Текст книги "Зеленый берег"
Автор книги: Абдурахман Абсалямов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
15
И вот еще одно письмо. На этот раз оно было адресовано непосредственно Гаухар и принес его почтальон. Тяжелое предчувствие не обмануло Гаухар; письмо было от «него». Она прочитала его не раз и не два… Сперва ее охватило странное чувство, будто это написал не Джагфар» а какой-то посторонний человек, но от лица Джагфара. Гаухар даже почерк внимательно рассмотрела и обратный адрес проверила. Сомневаться не приходится, пишет сам Джагфар.
От обиды слезы навернулись на глаза Гаухар. В конечном-то счете она не считала Джагфара человеком чутким, справедливым. Все же как он мог написать такое?! В начале вроде ничего оскорбительного. После излишне подробных описаний того, что он сейчас делает, о чем думает и что переживает, Джагфар даже попытался разжалобить ее: ты, мол, как хочешь, так и относись ко мне, а я не могу без тебя жить. Но дальше тон письма круто изменился. Получалось, как прежде, будто во всем виновата Гаухар и все от нее зависит: если она признает свои старые грешки и попросит прощения у него, тогда он…
Гаухар отбросила письмо. Сама того не замечая, вдруг заговорила вслух, словно Джагфар находился здесь, в комнате. «Постой, – обращалась она к нему, – что это такое? Я не понимаю! И это твои условия?.. Как будто у меня и в самом деле были какие-то «грешки» и я скрывала их от тебя… Это ведь ужасно! А о себе так говоришь, словно ты дитя малое, ни в чем не повинное. Но ведь это неправда! – возмущалась Гаухар. – Ну кто может поверить, что ты женился на Фаягуль как бы от обиды на мое плохое поведение?! Ты ведь неглупый человек, да еще и образованный! Даже независимо от моего ответа на твое письмо ты сам должен понять: если не оглянешься на свою собственную непорядочность, не признаешь ее, ни о каком примирении не может быть речи. Неужели тебе не стыдно торговаться, как на базаре?! Ты ведь отлично знаешь, что за мной нет ни капли вины. И все же притворяешься, изворачиваешься…»
По правде сказать, Гаухар и до письма этого предполагала, что Джагфар может сделать попытку сохранить оскорбленное выражение лица, но столь подлого выверта она не ожидала. Она вступила было в воображаемый спор с Джагфаром и от невольной растерянности в первые минуты пыталась усовестить. Между тем у этого человека вряд ли есть совесть. Очевидно, Джагфар все еще уверен в своей непререкаемой правоте. Это уж чересчур! Неужели он допускает мысль, что Гаухар совсем растерялась перед свалившимися на нее трудностями жизни и готова явиться к нему с повинной, упасть в ноги, молить о прощении?! Да он совсем не знает Гаухар!
Теперь даже стыдно вспомнить, что она втайне ждала от него хорошего, человеческого письма. Нет, оказывается, не только Джагфар не знает ее, но и сама Гаухар не знала, насколько ничтожен Джагфар! Должно быть, он и раньше был таким, только не открывал полностью свое лицо. И вот перед ней лежит страшный обличительный документ, подтверждающий всю низость Джагфара.
Все же, поостыв, она решила проверить себя, показала письмо Бибинур-апа, Эта умудренная житейским опытом, рассудительная женщина набралась терпения внимательно прочитать письмо. Она заговорила не сразу, только после довольно продолжительного размышления:
Что же я могу посоветовать тебе, милая Гаухар? Однажды ты уже обращалась ко мне. Помнишь, что я ответила тогда? Такие вопросы не решаются чужим умом. Я и сейчас держусь прежнего мнения. К тому же я не знаю твоего бывшего мужа даже в лицо, вроде бы совсем не имею права ни порицать, ни защищать его. Но поскольку ты уже второй раз советуешься со мной, я готова сделать исключение, совершенно откровенно высказать свое мнение. Все же предупреждаю: проверь себя, вполне ли ты готова выслушать меня. Решай, говорить мне или лучше промолчать. Возможно, тебе не легко будет услышать, что я скажу.
