Текст книги "Отражение: Разбитое зеркало (СИ)"
Автор книги: Snejik
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Подхватив телефон, Барнс набрал номер, указанный в статье, и на том конце, как ни странно, ответили. Разговор занял немного времени, Барнс уточнил, что да, продается весь архипелаг и за указанную сумму, и сказал, что он будет готов купить через две недели, попросив снять архипелаг с продажи. Девушка-секретарь ответила, что приостановит продажу острова на две недели, не больше, если мистер Барнс действительно собирается его купить. На том и порешили. Барнс даже обрадовался, что в свете последних событий было крайне странной эмоцией.
– Да, лапушка, – тихо сказал он, сжимая в руке жетоны, – у нас будет свой остров.
Не верующий ни в каких богов Барнс не хотел думать, что Себастьян просто умер, ушел навсегда, оставив его одного, ему больше нравилось думать, что частичка его мужа навсегда останется с ним.
Мика спустилась в кухню, когда Барнс уже заканчивал готовить завтрак. Сейчас он выглядел не так страшно, как до этого, но ощущения, что он сейчас заплачет или закричит, больше не было. Он был печален, сосредоточен, чуть рассеян, словно мыслями был где-то не здесь, и хоть взгляд был полон боли, эта боль не грозила выплеснуться наружу, за эту ночь она притупилась и стала частью Барнса. Он почти принял, почти смирился с утратой. Почти.
– Зови Лекса, и садитесь завтракать. А я поехал в город, – Барнс ткнул тумблер кофемашины. – Закажу перевозку коробок на склад, заберу урну с прахом, – почти ровно сказал он, – и вернусь.
– Рара, – Мика обняла его, прижалась к груди, как делала, когда была еще маленькой, – что ты задумал? Я не хочу потерять еще и тебя.
– Я просто повоюю немного, принцесса, – сдавленно выговорил Барнс, потому что от слов дочери у него ком встал в горле. – Совсем немного, всего пару лет.
– Тата бы не одобрил, – всхлипнула Мика. – Но ты ведь не сможешь иначе.
– Мы тоже не одобряем, – высказался вошедший в кухню Лекс. – Но ты иди, воюй. Только возвращайся к нам.
– Угу, – отозвалась Мика и, отлепившись от груди, смахнула слезинки, – возвращайся.
Барнс явственно услышал невысказанное “мы тоже не вечные”, и почувствовал себя страшным эгоистом, так глубоко ухнувшим в себя, в свое горе, что перестал замечать хоть что-то вокруг себя. А вокруг были его дети, и хоть они были уже совсем взрослые, настолько, что уже были внуки и, если повезет, будут и правнуки, но они для него так же оставались детьми, как он оставался для них отцом. Отцом, который совершенно забыл про свои родительские обязанности.
– Простите меня, – ком в горле никуда не делся, жутко мешая говорить. – Мы всегда встречались на Рождество, давайте не будем ничего менять в этой традиции? Где бы я ни был, что бы ни случилось, двадцать третьего декабря я буду заказывать билеты на Гавайи и снимать на неделю три номера на свое имя в “Хилтоне”. Я буду звонить и даже приезжать, обещаю. Просто все вокруг напоминает мне о нем.
– Все хорошо, рара, мы понимаем, – вздохнул Лекс, тоже обняв Барнса. – Понимаем.
Домой Барнс вернулся только к полудню, сумев не только договориться на вывоз коробок на сегодня, чтобы Лексу и Мике не пришлось сидеть в пустом доме дольше необходимого, хотя он не знал, может быть, они захотят остаться тут на какое-то время, побыть у океана. Но это Рождество пройдет для них порознь. Если только не собраться в доме Гарри, который Андреа оставила Барнсу после своей смерти. Она прожила одна всего два года. И Барнс был бы счастлив прожить всего два года, но у него не было шансов загнуться, если только он не подставится где-нибудь под шальную пулю, а этого он делать не собирался, слишком силен в нем был инстинкт самосохранения, а самоубиться не давали дети.
Грузчики приехали через два часа после Барнса, меньше чем за пару часов собрали все коробки, получили от Лекса на чай. Один узнал Барнса, который успел в Гонолулу зайти в парикмахерскую и коротко постричься, и получил автограф на одной из энциклопедий, которую Барнс достал прямо из коробки. Он так и не привык быть узнаваемым, раздавать автографы, оставляя все это Себастьяну. Ему было достаточно стоять в его тени. А скоро он вообще перестанет быть известным экспертом по стрелковому оружию двадцать первого века, а станет неизвестным воякой, для которого имеют значения только деньги. Барнса это не пугало, потому что тот он умер вместе с Себастьяном, перестал быть, как только понял, что сердце самого дорогого на свете человека больше не бьется. А понял это только сейчас.
