Текст книги "Зеленый берег"

Автор книги: Абдурахман Абсалямов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Да, да, я не отпустил его. Повечеряем вместе.

Гаухар промолчала. Насколько могла, приветливо предложила гостю раздеться, пройти в столовую.

На скорую руку был накрыт стол, появилось вино, кое-какая закуска. И вдруг Гаухар остро почувствовала: и мужу, и Исрафилу не по душе, что вот сейчас она села за стол вместе с ними, с мужчинами. В любое другое время они рады были бы ей, но сегодня… сегодня хозяйка лучше бы оставила их наедине. Для вида Гаухар посидела с ними, поговорила о том о сем и, убедившись окончательно, что неприятное чувство ее было не обманчивым, нашла какую-то причину и поднялась из-за стола. Потом совсем ушла из комнаты. Ее не пытались удерживать, даже не сказал» для приличия: «Побудь с нами, без хозяйки стол сирота».

Гаухар было очень горько. Не зная, за что взяться, чем заглушить обиду, она уединилась в спальне и, совершенно убитая, опустилась на стул, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, и от этого ей было еще тяжелее. За какой-нибудь час перед этим у нее было такое бодрое настроение, особенно когда удался рисунок, – ей так хотелось побыть с Джагфаром наедине… А тут неожиданная помеха…

Она с нетерпением ждала, когда, наконец, уйдет Исрафил, и она объяснится с мужем, облегчит сердце. Но гость не торопился. Минуло девять, десять часов, а за столом в соседней комнате все разговаривают и разговаривают. Голоса у собеседников становятся все громче. Оба, кажется, изрядно выпили. Так еще никогда не было у них. Что это такое? Может, войти к ним и положить конец этому затяжному застолью? Что она, чужой человек в своем доме? Войти и сказать: «Хватит» время позднее!

Вместо этого она начала прислушиваться к громким голосам и уже не могла оторваться.

– …Так что, друг мой Джагфар, жизнь очень сложная штука, – слегка запинаясь, говорил Дидаров. – В ней таи много неожиданного. Когда-то и моя жена дипломированной учительницей была. Я всегда ей говорил: «Пожалуйста, преподавай в школе, ходи на собрания и совещания – пожалуйста… Хочешь быть передовой, идейной учительницей? Сколько душе угодно! Могу даже кое в чем помочь тебе. Например, подготовить умное выступление на вашем педагогическом совете. Но ради всего святого, ради бога, не будь идейной наставницей дома! Не будь – и все тут! Не читай мне скучных нотаций. Дом – это дом, как говорят добрые люди – место покоя, отдыха и удовольствий…» Правильно я говорю, Джагфар? Ну чего ты молчишь? Смотри на жизнь смелее. Да, да, будь настоящим мужчиной, гордым и независимым! Ты ведь ученый, экономист… Ну вот, скажи: может ли человек жить однообразно, по чьей-то указке? Нет, не может он там жить. По законам природы ему необходимо разнообразие, И развлечения нужны. Женщинам не понять этого… На работе тебя целый день дергают, торопят «Давай, давай скорее!» Одно не так, другое не этак… Вернешься к себе домой – и здесь начинают шпынять. Ты слушаешь меня, Джагфар? Слушай хорошенько! Это нужно знать каждому мужчине, если он хочет жить по-настоящему. Этому в вузах не учат, эти уроки надо брать Щ самой жизни. Так что слушай… Будь в каждом случав находчив, изворотлив, иначе того и гляди свернут шею. Понял?.. То-то! Тебе когда-нибудь доводилось видеть белку, которая вертится в колесе? Если вдуматься, человек в жизни та же белка. Но!.. – Исрафил хлопнул ладонью по столу. – Человеку дан великий ум. Благодаря уму он далеко не всегда белка. Если на работе нельзя без того, чтоб не вертеться, то уж дома… Здесь мужчина полный хозяин, царек в своем небольшое царстве. Вот именно – царек! Надо называть веща своими именами. На работе человек то белка, то лошадь. Везет, вертится, Даже оглянуться на себя некогда. Против этого не попрешь. Это уж так поставлено, Вроде бы закон. Поэтому умные головы кроме городской квартиры обзаводятся еще дачей. Кто строит, кто покупает. Все делают тихо, скромно, без показухи. А почему бы не строить? В наше время жизнь народа все улучшается. Почему же тебе было не обзавестись уголком вдали от городского шума? Вот ты и завел… Значит, молодец!.. Э, да ты никак задремал? Для кого же я тут разоряюсь, толкую? Проснись, подними голову! Эх, размазня! Ну-ну, не обижайся, я по дружбе…

