Текст книги "Отражение: Разбитое зеркало (СИ)"
Автор книги: Snejik
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Можно… в … тебя? – выдохнул он на ухо Франсуа.
– Да! – хрипло крикнул Франсуа.
Обхватив Франсуа руками и сжав в объятиях, Барнс еще несколько раз толкнулся, загнал член по самые яйца и кончил глубоко внутри, протяжно, почти жалобно застонав. Его всего трясло, но он нашел в себе силы аккуратно выйти из Франсуа, резко развернул его и, рухнув на колени, обхватил губами его член, принимаясь сосать, словно мозг хотел высосать, поигрывая с поджавшимися яйцами.
Франсуа кончил с долгим протяжным стоном почти сразу и откинулся на стену. У него подгибались колени, по внутренней стороне бедра сбегала струйка семени.
Сглотнув и пошло облизнувшись, Барнс уселся, облокотившись на стену, потому что встать сейчас был не способен в принципе, и усадил на себя Франсуа, прижал к себе, поцеловав в плечо.
– Охуеть, – более точного определения своему состоянию он найти сейчас был не способен.
– Ага! – радостно отозвался Франсуа, обнимая его.
– Я завтра в город поеду, – сказал Барнс, прикидывая, сможет ли встать в принципе, не говоря уже о том, чтобы подняться вместе с Франсуа, которого из рук выпускать не хотелось. – Тебе что-нибудь купить? Принимаю любые заказы.
– Желейных осьминогов, – смущенно сказал Франсуа. – Знаешь, такие красно-черные, со вкусом винограда? Их в деревню не привозят.
– И все? – улыбнулся Барнс
Сидеть на полу было не так удобно, как хотелось бы, и Барнс все же провернул финт с тасканием любовника на руках. Он легко поднялся из в общем-то неудобного положения, держа Франсуа так же, как любил носить Себастьяна, но ощущения при этом испытывал совершенно другие, причем какие именно, сказать бы не взялся.
– Куда тебя отнести? – спросил он.
– Давай в спальню, – предложил Франсуа. – Я с пяти утра на ногах, меня сейчас… – он зевнул, – просто вырубит. Обожаю с тобой трахаться.
В спальне Барнс уложил Франсуа в кровать и, пристроившись рядом, укрыл их обоих одеялом, прижал любовника к себе, укладывая его голову себе на плечо. Ему было хорошо, спокойно и тепло, и рядом был человек, с которым хотелось быть вместе, о котором хотелось заботиться.
Устраиваясь рядом, Барнс не стал говорить, что уйдет задолго до подъема, потому что быть рядом с другим – это одно, а заснуть и остаться совершенно беззащитным, открыть свои кошмары, и не те, где падаешь в снежную круговерть, а те, где снова и снова пытаешься разбудить умершего мужа, – другое. Барнс не хотел такого для Франсуа.
Франсуа действительно уснул практически сразу, оплетя Барнса руками и ногами. А Барнс остался лежать без сна, хоть и закрыл глаза.
Он слушал мерное дыхание Франсуа, биение его сердца, шелест листвы на ветру, и думал о том, что надо находить для Франсуа время. В принципе находить, не забывать про него, вспоминая только по случаю того, что стало вдруг одиноко, он не заслужил подобного отношения.
Лежать в темной почти тишине ночи, обнимая теплого, льнущего к нему любовника было приятно, и Барнс уплыл в негу, не замечая бега времени и ни о чем не думая. Совсем ни о чем, он умел.
Франсуа так и прообнимал его все то время, что у него оставалось на сон, даже не шелохнувшись, и Барнсу очень не хотелось выбираться из теплой кровати, тревожить сон Франсуа и уходить, но пока что утро вместе для него было слишком. Когда за окном забрезжил рассвет, только-только обозначившийся серыми сумерками, Барнс аккуратно выбрался из объятий, пихнув вместо себя подушку, на которой Франсуа почему-то не спал. Тот сразу сграбастал ее, подтянув под себя и нахмурился во сне. Барнс погладил его по плечу и поцеловал в висок, складочка на лбу сразу разгладилась, и Франсуа улыбнулся чему-то во сне.
