Текст книги "Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев"

Автор книги: А. Заозерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Карл и в самом деле отказался от наступления на Москву, поменяв свои планы в третий раз; он действительно решил идти на Украину, куда звал его Мазепа и где в Батурине ждали начинавших голодать шведов обильные запасы продовольствия. Шведов ждал маршрут с довольно трудными переправами через притоки Днепра – Сож, Ипуть и особенно Десну. Задача русских войск заключалась в том, чтобы, следуя параллельно шведам с восточной стороны, по возможности задерживать их на трудных переходах и переправах. Эта задача возложена была Петром на Шереметева, тогда как сам он с Меншиковым двинулся навстречу Левенгаупту. В состав отданного в команду Шереметеву «главного корпуса» были включены: 1) три пехотные дивизии – собственная Шереметева, Алларта и Ренцеля; 2) артиллерия; 3) драгуны Гольца, Ренне и Инфлянда; 4) несколько казачьих полков и десять драгунских полков Боура.

Фельдмаршалу пришлось преодолеть ряд затруднений. Ему не сразу удалось войти в связь с кавалерийскими частями Гольца и Ренне, которые должны были обеспечить правильную разведку движений неприятеля, а до тех пор он довольствовался ничтожными в этом смысле средствами, из-за чего действовал, можно сказать, с завязанными глазами, рискуя наткнуться на неприятеля или подвергнуться неожиданному нападению «на марше». «Господин генерал-фельдмаршал Гольц еще ко мне о сем не ответствовал, где обретается, – писал Шереметев Петру 21 сентября… – И не безопасен я пребываю, понеже, кроме вашего величества указов, в которых мне объявляется о неприятельском обороте, я о неприятеле неизвестен»^{255}. Но и после того как связь с Гольцем и Ренне установилась, действия кавалерии оставались слабым местом в движении шереметевского корпуса.

На поведении кавалерийских генералов сказывалась двойственность управления армий: кавалеристы неохотно подчинялись начальнику пехоты, каким оставался и теперь Шереметев, и порой даже отказывались исполнять его распоряжения. Когда, например, Шереметев потребовал от генерала Ренне, чтобы тот стал со своей бригадой на указанном ему месте, тот ответил грубостью: «И он мне в ответ говорил, чтоб ему не указывал, как служить, – жаловался Борис Петрович, – и отъехал от меня с сердцем, и по прибытии своем к генералу-фельдмаршалу-лейтенанту объявил, что он командывать над полками не будет и команду свою отдал…»^{256}.

Идя прямым путем, русские войска имели преимущество перед шведами в расстоянии; разведка, однако, выяснила, что «единственной дорогой, сколько-нибудь пригодной для движения значительных сил, является кружная дорога чрез Рославль…». Но и этот путь оказался нелегким. Дело было в октябре. «Войскам приходилось двигаться по узким и грязным, испорченным дождями дорогам, пролегавшим к тому же по густому лесу… Артиллерия застревала в грязи, колеса орудий ломались…»^{257}. При всем том проходили по 30–40 верст в сутки и достигли благополучно Рославля, где фельдмаршалу с пехотой пришлось несколько времени промешкать, ввиду необходимости ремонта повозок и пополнения продовольствия. А затем и здесь дороги оказались едва проходимыми: «Я с своею дивизиею, – доносил Шереметев царю… – марш имел на день по 6 и по 3 мили, и в такие пришли леса и грязи, что впредь таких маршей чинити не можем»^{258}.

Тем временем Ренне, быстро двигаясь с своей конницей, занял Почеп, куда за день до прихода главных сил прибыл и Гольц. Почеп стал местом временного сосредоточения «главного корпуса». Карл опаздывал частью потому, что авангард его заблудился в северных лесах, частью из-за действий Меншикова, посланного Петром после разгрома Левенгаупта при Лесной[10]10
  В сражении близ деревни Лесной 28 сентября (9 октября) 1708 года корпус под командованием Петра I разбил шведский корпус генерала А. Левенгаупта. Эта победа, по словам Петра I, стала «матерью Полтавской победы».