Ранний декабрьский вечер вступал в свои права во всю разгорающимся закатом, в котором переливались все оттенки красного, оранжевого и розового. Себастьян очень любил закаты, когда океан уже тонул во тьме, а за спиной разливалось многоцветное зарево.
Барнс завел мотор, откинул швартовы, и послушная его руке яхта вышла в океан. У них было не так много времени, пока догорит закат, но Барнс правил яхту все дальше и дальше, заглушив мотор, когда берег был уже довольно далеко.
Урну с прахом обнимал Лекс, только сейчас позволив себе проявить истинные чувства. Никто и не был против, чтобы именно он развеял прах над океаном, – они с Себастьяном были близки больше, чем с Барнсом, в отличие от Мики, которая тяготела к другому отцу.
На последних сполохах заката Лекс открыл урну, зачем-то заглянул в нее и зачерпнул горсть праха ладонью.
– Прощай, тата, – тихо сказал он и раскрыл ладонь.
Ветер подхватил прах и понес его над водой, роняя в воду, в красно-розово-оранжевые блики. Барнс смотрел и смотрел, не в силах оторвать глаз.
Лекс передал урну Мике, и та тоже зачерпнула горсть праха, бросая его в воду.
– Прощай, – шепнула она и отдала урну Барнсу.
– Я всегда буду любить тебя, лапушка, – сказал Барнс и перевернул урну, вытряхивая прах в окена. Ветер подхватил слова вместе с прахом и понес над водой, навсегда соединяя Себастьяна с так любимым им океаном.
Уже в полной темноте Барнс видел, как блестели непролитыми слезами глаза Лекса, как смахивала слезинки Мика, не сразу поняв, что тоже плачет. Он неаккуратно вытер слёзы рукавом лонгслива, глядя на черный ночной океан, и ему казалось, что он видит где-то вдали дельфинов, вместе с которыми плывет и Себастьян, свободный теперь от всего мирского. Бесконечно любимый. Навсегда остающийся в памяти.
Вернувшись к берегу, Барнс высадил детей, попрощался с ними, крепко обняв и Лекса, и Мику, закинул вещи, которые хотел забрать в Нью-Йорк, в яхту, и собрался перегнать ее в Гонолулу, чтобы оставить там на какое-то время.
– Увидимся в Нью-Йорке, – хлопнул его по плечу Лекс. – Я приеду к тебе.
– Хорошо, Лекс. Приезжай, – согласился Барнс. – Рождество?
– Тогда и я приеду, – тут же отозвалась Мика. – Мы успеем отпраздновать. Тата бы хотел, чтобы у нас был праздник.
– Да, – сглотнул Барнс. – Тата бы хотел праздника. Значит, Рождество.
– У меня, – категорично заявил Лекс. – Не хочу ехать в такую даль, а тебе все равно. Тем более, Мика у меня остановится.
– У тебя так у тебя, – не стал спорить с сыном Барнс.
– Мы найдем риелтора и вернемся на материк, – сказала Мика, а потом погладила Барнса по плечу. – Мы любим тебя, рара.
– И я вас, мелкие. Очень.
Запрыгнув на борт, Барнс во второй раз сегодня отдал швартовы и отправился в ночь, глядя на звездное небо. В Гонолулу он должен был прибыть к утру.
Спустя чуть больше двух недель Барнс, по новым документам так Джеймсом Барнсом и оставшийся, только теперь он был гражданин Канады, уроженец Монреаля, провинции Квебек, подписывал документы на право собственности архипелага Биг Таскет на побережье Новой Шотландии. Он легко оформил перевод на два миллиона долларов, что порадовало продавцов, и они с удовольствием устроили ему экскурсию по теперь уже его землям.
Барнс бы сразу начал строить на главном острове себе дом и базу для тех, кого хотел тренировать, но для этого нужно было его присутствие, а сейчас он не мог себе этого позволить, ему предложили контракт в одной из частных военных компаний, которую он рассматривал как плацдарм для своего восхождения в этой нише.
Он ни на секунду не забывал про Себастьяна, периодически сжимая жетоны и мысленно разговаривая со своим почившим мужем. Три кольца, два Себастьяна и одно его, болтались на цепочке с жетонами, а подвеска с датой их свадьбы лежала, засунутая в чехол телефона.
Теперь Барнс писал дневник не только Стиву, с которым еще не виделся после смерти Себастьяна, теперь он писал и Себастьяну в надежде, что тот придет к нему во сне, как когда-то давно, теперь уже вновь в другой жизни. Он писал по два письма каждый день вот уже почти три недели, стараясь хотя бы так заглушить свою боль. Писал и складывал в папку, которую таскал за собой, понимая, что как только он вступит в ряды наемников, времени и возможностей заниматься этим у него просто не будет.
========== 3 ==========
На базу формирования компании “Блэквотер” он приехал с минимумом личных вещей в середине января. Компания была известной и довольно крутой, имела свой остров в Тихом океане, где и проходила проверка и тренировка нового контингента.
