Текст книги "Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев"

Автор книги: А. Заозерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

6

Доходами с пожалованных вотчин личные нужды Бориса Петровича, казалось бы, могли быть с избытком покрыты. Начиная с 1706 года, его можно уже считать одним из крупнейших вотчинников. Тем не менее этим он не довольствовался и стремился к расширению своих владений еще и путем покупки, используя сложившуюся в сфере земельных отношений благоприятную обстановку.

Из сохранившихся в фамильном архиве Шереметевых документов видно, что удачная конъюнктура была использована фельдмаршалом систематично и в широком масштабе. В составленной при его внуке, вероятно, в конце XVIII века ведомости о шереметевских вотчинах из тринадцати вотчин, отнесенных ко времени фельдмаршала, против шести стоит одинаковая отметка: «Достались по купчим, закладным и прочим зделкам»^{71}. Причем эта ведомость перечисляет вотчины, оставшиеся к концу XVIII века во владении только одной линии Шереметевых.

С большей полнотой картина коммерческих операций Бориса Петровича рисуется по уцелевшим в архиве актам и записям разных сделок на землю. Мы имеем здесь разные случаи: одни владельцы продавали фельдмаршалу свои земли прямо, другие делали то же в форме займа: «Заняли, – пишут они, – на пополнение государевой службы и на расплату долгов» столько-то, «а за те деньги продали» или «поступились дедовской и отцовской земли».

Контрагенты в огромном большинстве – уездные дети боярские. Встречаются и другие «чины»: генерал-адъютант, полковник, майор, капитан, поп, ямщики и просто «жители». Участки, на которые заключались сделки, очень различны по своим размерам: 15, 17, 20, 30, 40, 45, 100, 103, 200, 204 четверти; часто, однако, размеры даже и не указываются, а сенные покосы измеряются копнами^{72}.

Наибольшей систематичностью эти операции отличались, судя по числу сохранившихся актов, на Украине, и начались они там еще в то время, когда Борис Петрович был воеводой в Белгороде. Построенные им две слободы Борисовка и Поношевка постепенно обрастали пустошами и сенными покосами из «смежных земель карповских и хотьмыжских помещиков»; с особенной энергией этот процесс шел в 1713–1716 годах. Тем же способом, покупкой по частям, составлены были вотчины и в центральных уездах: Алексеевское – в Орловском, Росторог – в Курском, Сергиевское – в Ряжском. Но покупались, конечно, и цельные вотчины, которые могли иметь самостоятельное хозяйственное значение, – например, сельцо Горбуново в Московском уезде, купленное в 1695 году, или село Беликово с деревнями в Тульском уезде в 1703 году.

Фельдмаршал сам, насколько это было возможно в его условиях, внимательно следил за движением в земельных делах и не пропускал подходящего случая. До него, например, дошло в 1717 году, что в Нижегородском уезде в Балахнинском стану, «близ реки Волги», оказалась «пустовой» земля. Нижегородскому приказчику тут же было послано распоряжение «осмотреть» и выяснить «тое землю ис приказу продадут ли, и что цена – о том писать, и та земля угожа ли, чтоб крестьян поселить, и стругам по реке Волге с хлебными припасы и с рыбою ходить можно ли»^{73}.

Конечно, в подобных случаях фельдмаршалу чаще всего принадлежала только директива, а исполнителями были приказчики. Приказчик формально был одной из сторон, которые участвовали в сделке: «А взял я за ту землю… у приказного человека Степана Перячникова» – эту формулу мы встретим почти в каждой купчей на борисовские угодья. Проникаясь интересами господина, приказчики и сами проявляли инициативу в этом деле, иногда даже слишком много инициативы, так что их приходилось сдерживать, как было, между прочим, с тем же Степаном Перячниковым, приобретательскому азарту которого был положен предел лишь строгой резолюцией фельдмаршала: «Земель отнють никаких больши не купи»^{74}.

Не довольствуясь собственными владениями, Шереметев, случалось, даже арендовал землю на стороне. Так, в 1703 году он взял в аренду у Новоспасского монастыря село Константиново, деревню Островец и Быковскую мельницу, которые затем, в 1708 году, достались ему уже в вечное потомственное владение^{75}. Правда, тогда фельдмаршал находился еще в скудости, но и после того, как он стал крупнейшим землевладельцем, аренда чужих земель не выходила из его практики. «Которая земля смежна с моими землями князя Савы Петровича Дулова, – давал он в 1714 году предписание приказчику Ряжской своей вотчины (села Сергиевского), – и тебе б как не есть домогатца и тое землю взять в наем»^{76}.