[Закрыть] по направлению к Чернигову. Король все же сумел переправиться через Десну у Мезины. Но за несколько дней до этого Меншиков с Голицыным были отправлены по решению военного совета к Батурину и успели разрушить его, уничтожив собранные там продовольственные и военные запасы, чем нанесен был шведам тяжелый удар.

Последующими действиями русских войск руководил Петр. В конце ноября он остановился с частью сил в Ахтырке, в то время как Карл разместил свое войско в пространстве между Ромнами, Гадячем, Прилуками и Лохвицей. Шереметев в январе 1709 года установил свою квартиру в Сумах. В тот момент ближайшая задача для русской армии определялась положением неприятеля: шведы оказались в пространстве, замкнутом с трех сторон русскими укрепленными пунктами с выходом на восток, где стояли русские главные силы. Значит, продолжая применявшийся до сих пор по отношению к врагу метод борьбы «на изнурение», оставалось теснить его в занятом им кругу постоянными нападениями.

После того как один из опорных пунктов шведов – Гадяч был разрушен русскими войсками, а другой такой пункт – Ромны путем военной хитрости занят, дальнейшее систематическое стеснение «квартирного» района шведов Петр поручил Шереметеву. В феврале фельдмаршал выступил к Глинску. Узнав, что в местечке Рашевке стоят шведы, он выслал против них генерала Бема с четырьмя драгунскими полками и двумя батальонами преображенцев. Шведский отряд был истреблен; захватили две тысячи лошадей. Несмотря на успех, операция имела, однако, неожиданный для фельдмаршала и тем более огорчительный результат. Царь оказался недоволен этим делом – вероятно, потому, что в нем были употреблены преображенцы, и, может быть, главное, потому, что в бою убит был высокоценимый им майор Преображенского полка Бартенев. В письме к Меншикову Петр назвал бой под Рашевкой «бездельным торопким поступком» и, не сделав Шереметеву выговора, тем не менее передал командование Преображенским полком Меншикову. На Шереметева неудовольствие Петра I, как всегда, произвело сильное впечатление, тем более что он имел основание считать себя правым. «И исполнял я Вашу волю, – писал он в свое оправдание, – с чистым намерением и охотою и последствуя данному от Вашего величества пятому пункту (очевидно, особой инструкции. – А. З.), которой – за подписанием руки вашего величества». Преображенцев он послал потому, что одной кавалерией «такого поиску учинить было невозможно», а если умер майор Бартенев, то «в том – воля Божия, рана была легкая». «И прошу вашего царского величества, моего премилостивейшаго государя, всенижайше, – заключал фельдмаршал, – дабы мне в старости своей с печали безвремянно не умереть и мне объявить, какое мое перед вашим величеством преступление, или повели к себе быть»^{259}. Получив это письмо, царь вернул Шереметеву преображенцев.

Стесненный в занятом им районе Карл метнулся в направлении, остававшемся свободным, – к Полтаве, и осадил ее, может быть, в расчете, чтобы, овладев ею, отсюда через Белгород и Воронеж пробиться к Москве. Между тем еще в феврале Петр уехал в Воронеж, и, таким образом, Шереметев и Меншиков опять остались вдвоем и должны были делить власть в армии. Правда, в предупреждение возможного конфликта между ними Петр на этот раз оставил вместо себя царевича Алексея; едва ли, однако, царевич мог сыграть серьезную роль в качестве посредника.

Но, похоже, командующие сами, по-видимому, сумели договориться во избежание «смешения в правлении». 27 апреля Шереметев писал царю из Лубен, что он «в скорых числех» надеется видеться с Меншиковым и «совет утвердить, как в нынешную кампанию с неприятелем поступать и Ваш царского величества указ исполнять»^{260}.