Быстро одевшись, Барнс выскользнул из дома и пошел к себе. Он собирался съездить в город за маленькой безделицей – подарком на день рождения Себастьяну. Он покупал такие штуки каждый год и складывал в коробку, в которой лежала его бумажная фотография. До дня рождения было еще чуть больше недели, но Барнс опасался, что у него может не найтись времени, хотя он мог устроить себе выходной в совершенно любой день, но не любил этого.
Приняв душ и собравшись, Барнс прыгнул в машину и поехал с базы на материк. Он построил мост между материком и островом еще лет двадцать назад, а медчасть была оснащена, как не оснащали иные мелкие больницы, что привело к тому, что жители нескольких близлежащих деревень стали обращаться за медицинской помощью к Чарли, которая, с разрешения Барнса, установила для местных прейскурант, отдавая процент и Барнсу.
Сначала Барнс думал, что съездит в Ярмут, но потом решил купить шоколадных пирожных, а в Ярмуте их продавали по неприлично завышенной даже для шоколада цене, и он решил убить шесть часов на дорогу, но съездить в Галифакс. Там было полно всего, как-никак административный центр провинции.
В Галифаксе Барнс потратил безумно много времени, гуляя по самому здоровенному торговому центру в поисках подарка для Себастьяна. То, что муж давно умер, не мешало Барнсу каждый год покупать ему подарки. Даже сейчас, когда он позволил себе быть не одному, Барнс все равно помнил о Себастьяне, думал о нем, но теперь он думал о нем несколько иначе, он принял, что тот умер, что они больше никогда не смогут быть вместе, и что он все еще жив, а значит надо жить дальше. Теперь он иногда разговаривал с Себастьяном мысленно и вслух, совершенно не считая себя при этом психом.
Он нашел, что искал спустя полдня, в процессе купив себе пару лонгсливов, нашел желейных осьминогов, именно таких, про которые говорил Франсуа, и купил коробку, не представляя, бывают ли они в Ярмуте, но подумал, что надо будет озадачить Оливера, чтобы покупал, раз они нравятся Франсуа.
Теперь, когда у него снова появился человек, о котором можно заботиться, Барнс хотел заботиться и радовать его, только пока не очень представлял как.
Купив все, что ему было нужно в торговом центре, Барнс поехал искать кондитерскую, которую нашел в сети и специально заказал там две коробки шоколадных пирожных с разными орехами. Он точно помнил, что аллергии на них у Франсуа нет, он вообще был полностью здоров, даже кариеса не было. Забрав заказ, Барнс поехал на базу, хотя для него это было домой. Поначалу он подумывал купить себе дом в ближайшей к своему архипелагу деревне, но потом отказался от этой мысли, здраво рассудив, что жить он там не будет.
Вернулся Барнс уже под вечер, когда Франсуа был еще занят, потому что все теоретические занятия проходили после обязательных физических тренировок, и выбирая между зайти послушать и подождать у себя, он выбрал второе. Найти Франсуа он всегда успеет, а пока можно было ополоснуться и переодеться.
Франсуа постучался в дверь, когда Барнс как раз заканчивал одеваться.
– Открыто, – крикнул Барнс, выходя из спальни и закрывая дверь.
Все Зимние снова сидели на диване, занимая добрую его половину, но в этот раз Барнс не стал их убирать, прикинув, что половины дивана им должно было хватить.
Франсуа с порога улыбнулся Барнсу, а потом Зимним Солдатам.
– Привет! – сказал он. – Как съездил? – И снова посмотрел на игрушки. – Они такие уютные.
– Да, – кивнул Барнс, – мне они тоже нравятся.
И улыбнулся, вспомнив, как утащил на тот момент единственного плюшевого Зимнего с собой спать, когда Себастьян уехал на съемки, а он остался один в его квартире. Воспоминание было и радостно, и грустное одновременно.
– Ты ужинал? – спросил Барнс, прикидывая, что у него ничего нет приготовить по-быстрому, но ужин для них точно должна была оставить Чарли.
– Да, – кивнул Франсуа, подошел к Барнсу и обнял его. – Джеймс, а мне с тобой кошмары не снятся.
– Я очень рад, – улыбнулся Барнс, тоже обнимая Франсуа и коротко целуя. – Надо чаще оставаться на ночь. Я привез тебе осьминогов. А еще шоколадных пирожных. Будешь?