– Я прошу, пожалуйста, говорите мне все, что думаете, – твердо ответила Гаухар. – Я пришла к вам не затем, чтобы меня жалели, и не для того, чтобы утвердиться в своем скрытом желании еще раз оправдать Джагфара.
– Тогда слушай. Я уверена, что у тебя еще есть или до самого последнего времени сохранились какие-то надежды на примирение с Джагфаром. Я понимаю, – очень тяжело жить в одиночестве, безмерно тяжело. И все-таки я вряд ли могла бы пойти навстречу тому унизительному примирению, которое Джагфар предлагает тебе. Ты обрекла бы себя на пожизненное «раскаяние» в несуществующий вине, а он остался бы абсолютно безгрешным. И кто знает, как Джагфар впоследствии мог бы использовать твое «признание», или, точнее говоря, клевету на самое себя. Вот мое мнение, мнение женщины, достаточно пожившей на свете. В остальном – решай сама… Это самое последнее мое слово. Надеюсь, мне не придется больше решать за тебя столь глубоко личный вопрос. Да ты, думаю, и сама не захочешь того, чтобы друзья брали на себя ответственность за твои решения, – Эти заключительные слова Бибинур-апа произнесла уже в холодноватом тоне, и даже упрек слышался в ее голосе:
Гаухар нашла в себе мужество спокойно ответить:
– Спасибо за искренность, Бибинур-апа! Я не обижаюсь. Вы пристыдили меня – и за это спасибо. Поверьте, я сумею прийти к самостоятельному решению.
Погода третий день стояла теплая, – правда, капели с крыш еще не было, но ветер откуда-то доносил веяние приближающейся весны и в середине дня на солнце хотелось расстегнуть шубу. Снега в полях еще много, но почему-то думается, что он уже не такой холодный, как раньше. Обманчивое это чувство особенно усиливается, когда летишь в самолете и смотришь вниз, – в поле такая белизна и чистота, что глаз не оторвешь. Впрочем, морозы и метели еще могут вернуться, хотя и ненадолго. Это понятно было и Гаухар, возвращавшейся в свой Зеленый Берег.
Ее никто не встретил на аэродроме. Ода села в автобус. Машина, тяжело взревев, тронулась и вскоре выехала на большак. Вдали завиднелись знакомые окраины городка. Чуть в стороне, вьется Кама, она так же еще покрыта глубоким снегом. Посредине реки тянется зимняя дорога, на ней чернеются еле заметные точки – это подводы и люди.
Автобус уже катился по улицам Зеленого Берега. Говорят, если хочешь по-новому увидеть привычное место, временно отлучись куда-нибудь подальше. Оказывается, так оно и есть. Людей на улицах словно больше обычного, и лица у всех веселые, будто помолодевшие. Это чувство новизны усилилось, когда Гаухар вышла из автобуса. Люди довольно часто здоровались с ней, а некоторые даже останавливались, спрашивали о здоровье, о том, как прошли зимние экзамены в институте.
Узнав, что удачно прошли, поздравляли. Даже странно – сколько накопилось у нее знакомых за два неполных года жизни здесь, и многие из них так расположены к ней. Хорошо, что они не знают, как напереживалась она в Казани за эти две недели. Она была занята не только учебой и экзаменами. Были случай, когда она уходила из института заплаканная, сама не своя. Хорошо еще, что слезы эти не были вызваны неполадками в учебе. Но теперь все это осталось позади, она с облегченным сердцем возвращается в свой маленький городок, с которым успела сродниться. Скоро она откроет калитку и войдет в дом тетушки Забиры.
В голове у Гаухар какая-то особенная ясность, которую даже не передашь словами. Там, в Казани, ей казалось иногда, что идет она пригнувшись, пошатываясь, словно держит на плечах непосильный груз. Некоторые прохожие даже сторонились, давая ей пройти. Воздух в большом городе был для нее тяжелым, а здесь так свободно дышится. Печаль, дурное настроение – все это осталось где-то по ту сторону аэродрома. Если бы никто не увидел, она бы сейчас побежала и запела.