Тактика Петра на изнурение неприятеля блестяще оправдалась. Шведы под Полтавой мало напоминали победителей под Нарвой; это были истомленные лишениями, упавшие духом люди. «Поход так тяжек, и наше положение так печально, – писал жене первый министр Карла Пипер, – что нельзя описать такого великого бедствия и никак нельзя поверить ему»^{261}. Генеральная баталия становилась неизбежной: Петр I видел, что плод его тактики созрел, Карлу XII нужен был выход из невыносимого положения. Правда, шведские генералы, опасавшиеся неудачного исхода, советовали королю отступать в Польшу, но услышали в ответ: «Если бы Бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, то я бы и тогда не отступил»^{262}.

Подлинным героем Полтавы стал, без сомнения, Петр I. Он не только выработал план построения армии на поле сражения, не только был фактическим руководителем своих войск в течение всего дня, но и личным мужеством, проявленным в критический момент, спас поколебавшееся положение и тем способствовал счастливому исходу битвы. Решительность и неустрашимость проявил Меншиков, в самом начале битвы завязавший во главе своих драгун упорный бой с неприятельской кавалерией и имевший смелость дважды отказаться исполнить приказание Петра об отступлении. В чем же заключалась роль Шереметева? Для историков она осталась незаметной. Знают, что формально он был главнокомандующим; но что значило быть главнокомандующим, когда рядом был Петр? Журнал военных действий за 27 июня^{263}, заключая в себе подробную, до сих пор в полном объеме не использованную картину битвы, дает вместе с тем точный ответ на этот вопрос.

Согласно Журналу Борис Петрович появляется впервые в своей роли главнокомандующего при назначении дня сражения. Мы присутствуем при необыкновенной в истории войн сцене переговоров между противниками. Зная о скором приходе калмыков на помощь русской армии, Карл поспешил предупредить их появление и велел своему фельдмаршалу Реншёльду писать к фельдмаршалу войск царского величества графу Шереметеву, чтобы назначен был день генеральной баталии. «Оба фельдмаршала с согласия Петра назначили днем баталии 29 июня, причем утвердили за паролем военным, чтоб до оного сроку никаких поисков через партии и подъезды и незапными набегами от обоих армий не учинить», а самое сражение должно происходить «на полях Полтавских». Ввиду этого Петр производил смотр войскам; сначала 24 июня – конным полкам. Он вручил их «в главную команду» генералу Меншикову, «придав к нему двух генерал-лейтенантов – Боура и Ренне и указав стоять во время баталии на обоих крылах инфантерии».

Между тем изменник, урядник Семеновского полка, перебежал к шведам и, сообщив Карлу о скором приходе калмыков, предупредил, что когда они придут, то «до генеральной баталии не допустят и всю армию его королевского величества могут по рукам разобрать». Напуганный этим сообщением до того, что «ходил до полутора часа безгласен в размышлении», Карл решил изменить назначенный срок и приказал Реншёльду, чтобы «с начала ночи против 27-го числа войско было в строю во всякой готовности к баталии». На возражение своего фельдмаршала, что баталия назначена на 29-е, «король затряс головой и дал знать, чтоб о том не говорил».

26 июня «по полуночи в пятом часу» царь пришел к фельдмаршалу Шереметеву и от него узнал о перебежчике, а «пополудни» производил смотр пехотным полкам и «расписывал» по дивизиям, из которых «первую… своею персоной изволил принять в управление, а протчие разделил по генералитету». При этом «всю инфанцию», то есть пехоту, он вручил в общее командование Шереметеву.

Настал день генеральной баталии. Меншиков уследил начатое неприятелем наступление и немедленно известил об этом Петра I.

В царском шатре собрался «весь генералитет»; царь «изволил говорить фельдмаршалу о вероломстве и недержании пароля короля шведского». Так как русская пехота численно сильно превосходила шведскую, Петр приказал фельдмаршалу несколько полков «оставить в транжаменте» (военном лагере. – Ред.) по тому соображению, что «ежели вывесть все полки, то неприятель увидит великое излишество и в бой не вступит, но пойдет на убег». Фельдмаршал пробовал его убедить, чтобы «полков из линии не выводить и умаления фрунта (строя. – Ред.) не делать», в чем поддержал его и князь Репнин, говоря, что надежнее «иметь баталию с превосходным числом, чем с равным»; но царь возразил: больше побеждает разум и искусство, нежели «множество», и оставил в силе сделанное распоряжение.