Выпустив Франсуа из рук, Барнс потащил его на кухню, где на стойке лежали три коробки: две с пирожными и одна с осьминогами, которую он пододвинул поближе к Франсуа.
– Ого сколько! – изумился Франсуа. – Спасибо! А шоколадных пирожных я не пробовал никогда. Ты так любишь шоколад?
– Ну должно же у меня быть какое-нибудь пристрастие, я ж не святой, – Барнс любил шоколад и Себастьяна, и в мире практически не было одного, и совсем не стало второго. – Попробуешь?
– Попробую, – согласился Франсуа. – С чаем или с кофе?
– С чем хочешь, малыш, – Барнс подошел сзади, обнимая, укладывая подбородок на плечо.
Потянулся, доставая одно пирожное и предложил Франсуа откусить кусочек. Это было так ново – кормить кого-то сладостями, ведь Себастьян сладкого практически не ел, да и есть в постели ему не нравилось. А тут, если Франсуа понравится, ему можно будет покупать пирожные и кормить ими. От этой мысли у Барнса внутри потеплело.
Франсуа откусил кусочек, прожевал и застонал от наслаждения.
– Оно еще и с орехами! – восторженно сказал он.
– Они все с орехами, только с разными, – Барнс поцеловал его в шею, продолжая держать пирожное так, чтобы Франсуа было удобно его есть. – Так чего тебе сделать, чаю или кофе? Или могу сварить какао, или горячий шоколад. Это мое любимое извращение: шоколад с шоколадом.
– Давай какао! – предложил Франсуа. – Ты меня избалуешь. А я потом буду тягать железо в тренажерке, чтобы сжечь калории. Но оно того стоит!
Отдав пирожное Франсуа, Барнс пошел варить какао сразу на двоих. В разогревающееся молоко он кинул специи, прикинув, что пирожные и так сладкие, положил сахара меньше, чем обычно клал для себя, и всыпал какао-порошок, размешав его венчиком.
– Ничего я тебя не избалую, – улыбнулся Барнс, поворачиваясь от плиты, – до Галифакса три часа ехать, я такое могу позволить себе только раз в неделю. А ближе я этой кондитерской не знаю.
– Ты не понимаешь! – воскликнул Франсуа, облизывая пальцы. – Я же говорил, мои родители – сектанты. И веганы. Я мяса до первой приемной семьи вообще не пробовал. А в приемных семьях почему-то всегда наказывали лишением сладкого. И поверь, меня наказывали много и было за что, я тот еще говнюк. Ну, ты помнишь, я и тут поначалу выебывался. Я… в армейских пайках сейчас сладкого только карамель и зерновые батончики с нугой. Я очень редко ем сладкое. Просто не привык. Ну вот только осьминожки, да. Ты… ты заботишься обо мне. Я очень ценю это, Джеймс, поверь, очень.
Разлив какао в две поллитровые кружки темного стекла, Барнс подхватил коробку пирожных и даже умудрился цапнуть за руку Франсуа, утягивая за собой в гостиную, где поставил все добро на журнальный столик, сходил за вилками и второй коробкой пирожных, чтобы было удобнее есть пирожные, и устроился на диване, предлагая Франсуа устраиваться рядом.
– Я хочу заботиться о тебе, – серьезно сказал Барнс, потому что да – хотел. – Но…
Он не знал, как сказать, что не забыл Себастьяна, не забыл мужа, который умер больше тридцати лет назад, который до сих пор имеет огромное влияние на его жизнь. И не был уверен, что это вообще стоило говорить, незачем.
– Ешь уже свои пирожные, и пей какао, – не став заниматься пиздострадательными беседами, Барнс подхватил свою коробку пирожных и принялся уплетать их.
– Спасибо. – Франсуа принялся уплетать пирожные. – Я… я понимаю, как много значил для тебя Себастьян Стэн. Восемьдесят пять лет… Я такого даже представить не могу. Я, наверное, и не проживу столько. Это же целая жизнь вместе. Я, ну… – он уставился в кружку. – Я посмотрел остальные фильмы про Зимнего Солдата, где он играл. Сейчас так играть уже не умеют. Он потрясающий был.