В Казани Гаухар только однажды, да и то как бы случайно, встретила Агзама. Говорила ли она с ним? Конечно, говорила. Но – о чем? Право, не помнит с достаточной ясностью. Этому трудно поверить, но это так. «Я знаю, вы поступите так, как велят вам разум к со весть». Агзамом ли были произнесены эти слова, или сама Гаухар после придумала их? Да, должно быть, Агзам сказал» Он и еще что-то говорили. Не могла же Гаухар выдумать все это.
Агзам действительно приходил к ней в институт, это Гаухар твердо помнит. Она только что успешно сдала очередной экзамен. В такие минуты человеку, все еще не остывшему от возбуждения, хочется неумолчно говорить, в все должны слушать его.
Когда она шла по коридору, переполненная таким настроением, ей встретился Агзам. Она радостно воскликнула:
– Агзам! Откуда вы? Как попали сюда? Агзам сказал, что приехал в Казань на несколько дней на совещание. Затем они сели на расставленные вдоль стены стулья и о чем-то говорили… Нет, Гаухар решительно не в состоянии вспомнить – о чем. Вот только эти слова Агзама и врезались в память: «Я знаю, вы поступите так» как велят вам разум и совесть».
Гаухар поспешила расстаться с Агзамом потому, что вот-вот должен был явиться Джагфар. Она не в состоянии была ни обдумывать как следует, ни тем более запоминать разговор с Агзамом. Уже прощаясь, она не столько сознательно, сколько безотчетно сказала, примерно, следующее: «Дайте мне время подумать… Это не так легко решить… Но решать надо, я знаю это…» Ответил ли что-нибудь Агзам, она опять-таки не помнит. Он в чем-то извинился, и они расстались.
А она, чувствуя за собою взгляд его, быстро направилась в одну из свободных аудиторий.
Гаухар передавали, что Агзам еще два раза приходил в институт, но не заставал ее. Перед своим отъездом он навестил Галимджана-абы, оставил коротенькую записку для Гаухар.
В тот день Гаухар, как обычно, вернулась из института поздно, усталая, в плохом настроении.
– Сдала? – коротко спросила Рахима-апа, разогревая ужин.
– Сдала, – так же коротко ответила Гаухар.
– Поздравляю… Тебе есть записка. Молодой человек ждал-ждал и не дождался, заторопился на самолет.
Гаухар хорошо слышала эти слова, но смысл и значение их с трудом восприняла. Прочитала записку и совсем не поняла ничего.
И только утолив голод, а главное – отдохнув, немного пришла в себя. Еще раз прочитала записку Агзама, взглянула на часы. Быстро поднялась с места, отрывисто сказала:
– Через двадцать минут должен улететь самолет… Рахима-апа, я – в аэропорт, может, еще застану…
Не застегивая пуговицы пальто, она сбежала по лестнице и помчалась по улице. Остановила первое попавшееся такси.
– Пожалуйста, в аэропорт… скорее! – торопила она. Шофер такси молча кивнул головой. Как говорится, когда спешишь, то и ветер навстречу: почти на каждом перекрестке они останавливались перед красным сигналом светофора. Наконец-то выехали на просторное шоссе. Черев несколько минут остановились перед аэропортом. В справочном бюро Гаухар сказали:
– На Зеленый Берег сейчас отправляется!
Когда Гаухар выбежала на площадку, самолет уже катился по взлетной дорожке. Потом взревел моторами. Через минуту колеса оторвались от земли. И вот, поднявшись ввысь, пролетел над вокзалом. Провожающие махали шапками, платками.
Гаухар вышла из аэровокзала последней. У нее была приготовлены для Агзама несколько слов, но не успела сказать, – может быть, к лучшему, а может быть… Она помнит – на глаза навернулись слезы. Этого никто не заметил: из провожающих не одна она всплакнула.