Когда показалась неприятельская пехота, Петр приказал, «чтоб генералитет и главные командиры следовали по порядку в своем чине»: впереди ехал он сам, за ним генерал-фельдмаршал, за генерал-фельдмаршалом – генералы и так далее – до бригадиров. Армии сблизились. Тогда царь обратился к Шереметеву: «Господин фельдмаршал, вручаю тебе мою армию, изволь командировать и ожидать приближения на сем месте» – и «изволил ехать к первой своей дивизии».

В описании последовавшей затем битвы фельдмаршал не упоминается. Мы встречаем его снова, когда уже битва окончилась, и царь подъехал к фронту. Тут произошла следующая сцена: фельдмаршал Шереметев, отдав честь шпагою и обратясь к фронту скомандовал: «…ружье на караул», и тогда «во всей армии играла музыка и били по литаврам, барабанам, а когда ружье поставлено на караул, то уклонили знамена до земли и весь генералитет и штаб и обер-офицеры уклонением ружья учинили поклонение и, став, держали ружье на карауле. Тогда фельдмаршал поздравил царское величество щастливою победою и благодарил его царское величество за защищение веры и отечества».

За обедом фельдмаршал Шереметев «имел разговор с шведским фельдмаршалом Рейншильдом и министром графом Пипером». Оба, по описанию, признавались, что для них было неожиданностью, «что толь регулярное войско Россия имела и не верили генералу Левенгаупту, что Россия пред всеми имеет лучшее войско, но уповали: такое, какое было при первом походе Нарвском или мало поисправнее того».

Во всем этом изображении Шереметев выполняет, кажется, только представительскую функцию – одинаково и в сношениях со шведским фельдмаршалом и у себя в армии. Однако эта внешняя роль прикрывает собою важную и необходимую реальную роль. Передавая фельдмаршалу всю армию в командование перед тем, как стать во главе своей дивизии, Петр обеспечивал связь и согласованность действий отдельных ее частей, благодаря чему она сохраняла способность выступать как единое целое. Такое значение фельдмаршал получил, конечно, не только теперь, на поле Полтавской битвы, но и имел его в течение всей кампании и при всяких условиях, оставаясь в этом смысле главнокомандующим и в тех случаях, когда выполнял по указаниям Петра частные операции.

Возможно, что Шереметев играл роль объединяющего центра и еще в одном направлении – в отношении иностранцев, служивших в русской армии. Несомненно, что рознь между ними и русскими существовала, хотя, может быть, и не принимала резких проявлений.

По словам француза Моро де Бразе, участвовавшего в Прут-ском походе, весь генералитет делился на две враждебные партии – русских и иностранцев, причем виновниками вражды были будто бы всегда первые, которых раздражало внимание царя к иностранцам. Моро де Бразе не делал исключения и для Шереметева: «Фельдмаршал, – утверждал он, – во всяком случае рад был делать неприятности иностранным генералам»^{264}; больше того, в другом месте своих «Записок» он даже обвинял Бориса Петровича в том, что тот, «не любя иностранцев», будто бы не подавал иностранным генералам никакой помощи в сражениях, для того «чтоб вводить их в ошибки и чтоб иметь случай упрекать его царское величество за привязанность его к иноземцам»^{265}.

Надо сказать, что автор «Записок» имел личные причины выставить фельдмаршала в неблагоприятном виде, так как считал его виновником своей отставки. Но походный дневник, неизменно показывая иноземцев в числе посетителей фельдмаршала, часто даже в преобладающем количестве, скорее должен привести как раз к обратному заключению. Иногда фельдмаршал как будто специально собирал у себя иноземцев.

