Текст книги "Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев"

Автор книги: А. Заозерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава четвертая

1

Собранные Борисом Петровичем из разных источников и в разных местах владения представляли большую пестроту в отношении хозяйственных условий. С переходом к одному владельцу они становились частями одного хозяйственного целого. Значит, сначала их надо было ввести в общую для всех систему управления и эксплуатации. Перед фельдмаршалом были выработанные веками образцы крепостной экономики, и было естественно, что он взял отсюда готовую схему при устройстве своих вотчин.

В административном аппарате шереметевских вотчин на низших ступенях действовали хорошо знакомые крепостной старине приказчики и подьячие – с одной стороны, представители мирской власти, выборные и старосты – с другой. Главная роль, конечно, принадлежала приказчикам, которые обычно назначались из дворовых. Приказчики получали в руководство наказ, которым точно определялся круг их полномочий и который, надо сказать, и по содержанию, и по стилю был близок к аналогичным наказам вотчинников XVII века. При этом они во всех своих действиях подчинялись домовой канцелярии.

Это было новшество, пока, может быть, больше по названию, чем по существу, но в недалеком будущем канцелярия разовьется и у Шереметевых, и у других крупных вотчинников в сложное учреждение. Ее название указывает на образец, по которому она строилась, – государственные учреждения. Главное назначение домовой канцелярии – ведать приход и расход по вотчинам и дому: здесь всякого рода поступления с вотчин «принимались» по счету и записывались в «приходные книги» и здесь же определялись в расход с такими же записями.

При Борисе Петровиче состав, или, точнее, штат, домовой канцелярии не ясен. Первоначально во главе ее видим дворового человека Шереметева Михаила Сафронова, но скоро он был заменен другим не потому, что потерял доверие (ему и потом даются ответственные поручения), а, скорее всего, потому, что с пожалованием Юхотской волости в 1706 году в числе новых «подданных» фельдмаршала оказался гораздо более искусный по бухгалтерской части делец – юхотский «крестьянский крепостной» Аким (Яким) Федоров сын Булатов, успевший до того сделать карьеру подьячего сначала в Приказе Большого дворца и затем – в Канцелярии походных дел и в Ратуше. По словам Булатова, фельдмаршал приставил его по принуждению к делам своим «вотчинным и домовым», и был он в шереметевском доме многие годы «стряпчим и дворецким», именно с 1706 по 1718 год^{520}. Сфера ведомства его была сужена, по-видимому, в последние годы жизни Бориса Петровича, когда в состав домовой канцелярии введены были новые лица – татарин Мустафа в качестве казначея, без которого Булатов уже не мог «ходить в казенную палату», и подполковник Тимофей Савелов, который стал «ведать» домом, то есть домашним распорядком, и который, кажется, был своим человеком в семье Шереметевых (между прочим, он подписался в качестве свидетеля под духовной Бориса Петровича). По всей вероятности, Булатов, пройдя казенную канцелярскую школу, способствовал перенесению ее форм и приемов в управление хозяйством фельдмаршала; ради этого, надо думать, его и «принудили» к должности дворецкого.

Домовая канцелярия была поставлена над всеми приказчиками. Несколько особое положение было только у приказчиков малороссийских вотчин. Они, как и все другие, должны были представлять свои отчеты в канцелярию. Но следить за их действиями из Москвы за дальностью расстояния было нельзя, и поэтому все они были подчинены приказчику самой крупной вотчины села Борисовки уже известному нам Степану Перяч-никову, которому должны быть, как писалось им в наказах, «во всем… быть послушну… и все делать с ведома ево, а собою без ведома ево ничего… не делать»^{521}.

Степан Перячников носил соответствующий своему значению титул «коменданта» – тоже своеобразный отголосок времени. По-видимому, он находился в непосредственном подчинении у фельдмаршала, а по отношению к домовой канцелярии поставлен был едва ли не в равноправное положение. Так по крайней мере заставляет думать дружеский тон писем, какие посылались ему оттуда вместо обычных указов. «Государь мой Степан Федорович! Благополучно здравствуй со всем своим благословенным домом, – пишет, например, ему в 1714 году Булатов. – Указал фелтмаршал отписать к вам о хоромном строении, которое поведено вашей милости строить ради прибытия его превосходительства…»^{522} и т. д. Пишет никак не начальник.