В обоих случаях – покупая землю или беря ее «в наем» – Шереметев, разумеется, руководствовался расчетом, что затраченные деньги возвратятся с прибылью. О том же заботились и его приказчики. Убеждая Бориса Петровича приобрести имение Речное в Хотмыжском уезде, продававшееся за 1000 рублей, борисовский приказчик уверял фельдмаршала, что «мошна ту тысячю с тово Речнова в один гот» выручить, а сам Шереметев, по его словам из ответного письма, был бы удовлетворен, если «и в два года может оплатитца»^{77}. На чем приказчик строил свои расчеты, он не объяснял, но, конечно, столь блестящие перспективы не были обычными. Случалось, землю покупали, чтобы передать ее на оброк своим же крестьянам, и в этих случаях владельцу приходилось быть особенно скромным в своих ожиданиях. Иногда получалось недоразумение: так, по прошению крестьян своих двух деревень Вощажниковой волости фельдмаршал купил у соседнего помещика пустошь, которая «подошла со оными деревнями смежно», а после того как деньги за нее были уплачены, оказалось, что «пустошь лежит и доныне впусте, понеже оным вескинским и мусоровским крестьянам (то есть жителям деревень Вески и Мусорова села Вощажникова. – Ред.) хочетца взять ее за себя малою ценою, а я за малую цену, – доносил ему приказчик, – отдать не смею»^{78}.

7

Ценность земли по условиям того времени определялась тем, насколько она была населена. Шереметеву в отношении многих своих вотчин пришлось решать эту задачу. Так, были первоначально пусты или почти пусты обширные украинские вотчины фельдмаршала: такой именно смысл имеет его заявление, что он сам их «построил».

На Украине пустая земля заселялась по преимуществу «вольными черкасами», «призывать» которых составляло одну из главных обязанностей местных приказчиков. В центральных областях, где вольный человек был тогда редкостью, надо было покупать людей. В 1718 году на Белоозере была куплена целая партия крестьян, «для взятья» которых ездил туда по указу Шереметева его денщик Гаврила Ермолаев. Но денщик привез в Юхотскую волость только пять человек, остальные же, по-видимому, уперлись и отказались ехать. И фельдмаршал послал денщика вторично, предписав ему захватить с собой «и тех мужиков, которые оных крестьян купили для всякого вспоможенья», а также двоих из привезенных с Белоозера «для верности, – как объяснялось в указе, – другим, что оным мужикам взятым никакой обиды не показано»^{79}.

Исполняя директивы владельца, вотчинные администрации, конечно, имели разный успех в заселении земель, а с другой стороны, неравномерность заселения вотчин была исторически унаследованным фактом: отсюда неизбежной становилась регулирующая роль самого вотчинника. И ряд указов Бориса Петровича показывает нам его в этой роли. Так, ржевскому приказчику предписывалось в 1717 году «вывесть» из Ржевской вотчины «на селение» в кромские вотчины 30 семей «из бобылей» с обещанием, что им будет дана ссуда. «И сей мой указ, – читаем далее, – на мирском сходе им, крестьянам, объявить: будет похотят – добровольно, а будет охотников не будет, выписать и в неволю»^{80}. Таких же «добровольных» переселенцев и туда же должна была дать и Вошажниковская волость.

В результате принятых Шереметевым мер крепостное население его земель сильно выросло. Там, где переписные книги 1677–1678 годов констатируют пустоту, появились крестьянские дворы. При этом значительно увеличилось количество жителей (точнее – дворов) и в вотчинах, доставшихся фельдмаршалу заселенными.

Глава вторая

1

Карьера Б. П. Шереметева началась так же, как она начиналась у каждого представителя русской знати, – с придворной службы. Время от времени по особым назначениям он выполнял разные придворные обязанности: сопровождал царя в поездках по монастырям и подмосковным селам, стоял рындой при торжественных приемах и т. п. В 1679 году он был назначен в Большой полк товарищем воеводы – это была первая его служба военного характера. Через два года видим его уже воеводой Тамбовского разряда (по-современному – военного округа). Никаких сведений о деятельности Б. П. Шереметева в том и другом звании мы не имеем, но из самих назначений ясно, что он быстро выдвинулся среди своих сверстников. В 1682 году при восшествии на престол царей Ивана и Петра он уже был пожалован в бояре. Боярский чин открыл перед ним возможность широкого участия в высшем управлении государством, главным образом в качестве члена Боярской думы, а затем – в форме тех или других чрезвычайных поручений. Таким путем, можно сказать, Шереметев становится активным участником государственной жизни.