– Я не все его фильмы видел, – признался Барнс, отставив кружку и коробку с пирожными на стол. Франсуа был первый человек, с которым он говорил о Себастьяне, и Барнс не был уверен, стоит ли это делать. Ведь знание о том, что он до сих пор любит своего мужа, не принесет Франсуа счастья. Только расстроит. А вот о целебных свойствах слюны и спермы Барнса можно было и рассказать.
– Если ты захочешь быть со мной долго, – заговорил Барнс, понимая, что он, даже если не сможет полюбить Франсуа, не захочет и расставаться с ним, – и мы не будем пользоваться резинками, то небольшая доля сыворотки попадет и в твой организм, замедлив старение. И, может быть, даст что-то еще, кроме этого, я не знаю. Себастьян прожил до ста двадцати, а выглядел… – Барнс залез в телефон, находя одну из последних фоток Себастьяна, домашнюю, на которой он радостно улыбался Барнсу, а белые волосы красиво обрамляли загорелое лицо. И выглядел он не старше пятидесяти. – Вот.
– Какой же он красивый! – воскликнул Франсуа. – Такой благородный. Как аристократ со старинной картины.
– Да, он очень красивый, – Барнс так и не научился говорить про Себастьяна “был”. – Я всегда тихо бесился, когда его лапали фанаты и фанатки. Его одна чуть не убила. Я после этого за ним везде таскался, где официально не мог появиться, и пас его через окуляр прицела. И потом всегда все равно за него боялся. Он для меня как наваждение. Прости.
Барнс виновато опустил глаза, взяв руку Франсуа в свои, поглаживая большими пальцами тыльную сторону ладони.
– Я никогда не смогу его забыть.
– Джеймс, но разве надо его забывать? – удивился Франсуа. – Он твой муж, он огромнейшая часть твоей жизни. Ты же не можешь просто забыть такой здоровенный кусок себя. Я понимаю. Не надо забывать. Вычитать не надо. Мне кажется, надо прибавлять. Вот – был Себастьян, самый лучший человек на свете, правильно? Он ушел, потом пришел кто-то еще. Теперь вот я пришел. И если ты не будешь против – я останусь.
– Спасибо, – сдавленно пробормотал Барнс, притянув к себе Франсуа и уткнувшись ему в стык шеи с плечом. – Я просто боюсь, что не смогу дать тебе всего, что ты заслуживаешь.
– Я нетребовательный, – улыбнулся Франсуа и погладил Барнса по волосам.
– Зато я требовательный, – также глухо, в шею сказал Барнс, – но к себе.
Потянув на себя Франсуа, он улегся на диван, устраивая их обоих так, чтобы не мешались Зимние и было удобно, поцеловал в сладкие губы, поглаживая по плечу и спине.
– Понимаешь, Себастьян – это мои первые серьезные отношения. До этого не было ничего дольше пары месяцев, – начал рассказывать Барнс, пытаясь объяснить, что за требовательность он имеет ввиду. – Он для меня стал наркотиком, важно было только то, что имело значение для него. Я не сразу научился осуществлять и свои желания тоже, живя только для него. А он осуществлял мои желания. Когда Себастьян перестал сниматься, мы переехали на Гавайи и замкнулись друг на друге.
– Вы долго там прожили? – спросил Франсуа.
– Где-то лет двадцать, – прикинул Барнс, не высчитывая точно.
– Долго, – кивнул Франсуа. – Я такой щенок по сравнению с вами двумя.
– Ты сейчас хочешь меня выставить старым дряхлым пердуном? – усмехнулся Барнс.
– Ты не старый и не дряхлый. Но ты настолько старше… – Франсуа покачал головой. – Наверное, ты даже помнишь времена, когда мобильников не было.
– Мне двести восемнадцать, – подсчитав быстренько в уме, сказал Барнс. – Я помню времена, когда горячей воды в домах в городе не было.
– Серьезно? – не поверил Франсуа. – То есть это как – без горячей воды? А как мыться? Стирать – я еще понимаю, машина все равно воду греет, но мыться…
– Машинка? – распахнул глаза Барнс и расхохотался. Искренне, как не смеялся очень-очень давно. – Ну ты даешь! Малыш, тогда еще и стиральных машинок не было. Кстати, хочешь покажу, из чего тогда стреляли?