По памятникам вотчинного быта предыдущего периода незаметно, чтобы владельцы применяли по отношению к своим доверенным людям средства регулярного контроля. По-видимому, они полагались главным образом на действие страха как гарантии добросовестности, щедро рассыпая в своих указах угрозы и крепкие эпитеты и проявляя иногда в их подборе настоящую виртуозность. И отчетность приказчиков обычно едва ли не исчерпывалась тем, что они время от времени или от случая к случаю сообщали своим господам о состоянии хозяйственных и всяких других дел в порученных им вотчинах, не сводя повседневных фактов хозяйственной жизни в общую картину годового оборота и разве только в своих так называемых «посевных, ужинных и умолотных книгах» давая более или менее систематическую сводку сведений о посеве и урожае.

Умел ценить страх в качестве стимула административной исправности и Борис Петрович. В редком указе он не напоминал приказчику, что за неисполнение даваемых распоряжений его ждет «жестокое наказание без всякого милосердия и пощады», иногда заменяя это напоминание многообещающим, хотя по форме и деликатным, предупреждением: «чтобы тебе здоровье свое не утратить безвременно».

Сами по себе эти меры психологического воздействия едва ли могли давать реальные результаты. Угрозы, повторяясь в заключение почти каждого указа, легко начинали звучать для его обязательных читателей в силу привычности как риторические украшения. Но у фельдмаршала находились средства обнаружить обман или злоупотребления. Все распоряжения по каждой вотчине записывались в книгу на местах; по всем денежным и натуральным поступлениям составлялись ведомости; всякий прием и всякая выдача оформлялись документально. В отдельных указах и инструкциях фельдмаршала эти общие положения развиваются с большой тщательностью.

Вот, например, как излагаются правила, которым должны следовать староста (заменявший приказчика) и подьячий села Вощажникова при производстве расходов из господской суммы: «Расход денежный чинить вам, – гласила инструкция, – по до-ношениям и по росписям… и те доношения и росписи подписывать вам по числам и отдавать в повытье и смотреть накрепко, чтоб без подписанных ваших (то есть вами. – А. З.) доношений и росписей отнюдь расходчики не в указные расходы дач никаких собою не чинили, но и о мелких дачах вам объявляли, и всякие вчиненные расходы велеть писать имянно в расходные книги… а вам всякую статью крепить своими руками, дабы из щету явно было как приход, так и расход…»^{523}.

В разных случаях подчеркивается, что приход и расход должны записываться в «настоящую книгу», а «особливо настоящей книге», то есть на отдельных клочках бумаги, как велось во многих помещичьих хозяйствах чуть не до конца крепостного права, «отнюдь записывать не велеть». Что такое «настоящая книга»? Ответ находим в указе приказчику Островецкой мельницы: «Послано для записки приходу и расходу деветь тетратей закрепленных, в них 72 листа», – послано, необходимо добавить, из домовой канцелярии, где «тетрати» изготовлялись и закреплялись. В другом указе читаем, что закрепленные «тетрати» посылались также в тульскую и чернскую вотчины. Таков был, несомненно, общий порядок, а какие из него вытекали практические последствия для администрации, об этом выразительно говорит распоряжение, содержащееся в одном из указов ржевскому приказчику 1717 года: «Земскому дьячку учинить на мирском сходе наказание – бить батоги… за выдраной лист, выдрал писаной закрепленой ис книг приходных и расходных»^{524}. Очевидно, надо было искать более тонких путей для обхода «сущей правды», которую охраняла «настоящая книга»!

Точность и отчетливость требовались в одинаковой мере и в записях относительно продуктов сельского хозяйства. В отписке выборного и подьячего села Вощажникова «прошлогоц-кой всякой молоченой хлеб, оржаной и яровой», оказался записанным вместе «в перечню с немолоченым ужинным опытным хлебом ужину сего 1718 года». Это было против установленной формы, и им было сделать и прислать «подлинную ведомость», чтобы ясно было, что «за посевом и за всяким расходом 717 году осталось всякого ржаного и ярового хлеба к нынешнему 718 году и что из оного старого хлеба в 718 году в расходе и за расходом, что его будет ныне налицо в остатке к 719 году, или весь в расходе»^{525}. Даже конюхи обязывались к подробным письменным отчетам в кругу своих несложных операций: «…овес давай с сечкою, – писал Борис Петрович конюху молодотудской вотчины, – по дважды на день, а сена не в новал вали, давать весом в сутки по 18 фунтов, и что примешь сколько сена в вес, дай в том расписку, а не в вес не принимай, а что у тебя будет в сутки расходства сена и овса, о том ко мне отпиши в скорости»^{526}.