На исходе XVII века в области внешней политики два главных вопроса стояли перед Россией: отношения с Турцией и отношения со Швецией. Вопрос турецкий выдвигался необходимостью защиты южных границ от вторжения крымских татар. Легче всего он мог быть решен путем доведения русских владений до берегов Черного и Азовского морей. Но Крым был вассалом Турции, и борьба с ним сделала неизбежной войну с Турцией, тем более что Турция имела притязания на влияние в пределах Украины вообще. Отсюда крымские походы В. В. Голицына – при Софье, азовские и прутский походы – при Петре.

Отношение к Швеции определялось в основном стремлением России утвердиться на балтийском берегу. Это стремление естественнее всего осуществлялось бы возвращением из-под власти шведов старинных русских областей Ингрии и Карелии, то есть восточного побережья Финского залива. Необходимость для экономического развития России собственных «морских пристанищ» на балтийских берегах была тогда уже совершенно ясна, и во второй половине XVII века на многократных посольских «съездах» и переговорах со шведами московские дипломаты неизменно предъявляли требование о возвращении областей на Балтике; не раз называлась и шведская крепость Ниеншанц, на месте которой потом возник русский Петербург.

В противостоянии с турками и шведами Россия не была одинокой. С Турцией имели свои счеты Польша, Австрия и Венеция, особенно первая, и это обстоятельство делало их естественными союзниками России. Точно также и Швеция восстановила против себя своих соседей Польшу, Данию и Бранденбург, грозя превратить Балтийское море, как тогда говорили, в «Варяжское озеро», то есть завладеть всеми его берегами. Отсюда – сложная система союзов, в которой свое место заняла и Россия.

В марте 1686 года прибыли в Москву для заключения союза против турок польские послы. Вести переговоры, или, по-тогдашнему, «быть в ответе», был назначен с русской стороны среди других и Б. П. Шереметев. С самого начала русские выставили непременным условием заключения союза закрепление Киева, уступленного полякам в 1667 году, за Москвой, а взамен этого обязывались разорвать мир с султаном и двинуть войска в Крым. Поляки упорно хотели сохранить Киев за собой, и только крайняя нужда в таком мощном союзнике, как Москва, заставила их согласиться на русские условия. Эта большая победа московской дипломатии лично Шереметеву принесла звание «ближнего боярина и наместника Вятского». Он же был отправлен в конце 1686 года в Польшу во главе огромного посольства, а затем с тем же посольством – в Вену, чтобы объявить императору Леопольду о заключении «вечного мира» с поляками.

При исполнении этих поручений Борис Петрович проявлял обычные московским дипломатам свойства – не знающую колебаний стойкость в преследовании поставленной задачи и неумолимую требовательность в отношении посольского церемониала. В возникавших не раз в Польше и Австрии на этой почве спорах – например, по вопросу о том, в каком месте выходить из кареты при приезде ко дворцу, когда снимать шапку, как произносить царский титул, сколько раз кланяться и т. п. – обыкновенно верх оставался за московским боярином. А наряду с этим в поведении Шереметева сказались, как мы уже видели, и новые, незнакомые дипломатам прежнего времени черты, свидетельствовавшие о зарождении в Москве новой культуры поведения.

Дипломатические поручения были, однако, только эпизодами в жизни Бориса Петровича. Поприщем, на котором он приобрел известность, было военное дело. Вскоре по возвращении из посольства он был назначен воеводой Белгородского разряда, на обязанности которого лежала охрана южной границы от татарских набегов, а в следующем, 1688 году принял участие в походе В. В. Голицына против Крыма, предпринятом согласно условиям «вечного мира» с Польшей. Это первое выступление будущего фельдмаршала в настоящих сражениях не было, однако, удачным: в двух сражениях в Черной и Зеленой долинах предводительствуемый им отряд был смят татарами, хотя он сам и проявил большую храбрость.

