Текст книги "Зеленый берег"
Автор книги: Абдурахман Абсалямов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
15
Еще не было случая, чтобы в школе перед наступлением летних каникул не возникал один и тот же мучительный вопрос: неужели кто-то из учеников не перейдет в следующий класс? Почему это может случиться? Ведь и в учительских комнатах, и в коридорах школ вывешены лозунги: «Мы боремся за полную успеваемость!» И на заседаниях педагогического совета повторяют: «Добьемся полной успеваемости!» Впрочем, в течение всего учебного года эта острая проблема не дает покоя заботливым, честно думающим учителям. Они хорошо понимают – написать красивый лозунг не столь уж трудно, при известном навыке, может произнести экспромтом и зажигательную речь. А как же все-таки практически обстоит дело с успеваемостью?
Гаухар в этом случае ничем не отличались от других добросовестно работающих учителей. И она много думала об успеваемости. Думая, оглядывалась вокруг: прежде всего – что делается в школе, где она преподает, а потом – и за стенами ее школы. Медленно, с трудом, она, приходила к выводам, не всегда утешительным, и набиралась мужества смотреть правде в глаза.
Нельзя отрицать, что в некоторых счастливо укомплектованных классах опытные преподаватели действительно добиваются полной успеваемости. Ну, а во всей школе, я далее – в масштабах города, района?.. Ведь это же неоспоримый факт, что немалая часть педагогов придает очень большое значение «круглым цифрам», украшающим отчеты и доклады об успеваемости учеников.
А некоторые работники учреждений, ведающих народным образованием, да и директора школ готовы принять эти цифры на веру, считая их непогрешимыми показателями успехов в обучении и воспитании ребят.
При всем этом, говорила себе Гаухар, нет недостатка я в смельчаках, которые решительно утверждают, что цифры, отчеты, доклады, совещания еще ничего не решают. Ведь речь идет о реальной сумме конкретных знаний, усвоенных учащимися. И сумму эту невозможно выразить, обозначить цифрами, ибо цифры складываются из отметок, выставляемых учителями. Но учителя, как и ученики, бывают разные и по способностям, и по трудовым навыкам, и по отношению к делу. Худшие из учителей, да и какая-то часть «середнячков» идут на сделку с совестью: делают вид, будто искренне верят, что в классе, в школе, в районе нет двоечников, а известное количество «натянута» троечников не мешает выводить цифры о полной успеваемости. И выводят…
Гаухар понимала, что передовая часть преподавателей, исповедующих лучшие традиции педагогики, еще не набрала сия, чтобы за два-три года побороть укоренившееся зло с завышением отметок. И ей оставалось самой отвечать за себя. С первых шагов школьной работы в Казани она усваивала навыки таких честных преподавателей, как тариф Гильманович и Рахима-апа. И здесь, в Зеленом Береге, она не помнит случая, чтоб допустила завышение отметки, Больше того – она считала и считает, что преподаватель единственный судья в оценке успехов своего ученика. Казалось бы, трудно поверить в такую последовательность молодой учительницы.
Однако это было так. Она считала – ее отметки не вправе оспорить ни школьная администрация, ни родители ученика. Еще в Казани к ней явилась некая мамаша и затеяла визгливую свару. «Отец моего мальчика профессор, а вы ставите двойку. Я лучше вашего знаю, заслуживает ли мой ребенок перевода в следующий класс». Гаухар и тут не изменила своему принципу! «Если ученик получил у меня двойку, у меня он в должен исправить ее».
В Казани Гаухар знала свой класс, что называется, «по дыханию». В Зеленом Береге она не могла сказать о себе этого. Ведь здесь она «с ходу» приняла третьеклассников. Случалось, по непонятным для нее причинам класс иногда утрачивал внутреннюю свою собранность, восприимчивость, ритм в работе. И ей стоило немало трудов, чтобы понять и восполнить утрату. До окончания занятий оставались считанные неделя, и Гаухар немало волновалась: вдруг за это время произойдет у ребят какая-нибудь заминка и кому-то из них, а то и двоим-троим, придется выставить двойки.