Все свои отчетные документы приказчики должны были по истечении года, в первых числах января года следующего, присылать в домовую канцелярию, или, как иногда еще выражался фельдмаршал, «к ларцу». Случалось, к указанному сроку тот или иной приказчик вызывался лично в Москву для отчета «с приходными и расходными книгами, денежными и хлебными…». И тут же на случай возможной забывчивости – предупреждение: «…а будет чему какой с собою ведомости… не привезешь, и за то ты будешь наказан, и для тех ведомостей послан будет нарочно человек мой на твоих подводах»^{527}.

Приходо-расходные книги давали возможность следить за движением поступающих в руки приказчиков денежных и хлебных доходов, а самые нормы, которыми определялись размеры вотчинных поступлений в каждом отдельном случае и которые должны были служить основой для контроля над вотчинной администрацией, содержались в так называемых окладных книгах.

В нашем распоряжении есть окладная книга, составленная в 1708 году, то есть тогда, когда с пожалованием ряда земель фельдмаршал превратился в крупного землевладельца и перед ним открылись широкие хозяйственные перспективы. До этого в отдельных его вотчинах сохранялись, можно думать, старые порядки, заведенные прежними владельцами. Теперь же, видимо, было решено перестроить эксплуатацию вотчин по одному плану и установить для всех твердый оклад, принимая в соображение их хозяйственные условия, – предприятие, которое по поручению фельдмаршала выполнил его генерал-квартирмейстер Апухтин. В результате получилась своего рода хозяйственная конституция шереметевских владений. Она носит витиеватое заглавие: «1708 года книга окладная Его Царского Пресветлого Величества Российских войск и протчих ординов господина генерала и фельдмаршала и военного мальтийского свидетельствованного и славного чина святого Апостола Андрея кавалера Бориса Петровича Шереметева вотчин его фельдмаршаловых, в которых городах и что в которой вотчине по писцовым и по переписным и по наличным книгам крестьянских и бобыльских дворов и людей». Содержание этой книги – это прежде всего полное собрание всякого рода крестьянских оброков и повинностей по каждой вотчине.

Ближайшее практическое ее назначение ясно выступает в не раз повторяющейся сентенции: «…а будет… который надзиратель или приказчик те оброчные деньги пришлет не все сполна, и за то тому надзирателю или приказчику учинено будет наказание без милости и доправлены будут пени немалые». В книге имеются и другие статьи, выводящие ее значение за пределы справочника по вотчинным сборам. Перечню оброков и повинностей по каждой вотчине предшествует хозяйственно-статистическое ее описание с точным указанием количества земли, населения, разных хозяйственных заведений (скотные дворы, винокурни, мельницы). Все данные по отдельным вотчинам в конце книги сведены в одну таблицу с общим итогом денежных и натуральных доходов. Для учета приказчиков такие сведения и сводки были не нужны; но благодаря им книга давала картину всего хозяйства.

Может быть, ввиду такого ее значения ей постарались придать исключительно нарядный вид, как будто она предназначалась быть всегда под рукой хозяина: ее кожаный с золотыми тиснениями переплет, художественно исполненная рамка для заглавия на титульном листе и золотом выписанное в заглавии имя владельца, такие же художественные с неповторяющимися сюжетами заставки, наконец, красивый четкий почерк делают из нее произведение искусства.

2

Домовая канцелярия и тем более приказчики, как бы ни были широки их полномочия по отношению к крепостному населению, в хозяйственных делах были только исполнителями. В большом и малом за ними всегда видна фигура фельдмаршала в руководящей или контролирующей роли. Всего яснее и полнее вотчинная жизнь отразилась в указах, посылающихся из домовой канцелярии.

Указы эти сохранились за небольшое число лет (за 1705, 1714–1716 и 1718 годы) и лишь по некоторым вотчинам; почти все они носят явные следы участия фельдмаршала в их составлении. Некоторые даже написаны им самим или имеют, обычно в конце, приписки его рукой. Под другими, писанными рукой подьячего, стоит изобретенная фельдмаршалом в удостоверение подлинности указа формула: «рука моя» или «рука моя власная», а иногда, правда, очень редко и собственноручная подпись: «Борис Шереметев». Лишь сравнительно немногие указы подписаны Булатовым или Булатовым и Савеловым вместе, хотя, конечно, и в них говорится от имени Шереметева. Показателен тот факт, что указы помечены самыми различным географическими пунктами – такими как Москва, Петербург, Псков, Киев, Лубны, Поречье, Торунь (Торн), Гданьск (Данциг). Значит, куда бы ни забрасывала фельдмаршала война, он нигде не терял из вида своих хозяйственных дел. Только однажды в 1715 году, находясь в Торне, он отступил перед трудностями сообщения и то, видимо, в состоянии большой усталости написал Степану Перячникову: «И управляй, Бога для, всякое тебе дело, врученное, как тебя Бог наставит и вразумит. За такою дальностию сие мне стало ни да чего»^{528}. А вообще, где бы ни был, он пристально следил за действиями приказчиков, требуя, чтобы они точно и быстро исполняли его распоряжения. «Управительство ваше весьма слабо происходит по указом моим и продолжительно…» – с неудовольствием пишет он вощажниковским властям^{529}.