– Хочу! – Франсуа моментально заглотил начатое пирожное и запил его остатками какао.
========== 7 ==========
– Пойдем, – Барнс поднялся и поцеловал Франсуа.
Одеваться он не собирался, точно зная, что в это время по территории уже никто праздно не шатается, потому что не могут. Вечера были еще очень теплыми, хотя на дворе уже был август, поэтому ветровкой Барнс тоже пренебрег, только натянув старые кеды на босу ногу.
– Никогда не было интересно, что за той дверью в арсенале? – спросил Барнс, когда они топали по выложенной плиткой дорожке к одному из самых больших зданий, не считая гаража для танка и БТРа, как минимум треть которого Франсуа никогда не видел.
– О, если верить «щенкам», там карцер для провинившихся, – рассмеялся Франсуа. – А старшие курсанты эту версию поддерживают. Еще ты держишь там тех, кто по-настоящему убил кого-то во время обучения, до приезда полиции. Еще там взвод боевых киборгов, когда ты не работаешь с людьми, тестируешь киборгов. Еще там ядерное оружие.
– Интересные версии, мне очень нравится, – снова рассмеялся Барнс, открывая биометрический замок на главной двери арсенала. – Но сейчас ты узнаешь, что же на самом деле там находится. Себастьян говорил, что это моя коллекция. И если тогда я с ним не соглашался, то сейчас, думаю, он был бы совершенно прав.
Барнс открыл биометрический замок на второй двери, куда не было доступа больше ни у кого, распахнул тяжелую дверь и предложил Франсуа войти. Он очень ждал, какая реакция будет у него на содержимое.
Под потолком вспыхнул яркий свет. Франсуа вошел и замер, осматриваясь. В огромном холодном помещении вдоль всех стен стояли забранные армированной углепластиковой сеткой оружейные шкафы с самым разным оружием. У входа примостилась маленькая полочка с книгами.
Франсуа пошел вдоль стен, разглядывая стволы.
– Это что? – спросил он, остановившись у винтовки Мосина. – Тут правда деревянный приклад? Это сколько же ей лет, Джеймс?
– Это винтовка, которую изобрел русский конструктор Сергей Мосин, – Барнс открыл стеллаж и достал винтовку. – Русские называют ее trekhline’ka. Она поступила на вооружение в тогда еще Российской империи за двадцать с лишним лет до моего рождения. Но стреляет отлично.
Барнсу нравилось рассказывать про оружие, он про него не одну книгу написал, особенно про оружие двадцать первого века, а потом и двадцатого.
– Это ей почти двести пятьдесят лет? – Франсуа благоговейно принял винтовку. – Ого, какая тяжелая!
– Ну, где-то так, – не стал спорить с подсчетами Франсуа Барнс. – Оружие стало таким легким, на самом деле, не так чтобы давно. Trekhline’ka самая старая винтовка, которая у меня есть. Я люблю оружие.
– Это заметно, – Франсуа вскинул винтовку к плечу. – А какая у нее прицельная дальность?
– Прицельная пятьсот метров, с оптикой восемьсот, – легко вспоминал характеристики Барнс, ему нравилось, как Франсуа выглядит с оружием в руках. Ему очень шло. Барнс вспомнил Себастьяна, который и стрелять-то не особо любил, и с оружием смотрелся не органично, было видно, что он в этом деле гость. – Максимальная – два километра.
Глядя на Франсуа, Барнсу захотелось его поцеловать. Вот прямо сейчас. И ждать он не стал, отвел в сторону ствол, потянул на себя и приник к губам, сладким, таким сладким и не только из-за шоколада.
Франсуа опустил приклад винтовки на пол, обхватил Барнса за шею второй рукой и жадно ответил на поцелуй.
Барнс стиснул его в объятиях и целовал, целовал, целовал, не в силах оторваться от губ, чувствуя, как его захлестывает желание, дыхание сбилось, сердце зачастило, и он услышал, как, словно в ответ, быстрее забилось сердца Франсуа.
– Знал бы ты, как охуенно выглядишь с оружием… как же я был слеп, – пробормотал Барнс.
– Мне повезло с профессией, – улыбнулся Франсуа. – И с тобой.
