем Христа. Сатурнина уже снова появилась в дверях и, глядя на Марию де Мегару со странным выражением лица, говорит:

– Твоя дочь отдыхает.

– Она умница, – отвечает Мария де Мегара, – просто умница, она не плакала, не жаловалась, как будто понимала, что мы должны скрываться.

– Твоя дочь отдыхает, – повторяет Сатурнина без интонации, не отгоняя цесарок, сбившихся в кучу вокруг нее.

Мария де Мегара показывает ей черного безрукого Христа.

– Я нашла его в заброшенной хижине в лесу.

– Это не заброшенная хижина, это наш храм, мы ходим туда молиться.

Мария де Мегара хочет извиниться. Но Сатурнина перебивает ее, указывая на Христа:

– Не волнуйся, я тебе его дарю, его сделал Мачито. Он сделает другого, так что не волнуйся, он обожает вырезать из дерева. Он твой, носи этого Христа с собой, куда бы ни пошла, пусть он будет с тобой всегда, ты это заслужила.

Мария де Мегара пытается поблагодарить. Женщина снова не дает ей этого сделать:

– Твоя дочь отдыхает. Почему бы и тебе не отдохнуть?

Она отводит ее в маленькую комнатку без окон, на полу постелены одеяла.

– Здесь рядом есть ручей? Мне нужно обмыться, я вся в земле, хуже трупа.

Сатурнина не смотрит на нее, вид у нее озабоченный, и ее крошечные руки уже не порхают, а соединены на животе.

– Спи, родная, будет у тебя время искупаться, здесь есть ручей, и он не пересохнет, пока ты будешь спать, поспи как следует.

Негритянка послушно ложится на одеяла. Как только голова ее касается подушки, глаза закрываются сами. Ей сразу снится сон. Во сне ее тело поднимается над землей, парит над домом и лесом и улетает к морю. Мария де Мегара, никогда не видевшая моря, сейчас отчетливо видит его прямо перед собой. И что любопытно, она ничуть не удивлена, что видит его и что летит над ним, как облако. Больше ей ничего не снится. А если снится, то она не знает, и никогда не узнает, что именно.

Сколько времени она спала? Если бы ее об этом спросили, она ответила бы: «Я спала несколько лет».

В комнате нет окон, поэтому в ней темно. Солнце просачивается в щели между пальмовыми досками и рисует разновеликие линии на сером полу, это уже слабое солнце, которое вот-вот начнет опускаться в той стороне, где, говорят, находится Ольгин [94]94
  Город к северу от гор Сьерра-Маэстра.


[Закрыть]. Это солнце нерешительно освещает цветные лоскуты, которые украшают потолок.

Мария де Мегара слышит голоса, доносящиеся из большой комнаты. Это не разговор.

Это больше похоже на молитву или церковное песнопение. Она приподнимается, стараясь не шуметь. Осторожно отодвигает занавеску.

На утоптанном полу, на груде одеял, лежит Коломба Бесана, подле нее рассыпаны цветы белой череды и ветки мелии, горят две свечи и бродят пять или шесть цесарок. Рядом с младенцем на коленях стоят Сатурнина, двое ее сыновей и еще один маленький человечек, которого Мария де Мегара не видела раньше, но предполагает, что это Мачито. Негритянка уже не скрывает своего присутствия. Она открывает рот, но не кричит. Она идет в центр комнаты и становится на колени. Пальцами тушит свечи.

– Твоя дочь отдыхает, – говорит Сатурнина.

– С ангелами, – добавляют ее дети, похожие на стариков.

Третий крошечный старик, должно быть Мачито, торжественно кивает, вскакивает с колен и прогоняет цесарок.