Но не только переходные отметки тревожили ее. Бегство Акназара заставило серьезно задуматься и о другом: что, этот случай единственный, исключительный или он может повториться в той или иной разновидности? В чем его причина? Если говорить об Акназаре, то при желании все можно было бы свалить на его сумасбродную мать, на Талию. Но Гаухар хорошо понимала, что и сама она допустила какой-то просчет.
Так или иначе – каждый день рождал свои заботы.
* * *
Сегодня заседание педагогического совета окончилось поздновато. На улице уже темнело. Дневной; шум затихал – редели пешеходы, машин совсем не видно. Бибинур-апа и Гаухар шли медленно, обе молчали, – достаточно говорили и сморили на заседании. Но после того, как была пройдена добрая половина пути, Гаухар нарушила молчание:
– Скажите, Бибинур-апа, в двух словах, что, по-вашему, было главное в педагогическом опыте Лямиги.
– Лямиги? – рассеянно отозвалась Бибинур. – Ах, да, вашей предшественницы». Вы опять за свое, Гаухар, – устало и недовольно продолжала директор школы. – Ну как я могу сказать, что было главным у нее, да еще в двух словах? Вы сами отлично знаете, что в учебе и воспитании ребят все является главным. А об опыте Лямиги мы с вами не раз говорили подробно.
– Я помню, Бибинур-апа, спасибо. Но вот сейчас, перед выпускными днями, я часто обращаюсь мыслями к Лямиге и так была бы рада, если бы увидела ее.
– Это хорошее чувство, Гаухар, но не будьте же наивной. – По ворчливому тону Бибинур было заметно, что она начинает сердиться. – Живите и работайте без «если бы». Полагайтесь больше на себя. Пора уже…
– Да, пора уже, – подчеркнуто сказала Гаухар. – Извините, Бибинур-апа, начала-то я о себе, а ведь думаю о другом человеке… о Миляуше Багмановой. У каждого из нас свои трудности. Миляуша большие надежды возлагала на заседание нашего педагогического совета. Хотела облегчить душу, выговориться, найти поддержку. Но ушла она домой еще больше расстроенная. Мне так жаль ее. А помочь ничем не могу…
– Да, да, – с досадой призналась, директор, – я и сама осталась недовольна заседанием…
Сегодня Бибинур сдержала свое давнее обещание, на педагогическом совете было выслушано сообщение Миляуши Багмановой о том, к каким нежелательным результатам приводит учеников одностороннее увлечение каким-либо предметом за счет невнимания к другим дисциплинам. Накануне выпускных экзаменов двое десятиклассников, всегда прекрасно отвечавших Миляуше по математике, а другому преподавателю по физике, проявили отсталость, граничащую с невежеством, по литературе и истории. А главное – они считали не обязательным знать что-либо другое, кроме техники, которой решили посвятить себя. Сердобольные преподаватели гуманитарных наук все же «натянули» им по троечке, чтобы не «портить ребятам карьеру».
Доклад Миляуши был выслушан со вниманием и сочувствием. Но развернутого обсуждения не получилось. Участники заседания порядком утомились, а тут Еще первым взял слово преподаватель физики, потакавший «технарикам». Долго, утомительно и раздраженно он порицал Миляушу за непоследовательность: «Давно ли вы, Миляуша Багмановна, ставили своих «технариков» в пример другим, не могли нахвалиться ими? А теперь порицаете. Это беспринципно и непедагогично…» И пошел, и пошел. Его поддержал математик. Другие участники заседания не стерпели, начали сыпать вопросы, выкрикивать реплики. Получился беспорядочный спор с обеих сторон. Директор школы Бибинур-апа была вынуждена закрыть совещание.
И вот сейчас, по дороге домой, Гаухар, пользуясь случаем, со всей откровенностью сказала ей:
– Лично я ничего не испытываю, кроме усталости, – вместо делового разговора получилась шумиха. А бедняжка Миляуша просто удручена. Ни совета ей, ни помощи. Наоборот, поскольку математик и физик кричали громче других, верх остался вроде бы за ними.