– Показать, из чего я стрелял на войне? – спросил Барнс, обнимая его за талию и поглаживая ладонью по пояснице. – Или могу показать уродца.
– Уродца? – заинтересовался Франсуа.
– Да, самого настоящего уродца. Я про него узнал совершенно случайно, когда переводил одну интересную статью, – начал рассказывать Барнс, не убирая руки, – и там встретилось о нем упоминание. Ну я решил посмотреть. Оказалось, что в девяностых годах двадцатого века на Украине – сейчас это часть Российской Империи – произвели на свет вот это.
Барнс подвел Франсуа к одному из стеллажей и тоже открыл, указывая пальцем на нечто небольшое, сделанное словно из двух металлических реек, соединенных почти под прямым углом. На “стволе” этого оружия были странные “ушки”.
– Вот. Это Гоблин! – торжественно заявил Барнс.
– Джеймс, эта штука выглядит так, словно ее слепил старшеклассник в отцовском гараже на дедовом станке по металлу, – серьезно сказал Франсуа. – И что, она еще и стреляет?
– Ты не представляешь, какие палки иногда стреляют, – рассмеялся Барнс подобному определению. – Да, эта штука стреляет, но у нее прицельная дальность всего сто метров, а этот экземпляр достать было очень тяжело, пушка не пошла в серию.
– Знаешь, – покачал головой Франсуа, – я не сомневаюсь, что ты содержишь всю свою коллекцию в отменном состоянии, но стрелять из «Гоблина» я не рискну. А вот из этой, – он поднял винтовку Мосина, – я бы попробовал.
– Тогда пошли пробовать? – предложил Барнс и полез в один из шкафов за патронами. – Сейчас их уже тяжело купить, в сети ловить приходится, но я сам клепаю. Так что поможешь потом пополнить запас.
– О, ты сам делаешь патроны? – удивился Франсуа. – Тогда научишь меня. Пойдем.
Они пришли на стрельбище, уже подернутое вечерними сумерками, а на винтовке была установлена самая обычная оптика. Можно, конечно, было включить освещение или подсветить мишени, но Барнс решил, что это будет лишним, и принялся показывать Франсуа, как работает винтовка, у которой было всего три подвижные детали.
– Если понял, что к чему, вперед, – предложил Барнс, подсветив маркером лазерной указки одну из мишеней, которая была примерно в пятистах метрах. – Я знаю, что ты хорошо стреляешь, но начни с чего попроще.
Франсуа улегся на песчаный мат, устроился поудобнее, прицелился и выстрелил. Первая пуля легла в восьмерку. Франсуа пошевелил плечами, немного изменил позу, передернул затвор и отстрелял всю обойму. Попасть в яблочко ему не удалось ни разу.
Франсуа поднялся, собрал гильзы и сказал:
– Я ее почти не чувствую. Практики не хватает, наверное.
– Встань, – попросил Барнс, и когда Франсуа поднялся, встал сзади, как любил делать с Себастьяном, когда помогал прицелиться, положил свои руки на руки Франсуа и прицелился. Его всегда возбуждал этот процесс, и этот раз не был исключением. – А теперь замри и выстрели.
Франсуа спустил курок и передернул затвор. Пуля легла на край яблочка.
– Не о том думаешь, – усмехнулся Барнс, продолжая стоять за спиной, уверенный, спокойный и жаждущий, чтобы у Франсуа получилось.
– А о чем надо?
Франсуа выстрелил еще раз, положив пулю ближе к центру.
– А о чем ты обычно думаешь, когда стреляешь? – спросил Барнс.
Сам он, когда стрелял по мишеням, думал о чем-нибудь приятном, и поэтому чаще всего эти мысли вились вокруг Себастьяна. А когда он был на войне, то умудрялся оставлять свой мозг девственно чистым, не думая совершенно ни о чем, так было проще и приятнее. Он убивал врагов, а врагов жалеть было нельзя.
– О мишени, – ответил Франсуа.
– Ну, тоже как вариант. Ладно, – махнул рукой Барнс, согласный, что это просто непривычное оружие, сейчас большую часть делали из специального оружейного пластика, облегчив конструкцию до предела, что не сказывалось на качестве стрельбы. Да и всякие стреляющие за угол умные винтовки и ружья, умные пули, летящие точно в цель… – Стреляй.