Можно указать на ряд случаев, когда Шереметев рекомендовал Петру того или иного иностранного офицера или генерала для приема на службу. Годным и способным иноземцем, в особенности из высших военных чинов, Шереметев дорожил, как и Петр. Однако он был далек от того, чтобы по одному происхождению давать человеку преимущество на службе, тем более что принятые без разбора офицеры-иностранцы загораживали дорогу нижним чинам из русских подняться службой до офицерского звания.

Лучше всего действительное отношение фельдмаршала к этому вопросу разъясняет его письмо к Петру из Острога от 19 марта 1707 года, где читаем: «Явилися у меня афицеры с указами вашего самодержавства… И между теми иноземцами – полковник Фейлейгейм, кажетца, человек добр и говорит по-руску, а другия, по моему разумению, не годятца: стары и языку нашего и польского неизвестны. Также есть обида и руским афицером: не будут прилежать к службе чрез охоту из нижних чинов, что нихто не дослужит да вышнева чину, а афицеры руския в своих делех исправны»^{266}.

Наконец, и сам Петр в совершенно своеобразной форме признал роль Шереметева как главнокомандующего по отношению к себе. В письме от 4 июля 1709 года он просил Шереметева «рекомендовать его государям» (князь-кесарю Ромодановскому и князь-папе Бутурлину), чтобы они пожаловали его за «службу» под Полтавой «рангом адмирала или шаутбейнахта, а по сухопутному войску – рангом старшего генерала-лейтенанта»^{267}. И фельдмаршал с полной серьезностью сделал соответствующее представление названным лицам, свидетельствуя, что «господин полковник вышеупомянутой счастливой баталии и с одержанной над неприятелем виктории так мужественно и храбро поступал, как искусному в воинстве славному кавалеру прилежит»^{268}.

Все это приводит к признанию, что у фельдмаршала были свойства, которые делали его естественным центром в военной среде. И Петр при своем исключительном умении угадывать способности людей понимал это и, вероятно, прежде всего потому именно неизменно сохранял за Борисом Петровичем звание главнокомандующего, несмотря на время от времени проявлявшееся в отношении к нему недоверие.

Этой двойственности в отношении Петра к Шереметеву Полтава не уничтожила, и фельдмаршал почувствовал ее при назначении наград участникам сражения. Борис Петрович был среди награжденных, но полученная им награда – село Черная Грязь – причинила ему, как мы знаем, больше огорчения, чем радости.

* * *

Полтавская битва круто изменила течение Северной войны. Карл ХII, бежав в Турцию, надолго утратил непосредственное влияние на ход военных действий. Разбитые им и приведенные к покорности короли польский и датский, бывшие союзники Петра I, подняли голову и возобновили союз с русским царем. Как и раньше, все трое ставили своей задачей возвращение отнятых у них Швецией «наследственных» земель и на этом условии были готовы в любой момент идти на мир. Но Карл не хотел и слышать о мире, и у союзников осталось единственное средство – принудить к нему шведского короля силой. В результате сообща был выработан план перенесения военных действий на территорию Швеции. В осуществлении этого плана должна была принять участие и Россия – прежде всего Петр по договору с появившимся опять в Польше Августом должен был оказать ему помощь войсками. С этой целью послан был в Польшу Петром генерал Янус со значительным отрядом. Но за шведами оставались еще владения в Лифляндии и Эстляндии и на первом месте был такой важный город, как Рига. Здесь и появился снова на сцене Шереметев.

Шереметев выехал из Решетиловки, где была его временная квартира после Полтавы, в начале июля, но в пути заболел и около месяца пролежал больной в Чернигове. Тем не менее в конце октября он уже был под Ригой – в то время первоклассной крепостью с многочисленным гарнизоном. Может быть, припоминая не совсем удачный свой опыт осады Дерпта и имея в виду искусство Я. В. Брюса в артиллерийском деле, фельдмаршал еще с дороги 13 октября сообщил своему «крепчайшему другу и благодетелю» о царском указе «аттаковать Ригу» и призывал его к себе: «…желаю вас видеть и посоветовать». Брюс приехал к Риге, но позднее, так как Петр дал ему в это время другое дело, а пока Шереметеву пришлось удовлетвориться собственными знаниями. Ко 2 декабря город был обложен. В середине ноября сюда по пути из Мариенвердера, где у него происходило свидание с прусским королем, приехал Петр, и сам бросил в город первые три бомбы. «Бог сему проклятому месту сподобил мне самому отмщения начало учинить»^{269}, – писал он Меншикову.