В первое время по вступлении Петра в управление государством положение Шереметева не изменилось. Хотя он без колебаний стал на сторону Петра в столкновении его с сестрой-правительницей, тем не менее молодой царь не оставил его при себе, а послал на прежнюю должность в Белгород. Так, в течение почти восьми лет, до 1695 года, Борис Петрович оставался вдали от Москвы и царского двора, пока Петр, начиная войну с турками во исполнение все того же договора с Польшей, не призвал его. На этот раз ближайшей целью войны был Азов. По принятому на военном совете плану русские войска должны были действовать одновременно в двух направлениях: полки нового строя вместе с московскими стрельцами были двинуты к Азову, чтобы овладеть им, в то время как дворянская конница и казаки, направленные к низовьям Днепра, должны были отвлечь на себя крымских татар. Шереметеву ввиду его опыта борьбы с крымцами и турками поручено было командовать этой второй армией общей численностью до 120 тысяч человек.

Может быть, вспоминая печальные уроки крымских походов Голицына, Шереметев принял назначение с явной неохотой. И на самом деле задача была выполнена им только отчасти. В первый год войны после четырехдневной осады сдался ему хорошо укрепленный турецкий городок Кызы-Кермен на Днепре, после чего турки уже без боя отдали три других таких же городка. Но до Крыма Шереметев не дошел и вернулся на Украину. Следующий год дал еще меньше. Шереметеву велено было, соединившись с Мазепой, идти под Очаков, но он дошел до реки Берестовой и здесь остановился. Между тем почти все татарское войско было в это время на Дону, под Азовом, и только крайняя осторожность полководца помешала русским разгромить беззащитный Крым.

Несмотря на скромность результатов, поход Шереметева положил начало его военной славе. В Москве за взятие Кызы-Кермена ему устроена была торжественная встреча, позднее, во время заграничного путешествия, его всюду – в Польше, в Вене, в Риме и на Мальте – принимали, как знаменитого победителя «неверных», а мальтийские рыцари в знак уважения к его заслугам в борьбе против «врагов креста Христова» даже настояли на том, чтобы Борис Петрович взял на себя командование их эскадрой во время маневров, хотя до приезда в Италию он едва ли даже и видел корабли.

2

В 1700 году началась Северная война. Швеция была противником не менее, а скорее даже более опасным, чем Турция. Шведская армия была невелика, но она считалась лучшей в Европе, ее солдаты были закалены в боях, а командиры были опытны и искусны. Слабым местом Швеции казался молодой король Карл XII, которому ставили в упрек легкомыслие, но он быстро опроверг это мнение, поразив Европу своими военными талантами. Словом, война не обещала быть легкой.

Первые русские регулярные полки были составлены из даточных людей, к которым присоединили «охочих людей». Всего набрано было двадцать семь полков. Все они сведены были в три дивизии (или «генеральства») по девять полков в каждой. Такова была первоначальная организация армии. Начальниками дивизий были назначены генералы Адам Вейде, Автоном Головин и Аникита Репнин. Шереметев ни к организации регулярной армии, ни к командованию ею не был привлечен.

По русскому плану главным местом военных действий должна была быть Ингрия – побережье Финского залива. Прежде всего предполагалось овладеть крепостью Нарва и течением реки Наровы. В августе 1700 года от польского посланника Лаппо царь получил известие, что Карл с 18 тысячами войска направился в Лифляндию, к Пернову. Это известие заставляло спешить с осадой Нарвы.

Где был и что делал в это время Шереметев – не совсем ясно. Есть только письмо к нему Петра от 2 мая 1700 года – первое из сохранившихся. Оно писано в ответ на донесение Бориса Петровича, и из отдельных его фраз можно вывести заключение, что Шереметеву поручено было собирать дворянское ополчение и разбросанные по разным местам пехотные полки прежнего строя. В этом письме мы находим упрек Шереметеву в медлительности, который много раз потом будет повторяться в разных формах и с разной силой: «Полно отговариваться, пора делать; воистину и мы не под лапу, но в самый рот неприятелю идем, однакож за помощию Божиею не боимся»^{81} (это как будто даже намек на трусость фельдмаршала). Петр спешил с открытием военных действий и торопил Шереметева, видимо, считая операцию достаточно подготовленной, а Шереметев медлил, может быть, находя ее по свойственной ему осторожности преждевременной и ссылаясь, как можно догадываться по цитируемому письму, отчасти на «непостоянство» черкас, отчасти на отсутствие «огнестрельных мастеров» при ополчении. Из упреков Петра видно, как он оценивал эти отговорки.