Фельдмаршал пользовался всяким случаем, чтобы взглянуть на свои деревни собственными хозяйскими глазами. Еще в 1697 году, отправившись в заграничное путешествие, он по дороге целую неделю провел в своей кромской вотчине селе Алексеевском «за великими нуждами и управлением»^{530}. И во время своих военных передвижений он, похоже, специально выбирал такие маршруты, которые позволяли ему побывать в той или другой из своих вотчин. Так, в 1712 году, «восприяв марш к армии», расположенной на юге, он, по сообщению походного дневника, проехал через свои вотчины Мещериково, Чиркино и Алексеевское^{531}.

Хозяйственными интересами в значительной мере вызывались и его частые просьбы об отпусках, так раздражавшие Петра. Когда ему удавалось быть в Москве, он сам «считает», то есть по документам проверяет своих управителей, и его указы свидетельствуют, с какой тщательностью это делалось. Так было, например, в 1718 году, когда произошло крушение карьеры Булатова: фельдмаршал «усмотрел» из документов, что его дворецкий «в доме ево и в вотчинах учинил великое разорение» – из доходов забрал «воровски» в разное время свыше 1000 рублей, а также посуду и вещи, и Булатов признался, что деньги брал, приписывая в книгах фальшивые суммы^{532}.

Постоянно будучи в походах, фельдмаршал иногда был вынужден поручать контроль и другие дела особо доверенным лицам. Из показания Булатова узнаем, что он был «погодно считан при нем, фельдмаршале (то есть при жизни Шереметева. – А. З.), а считали-де его присланные от фельдмаршала канцелярист Иван Сидоров сын Молчанов, да человек его, фельдмаршала, Герасим Костров, да подполковник Тимофей Савелов»^{533}. «Для розыску по челобитью крестьянскому и в недаборе оброшных деньгах…» ездил в Юхотскую волость майор Маслов, причем приказчику И. Кострову Шереметевым собственноручно предписывалось: «…и тебе бы ему воздать всякую подабающую честь и во всем давольность и быть ему послусну и вьсем хресьяном»^{534}. Наконец, в роли такого же доверенного лица видим денщика фельдмаршала Степана Сумарокова, не раз посылавшегося им в вотчины «для управления»^{535}. Являясь довольно близкой копией тех приемов, которые при Петре I практиковались в сфере государственного управления, этот институт доверенных людей и впоследствии будет находить у Шереметевых, как, впрочем, и у других вельмож, постоянное применение.

Хозяйственные заботы фельдмаршала охватывали вотчинную жизнь с самых разных сторон. Всего чаще они обращались на исправное поступление всяких сборов. Фельдмаршал знал, что принято с каждой вотчины из положенного по окладу и чего против оклада «не явилось». Он предпочитал сам, по возможности, принимать присылаемые припасы. Распорядившись, чтобы молодотудский приказчик вез собранные с крестьян 50 пудов масла в Петербург, он добавлял: «…и до прибытия мае во в Петербурх не отдавай, я ево сам осмотрю и приму»^{536}. Своевременным напоминанием он старался предупредить возможную беспечность со стороны вотчинной администрации: «…хлеб с поля убрать немедленно, чтобы не погнил, стоя на поле»^{537}, – писал он в Сергиевское. И уже в ноябре думал о подготовке хороших семян к весеннему севу: «…а который яровыя семена плохия и к посеву негодныя, – читаем в указе вощажниковским старостам, и оное продать и к тому же еще в продажу употребить из других запасов и семян на те деньги к посеву и годных купить. А чтоб, конечно, были приуготовлены к посеву, а семена добрый бы были»^{538}. На Островецкую мельницу посылался указ, чтобы навоз оттуда свозили в подмосковную – село Константиново, а константиновскому приказчику предписывалось этот навоз «класть в кучи и стоптать, чтобы перегнил»^{539}.