Бибинур поспешно согласилась:
Это верно, Гаухар, надо признаться, к решению очень важного вопроса коллектив, и прежде всего я, оказался неподготовленным. Это не только нашей школы беда. Должно быть, в методах учебно-воспитательной работы у нас далеко не все благополучно. Все мы довольно наслышаны об этом, да и на личном опыте убеждаемся в том же. Что ж, соберемся еще раз, подготовимся к продолжению разговора. Непременно позовем представителей районо. Спасибо, Гаухар, за откровенность.
Они остановились на углу переулка, здесь Бибинур надо было свернуть направо.
– Расстанемся до завтра. Спокойной ночи, Гаухар. Готовьтесь к повторному совещанию.
Тетушка Забира сидела на скамейке у ворот, поджидая запоздавшую квартирантку.
– Устала! – пожаловалась Гаухар, садясь на скамейку рядом с Забирой. Она полной грудью вдыхала свежий весенний воздух. – А в дом все же не хочется…
– Проголодалась небось? – посочувствовала Забира. – Я уже дважды разогревала обед. А получился ужин.
– О, тетушка Забира, слишком много хлопот я доставляю вам.
– Хлопоты – это пустяки, мне торопиться некуда… – Испытующе взглянув на Гаухар, она вдруг сказала – Заходил Агзам, твой начальник. Жалел, что не застал дома.
– Не сказал, по какому делу заходил? – Голос у Гаухар спокойный, почти равнодушный.
– Дела у него и на службе хватает. Мы зашли в дом, потолковали о житье-бытье. Очень уважительный человек…
Сквозь смутные потемки Забира не переставала приглядываться к Гаухар. Но, должно быть, так не увидела ничего, что могло бы еще больше подогреть ее любопытство. Вздохнув, она поднялась со скамьи.
– Чего уж там, пойдем ужинать, Гаухар.
16
Последняя неделя в школе была очень напряженной – вот-вот кончатся занятия, надо будет подводить итоги учебного года. После возвращения Акназара как будто свалилась главная тяжесть с плеч, и все же оставались причины для беспокойства. Как пройдет совещание воспитателей в интернате, не попытаются ли они взвалить на школу всю ответственности за побег мальчика? К счастью, все обошлось благополучно.
Гаухар держалась прежнего мнения, кто-то из воспитателей все же причастен к бегству Акназара; но что побудило этого человека содействовать бегству мальчика, невозможно было установить, да и вообще потребовалось бы завести следствие по всему делу. У Гаухар не хватило ни времени, ни способностей для таких занятий. Что касается Талии, матери Акназара, она оставалась верна себе – несмотря на неоднократные вызовы, не являлась ни в интернат, ни в школу. Теперь это было вдвойне странно. Ведь после исчезновения Акназара она каждый день, прибегала в школу, устраивала скандалы, истерики, а теперь, когда мальчик нашелся, опять перестала интересоваться и«.
Как-то под настроение Гаухар даже обратилась за советом к тетушке 3абире.
– Не могу понять эту женщину, – с недоумением и горечью говорила Гаухар. – Как-никак Талия же мать Акназара. Ребенок, которого уже готовы были считать погибшим, жив и невредим, – есть ли на свете радость больше, чем эта?!
– Э, да ты все еще плохо знаешь Талию, – ответствовала Забира. – Она может из одного глаза лить кровавые слезы, а другим глазом смеяться. Не принимай все это близко к сердцу, Гаухар. Ты попробуй-ка припугнуть ее.
Гаухар так и сделала: зашла на дом к Талии, оставила записочку, в которой недвусмысленно дала понять, что через милицию вытребует нерадивую мать для объяснений. На следующий день Талия все же явилась в школу. Ее не узнать было – одета в замызганную телогрейку, на голове дырявый платок.
– Садитесь, Талия, – предложила Гаухар.
Но эта необузданная женщина предпочитала держаться вызывающе.
– У меня нет времени рассиживаться. Говорите, в чем дело, – выслушаю и стоя.
– Не торопитесь, дело очень важное.
– Знаю, знаю это дело. Говорила не раз и сейчас окажу: невмоготу мне воспитывать Акназара! Я больная одинокая женщина. Да и сам он плюет на меня.