Но Джагфар не спит, даже не дремлет. Он совсем не размазня. Этот проклятый Дидаров кого хочешь заговорит. Ловок на язык. И высказывает именно то самое, что давно уже засело у Джагфара где-то в тайниках души. Однако он никогда и никому не выложил бы все это напрямик. Потому он и сидит, опустив голову, избегая смотреть в глаза Дидарову. Если посмотрит, сразу увидит: ведь они с Дидаровым братья родные, как говорится, и по крови, и по духу. А вот в этом родстве Джагфару и не хотелось бы признаваться. Не потому, что очень совестно или зазорно. Просто незачем открывать лишнее, Джагфар не привык к этому. Он многому учится у Дидарова. Но болтать не желает.

Гаухар, сгорая от стыда, все эти откровенности слушала через стенку. «Если бы оба они были трезвыми, Дидаров, наверно, не наговорил бы столько пошлостей, а Джагфар не стал бы слушать, – мучительно думала она. – Значит, они пьяны. Но ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Неужели Исрафил такой двуличный человек? Он главный инженер, один из руководителей на большом заводе, многие слушают его, верят, делятся с ним мыслями не только о производстве. Главный инженер бывает советчиком, особенно для молодежи, не только в технике, но и по делам человеческим. Как же люди не видят маску на лице этого лжеца? Или видят, да… Неужели жизнь так сложна и трудна?..»

А вот еще одно «неужели». Почему Джагфар терпит около себя этого пройдоху? Приводит к себе домой, слушает его бесстыдную болтовню. Что может быть общего между ними?..

Выйти, что ли, к ним?.. Но Гаухар опять останавливается. Нет, просто бранью тут ничего путного не добьешься. Надо во что бы то ни стало вырвать мужа из-под влияния Дидарова, иначе он погибнет, Все же Гаухар и подумать не могла, что ее Джагфар, этот аккуратист, выдержанный, рассудительный человек, вдруг так податлив. Ведь он смотрит в рот Дидарову и молчит. Значит, на уме у него тоже темно? Нет, это ужасно, нельзя терпеть этого! Вероятно, и сама она повинна в нравственном падении мужа. Если бы она внимательней присматривалась к нему, к его дружкам, сегодня не пришлось бы так страдать.

Но ведь она о другом собиралась говорить с Джагфаром. С чего же начать?.. Может, вообще не заводить сегодня никаких объяснений, подождать более удобного времени, когда муж сумеет выслушать ее на трезвую голову? Не в силах, не может она ждать!

– Ну, Джагфар, кажется, я немного засиделся, да и вино ударило в голову. Ты все наливаешь да наливаешь, – послышался за стеной голос Дидарова, – Пора домой. Ты не обижайся на меня, – может, что лишнее сказал. Но это не мои слова, не я их придумал. Это, брат, сама жизнь! У тебя хватит ума, сам все поймешь. Ладно, до свидания.

Гаухар торопливо убирала со стола посуду, словно ей хотелось как можно скорее избавиться от следов чего-то постыдного, происходившего в ее квартире. Джагфар с взлохмаченными волосами, с расстегнутым воротом, развалясь, сидел на диване.

– Не люблю я этого твоего друга, – словно самой себе сказала Гаухар.

Джагфар как бы недоуменно пожил плечами:

– Что ж, ищи такого, кто по вкусу… А я тем временем пойду отдохну.

Для внимательного и всегда обходительного Джагфара ответ этот был резким, грубоватым.

Но Гаухар было не до тонкостей сейчас. Ей в пору было следить за собой, чтоб не, сорваться, не закричать.

– Если хочешь отдохнуть, я сейчас постелю, – ответила она. А помолчав, добавила: – Но мне надо бы серьезно поговорить с тобой, Джагфар. Лучше всего не откладывать, сейчас поговорить. Все равно рано ила поздно этот, разговор состоится.