Ввиду наступления зимы царь отдал распоряжение Шереметеву отвести войска на зимние квартиры в Курляндию, а под Ригой для поддержания блокады оставлен был только семитысячный отряд Репнина. Одновременно на фельдмаршала возложена была забота о снабжении войска продовольствием. Собрать провиант в опустошенной войной земле да к тому же еще в неурожайный год было не легче, а скорее даже труднее, чем держать крепость в блокаде. В письме от 5 октября к Брюсу Борис Петрович сделал красноречивое признание: «…не могу разсудить, как возможно провиант с них собирать…»; видя разорение местного населения, он решил ограничиться только сбором ячной муки (за неурожаем ржи. – А. З.), а скота брать не велел, «дабы тем в большую руину не привесть»^{270}.

19 декабря он уехал в Москву, не вполне обеспечив армию продовольствием, а вернулся, задержанный испортившимися путями, только 11 марта следующего года. По этому поводу Петр мягко выговаривал фельдмаршалу, что ему следовало приезжать в Москву раньше, «к Рождеству», чтобы раньше и вернуться, или уж совсем не ездить. «Однако ж, – кончал он свое послание от 5 апреля, – много толковать о прошедшем не надлежит, но надобно, как ныне возможно, по крайней мере трудиться вам, дабы солдаты крайней нужды без хлеба не претерпели»^{271}. За этот недолгий срок в армии почувствовали его отсутствие. Об этом писал ему Брюс. Сообщив фельдмаршалу приятную весть, что в войсках «скорбь (т. е. свирепствовавшая тогда чума. – А. З.)… зело умалилась», он делал, однако, оговорку: «…токмо нам гораздо скучно здесь, что вашего высокографского превосходительства очи не видим…». И причина – не в одном удовольствии и общении, а в том, что артиллерия осталась без фуража, так как заместитель Шереметева князь Репнин только обещает, но не «управляет». «Того ради, – читаем в заключение, – немалое желание имеем, дабы ваше превосходительство нам здесь вскорости видеть»^{272}.

Еще до возвращения Шереметева приехал под Ригу Меншиков. Ему поручено было Петром произвести работы на фарватере между Ригой и Дюнамюнде «для занятия водяного хода с моря», чтобы неприятельские суда не могли доставлять помощь осажденному городу. Фельдмаршал должен был, согласно царскому указу, «самому сие дело надзирать, яко первое во аттаке рижской»^{273}. Таким образом, Меншиков, за Полтаву тоже получивший звание генерал-фельдмаршала, и Шереметев, которому был оставлен титул «первого» генерала-фельдмаршала, еще раз оказались рядом. Но если раньше между ними и замечались «контры», то после Полтавы согласие восстановилось, хотя, может быть, и не сразу. Еще как будто некоторая неуверенность в отношениях чувствовалась у Бориса Петровича, когда он 13 сентября по дороге в Ригу писал Меншикову: «Два писания имел до вашей светлости, но ни на которое ответствования не получил, в чем разсуждаю: разве какой отмены быти в приязни вашей ко мне»^{274}. Около того же времени он, однако, обращался к «его светлости» уже с просьбой о «предстательстве» перед царем за «брата Василья», который, по его словам, сына своего против царской воли «у князя Ромадановского женил и в том имеет его величество гнев»^{275}.