– Вы разговаривали с ним после его возвращения?
– Потаскала за волосы – какой еще мог быть разговор? Вши опять убежит и опять найдут его, придушу, так и знайте.
– Будете отвечать. И очень крепко ответите. Вот я записала вашу угрозу задушить сана.
Талия мрачно молчала.
Гаухар попыталась подойти с другого конца;
– Скажите, кем приходится вам младшая воспитательница интерната Мубина?
– Ба, кем приходится!.. Спросите у самой Мубины!
– Говорят, она родственница вам?
– Теперь отца с матерью не все признают родственниками, то что такую седьмую воду на киселе, как Мубина.
– Что же все-таки будем делать с Акназаром?
– Да я уж понимаю, куда клоните, – хотите повесить этого бродягу на мою шею. Не выйдет! Я не прокормлю его. Буду жаловаться на вас самому высокому начальству! – И Талия вышла, хлопнув дверью.
Собственно говоря, Гаухар я не ожидала другого результата от этого разговора. Ей только хотелось еще раз убедиться, что Талия, раз навсегда отказалась от своих нрав матери. Да и Акназар решительно заявил, что ни за что не вернется домой, согласен остаться в интернате.
Но Гаухар не знала точно, оставляют ли фактически бездомных учеников на лето в интернате. Опять надо было советоваться с директором школы, а то и с Агзамом Ибрагимовым.
Вслед за этим нагрянула еще одна беда. Гаухар полагала, что Билал Шангараев уехал из Зеленого Берега. Не тут-то было. Он подкараулил Гаухар на улице, когда она возвращалась из школы.
Произошло очередное объяснение, правда короткое, но, пожалуй, самое неприятное.
Билал заявил напрямик, он никогда еще не говорил с Гаухар столь категорично:
– Судьба развела вас с мужем, сжалившись надо мной, – есть ли смысл вам бесконечно упрямиться? На свете не найдется другой человек, который полюбил бы вас так преданно, как я. Смотрите, Гаухар, не прогадайте.
До сих пор Гаухар щадила этого человека, старалась быть деликатной, но теперь убедилась, что он склонен принять эту деликатность за женское безволие.
– Послушайте, Билал, – твердо заговорила она, – я и сейчас не в силах по-настоящему сердиться на вас. Но поймите – ваша настойчивость переходит всякие границы. Чтобы защитить себя, я вынуждена буду принять решительные меры. Еще раз прощайте!
Билал как-то съежился, потом, что-то преодолев в себе, пробормотал:
– Что ж, прощайте… Я теперь и в самом деле уезжаю.
Сказав это, он продолжал стоять рядом, опустив голову. Нет, ошибочно думала Гаухар, что Шангараев безгранично упрям. Что-то другое, более сложное и глубокое, руководило им, с этим приходилось считаться.
Вот он опять заговорил – глухо, вполголоса:
– Гаухар, я знаю, у меня нет надежды. Но послушай…
– Я уже все выслушала, Билал. Вы добились своего – и в самом деле рассердили меня. Уходите, говорю вам!
– Я уйду… Знаете, зачем я здесь? Мне захотелось в самый последний раз увидеть ваше лицо, услышать ваш голос. А потом я буду молча тосковать… Очень долго тосковать…
Ну куда деваться от этого человека? Что можно поделать?
– Билал, возможно, вы искренни. Но при виде вас в сердце у меня пусто и холодно. Когда вы поймете это? Где ваше самолюбие? Да, я знаю вас в лицо, мы давно знакомы. Но и только. Ничего другого не ищите, не ждите!