Джагфар настороженно повернул голову, взглянул на жену, – куда девалась его дремотная ленца.

У Гаухар было определенное намерение высказать свое мнение о Дидарове, предостеречь мужа, что дружбе с этим двуличным человеком вряд ли сулит добро. Но в последнюю минуту у нее как-то само собой сорвалось с языка:

– Я хотела бы, Джагфар… Я хочу рассказать тебе кое-что о Фаягуль Идрисджановой. Не первый раз собираюсь…

Краска бросилась в лицо Джагфару. Он был выпивши, но не настолько, чтобы не понять, о чем может пойти речь.

– Сама не знаю, почему, – начала Гаухар, – но я не люблю Фаягуль и не могу преодолеть это неприятное чувство. Впрочем, она первая подала пример беспричинной враждебности. Мы с ней не ссорились открыто, ничего оскорбительного не говорили друг другу. Но при первых же встречах она так высокомерно и презрительно смотрела на меня, что мне оставалось отвечать тем же. Я понимаю, Джагфар, – это мелочная взаимная ненависть унизительна для интеллигентного человека, особенно для учителя, – но ничего не могу поделать с собой. Как-то я не удержалась, обратилась к Шарифу Гульмановичу. Он согласился, что такие отношения не украшают учителя, и посоветовал.

– Ты рассказала эту чепуху директору? – перебил Джагфар.

– Как же было не рассказать? Между двумя учителями, работающими в одной и той же школе, возникла вражда, и эту свару надо скрывать от уважаемого, более опытного человека, от руководителя твоего? Это никуда не годится, Джагфар.

И ваш директор нашел время выслушивать женские сплетни?

– Это не просто сплетня, Джагфар! У меня почему-то так тяжко на сердце, что я решила объясниться с тобой.

– А я не желаю ни разбираться, ни объясняться по поводу бабьих глупостей! – отрезал Джагфар. – К тому же я… выпил, хочу спать… А главное – эта Фая и твои отношения с ней ни капельки не интересуют, меня.

«Как же не интересуют? – хотела сказать Гаухар. – Ведь у тебя такие близкие отношения с ее родственником Дидаровым, и ты хлопотал…» В последний момент она удержалась от этих слов. Теперь уж ни к чему уточнять. Вполне достаточно того, что Джагфар знает о враждебном отношении жены к Фаягуль.

Чтобы уйти от дальнейшего неприятного разговора, Джагфар решил лечь спать.

Постель приготовлена. Когда Джагфар раздевался, лицо у него было отчужденное, движения резкие. Он лег, отвернулся к стене. Притворился или в самом деле заснул – кто его знает…

Гаухар, потушив свет, вышла в столовую. Как ни странно, непривычные грубости мужа, словно вызывавшего ее на ссору, не обидели Гаухар, не прибавила ей тревоги в сердце. Наоборот, она вроде бы стала спокойнее. Ей казалось, что она сделала самое главное: сколько времени не решалась открыться мужу в своей молчаливой вражде к Фаягуль – и вот решилась. Все и более тяжелое осталось где-то позади. Но сделает он необходимые для себя выводы? Осмотрительному Джагфару, пожалуй, достаточно и сегодняшнего урока. Если у него, предположим, и назревало что-то с Фаягуль, так теперь он поостережется давать жене какие-либо новые поводы к ревности. Пожалуй, оно и лучше, что объяснения не были подробными; лишние резкие слова, лишняя нервозность, а может, и злоба. Зачем это? Пройдет какое-то время, и они сумеют спокойно поговорить обо всем.

Так думала Гаухар в одиночестве поздним вечером. В столовой было тихо, только слышалось тиканье часов на серванте. Человек честных мыслей и поступков, она не сомневалась, что и мужу ее не чужды эти качества. Иначе что же могло скреплять их близость? Такого мнения держалась она вплоть до сегодняшнего вечера. Не может быть, чтобы вот в этот час между нею и мужем вдруг пролегла какая-то резкая разделяющая черта».