А вот как изображена в Военно-походном журнале Шереметева встреча двух фельдмаршалов при вторичном приезде Меншикова под Ригу 15 апреля 1710 года: в этот день с утра Шереметев был «…при заведении новой крепости при урочище Гефольберке и рано кушал, а при нем – брегадир Чириков. Потом уведомились, что в Юнфергоф прибыл водою в 9 стругах светлейший князь генерал-фельдмаршал Меншиков, и тогда генерал-фельдмаршал Шереметев от той крепости поехал в Юнфергоф и с светлейшим князем съехались и имели забаву до вечера. При том были: генерал князь Репнин, генерал-майор Айгустов, брегадир Чириков и протчие многие офицеры». В подгулявшей компании высокий гость придумал забаву, для которой средством послужили ни в чем не повинные солдаты. «Потом, – продолжает запись, – генерал-фельдмаршал Меншиков приказал в Юнфергофе генералу Репнину (хотя о том генерал-фельдмаршал Шереметев отговаривал его) бить в барабаны алярм. И солдаты все стояли в Юнфергофе в строю часа с 2. После того розъехались по квартерам»^{276}. Как видим, Шереметев и в этом случае остался верен себе в своем отношении к солдатам.

Вообще в Военно-походном журнале за это время развертывается перед нами знакомая картина: ежедневно у Шереметева собирались генералы и «протчие офицеры». Здесь нет упоминаний ни о делах, ни о советах; зато посетители «кушают» и иногда «забавляются». При этом о бомбардировке Риги говорится почти в каждой записи, но к этому, по-видимому, и сводилась главным образом осада. Оттого, может быть, у генералитета и оказалось много свободного времени. Впрочем, ограничивались бомбардировкой и тесной блокадой города в соответствии с желанием Петра, который писал Шереметеву, чтобы до подхода подкрепления апрошей не подводили ближе к городу, «дабы людей не потратить»; «все свое смотрение имейте, – писал Петр, – на отбитие сикурса водою и сухим путем, понеже все в том состоит…» и опять: «…опрошами не приближайтесь, но берегите людей и смотрите на людей, понеже сие главнейшее, в чем должны вы ответ дать»^{277}.

Это писалось в июне, а еще в мае открылась в войсках чума, занесенная сюда через Курляндию из Пруссии, – обстоятельство, заставившее Шереметева ускорить взятие Риги. 29 мая занят был Рижский форштадт, и в последующие дни отсюда начата жестокая бомбардировка города. Шведы просили перемирия, но так как по истечении срока (три дня) согласия на сдачу не последовало, то 14 июня бомбардировка возобновилась и продолжалась до 24-го, когда шведы вновь просили перемирия и начались переговоры о капитуляции. 4 июля 1710 года капитуляция была подписана, и русские войска вступили в город. Петр заранее предупреждал фельдмаршала о необходимости всевозможного снисхождения при сдаче города, и Шереметев в точности выполнил эту директиву царя, сохранив за Ригою разного рода выгоды и вольности. В благодарность фельдмаршалу за его мягкое обращение магистрат поднес ему два золотых ключа будто бы от городских ворот весом по три фунта каждый, с надписью: «Riga devictae obseqvium a supremo totius rossiae campi praefecto com. Boris Scheremetjoff eqvite ordin mast. St. Apostol Andreae etc. Ao. Salutis MDCCX. Die. ХШ/XXIV July (Подчинение побежденной Риги верховному начальнику всего русского лагеря графу Борису Шереметеву, рыцарю ордена Св. апостола Андрея. Год от Спасения 1710, день 13/24 июля)».

После взятия Риги войска оставались вблизи города, хотя чума производила сильные опустошения в их рядах. Но по договору с союзниками Петр обязался принять участие в предполагавшейся экспедиции союзного корпуса в Швеции, и в Риге под наблюдением Шереметева начали подготовляться транспортные суда. В это время фельдмаршал, видимо, чувствовал себя хорошо. Спокойная жизнь продолжалось, однако недолго: неожиданно пришел царский указ от 23 июля, которым предписывалось фельдмаршалу спешно выехать в Польшу к войскам генерала Януса. Царь сознавал, что новый поход будет труден для немолодого уже фельдмаршала: «…хотя я б не хотел к вам писать сего труда, – писал он, – однако ж крайняя нужда тому быть повелевает…»; это все же не мешало ему закончить обычным способом: «Паки подтверждаю вам, чтоб, не мешкав, вы ехали в путь свой…»^{278}.