– Да, да, – кивал он, – я, кажется, понимаю. А может быть, и не понимаю… Не спорю. Иногда это так, уживается в человеке – понимаю и не понимаю…
Гаухар, смотрела на него, чуть склонив голову к плечу. Смотрела без малейшей ненависти, скорее с последним усилием понять его. Вид у Билала был какой-то помятый, дорожный. Ну как тут ограничиться грубостями? Ведь он совершенно беззащитен. И все же нет у нее ни доброты, ни сочувствия, ни жалости. Всякое чувство кажется ей постылым. Пусть она никогда больше не найдет настоящей любви, на всю жизнь останется одинокой, будет пробавляться воспоминаниями, пусть, но Билал… Нет, нет!.. Она все же заговорила, не давая прорваться гневу:
– Билал, может быть, не следовало бы говорить то, что я сейчас скажу вам. Мне думалось, что вы уехали совсем. И я чувствовала облегчение. Не скрою – даже радость. И все же вы вернулись. Без какой-либо надежды, все же вернулись. Казалось бы, это способно растрогать меня. Может быть, мне стало бы грустно за вас. Но» уверяю вас, я не чувствую и этих чисто человеческих переживаний. Неужели и эта моя откровенность не отрезвит вас? Если бы вы оставили меня в покое несколько раньше, мы сохранили бы дружбу, у меня был бы человек, с которым я могла говорить уважительно… А теперь я не хочу видеть вас таким жалким! Запомните – мы прощаемся навсегда. Не заставляйте же меня прибегать к крайностям.
Увлеченная потоком слов своих, она шла, не замечая дороги. Но какая-то неосознанная сила направила ее к берегу Камы. И Билал сопровождал ее, вероятно, тоже не отдавая себе отчета, куда идет. Он говорил, как в бреду:
– Да, да, теперь я вижу: никаких надежд. Пустота!.. Все это как страшный сон. Но проснусь – и ничего не изменится. Когда я ехал в Зеленый Берег, позволял себе надеяться: «Гаухар встретит меня радостно». Нет, страшный сон длятся. И все же я всегда буду видеть эти тихие улицы вашего городка, Каму, освещенную вечерним солнцем… Вам не доводилось видеть Неву?.. Глядя на Неву, я буду вспоминать вас. Мои воспоминания! Больше нет ничего у меня. На всем белом свете ничего нет. Она вздохнула с нескрываемой досадой.
– Не говорите такие слова, Билал. Их кто-то давным-давно много раз говорил другим женщинам.
– Хорошо, не буду. Посидим немного вот на этой скамейке, посмотрим на Каму. Потом я навсегда уйду…
Билал Шангараев загляделся на видневшийся вдали пароход. Он не мог понять, приближается пароход или удаляется. Для него все безразлично. Ведь ничто не изменится в настроении Гаухар, будет куда-то плыть пароход или остановится. Все безразлично.
Порою он мельком взглядывал на Гаухар. Она подняла воротник весеннего пальто, хотя и не холодно. Лицо у нее тоскливое, отчужденное, мысли ее, должно быть, где-то далеко-далеко.
Вдруг она решительно поднялась. – Идемте, Билал. Во всяком случае, я пошла. Он послушно встал со скамейки. Теперь они молча шли вдоль того же берега, только в обратную сторону. Но вряд ли понимал Билал, куда ведет эта трона, проложенная между деревьями.
Вот Гаухар остановилась. Начинались окраинные строения Зеленого Берега.
Билал осмотрелся, вздрогнул.
– Будьте здоровы, Билал. Вы завтра или сегодня же…
Она почему-то не захотела произнести слова «уезжаете».
– Да, завтра, самолетом… – куда-то в пространство сказал Билал. – Я не знаю, право, что и как…
– Не надо этого, Билал. Значит, завтра, самолетом… Вот и пропала из виду Гаухар. А ведь только что стояла рядом. Только что…
Часть 3
1
Теплоход медленно отошел от пристани Зеленого Берега, выбрался на широкую воду, развернулся против течения и дал полный ход. С каждой минутой теплоход становился все меньше. Но Агзам Ибрагимов стоял на палубе дебаркадера, словно не в силах двинуться с места. Большинство провожающих уже сошли на берег – одни шумно разговаривая, другие в молчаливой задумчивости. Агзам держался особняком. Когда теплоход стал скрываться, Ибрагимов поднялся на верхнюю палубу и не переставал махать рукой. Отсюда лучше видно, да и музыка временами еще доносится с теплохода. Но вот и музыку не слышно, и теплоход исчез за поворотом.