Гаухар глубоко вздохнула. Все же странная штука эта жизнь. В Казани живут сотни тысяч женщин, и лишь к одной из них – к Фаягуль Идрисджановой – Гаухар ревнует мужа, ревнует остро, мучительно. Откуда взялась эта ревность? Ведь у Гаухар, в сущности нет ни одного реального факта. Так что же, наделена женщина тонким чутьем или излишней мнительностью? Скорее всего – последнее. Теперь ей ясно: за годы жизни она успела глубоко полюбить мужа и ужасно боится потерять его. Сейчас Гаухар хочется заплакать, положить голову на грудь Джагфару и сказать: «Я тебя никому, никому не отдам!»

Она поднялась со стула, направилась в спальню. Поправила сползшее, с Джагфара одеяло. Потом и сама улеглась. Прижалась щекой к теплому плечу мужа, дремотно притихла. А перед тем, как погрузиться в сон, еще раз подумала: «Ты мой единственный, я тебя никому не отдам».

10

Перед наступлением зимних каникул главной заботой Гаухар было выровнять успеваемость всех учеников. И она добилась многого. Тридцать три школьника учатся хорошо, надо только следить, чтоб не распускались. А вот два мальчика – Дамир и Шаукат – не перестают беспокоить Гаухар. Видно, в прошлом году не обратила на их должного внимания, не замечала отставания, надеясь на будущее: еще успеют исправиться, ведь до сих пор они без особых затруднений переходили из класса в класс. И вот результаты – с самого начала учебного года оба тянутся в хвосте. Гаухар предупреждала обоих, чаще, чем других, вызывала к доске, беседовала с родителями. Но шли дни, а успехов у ребят что-то не замечалось.

И тогда Гаухар поняла, что на этих ребят ре действуют ни уговоры, ни принуждения» с ними надо заниматься по-особому, с каждым в отдельности. Это только на первый взгляд кажется, что у школьников младшего возраста примерно одинаковые недостатки, а на самом деле все у них индивидуальное. Взять Дамира. Он быстро схватывает объяснения учительницы, но при одном условии: надо, что называется, «стоять над душой», иначе он сейчас же отвлечется, будет смотреть в окно, наблюдать, что делается на улице, и забудет про уроки. Шаукат по-своему старателен, побаивается учительницу, но туго воспринимает. Ему все объяснишь подробно, прикажешь повторить за тобой слово в слово, а через какую-то минуту все выветривается у него из головы. Он битый час может смотреть в учебник, читать вслух, а спросишь: «Что прочел?» – ничего не может сказать.?

Тут все надо начать с другого конца.

Гаухар еще раз побывала у ребят дома, осторожно поговорила с родителями, попросила помочь ей, как она выразилась, «найти ключ к сердцу ребенка». Отец Дамира своеобразно понял свою задачу – схватился было за ремень, чтобы тут же «поучить уму-разуму» сына. Но Гаухар решительно удержала его:

– Не бейте мальчика. Он тогда может совсем возненавидеть учебу. С ним надо по-доброму, ласково. Первое время ежедневно проверяйте, как он выполняет школьные задания. Возможно, он поддался чьему-то дурному влиянию. Выясните, с кем он дружит. И если приятели у него ненадежные, запретите встречаться с ними. Действуйте обязательно согласованно с матерью. Это очень важно. Требования родителей не должны быть противоречивыми.

Она потом проверила результаты этой своей беседы и с удовлетворением убедилась, что для Дамира родители установили дома строгий, но разумный режим.

С Шаукатом дело обстояло куда сложнее. Тут причина была не в разлагающем влиянии улицы. Мальчик, к счастью, еще не испорчен, но у него подавлена психика. Он постоянно угнетен. Большую часть времени проводит дома. Возьмет учебник, сядет за стол и, не раскрывая книгу, смотрит куда-то в угол.

При дальнейшем наблюдении картина выяснилась совсем безрадостная. Гаухар и раньше знала, что Шаукат растет без отца. А мать по-прежнему не уделяла ему внимания, вечера часто проводила со случайными знакомыми и домой возвращалась поздно. И сын рос «сам по себе», как растет трава в поле. Когда соседи, а потом и Гаухар пытались спросить женщину, знает ли Шаукат отца, она раздраженно отвечала: «Не расстраивайте мне сердце! Что вам за дело до меня и моего сына?!» Между тем мальчик часто прихварывал и пойти всегда был без присмотра. Иногда соседи помогали ему, чем могли. А матери, казалось, ни до чего не было дела.