В последующие дни у нее не было времени часто вспоминать об Агзаме. Много сил отнимали экзамены, да и Джагфар докучал. Он каждый день в определенный час являлся к Гаухар – то в институт, то на квартиру к Галимджану. С весьма деловитым, даже озабоченным видом здоровался, потом они выходили на улицу. Бродили по городу, иногда в таких закоулках, где никогда не бывали; если очень холодно, заходили в кинотеатр. Несколько раз Джагфар настойчиво приглашал ее к себе домой. Она наотрез отказывалась, – чувствовала: если уступит, Джагфар своими ласками парализует ее волю, и тогда она может оказаться в его власти. Иногда Джагфар все же обезоруживал ее своими жалобами. Но в решительную минуту у неё хватало сил сберечь свою гордость и честь.
И вот остался всего один экзамен. Перед этим Гаухар сдавала сравнительно легко, а накануне последнего вдруг потеряла уверенность. Казалось, не одолеет, устала. Экзамены и от более сильного человека требуют полного напряжения, а о Гаухар чего уж там говорить, – надо было удивляться, как она еще держится на ногах.
Часть 4
2
Против ожидания, последний экзамен дался без особого труда. Возможно, выпали несложные вопросы, а может, она хорошо знала материал. Как бы там ни было, Гаухар довольно скоро вышла от преподавателя, держа в руке зачетную книжку. Закрыв за собою дверь кабинета, она еще стояла около нее минуту-другую, стараясь понять, почему так счастливо все обошлось. Как-то подходил к ней, любопытствовал, какие достались вопросы, – вскоре отходил, уткнувшись в свои тетради.
Недалеко от двери стоял одетый в черное пальто с серым каракулевым воротником, в пыжиковой шапке, высокий, интеллигентного вида, человек лет тридцати пяти – Джагфар Маулиханов. В правой руке элегантная кожаная папка В другие дни Гаухар, увидев его, оживлялась, – ведь он первый радовался вместе с ней удачному экзамену. Но сегодня она равнодушно, даже отчужденно посмотрела на него, словно был он таким же посторонним, как десятки других мужчин, ходивших по коридорам института, – просто он притворялся близким. Джагфар быстрым шагом направился к ней. – Не говори, не надо! – улыбался он. – Я все вижу. У тебя на лице написано: «Все хорошо». Так ведь?
– Кто знает, все ли хорошо. А сдать вроде бы сдала.
– Ну что ж, отлично! Значит, последний? Поздравляю!
– Да, последний… Завтра улетаю. Соскучилась я по своему Зеленому Берегу, хоть он сейчас и не зеленый.
Джагфар промолчал, только мельком, испытующе глянул на нее. Подождал, пока Гаухар оденется, вышел с ней на улицу.
Джагфар сразу же начал все о том же, о старом. Гаухар уже знала: как бы и откуда бы он ни начинал, все равно будет крутиться вокруг одного и того же. Он сдерживался, но по многим признакам было заметно, что нервничает: сколько ни вскидывай голову, не расправляй плечи, встреча и впрямь может быть последней – Гаухар возьмет и улетит на самолете завтра. Джагфар раздражен тем, что она держится слишком спокойно. Надо было повести более решительный, разговор вчера, пока Гаухар все еще волновалась перед последним экзаменом, а сейчас она чувствует себя победителем. Ну, посмотрим, еще не известно, как обернется.