Летний безветренный день в разгаре. В такую пору на берегу не найдешь места, куда бы спрятать голову от солнца. А на верхней палубе теплохода пассажирам прохладно от близости воды. Вильдану и Миляуше к тому же весело, у них есть гитара и мандолина, даже домино, они ведь загодя приготовились к поездке. Сразу же после окончания учебного года молодые люди сыграли свадьбу. Известно, что радость не приходит одна, – молодоженам дали в лучшей части города двухкомнатную квартиру окнами на Каму. Наспех справив новоселье, супруги отправились в свадебное путешествие. Сейчас они удобно устроились в креслах-качалках на палубе первого класса – Миляуша наигрывает на мандолине, Вильдан вторит на гитаре.
Гаухар тут же, с ними. Все случилось неожиданно, она и не думала о поездке по Волге. Сперва беспокойство за Акназара, потом тяжелые встречи и объяснения с Билалом Шангараевым… До прогулок ли тут. Первое время она с трудом держалась; но как только напряжение упало, Гаухар вдруг обессилела. Буквально на другой же день после окончания занятий она слегла в постель. Думала, что надолго. Но молодой организм и уход тетушки Забиры взяли свое – через неделю она поднялась.
Было ясно: чтобы окончательно окрепнуть, ей нужен настоящий отдых. Агзам предложил ей путевку в хороший санаторий, нашлось свободное место. Но Гаухар удивила и насторожила эта забота Ибрагимова. Почему именно ей такая привилегия перед другими учителями? Ведь она проработала всего лишь один год. Уж не собственную ли путевку великодушно предлагает ей Агзам? Гаухар только стала было относиться к нему с довернем – и вдруг возникло это неприятное подозрение. Уж не слеплен ли Агзам из того же теста, что и Алчын и Билал? Ох, эти мужчины!..
Гаухар наотрез отказалась от санатория. Однако уступила уговорам Миляуши и Вильдана, согласилась на путешествие по Волге. Оказывается, для учителей выделены по доступной цене туристические путевки. Маршрут интересный, но несколько усложненный. Отбыв из Зеленого Берега на пароходе, приспособленном для плавания по камскому мелководью, туристы пересядут в Казани на теплоход и проследуют вверх по Волге до Горького. Здесь – вторая пересадка, уже на специальный туристический трехпалубный лайнер, на котором путешественники прямым путем отправятся вниз по реке вплоть до Астрахани, еще раз проплыв мимо Казани.
Казалось, разумнее было бы начать сквозной рейс из Казани, не делая лишний крюк в несколько сот километров. Но устроители путешествия уперлись на своем. «В Горьком наша туристическая база, оттуда и следует начать маршрут».
И вот Гаухар в пути.
Если же вспомнить об оставшемся в Зеленом Береге Агзаме, необходимо отметить следующее. Многие поступки и действия Гаухар, происходившие на глазах у Ибрагимова, были непонятны ему. Почему она отвергла Билала Шангараева, который так любит ее и столько лет оставался предан ей? Билал вовсе не плохой парень, неглуп, образован, деловит. Перед тем, как окончательно уехать из Зеленого Берега, он зашел к Агзаму, «Все кончено, все мои надежды разбиты вдребезги, – говорил он, сжав голову руками. – Вся беда в том, что я, кажется, никогда в жизни не смогу забыть ее. На свете нет другой женщины, которая бы так увлекла меня».
После этого признания Агзаму почудилось, что где-то в тумане замерцала звезда его собственной надежды. Правда, она настолько мала и так робко светит, что было бы наивно верить в её более яркое сияние. Но все же… Ведь человеческие судьбы иногда складываются очень странно: один горюет, другой помимо его воли начинает обретать радость.
Агзам знает всю историю любви Билала Шангараева. Пока Билал еще надеялся на что-то, Агзам боялся признаться себе в чувстве к Гаухар: он считал неизмеримой подлостью как-то мешать любви Билала. Но вот Шангараев отвергнут навсегда. И все же это не окрылило Агзама. «По-видимому, – думал он, – Гаухар очень разборчива и не менее осмотрительна после того, как разрушилась ее семейная жизнь».