Приказчики ждут от него или, как они обычно выражаются, «требуют» указов не только в важных, но и в незначительных случаях, когда, казалось, они могли распорядиться самостоятельно. В Вошажниково были присланы из Москвы на корм «кони фельдмаршал ова седла», и приказчик сам не мог решить: «…их пускать в поле или стоять им в старых местах по денником…». Его же затрудняло другое обстоятельство: что делать с четырьмя коровами, «которые стары и молока от них мало»: «Повелишь, – спрашивает он фельдмаршала, – их продать или побить?» То же – о двух быках, которые стали негодны: «…О них как ты, государь, укажешь?» И у фельдмаршала во всех подобных случаях находился ответ: «…о которых 4-х коровах и дву быках пишете, оных продайте, и вместо тех надлежит купить других, а чтоб на скотном дворе в скотине умаления не было»^{540}.

3

Благодаря окладной книге 1708 года мы знаем с некоторой точностью, что давал фельдмаршалу оброк. Правда, два обстоятельства делают итоги 1708 года очень приблизительными для последующего времени, даже при условии, что установленные в 1708 году нормы остались неизменными. Дело в том, что единицей обложения служил тяглый крестьянин, то есть сумма оброчных поступлений должна была непрерывно возрастать в соответствии с непрекращавшимся увеличением населения вотчин, и, с другой стороны, с такой же, можно сказать, непрерывностью, хотя под конец и мелкими кусками, росли самые владения фельдмаршала. Значит, содержащийся в оброчной книге сводный перечень оброчных поступлений может в лучшем случае характеризовать только минимум доходов после 1708 года. Вот какие цифры он дает для различных статей: денег – 10929 рублей, вина – 1345 ведер, меду – 65 пудов, баранов – 1792, мяса свиного – 546 пудов, гусей – 821, уток – 741, свиней – 386, куриц – 1606, масла коровьего – 45 пудов, яиц – 16 805, орехов – 13 четвертей 7 четвериков, грибов – 13 четвертей, белок – 2005, дров – 6000 плах березовых и 1000 еловых, холста – 1060 аршин.

Сумма окладного оброка увеличивалась еще так называемыми запросными столовыми припасами – новое заимствование из государственной практики. Впервые они затребованы были (в неизвестном нам составе и количестве) в 1705 году в Псков, где тогда находился фельдмаршал со своим штабом, в качестве временной меры. Так по крайней мере поняла дело вотчинная администрация, прекратив их высылку в последующие годы. Однако фельдмаршал напомнил о них. В 1718 году он писал в указе молодотудскому приказчику: «Справитца тебе с прежними моими старыми указами, которые были присылавы в бытность мою изо Пскова, и другая мои присылающийся указы, понеже по оным указам сверх окладной книги по расположению збиралися со крестьян молодотудской моей волости запросный столовыя запасы и присылалися ко мне во Псков, а после того, по тем же указам, такия столовыя запросныя запасы погодно присылались к Москве, – токмо не ведаю, зачем оная высылка ныне оставлена»^{541}. «Запасы» снова были высланы.

Среди перечисленных «запасов» совсем нет, как мы видим, хлеба. Он не входил в круг оброчного обложения и заменялся в некоторых вотчинах деньгами, а в большинстве их, где была барская запашка, – работой. Как было раньше в этом отношении, мы не знаем, но в 1708 году, в момент составления оброчной книги, барскую запашку мы застаем во многих вотчинах фельдмаршала. Можно думать, что опыт убедил его в большей выгодности собственной пашни. В 1708 году под барскими полями во всех шереметевских вотчинах окладная книга считала 2012 десятин, на которых высевалось около 3093 четвертей хлеба. При последовавшем затем расширении запашки обе цифры должны быть увеличены не менее чем вдвое; следовательно, принимая обычный для того времени урожай сам–2,5–3, мы можем измерить количество получавшегося в хозяйстве Бориса Петровича хлеба суммой в 15–18 тысяч четвертей.

Но в рационально поставленном хозяйстве запашка влечет за собой появление и других хозяйственных статей. Так именно было и у фельдмаршала. По показаниям окладной книги, при всех тех вотчинах, где существовала пашня, имелся или хотя бы проектировался скотный двор. Количество скота и птицы точно определялось указом, а на будущее время вступал в действие общий наказ: «впредь на тех скотных дворех держать с приплодом и больши (установленного количества. – А. З.), сколько милостивый Бог приплодит, а менши того числа на тех скотных дворех николи скотины чтоб не было»^{542}.