Когда Гаухар начала заходить к ним, мать первое время недружелюбно косилась на нее потом делала вид, что не замечает названую гостью. В хорошую погоду Гаухар звала мальчика на улицу, чтобы на свободе поговорить, как-то пробудить в нем живость, – мать кричала на сына;

– Чего так долго копаешься? Раз учительница пришла за тобой, собирайся скорее. Ей ведь платят деньги за тебя.

Конечно, Гаухар сумела бы призвать женщину к порядку, но решила до поры до времени молчать, пока не выяснит всего, что ей казалось нужным. На улице она придумывала какое-либо занятие, игру для Шауката или обращала его внимание на природу, развивала в нем интерес к окружающему, наблюдательность. Постепенно мальчик стал оживать. Однажды он громко рассмеялся на улице, – это был первый смех, который Гаухар услышала от него. Теперь он уже спрашивал учительницу о том, что ему казалось непонятным, сам рассказывал о различных случаях из своей жизни. Это было какое-то убогое, немыслимое в наше время прозябание. И, к радости Гаухар, мальчик выздоравливал душой, словно воскресал после тяжелой болезни.

Казалось, мать стала замечать непонятные ей перемены в Шаукате: прислушиваясь к его разговорам с учительницей, она бросала начатое домашнее дело и смотрела на сына, удивление и подозрительность были в ее взгляде.

Однажды перед тем, как Гаухар уйти домой, женщина сказала ворчливо:

– Погоди немного. Я хочу спросить тебя кое о чем… – И прикрикнула на Шауката: – Ну, чего уставился?! Больно умен стал. Иди побегай на улице.

И когда они остались одни, мать сказала, не глядя на учительницу:

– Ты мне не испортишь мальчишку?

– Чем же это?

– Да вот всякими этими прогулками и мудреными разговорчиками.

– А как по-вашему, Шаукат до «разговорчиков» со мной во всем хорош был?

– Где уж там, – сказала женщина. – Сама видишь, какая у меня жизнь. Это верно – мальчишки-то все балованные растут. А мой Шаукат какой-то совсем чудной стал: вдруг задумается или чего-то бормочет, как во сне… Ты скажи, это к лучшему или к худшему?

– К лучшему, – твердо сказала Гаухар, – Он человеком становится. А я помогаю ему в этом.

И, пользуясь случаем, она высказала этой темной и своенравной женщине все, что давно хотелось сказать. И о том, что Шаукат растет запущенным, словно круглый сирота, что у него пропал интерес к учебе. А без учения в наше время жить невозможно. Что каждая мать должна выполнить свой долг перед ребенком…

Женщина слушала, хмурила брови. Потом хлопнула ладонью по столу.

– Теперь меня послушай… Ты в мои домашние дела не путайся. Как умею, так и живу. Давай уговоримся: друг другу мешать не будем. Ты учительша, ну и занимайся, коль приставлена к этому. А у меня свой путь, своя дорога. Меня не научай, я не девочка, чтоб по твоей указке ходить.

На следующий день Шаукат явился в школу подстриженным, в свежей, выстиранной рубашке.

И вдруг еще новость: мать Шауката пришла на очередное родительское собрание, чего за ней не водилось раньше. Правда, все время она просидела молча в дальнем углу. И, уходя, ни словом не обмолвилась с Гаухар. Ну что ж, для начала и это неплохо. Остальное, надо полагать, доделает жизнь.

Заботы Гаухар все же не пропали даром. Дамир заметно подтянулся в учебе, что касается Шауката, он стал активнее на уроках. Гаухар не переставала следить за обоими. В то же время ей не давала покоя прежняя загадка: почему они первые два года учились не хуже других, а на третьем у них заметно упала успеваемость, на четвертом же дело чуть не дошло до катастрофы? Возможно начиная с третьего года занятий, от ребят требуется больше усилий в усвоении усложняющейся учебной программы. Эту закономерность крепко следует запомнить и использовать в будущей практике. Своими соображениями она поделилась на совещании преподавателей. Ее похвалили за инициативу и главным образом за умелое вмешательство в режим домашней жизни Дамира и Шауката.