Была ли готова русская армия к осаде Нарвы и тем более к встрече с Карлом? Конечно, поражение под Нарвой можно бы признать достаточно убедительным ответом на этот вопрос. Однако могут быть и другие соображения в объяснении катастрофы: неосведомленность о численности неприятеля, стесненность армии укрепленным лагерем, неблагоприятное для русских направление ветра и т. п.

Но, вероятно, самый надежный ответ дает нам организация обучения и управления армии. Обучение и командование находились почти исключительно в руках иноземных офицеров. Насколько они отвечали своему назначению? Вот отзыв о них генерала П. Гордона, наиболее авторитетного из специалистов военного дела, знакомых с состоянием тогдашней русской армии: «За два последние года очень многие офицеры приехали в Россию… Большая, если не большая часть их, были низкие и худые люди. Многие из них никогда и не служили офицерами…»^{82}.

А вот отзыв о тогдашних офицерах генерала Головина, в ведении которого находилось обучение армии: «Дела своего не знали, нужно было их учить, и труды пропадали даром». Общего отзыва Шереметева об иноземных офицерах мы не имеем, но в отдельных случаях его мнение о них также невысоко. Говоря, например, о солдатских полках, набранных в 1703 году, он писал Петру об их командном составе: «…а у тех солдат полковники выбраны с Москвы ни к чему годные и пьяны, только лучшее ружье и людей задолжили, а не росписав их по старым полкам – ничево в них не будет, только на стыд да на печаль»^{83}. Петру, впрочем, не приходилось доказывать малую пригодность этих людей, он и сам хорошо знал их качества; в резолюции на докладе Шереметева о необходимости замены непригодного полковника князя Никиты Репнина иностранцем он написал: «Князь Никита такой же, как и другие: ничего не знают»^{84}.

Не вполне благополучно было и в сфере высшего командования. Как мы знаем, в армии, кроме генерал-майоров Боура, Ренне, Чамберса и Брюса, было три «полных» генерала – А. А. Вейде, А. М. Головин и А. И. Репнин, командовавшие «генеральствами»; имелся и четвертый генерал – Шереметев, называвшийся в этом звании с января 1700 года. Азовские походы убедили Петра во вреде «многоначальствия»; следовательно, необходимо было объединить высшую военную власть в одних руках. Из четырех названных генералов наибольшим опытом обладал и наибольшей популярностью пользовался, несомненно, Шереметев. Но он участвовал до сих пор только в войнах с турками и татарами, и его опыт мог оказаться недостаточным при встрече с западной регулярной армией.

Оценивая шансы Петра на счастливый исход войны, английский посол Витворт позднее, в 1708 году, писал: «Величайшее горе царя – недостаток в хороших генералах. Фельдмаршал Шереметев – человек, несомненно обладающий личной храбростью, счастливо окончивший порученную им экспедицию против татар, чрезвычайно любимый в своих поместьях и простыми солдатами, но до сих пор не имевший дела с регулярной неприятельской армией и недостаточно опытный…»^{85}. Без сомнения, Петр не мог не учитывать последнего этого обстоятельства; во всяком случае, Шереметев остался пока начальником «дворянской нестройной конницы».

Сначала Петр нашел такой выход: Ф. А. Головину был дан высший чин генерал-фельдмаршала, чем, хотя и формально, достигалось единство командования и в то же время открывалась широкая возможность для самого Петра влиять на ход военных действий. Головин вовсе не имел военного опыта, но зато представлял собой важное удобство: был исключительно предан царю, и Петр мог быть уверен, что всякая его мысль будет исполнена со всей точностью.

Эта комбинация, однако, не получила реального значения: как раз в самый критический момент явился к Петру, который уже был в походе, в Новгороде, австрийский генерал герцог Карл-Евгений де Круа с отличной рекомендацией австрийского императора. В договоре, который был заключен с герцогом, значилось: «Что все генералы, офицеры, даже идо солдата, имеют быть под его командой во всем, яко самому его царскому величеству, под тем же артикулом»^{86}. Приняв должность главнокомандующего, де Круа сразу же отправился под Нарву.