Всем этим Барнс умел пользоваться сам, не подкопаешься, и учил пользоваться курсантов. Но считал, что они должны также уметь стрелять и из, как его тут называли, доисторического оружия, которое не было завязано на электронику и не отрубилось бы от ЭМ-импульса.
Барнс устроился рядом с Франсуа и смотрел на него, иногда давая ценные рекомендации. Винтовка с оглушительным в вечерней тишине стрельбища баханьем выплевывала пули, лязгал передергиваемый затвор, пахло сгоревшим порохом и горячим металлом. Современное оружие было гораздо тише.
Отстреляв все патроны, Франсуа встал и потряс головой. Собрал гильзы, погладил винтовку.
– Потрясающе, – сказал он.
– Рад, что тебе понравилось, – улыбнулся Барнс.
Барнс глянул на мишень, оценивая результаты, хотя смотрел на нее после каждого выстрела. Пули ложились достаточно кучно, чтобы сказать, что из незнакомого оружия Франсуа отстрелялся хорошо, но не идеально. Умом Барнс понимал, что стрелять, как он, вряд ли кто-то сможет, но хотелось для Франсуа большего и лучшего. Он был способным, и Барнс тихо внутри облизывался от радости, потому что Франсуа тоже нравилось оружие.
– А еще ее можно использовать как дубинку, когда кончились патроны, и как весло, когда нечем грести, – с совершенно серьезным лицом выдал он.
Франсуа расхохотался.
– А еще ею можно глушить сомов в реке, если паек закончился, – добавил он.
– Нет, можно, конечно, – возможность глушить трехлинейкой сомов Барнс не рассматривал никогда, он их руками ловил, если надо. – Только его же выманить надо, а квока у меня никогда не было. Затейник, блин. Где ты тут сомов нашел?
– Тут нет, а там, где я жил в четырнадцать, была река и в ней здоровенные сомы. Я тогда речной рыбой на всю оставшуюся жизнь наелся, – сказал Франсуа.
– Понятно, речной рыбой тебя не кормить, – Барнс улыбнулся и, обняв Франсуа, принялся поглаживать его по пояснице, забираясь под футболку. – А теперь пошли чистить эту бабушку.
Франсуа прильнул к нему, обнял одной рукой за пояс.
– Это скорее прапрапрабабушка, – сказал он. – Пойдем. А как ее чистят, такую железную?
– Нет, это всего лишь бабушка. Ну, может, прабабушка, – не согласился Барнс, проведя ладонью по спине до шеи, погладив затылок. – Прародительница винтовок была изобретена в шестнадцатом веке. Но до Анри Дельвиня, то есть до начала девятнадцатого века, этот вид оружия популярен не был из-за времени и неудобства перезарядки.
– Ты столько всего знаешь! – восхитился Франсуа. – Пойдем, покажешь мне, как ее чистить. Ведь не силиконовым же очистителем.
– Немного, на самом деле, – Барнс выпустил Франсуа из объятий, и они пошли обратно в сторону арсенала. Закат полыхал пастельными переливами оранжево-розового, сумерки сгустились и стали темно-серыми, а с востока наступала звездная тьма. – Просто я сам написал несколько книг по истории оружия, но за двадцать первый и двадцатый век, перевел несколько исторических энциклопедий об оружии, ну и просто много общался с разными людьми, которые увлекались оружием разных эпох. Нужно же мне было чем-то заниматься целых двадцать лет на Гавайях.
– Дашь почитать? – спросил Франсуа. – Мне интересно.
– Бери, – пожал плечами Барнс. – Книги в оружейке на полке стоят. Одна полка – мои переводы, другая – то, что я сам написал. Или тебе электронную версию скинуть?
– Не-е-е, – покачал головой Франсуа. – Я никогда бумажных книг не читал, мне интересно, каково это. А ты много языков знаешь?
– Прилично, – Барнс и сейчас занимался тем, что учил новые языки и не запускал те, что уже знал, постоянно совершенствуясь. Но эта сверхобучаемость была наследием Зимнего Солдата, и он четко понимал, что не случись ему побывать живым оружием, хрен бы он таким умным сейчас был. – А что, тоже хочешь еще какой-нибудь язык выучить?