В 1717 году у Шереметева появилась мысль устроить молочное хозяйство под Москвой, в Константинове, для чего молодотудскому приказчику было послано предписание: «…купить на оброчные деньги… на завод на племя сто коров дойных»^{543}. А в подмосковной деревне Островках при мельнице, где было изобилие птичьего корма, организован был своего рода питомник домашней птицы, и сюда со всех вотчин свозилась всякая «живность – гуси и утки и куры русские»^{544}.

Много внимания уделялось овцеводству. Центром этой отрасли хозяйства стала, по-видимому, украинская вотчина Борисовка. Оттуда получали овец «на завод» другие вотчины. Так, в 1714 году в село Сергиевское велено было указом выслать к имевшимся там еще 200 голов и при этих овцах из Борисовки же – овчаров, «сколько человек пристойно»^{545}. Теперь фельдмаршал даже снабжал племенными овцами другие хозяйства: по его указу 90 овец и 10 баранов были отосланы «на завод» дочери Анне Борисовне. По всей вероятности, в усилении интереса Бориса Петровича к овцеводству не осталась без внимания пропаганда, которую вел Петр I в этом направлении, тем более что «предложения» царя его вельможи воспринимали как «указы».

Не во всякой вотчине, но там, где имелись благоприятные условия, культивировались фельдмаршалом огородничество и садоводство. В ростовской вотчине – селе Вощажникове – он завел огороды. «Да прислать бы тебе к Москве, – читаем в указе вощажниковскому приказчику Ивану Кострову, – сего 718 году… также и огородным овощам, что уродилося… А что есть луку и чесноку, токмо оставя из оного на Семены к предбудущему году, все прислать к Москве; да накопав хорошаго хрену немалое число, моркови, простарнаку, репы и ретки прислать же к Москве. Также от огородных овощей капусты кислой, и сеченой, и белой, и шеткованной, и свежей, и бураков и протчаго, что уродилося сего лета, приуготовить в зиму, как надлежит…»^{546}. В других указах, направлявшихся туда же, говорится о яблоках, огурцах, свежих и соленых, о петрушке и т. п.

Большой сад был разведен в молодотудской вотчине в сравнительной близости от Москвы. Из указа мы знаем, как он заводился. На первое распоряжение об этом приказчик отписался, что «угодные места под сад» заняты «под тяглом у крестьян», и потому сада завести негде, на что последовало решительное предписание: «…взять (угодные места. – А. З.) у крестьян, а их перевесть… на иное место», и далее – инструкция, как сад устраивать: «…а под сад землю кончая изготовить к осени, чтоб было навожено перегною доброго, а земли захватить десятины две или и болше»^{547}.

Особое место в хозяйстве занимало коневодство. Конские заводы были в Вощажникове и Молодом Туде. Судя по всему, они имели обширные размеры, хотя цифры на этот счет в документах отсутствуют. «А мое и богатство, что в лошадях… – писал фельдмаршал князю В. Л. Долгорукову. – Есть аргамаки турецкие и одна персицкая, да две арабских, и коней чистых имею, рослых и удалых и широких нагайских, а с ходою ни единыя не имею и николи у себя не имел… понеже какая лошадь ни есть с ходою, все те спотыкчивы и увальчивы, и вам известно: николи я на таких не езживал»^{548}. Лошади для него были не только хозяйственной статьей, а прежде всего – предметом гордости. Как страстный любитель, он не смотрел на трудности, чтобы получить редкий экземпляр. Посланный в Турцию после Прута для ратификации мирного договора, Шафиров разыскивал в Константинополе лошадь каких-то особых качеств по специальному его заказу. «Лошадь вашему превосходительству сыскал и купил изрядную, – извещал он Бориса Петровича. – Истинно могу свидетельствовать вашим денщиком, что трудился в том, сколько мог, и лутче той сыскать не мог»^{549}.

В Молодом Туде на конюшенном дворе служил «иноземец Шмит», который «лошадей кует и лечит». К нему у фельдмаршала тоже было исключительное внимание. Молодотудский приказчик получил целую инструкцию, как с ним обходиться: о нем «иметь призрение особое, и в посные дни давать ему мяса на день по две гривенки, а по воскресениям – день курица, другой и гуся сверх указного числа двух гривенок мяса и масла коровья по рассмотрению, чтобы не был в нужде, и по вся дни по две чарки вина простого и квас доброй, и держать ево в ласке своей и призрении»^{550}.