– Ладно уж, – глубоко вздохнув, возобновил он разговор, – ошибок с той и другой стороны было очень много, глупостей наделано предостаточно. Если мы не поставим на этом точку, будут новые и новые ошибки. Нам предстоит вместе пройти немалый путь. Мы не такие уж молодые, чтобы терять лучшие годы на всякие недоразумения. Короче говоря, пора трезво осмотреться. Не только с нами случались такие неприятности. Всяко бывает. Жизнь не так уж радужна, как могло казаться в юности. Надо вместе преодолевать ямы и косогоры…
Джагфар всегда был многословен, – если требует: обстановка, может говорить часами. Но как ни ждала Гаухар, он ни разу не заговорил просто и сердечно. Джагфар и сегодня остается верен себе: на языке у него «мы» и «нам», «у нас», но как только заходит речь о каком-либо конкретном неприятном вопросе, он все взваливает только на Гаухар: если бы она была разумной, послушной, никакого разлада у них не произошло бы, ибо сам Джагфар не допускал сколько-нибудь серьезной ошибки, он только был… вынужден иногда принимать контрмеры.
– Наш разрыв был не случаен, – улучив минуту, снова и снова утверждала Гаухар. Главная причина в том, что Джагфар смотрит на жизнь как средневековый хан. От нее, современной женщины, от Гаухар он требует рабского подчинения. Она ни за что, никогда на это не согласится. Если он на какое-то время и изменит кое-что в своем поведении, все равно рано или поздно вернется к прежним байским замашкам Джагфара Маулиханова. Его невозможно вытащить из ямы, Гаухар твердо пришла к такому мнению.
– Нет, Гаухар, нет! Мы с тобой не можем так легко расстаться! – опять пытается завести свою старую пластинку Джагфар. – Ты нужна, ты необходима мне, как воздух, как пища. Как и я тебе! – заканчивает он.
– Нужна – в качестве домашней хозяйки, сторожихи, кухарки, чтобы склонять голову перед любым твоим желанием? – уже нетерпеливо перебивает Гаухар. – Ты ведь всегда относился ко мне, как к бесплатной прислуге, к живой кукле. И хочешь, чтобы так осталось навсегда!
– Гаухар, умоляю – не говори чепухи! Если на то пошло, я ведь тоже могу раскопать в твоем поведении всякое. Нужно ли это? Мы и без того достаточно унижали и оскорбляли друг друга…
– И все же я не называла тебя черной змеей.
– Повторяю – замолчи! Если я и сказал, погорячившись… ну зачем вспоминать об этом!
– Как же не вспоминать, если это у тебя в крови! Сейчас ты просишь замолчать, а потом начнешь бросать мне в лицо оскорбления, Нет, Джагфар, отрезанное не приклеишь надолго. Я все продумала и окончательно решила, До этих встреч а разговоров с тобой у меня еще была какая-то надежда. Но теперь вижу – ты все тот же.
– Молчи, я не могу слушать! – вскричал Джагфар.
– Нет, я должна высказаться до конца. Ведь у тебя была другая женщина, кто поручится, что она не вернется? Попросит у тебя прощения… Тогда что?
К Джагфар, по привычке откинув голову, захохотал почтя, истерически.
– Вернется?! То есть как это вернется? Кто ее пустит на порог?
– Вот опять твои ханские выходки. Да, захочет вернуться, и не так-то просто выгнать ее – она ведь тоже человек. Не всякая Женщина уйдет из дома без сопротивления, как ушла я.
– Никто не гнал тебя, Гаухар… – Он торопливо отвернул рукав пальто, взглянув на часы. – Мы и сейчас можем зайти в мой… наш дом. Ты, наверно, устала, проголодалась, Гаухар. У меня в буфете есть вареная курица, торт, – ты ведь знаешь, я хозяйственный человек… Мы вскипятим чай и за чашкой чая спокойно поговорим обо всем. Нам никто не будет мешать… А главное, – он добродушно рассмеялся, – главное – мы не будем идти во разным сторонам тротуара, как идем сейчас. Мысли наши потекут в одном и том же направлении, мы непременно найдем общий язык. Каждому из нас достаточно одного доброго слова, чтобы забыть все прошлое. Ну, пошли, Гаухар!
Она резко качнула головой.
– Нет, я не пойду в твой дом, Джагфар, я уже неоднократно говорила тебе об этом. Не пойду!
– А я повторяю – не упрямься!