Незадолго до отъезда Гаухар чуть приоткрыла перед Агзамом свой внутренний мир. Она призналась: поездка по Волге, знакомство с поволжскими городами – ее давнишняя мечта, и если бы не осложнения на работе, не болезнь, уложившая ее в постель, она сразу же согласилась бы с предложением Миляуши и Вильдана.
– Было бы очень странно, – говорила она Агзаму, – жить на Каме и Волге и не знать по-настоящему эти реки и их берега. Особенно непростительно это для учительницы. Ведь подлинный педагог должен думать не только о собственном удовольствии. У него есть класс, ученики. Они хотят много знать – такова уж природа человека. Им нельзя рассказывать о своем крае вообще, надо говорить по возможности познавательно, делиться личными впечатлениями.
Нельзя было, не согласиться с этими рассуждениями Гаухар. Наверно, так думает каждый учитель, любящий и уважающий свою профессию, где бы он ни жил. «Ну, хорошо, – продолжал раздумывать Агзам, – я соглашаюсь с Гаухар. А дальше что? В какой мере это поможет нашему сближению?..» Дальнейшее было темным для Агзама. Оставалось только предполагать, надеяться. Но ведь ценны лишь те предположения, которые основаны на чем-то реальном. А на что реальное может опереться Агзам?
Учитывая все это и зная о душевных ранах Гаухар, Ибрагимов держался с ней очень осторожно, не говорил ни слова лишнего, даже намеков на свои чувства избегал. Ведь Гаухар и не подумает о новой семейной жизни, пока не изгладятся из памяти горькие уроки недавнего прошлого. Вот почему здесь, в Зеленом Береге, она особенно резко оттолкнула Билала Шангараева. Все это так. Не даже после, жестоких неудач человеку не запрещено хотя бы неуверенно думать о будущем, ждать чего-то лучшего. Очень трудно, почти невозможно разгадать скрытый от всех душевный мир Гаухар.
Зато совершенно ясно для Агзама собственное его положение. Очень худо Агзаму. Прошло уже более трех лет после гибели Сылу, жены его, а он все еще с болью вспоминает о ней, и в то же время все невыносимее становится для него одиночество. В минуты тоски воспоминания о Сылу причудливо переплетаются у него с неотступными мыслями о Гаухар; он словно наяву беседует с ней, и тогда образ Сылу как бы бледнеет, становится менее зримым.
Порой Агзаму кажется, что он отдается во власть опасного бреда. В самом деле – трезвый ум вряд ли способен дать волю столь странной фантазии. Правда, тяжело, очень тяжело! Но ведь Сылу не вернешь. А ой все кого-то ищет, ждет кого-то. Не пора ли признать, что реальная жизнь сильнее самого яркого воображения?
Так оно и есть. В последнее время Сылу как бы сжалилась над Агзамом, реже стала напоминать о себе, словно бы добровольно уступает свое место другой. Кому?.. Агзам даже в мыслях не решается произнести имени Гаухар.
…Уже достаточно времени прошло, уже скрылся в прозрачно-белесой дымке теплоход, а Ибрагимов все еде стоят на берегу и неотрывно смотрит вдаль. Ничего не видно, кроме легкого колыхания воды. В загадочную глубину реки не проникнуть взглядом, в мыслях Агзама та же смутная неясность.
Дней через десять Агзаму и самому предстоит поехать на отдых, Но куда? Нет, прогулка по Волге для него, это совершенно ясно. Скорее всего, он направится куда-нибудь на юг, к морю. Но не раньше, чем получит телеграмму. Телеграмму от Вильдана. О чем?.. О том, что они сделали остановку в Казани и ждут пересадки. Но зачем Агзаму знать эти подробности? Опять какая-то странность или глупая прихоть.
Агзам сдержанно улыбнулся своим мыслям. Ведь можно бы ему и не ждать никакой телеграммы, просто взять билет на тот же теплоход и отправиться хотя бы до Казани вместе с Гаухар. Он в самую последнюю минуту мог взять этот билет. Но он даже не заикнулся об этом. Ведь Гаухар ни за что бы не поехала с ним. Это уж бесспорно. Бесспорно?.. А вдруг… Какое там «вдруг»! Что сделано, то сделано. Теплоход не вернешь и не догонишь. Теплоход продолжает свой путь и с каждой минутой уходит все дальше от Зеленого Берега.