Между тем под Нарву прибыл и Шереметев с дворянской конницей, а в конце сентября сюда явился и Петр. Известно, что затем произошло: неожиданно возникший под Нарвой Карл XII нанес жестокое поражение русским. Едва ли можно ставить Шереметеву в вину, что конница, которой он командовал, первая обратилась в бегство, но на нем, без сомнения, лежит ответственность за другое: посланный под Везенберг, откуда ожидались шведы, он нашел город незанятым и ушел, оставив его, как вскоре выяснилось, подошедшему неприятелю. Потом, когда шведы от Везенберга двинулись дальше по направлению к Нарве, он не без успеха ударил по ним, но тут же снова отступил, не собрав сколько-нибудь точных сведений об их численности. Впоследствии это дало основание де Круа отнести даже чуть не всю вину за поражение на счет Шереметева: «О случае под Нарвою герцог не ведал… – писал он Петру о себе в третьем лице. – Шереметев никакой ведомости не принес, как что чинится; а как шведы пришли, то ушел он со своею конницею и не пришел до боя: что ж мог герцог вяще чинить, когда все солдаты поушли?»^{87}. При всем том Шереметев обнаружил верное понимание условий боя: по его мнению, высказанному на военном совете, следовало не ждать шведов за окопами, а выйти им навстречу в поле. «Несомненно, – утверждает специалист, давая оценку такому маневру, – это был бы лучший выход из данного положения, так как оставаться в растянутых окопах менее всего соответствовало обстановке…»^{88}.

Петр был очень недоволен действиями Шереметева, писал к нему «с гневом», как выразился фельдмаршал в своем ответном письме к царю. Можно предполагать также, что снова было обвинение в трусости. Шереметев оправдывался как мог: «Бог видит мое намерение сердечное, сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочю служить, а себя я не жалел и не жалею; изволь, кому веришь, посвидетельствовать мое дело…» Тут же он пишет, что ему первый раз за всю жизнь приходится испытать такое «бедство»^{89}.

Мы в действительности не знаем, насколько точны были полученные Шереметевым сведения, и едва ли можем судить о том, в какой мере точные сведения могли бы предотвратить происшедшую под Нарвой катастрофу. Сам Петр оценивал причины поражения совсем иначе, гораздо шире: «Когда сие несчастие (или, лучше сказать, великое счастие), – написал он в своем Журнале, – получили, тогда неволя леность отогнала и ко трудолюбию и искусству день и ночь принудила…»^{90}. Это значит, другими словами, что русская армия, по мысли Петра, вступила в войну недостаточно подготовленная и что, следовательно, Шереметев не так уже был не прав.

Поражение под Нарвой произвело опустошение не только в рядах солдат и офицеров, но и в высшем командовании: попали в плен главнокомандующий де Круа и дивизионные генералы А. А. Вейде и А. М. Головин. В скором времени после того третий дивизионный генерал А. И. Репнин был послан с 20-тысячным отрядом в Литву на помощь Августу. Таким образом, из высшего генералитета в распоряжении Петра остался один Шереметев. Конечно, Репнин, а не он, был послан в Литву потому, что именно Шереметева Петр хотел иметь в более важном месте военных действий. Свидетельствует об этом и то, что в 1701 году не позднее июня месяца Борис Петрович начинает называться в официальных документах «генерал-фельдмаршалом»^{91}.

Этот звание, однако, не означало, что Шереметеву передавалась полная власть главнокомандующего. Повторялась та же комбинация, что и с Головиным: руководство армией держал в своих руках Петр, определявший действия фельдмаршала. В дальнейшем эта система усложнилась: на сцене появился Меншиков – как посредствующее звено между царем и Шереметевым.

Обстоятельства складывались, можно сказать, неожиданно благоприятно для русских. Карл удовольствовался победой под Нарвой и двинулся против Августа, оставив для охраны шведских владений в Лифляндии и Эстляндии генерала Шлиппенбаха с 8-тысячным отрядом и генерала Крониорта с такими же приблизительно силами в Финляндии. Петр решил воспользоваться уходом короля и опустошить Лифляндию и Эстляндию. К этому его подталкивали и соображения внешнеполитического характера. Стремившейся войти в Европу России приходилось считаться с международным мнением, а оно после нарвского поражения ценило русских невысоко. «Войну нашу мало в дело ставят, больше присмеиваются», – сообщал из Вены посол князь П. А. Голицын в июне 1701 года^{92}. Для поднятия русского престижа была необходима в скорейшем времени хотя бы маленькая удача. Тот же П. А. Голицын писал: «Всякими способами надо домогаться получить над неприятелем победу. Сохрани Боже, если нынешнее лето так пройдет. Хотя и вечный мир учиним, а вечный стыд чем загладить? Непременно нужна нашему государю хотя малая виктория, которою бы имя его по-прежнему во всей Европе славилось»^{93}.