В зимние, каникулы Гаухар хотя и реже» но не переставала посещать «трудных» ребят. Она добивалась, чтобы Дамир и Шаукат больше времени проводили на свежем воздухе, играли со сверстниками; не забывала проверить, повторяют ли ребята пройденные разделы учебников. Тому и другому составила отдельные расписания на каждый день каникул, с указанием, что именно нужно сделать.

И вот настал день, когда она сказала:

– А теперь я прощаюсь с вами до конца каникул, у меня у самой наступили экзамены в институте. Надо много заниматься. Вы ведь не забудете мое расписание?

– Нет, – ответил Дамир, прямо смотря в глаза учительнице.

– Нет, – повторил Шаукат с некоторой заминкой.

– Я посмотрю за ним, помогу, – добавил Дамир.

* * *

Гаухар так замоталась в школе и с экзаменами в институте, что сильно запустила домашние дела. Случалось теперь, что в доме у них не было горячего обеда, ограничивались сухомяткой. А Гаухар хорошо знала, что муж привык к наваристым супам. Долго ли он будет терпеть такой беспорядок? Правда, скандалов Джагфар не устраивал жене, держался ровно, предупредительно, но Гаухар уже замечала, что он вроде бы начинает охладевать к ней. Что тут было делать? Оставалось надеяться, что Джагфар со свойственным ему еще в недавние времена великодушием поймет, как трудно сейчас жене. За это умение понять близкого человека и ободрить его Джагфар заслуживает признательности. И Гаухар говорила себе: «Я сумею вознаградить его. Вот пройдут горячие дни – опять возьмусь за хозяйство, буду больше уделять мужу внимания. А пока мне тоже нелегко».

– Ох, умираю от усталости! – жаловалась она, вернувшись из института.

Джагфар не придавал большого значения этим жалобам. А Гаухар, зная, что она в долгу перед мужем, не давала себе лишней минуты отдыха, шла на кухню, зажигала газ, чтобы вскипятить чай или выстирать рубашки Джагфара.

Теперь Гаухар ложилась спать позже обычного. Когда приходила в спальню, было уже далеко за полночь. Гаухар осторожно, чтобы не разбудить мужа, гасила свет. Но уснуть быстро не могла. Думала о Джагфаре, которому, кажется, лишнего приписала в своих подозрениях. «Ну ничего, все пройдет, забудется, лишь бы только экзамены сдать благополучно». Вспоминала и о Дамире с Шаукатом. «Давненько их не видела. Непременно завтра забегу». Но бывают минуты – вдруг ни с того ни с сего перед глазами возникает Билал Шангараев. С тех пор, как случайно столкнулись на улице, она не встречала его, «Наверно, уехал. А зачем он приезжал в Казань? Только для того, чтобы влить в мое сердце капельку яда?..» Впрочем, что ей до Билала?

Она просыпается рано, гладит Джагфару сорочки, носовые платки, готовит завтрак. Потом будит мужа:

– Пора, Джагфар, пора. В выходной отоспишься.

Он смотрит на часы, сладко потягивается, еще минуту-другую валяется в постели, наконец идет умываться.

За завтраком Джагфар перебрасывается с женой незначительными фразами, а иногда хмуро молчит. Настроение его зависит от качества приготовленного завтрака. Гаухар помалкивает: что поделаешь, не успела вчера забежать в магазин. Вот сегодня должна вернуться пораньше, приготовит обед посытнее. Ну, а завтрак, надо признаться, бедноват.

Все же ей обидно, что муж бывает так неприветлив: поел, что приготовлено, надел, что подано, и ушел, даже спасибо не сказал, словно у жены только и дела, что стирать ему рубашки, готовить пищу, убирать комнаты.

Случается, Гаухар не успеет и подумать о настроении Джагфара: торопится в институт, все мысли о том, как лучше ответить экзаменаторам. Она уже приучила себя – в такие дни не забивать голову ничем посторонним. Да, да, повседневные домашние заботы и обязанности приходится считать чем-то докучливым. Что поделаешь, не разорваться же на части, ведь надо еще и к урокам в школе одновременно готовиться, – не успеешь оглянуться, как кончатся каникулы. Ее не раз хвалили на педагогическом совете за хорошие уроки. Приятно слышать, как тебя ставят в пример – будто крылья вырастают за плечами, и мелких огорчений как не бывало.