Агзам еще некоторое время смотрел на Каму. Потом, окинув взглядом притулившиеся на уберегу пристанские строения, поднялся на довольно крутую гору и направился к длинному, узкому мостику, перекинутому через сухое русло оврага. Издали Кама блестела и переливалась, точно серебряная.
На улицах Зеленого Берега людно. Весенний вечер обещал быть теплым, погожим. Все одеты празднично, разговаривают оживленно. Около кино, в магазинах и кафе толкотня. Но все это неинтересно Агзаму, невнятная тоска закрадывается в сердце. Отчего бы? Крепкий, здоровый мужчина – и вдруг полон беспричинной, непонятной тревоги. Если бы встретился кто-нибудь из знакомых и спросил: «Чем вы так расстроены? Что с вами?» – он не смог бы ответить на этот вопрос. Не сумел бы.
Агзам вернулся в районо. Двухэтажный деревянный дом, вьющаяся крутая лестница, узкий и полутемный коридор. Ему знаком каждый поворот в этом коридоре, каждая дверь. Он хорошо знает каждого работника своего учреждения. Но все это теперь как бы остается где-то в стороне. Небольшая рабочая комната на втором этаже уже давно стала неотъемлемой частью его жизни. Агзам отпер ключом дверь. В комнате чуть прохладно. Он сел за стол возле открытого окна. Заваленный бумагами» газетами, настольный телефон едва виден в этом ворохе. Все эти бумаги требуют ответа, каких-то резолюций, решений; может быть, надо срочно позвонить кому-то, навести по телефону справку.
Но сегодня что-то непонятное творится с Агзамом. Ему ничто не идет на ум, ни за что не хочется браться. Он закурил папиросу, выдохнул дым в открытое окно. Взгляд его рассеянно бродил по саду за окном. Сквозь густую темно-зеленую листву деревьев видны пятна синего неба. В предвечерней тишине не шелохнется ни один листочек; не слышно даже чириканья, птиц; какая-то размягчающая истома разлита в воздухе.
Агзам невольно поймал себя на странном занятии: руки его настойчиво обшаривают карманы пиджака, словно ищут что-то забытое или потерянное. В чем дело?.. Ах, да… вспомнил.
Еще вчера знакомый фоторепортер остановил его и с этакой невинно-лукавой улыбочкой сообщил, что портрет Гаухар Гариповой (после развода с мужем Гаухар вернула себе девичью фамилию) получился очень удачный, настоящее произведение искусства! Товарищ Ибрагимов, наверно, знает, что школа, где преподает Гарипова, вышла на первое место по успеваемости учеников? Так вот, редакция поручила ему сделать несколько фото преподавателей. У Гариповой интересное фотогеничное лицо, не правда ли? Уж кто-кто, а он, фоторепортер, кое-что понимает в этом. И готов увеличить фото Гариповой до размеров кабинетного портрета.
Любопытно, откуда парень пронюхал, что Агзама может интересовать этот портрет? Неужели он где-то видел заведующего районо вместе с учительницей Гариповой? Не исключено. Ведь газетчики вездесущи. Впрочем, какое это имеет значение? Важно другое: Гаухар уехала – пусть лицо ее всегда будет перед глазами Агзама.
Он вышел из комнаты. Редакция районной газеты помещалась на первом этаже того же здания, там и находилась маленькая полутемная комнатка фоторепортера. Каморка оказалась запертой. Но едва Ибрагимов собрался спросить у проходившего по коридору сотрудника редакции, не знает ли он, куда мог отлучиться фотограф, как парень этот словно из-под земли вырос, широко заулыбался Ибрагимову.
– Можете не сомневаться, Агзам-абы, портрет будет отличный. Но я сейчас занят, готовлю ударное фото в номер. Как только освобожусь, быстренько сделаю и для вас. У меня закон: обещал, начал, закончил – все в порядке.
– Не забудешь? – усомнился Агзам, не очень веря суетливому парню.