В августе, сдав команду Репнину, Шереметев выехал из Риги. Он ехал с обычным штатом домашних слуг на собственных лошадях. Все было рассчитано на дальний путь. Но 3 сентября в деревне Переваже его догнал царский курьер с указом «тотчас поворотить назад», где бы указ его ни застал. Царь писал: «…с великим удивлением увидел, что вы, отъезжая в такой дальний путь, нам репорту не прислали о армии, а именно: как ныне болезнь в людех и есть ли меньше тому гневу Божию?»^{279}. Через несколько дней – новый указ с подтверждением – по приезде немедленно дать требуемый «репорт»^{280}. Обратный путь через зараженные чумой места и при начавшемся осеннем бездорожье был очень тяжел: несколько человек из собственных людей фельдмаршала умерли от того «поветрия», нескольких он оставил заболевшими, а кроме того, пали в дороге его лучшие лошади. Для такого страстного любителя лошадей, как Шереметев, это было большое горе: «…о других своих нуждах и убытках не описать можно, – жаловался он в письме к Брюсу. – Где мои цуги, где мои лучшия лошади: чубарые, и чалые, и гнедые цуги; всех марш стратил…»^{281}.

Добрались до Риги только 13 октября. Но здесь фельдмаршала ждало не «порадование», а «пущая печаль»: оказалось, что провианта при армии имелось всего на один месяц. «Чем прокормить, не ведаю, – писал он Ф. М. Апраксину 24 октября, – а надежды такой, откуда бы получить в скором времени, не имею: везде места опустелые и моровые». Раньше «за довольное время» он писал царскому величеству о необходимости заблаговременно делать запасы, но ему в том «способу не подано». А теперь от него требуют «здесь обретающуюся армию довольствовать». Почти с отчаянием фельдмаршал заключал: «Поведено то делать, разве б ангелу то чинить, а не мне, человеку, в чем превеликую трутизну приемлю»^{282}. Вероятно, он писал Апраксину не без надежды, что тот донесет о его затруднениях царю.

Сближение с Ф. М. Апраксиным началось, по-видимому, во время пребывания того в Сумах и Ахтырке весной 1700 года. Благодаря своей близости с царем Апраксин мог оказывать – и не раз оказывал – услуги фельдмаршалу; недаром тот в письмах называл его «мой приятнейший благодетель».

Обстоятельства неожиданно вывели Бориса Петровича из того положения, на которое он жаловался Апраксину, однако с тем, чтобы поставить его в другое, не менее трудное: пришло известие о разрыве мира с турками и вместе с ним указ Шереметеву, чтобы он готовил полки и провиант для похода к «волошским границам».

Найдя себе после полтавской катастрофы приют в Бендерах, шведский король направил свои усилия на то, чтобы добиться разрыва отношений Турции с Россией. В этом деле ему усердно помогали французский посол в Константинополе маркиз Дезальер и польский генерал Понятовский. Для Франции русско-турецкие отношения тесно связались с ее собственными интересами, поскольку Россия, приблизившись к балтийским берегам, обнаруживала все большее тяготение к морским державам – Англии и Голландии, с которыми Франция находилась тогда в войне. Поэтому Франции было важно отвлечь внимание и силы России от Балтийского моря. Со своей стороны, Турция стремилась, действуя в союзе со Швецией и Польшей, овладеть Украиной, для чего в первую очередь ей нужно было изгнать из Польши Августа и восстановить на польском престоле Станислава Лещинского. И в этом она, конечно, должна была встретить решительное противодействие со стороны России. И той, и другой приходилось зорко следить за польскими делами и друг за другом в Польше. Кроме того, Турция всегда готова была использовать благоприятную конъюнктуру, чтобы вернуть себе потерянный Азов.