Она далека от того, чтобы переоценивать себя, просто ей радостно сознавать собственную причастность к любимому учительскому делу. Ради него и в институт поступила. После удачного экзамена выйдет на улицу, оглядится кругом: «Ах, до чего хорошо жить! – Потом спохватится: – Уже смеркается! Незаметно как прошел день. А я, кажется, впервые вспомнила сегодня о муже, о доме, – Ее охватывает беспокойство: – Как там Джагфар? Наверно, устал ждать?» Ведь на кухне у нее хоть шаром покати, голодной мышке нечем поживиться. Она покупает в магазине что попадется под руку – и скорее, скорее домой. Если Джагфар на этот раз не хмурится, встречает ее приветливой ворчливой шуткой, она готова прыгать от радости. И шубку еще не снимет, а уже принимается рассказывать, какой у нее нынче удачный день. Джагфару невольно передается ее оживление, и если она расскажет при этом о чем-нибудь забавном, оба смеются. В такие минуты Гаухар, кажется, что мир и согласие вернулись в их дом. Вдруг она спохватывается:

– Ты проголодался, бедняжка! Потерпи еще немного, сейчас все будет готово.

Джагфар хвалит ее за расторопность, за вкусный и сытный обед. Гаухар знает, что обед нельзя назвать ни вкусным, ни сытным, но она радуется похвалам его.

Вечер проходит спокойно, как в лучшие времена. Джагфар словоохотлив, говорит о своей лекции, прочитанной студентам. Рассказывает в обычной своей шутливой манере, порой вышучивая и самого себя. Надо признаться, Гаухар не очень-то понимает, о чем была лекция, но ей нравится остроумце мужа. Как прежде, в пору своей разгоравшейся влюбленности, она слушает Джагфара, удивляясь, даже любуясь находчивостью его, юмором: «Смотри-ка, право, молодец Джагфар, с ним не заскучаешь».

Но даже эти счастливые вечера бывают омрачены. Глуха и вдруг почувствует какую-то внутреннюю напряженность мужа, и ей кажется, он отягощен внутренней борьбой. Это походило на попытки человека выбраться из вязкого болота. Он не первый день ведет эту борьбу, вот еще одно усилие и выберется, встряхнется! Как бы в предчувствии своей победы, Джагфар снова веселеет, ходит с высоко поднятой головой. Потом – словно оборвалось что в душе – он замыкается, мрачнеет, словечка приветливого не скажет и делами жены совсем не интересуется.

Не утерпев, Гаухар спрашивает:

– Что с тобой, Джагфар? Ты словно в воду опущенный.

Он буркнет что-то неразборчивое или огрызнется, а то ляжет на диван, заложит руки под голову и молча смотрит в потолок. У Гаухар начинает щемить сердце. Оживают прежние тяжелые подозрения, невольно она вспоминает о ненавистной Фаягуль, о ее высокомерных взглядах. Выбрав минуту, когда муж добреет, Гаухар опять осторожно принимается за свои расспросы:

– Сказал бы все же – чем ты был расстроен в эти дни?

Джагфар отделается шуткой или сошлется на какие-то неполадки на работе, помянет недобрым словом начальство, которое «дело не дело – любит подсыпать соли в кровь». Нельзя сказать, чтобы объяснения эти удовлетворяли Гаухар, но в поисках душевного спокойствия она принимала на веру отговорки мужа. Если же смятение душевное не утихало, она призывала на помощь более глубокие рассуждения. «Что поделаешь, мы живем в очень сложном и многообразном мире. Дороги наши не всегда прямые и гладкие. Только совсем легкомысленный человек, закрыв глаза, плывет по волнам жизни. Джагфар не из таких. Он не может оставаться равнодушным к житейским неполадкам и противоречиям, а с другой стороны, не привык хныкать, жаловаться, находить разрядку в желчных словах, как это делают другие. Вот и носит молча тяжесть в душе. Надо ли удивляться, что Джагфар такой неровный? Это в порядке вещей. Должно пройти со временем.