– Это не упрямство, а принцип мой. Он передернул плечами.
– Сказать, что ты начала глупеть, было бы слишком. Но не к тому ли идет, Гаухар? Принцип… Тоже нашла себе принцип! – Теперь в голосе его прорвались ненависть, злоба.
– Думай, что хочешь, – спокойно ответила Гаухар, – я сказала, что думаю, в чем убеждена. Тебе не нравятся мои принципы? Это не новость для меня. Если разобраться глубже, мы по-разному смотрим на современную жизнь! Ты отстал от нее больше, чем на полвека. Я все сказала, Джагфар!
Он остановился, с презрением оглядел Гаухар, словно была она существом низшим и если он в последние дни так много разговаривал с ней, то благодаря лишь своему терпению и снисходительности. Вдруг лицо его исказилось, глаза сузились.
– Слушай, – сказал он каким-то сдавленным голосом, – я сделал все возможное и даже невозможное. Дальнейшее наше топтание на улице ничего не даст. Запомни – ты не раз пожалеешь, но будет уже поздно. Да, да, поздно! Я надеялся, что ты способна понять, в какую трясину может завести тебя собственное упрямство и самомнение. Напрасно надеялся! Тебе хотелось бы, чтобы я поверил, будто ты и в самом деле незамаранная, идейная, принципиальная… Да, да, я все вижу! Думаешь, вокруг тебя доверчивые дураки? Думаешь, если я до сих пор ничего не говорил, так не знаю цену твоей честности? У тебя в Зеленом Береге побывала всякие там Билалы Шангараевы и Алчыны!.. Ага, побледнела? Надеялась, что люди ничего не узнают? А вот и узнали! И о твоей райской птице по имени Агзам-Магзам тоже знают! Ты ведь, встречаясь со мной, вызвала его сюда. Он даже приходил в институт! А потом ты ездила в аэропорт, провожала этого Агзама-Магзама…
– Все правильно, Джагфар, – с трудом, но не теряя самообладания, проговорила Гаухар. – Во всяком случае, имена ты назвал почти правильно. А вот что кроется за именами, узнать об этом у тебя не хватило ни ума, ни желания быть честным. – С каждым новым словом голос ее становился крепче. – Вот наконец ты и приоткрыл свой подлинный облик, выдал затаенные мысли. Но далеко не полностью открыл и выдал… Если б я поверила тебе, приняла твои предложения, ты открылся бы полностью. И тогда – горе мне! Ты превратил бы меня в презренную рабыню. Вот каков ты, Джагфар Маулиханов!.. Не перебивай и слушай! Я ведь служила тебя… Было время – я по наивности принимала тебя за порядочного человека. Даже уйдя из твоего дома, не сразу выбросила тебя из сердца. Но вот сегодня, слава богу, все кончилось, развеялось по ветру. Ты ведь никогда не изменял себе. Я только поражаюсь – до какой же степени была слепа! Оказывается, в первый-то раз мы с тобой не по-настоящему расстались. А вот сейчас расстаемся навеки, Я не чувствую в душе никакой утраты. Наоборот, мне легче стало… Воя идет твой троллейбус? Прощай?
Джагфар резко повернулся и пошел. Он и сейчас ничуть не разуверился в своей правоте и силе. «Куда ей деваться? – думал он. – Все равно вернется ко мне. Просто набивает цену себе. Но приму ли я ее, это еще посмотрим…»
Уходя, он ни разу не обернулся. И только заняв место в троллейбусе, посмотрел в окно. Ему показалось, что Гаухар вроде бы сделала шаг в сторону троллейбуса. «Вот так, еще пошагаешь!» – злорадно подумал он, скривив губы.
На самом-то деле Гаухар не шелохнулась. Троллейбус все удалялся. Но цепочка, когда-то соединявшая двух этих людей, не растягивалась, подобно резине. Звенья ее оборвались. Они и прежде еле держались, только Гаухар в наивной своей вере слишком долго надеялась на несбыточное.