– Я знаю английский и французский, немного испанский, – ответил Франсуа. – Испанский я подтягиваю, если что, у меня есть приятели в Коста-Рике, мы онлайн разговариваем, когда есть время.
– Я без акцента говорю на мандаринском и кантонском, – для сравнения сказал Барнс. Он всегда находил время, чтобы пообщаться с носителями языка. Но сейчас он отчасти хвастался, хотя уже и забыл, когда делал это последний раз. Он словно оживал изнутри, словно высохшее дерево, сохранившее корневую систему, которое стали поливать, и на нем начали появляться почки и бутоны. Ощущения были странные, но приятные.
– Ну, у тебя было столько времени, чтобы выучить все эти языки, – улыбнулся Франсуа и остановился у двери в арсенал.
– На самом деле не так много, – Барнс открыл дверь, потом другую, в личное хранилище. – У многопрофильного оружия должна была быть соответствующая подготовка.
За одним из стеллажей обнаружился стол, на котором стояла странного вида фиговина, похожая на подставку, и несколько емкостей, подписанных от руки. Барнс включил над столом яркий свет.
– Давай так. Я показываю – ты делаешь. Разбирать будем полностью, так что запоминай сразу, – Барнс стал серьезен, с него слетела вся томная игривость, присутствовавшая ранее, он встал рядом, беря в руки винтовку. – Вот смотри. Все начинается вот с этой вот штуки. Это защелка магазинной коробки, – он указал на детальку, втопленную снизу почти под спусковым крючком. – Отодвигаешь ее…
Франсуа справился с разборкой винтовки Мосина довольно легко. Почитал надписи на емкостях.
– А из чего сделано оружейное масло? – спросил он.
– Из вазелинового масла, а это продукт, получаемый от перегонки нефти в керосин, – на автомате ответил Барнс. По крайней мере, у него было именно такое. – Плюс этанол и еще всякая херня по мелочи. Дальше мы должны все части оружия, которые страдают от нагара, замочить в специальном растворе, или залить его внутрь. Потом вычистить и смазать. Идея ясна?
– Да, командир! – улыбнулся Франсуа и занялся чисткой.
Барнс не использовал перчатки при чистке оружия, и Франсуа не стал. Потом он спросит, чем отмывать руки. У Франсуа было тепло на душе: они с Джеймсом не только трахались, у них было общее занятие, которое нравилось им обоим.
Стол был большой, и целиком его Франсуа не использовал, поэтому, чтобы особо не скучать, Барнс пошел, взял себе пару “глоков” последней модели, сделанной из металла, и, усевшись на стол, принялся их чистить. И ему занятие, и для оружия полезно.
Барнс поглядывал на уверенные, хотя это был его первый раз с “мосинкой”, движения Франсуа краем глаза, и ему было хорошо и спокойно. Тепло. Невероятно после стольких лет навязанного самому себе одиночества.
– Собирать в обратном порядке, – сказал Барнс, когда все детали были тщательно вычищены и смазаны. – Помнишь, или подсказать?
– Помню, – уверенно ответил Франсуа и принялся собирать винтовку. – А приклад надо как-то специально обрабатывать?
– Можно содрать имеющийся лак, шлифануть и заново покрыть, наложив слоев пятьдесят нового, – отозвался Барнс, собирая второй пистолет, – но я не вижу в этом смысла, потому что и так все красиво. Но если хочешь, то флаг тебе в руки. Лак куплю.
– Эй, я просто спросил, – рассмеялся Франсуа. – Все-таки потрясающий материал – древесина. Обработанную от насекомых ведь можно столетиями использовать, я думаю, а современный углепластик уже через пять лет трескаться начинает.
– Зато его можно перерабатывать, а вот древесину только сжечь, – Барнс достал с полки над столом большую пластиковую банку с широким горлом, а из корзины под ним – чистую ветошь. Похоже, раньше это было веселенькой футболкой. – Держи, намазываешь руки и стираешь тряпочкой. Дома вымоешь.
Легко спрыгнув со стола, Барнс коротко обнял Франсуа со спины, поцеловав в шею, и пошел возвращать на место винтовку и пистолеты. Он чувствовал себя легко и беззаботно, как не чувствовал очень давно, невероятно давно.