После таких мыслей Гаухар смелее смотрит на мир, с большей верой в лучшее ждет завтрашний день. Заметив, что муж опять помрачнел, она уже не всегда следует его примеру. «Нет, – говорит она себе, – пусть дороги наши тернисты, надо вести себя ровнее, что пользы поддаваться дурному, настроению, то и дело терзать себя?..»

Чтобы тверже укрепиться в этом мнении, Гаухар вспоминает прежнюю свою жизнь с Джагфаром. Раньше они легче понимали друг друга, глубже чувствовали взаимную близость; грустные минуты случались и тогда, но проходили очень быстро, не оставляя рубцов на сердце. А теперь есть какая-то печальная закономерность в их настроениях; можно безошибочно сказать – после душевного подъема обязательно наступит упадок. Ясно, что надо преодолевать это непостоянство или… Что кроется за этим «или», она и не хотела, и боялась разгадывать.

* * *

Наконец-то окончилась зимняя экзаменационная сессия в институте, настал и последний день каникул. Завтра в школу. Гаухар и в малой степени не успела отдохнуть, даже осунулась за это время. Но разве это имеет значение для молодой энергичной женщины? Через несколько дней силы у нее восстановятся, она будет здоровой и цветущей.

Коль скоро Гаухар стала чувствовать себя свободней, больше времени отдавала дому, Джагфар заметно воспрянул духом. Если бы жена вообще не выходила за ворота, он, вероятно, чувствовал бы себя совсем хорошо. Сегодня Гаухар, как только вернулась домой, не теория времени, повязала фартучек, принялась крошить мясо. Решила приготовить любимое блюдо Джагфара перемячи. Мясо, мука, масло есть. Лук, правда, кончился, но одолжил а у соседки.

Мурлыча песенку, она лепила перемячи. Вот-вот должен вернуться Джагфар. Он никогда не опаздывает без предупреждения, обязательно позвонит по телефону» Сегодня не звонил, значит, должен явиться вовремя. И действительно, на лестнице слышны его шаги; только Джагфар может ходить на цыпочках, – он еще нет-нет да и вспомнит проказы молодости. «Ах, дурачок, ну чего он крадется, точно кот? Ладно уж, пусть подурачимся.

Гаухар принялась жарить перемячи, вся погрузилась в кухонное колдовство. Но все же где-то в подсознании отсчитывала минуты: вот неслышно открылась дверь, вот Джагфар так же осторожно раздевается, на цыпочках пробирается в комнату; увидев стол, накрытый белой скатертью, должно быть, улыбнулся довольно – ведь во всей квартире пахнет только что жаренными перемячами.

Вдруг дверь в кухню разом открылась и рядом с Гаухар стоит муж. Она думала, что Джагфар все еще где-то в одной из комнат, поэтому, вздрогнув, вскрикнула:

– Ах! – и чуть не выронила вилку. – Джагфар, до каких пор ты будешь пугать меня?!

Многие десятки раз он проделывал свою незатейливую выходку, и еще не было случая, чтоб не удалось напугать жену.

Джагфар довольно рассмеялся, обняв жену за плечи, проговорил нараспев:

– Ой, перемячи, перемячи! – и пошел переодеваться в пижаму. Из соседней комнаты все еще доносился его смех.

«Вот, глупый, чему радуется всегда!» – думала Гаухар.

Но ей и самой было весело. К тому же перемячи удались на славу. Какой женщине не хочется по-настоящему угостить мужа!

Тем временем Джагфар умывался в ванной комнате. Гаухар не очень-то нравилось, что муж, умываясь, всегда фыркает, как настоящая лошадь, но сейчас фырканье это как бы говорило о мужской силе, здоровье. Все же какое это-счастье – любимый муж!.. Почему-то ей вспомнилась та несчастная женщина – мать Шауката. Природа обошла ее, не наделила ни внешней, ни духовной красотой. У нее нет ни мужа, ни родственников. Появился ребенок, но не как плод радостной человеческой любви, а как печальный и досадный результат случайной связи. Он не принес матери счастья, не утешил, только прибавил забот и озлобленности. Гаухар показалось на миг, что она способна понять ожесточенность этой женщины против несчастного Шауката. Впрочем, к чему эти мысли, когда сама она лишена материнства… И, чтоб отвлечься, она громко, позвала;