Задача одержать такую викторию и была поставлена перед Шереметевым. «О чем паки пишу: не чини отговорки ничем»^{94}, – писал ему Петр, отнимая возможность сослаться даже на болезнь. Он торопил фельдмаршала и имел для этого основания. Но в распоряжении Шереметева были прежде всего толпы беглецов из-под Нарвы, деморализованных поражением и утративших дисциплину, и их еще предстояло превратить в годное для наступления войско. Сверх того, правда, ему было придано несколько драгунских и солдатских полков из тех, которые не были под Нарвой, но их надо было укомплектовать и обучить; прибыли также казаки, татары и калмыки, но они, будучи воинами своеобразными, тоже несли с собой немало хлопот. Перед фельдмаршалом стояла трудная задача – обеспечить всех в разоренном войною крае продовольствием и фуражом! Тут, по словам Бориса Петровича, во всем было большое «не-порядство»: «Приставников много, да ничего не делается…»^{95}.

3 июня 1701 года вышел формальный указ, согласно которому «на его, великого государя, службу в Великом Новгороде и Пскове велено быть генералу… Б. П. Шереметеву с ратными людьми для охранения тех городов… и над… неприятельскими войски, обретающимися в Ливонии и Лифляндии для поиску»^{96}. Под командованием Шереметева в обоих городах собралось войск всякого рода свыше 30 тысяч, из них во Пскове – более 20 тысяч. Первоначально Шереметев действовал с помощью более или менее крупных военных партий, до 2 тысяч человек, состоящих чаще всего из казаков, татар и калмыков; они посылались главным образом под разные мызы, где, по сведениям разведки, собирались «неприятельские люди». Теми же партиями производилась разведка и крупных неприятельских сил.

2 октября 1701 года Петр был в Пскове. Приблизительно в это время одной из партий было обнаружено присутствие Шлиппенбаха с 8-тысячным отрядом около Дерпта, и, по всей вероятности, тогда же Петр, имея в виду полученные сведения, указал, как записано в Военно-походном журнале Шереметева, что «генералу-фельдмаршалу и кавалеру с ратными конными и пешими людьми быть в генеральном походе и итти за Свейской рубеж… для поиску и промыслу над… неприятели и разорения жилищ их…»^{97}.

Так произошла первая встреча Шереметева со Шлиппенба-хом при Эрестфере в декабре 1701 года. С русской стороны, кроме 4 тысяч драгун и 6 тысяч дворянской конницы, участвовало 8 тысяч пехоты при 16 орудиях. Был момент, когда исход сражения казался сомнительным: идя с конницей впереди пехоты и артиллерии, следовавших под начальством генерала-майора Чамберса, Шереметев завязал бой с главными силами шведов и попал в окружение, однако держался стойко, чуть ли не до последнего заряда, пока не подошел Чамберс. После этого русские всеми силами перешли в наступление. Попытка Шлиппенбаха контратаковать не удалась. Поражение шведов было полное: «генерал Шлиппенбах, оставя 6 пушек, и знамена, и прочую амуницию, ушел с бою с самыми малыми людьми…»^{98}.

С этого времени в Военно-походном журнале Шереметева находим торжественное описание выступлений фельдмаршала в походы. «И июля в 12-м числе (речь идет о походе в 1702 году. – А. З.) господин генерал-фельдмаршал и кавалер по совокуплении с пехотными полками пошед в надлежащий свой путь швецкою землею, ополчась по военному обычаю, и шли впереди его, господина генерала-фельдмаршала: в ертауле генерал-майор Назимов с московскими и с городовыми дворяны, Мурзенок – с полком, донской атаман с казаками, драгунские полки… калмыки, двор генерала-фельдмаршала, за ними атъютанты, выборные роты и гусары, драгунские полки… роты московские, 2 роты рейтарских, рота казаков»^{99}. В этой картине объединяются черты нового регулярного строя и старого «московского», а если еще присоединить сюда встречающийся в некоторых документах своеобразный «титул» Шереметева – «Большого полку генерал-фельдмаршал» (как и для всего сосредоточенного во Пскове войска название «Большого полка»), то московская старина, пожалуй, будет говорить здесь сильнее, чем петровское время.