Им было все равно, насколько ты хороший специалист хоть в чем-то, пока тебя не прогонят по своим нормативам. Барнс только усмехнулся, глядя в злые узко посаженные глазки начальника по новичкам. Для него Барнс был мусором, пока не докажет обратное. И Барнс доказал, пролетев полосу препятствий, словно по скверу прогулялся. Но это позволило погрузиться в шкуру Зимнего Солдата, снова выпустить его на волю, слиться с ним, становясь кем-то новым, другим. Злым, насмешливым и совершенно бесчувственным. Только в минуты полного одиночества Барнс вспоминал Себастьяна, тянулся к нему всей душой, разговаривал, вспоминал, что любил и до сих пор любит. Но он не хотел, чтобы об этом кто-то знал, поэтому Зимний всегда стоял на страже его истерзанной нежной души, охраняя ее, не пуская никого внутрь прочного панциря.
Барнса прогнали по всей тренировочной программе из какого-то упертого неверия, а он совсем потерял страх и выдавал нормативы Зимнего, а не обычного человека. Он хотел, чтобы его боялись, чтобы к нему прислушивались, чтобы его заметили, ему нужна была известность в этих кругах.
Уже лет тридцать существовала программа по улучшению генома человека, и были родители, которые давали согласие на усовершенствование своих детей. Но о результатах этой программы пока никому не сообщалось, а ее плоды никто не видел. Барнс как раз подходил по возрасту к первым испытуемым, поэтому не видел смысла скрывать свои способности, что позволило ему влиться в основной состав Блэквотер.
Со смерти Себастьяна прошло три месяца, в которые Барнс боялся засыпать, потому что боялся кошмаров, и очень хотел уснуть, чтобы хотя бы во сне оказаться вновь с Себастьяном, даже если это будет просто сон, всего лишь сон. Или поговорить со Стивом, встретиться с ним, с единственным человеком, который может представить его боль.
Вот и сегодня, ложась на неудобную армейскую койку, Барнс не знал, хочет ли он заснуть или нет. Теребил жетоны с кольцами, прикрыв глаза, вспоминая Себастьяна, греясь в воспоминаниях о нем.
– Как же я люблю тебя, лапушка, – беззвучно прошептал он одними губами, слишком ярко представляя себе, что он не один в этой походной кровати, что рядом с ним Себастьян, горячий и живой, такой родной и настоящий, и не заметил, как провалился в сон.
Ему снился до боли знакомый двор, в котором он так давно не был даже во сне. Он присел на всегда стоящее здесь ведро, перевернув его, и принялся ждать неизвестно чего, не уверенный, что Стив придет. Но он продолжал сидеть, ждать и перебирать в руке жетоны и кольца, отпустив себя, дав волю неизбывной тоске, которая была постоянным обитателем его сердца.
Стив опустился на пыльную землю рядом с Баки, положил ладонь ему на колено.
– Ты так давно не приходил, – с легкой укоризной произнес он.
– Я не спал, – Барнс не поднимал головы, пытаясь не дать слезам пролиться, хотя здесь не было никого и ничего, способного осудить его слабость. – Себастьян умер.
Слова, такие простые и в то же время сложные, слетели с губ. Он так хотел рассказать о своем горе Стиву, потому что больше было просто некому, потому что хотелось рассказать хоть кому-то, для кого это не было бы такой же потерей. Барнс малодушно хотел, чтобы его пожалели, потому что быть сильным иной раз оказывалось слишком тяжело.
– Господи! – воскликнул Стив.
Он притянул к себе Баки и крепко обнял, ничего больше не говоря.
И Барнс не выдержал, разрыдался как ребенок, уткнувшись Стиву в грудь. Сейчас он перестал быть суровым воякой, которым казался всем вокруг, он даже был не милый обаятельный Баки Барнсом, он сейчас был просто несчастный и потерянный человек, который искал понимания и, как ни странно, защиты от самого себя, от этого всепоглощающего чувства потери, которое, обняв его той ночью, так и осталось с ним, и не желало уходить, хотя и притупляло иногда свой голод, позволяя пробиться светлым воспоминаниям.
Стив обнимал его, гладил по коротко стриженной голове, целовал в висок, покачивал, как плачущего ребенка. Согревал своим теплом, как мог.
– Почему так рано? – всхлипнул Барнс, тщетно пытаясь взять под контроль взбесившиеся эмоции. – Почему, Стив? Я так люблю его. Я не хочу так… Не хочу без него… Так больно…
– Сто двадцать лет, – сказал Стив, укачивая Баки в объятиях. – Это не рано, Баки. Это просто мы живем слишком долго. Так долго…
– Если бы не мелкие, я бы умер, – признался Барнс Стиву, сказал то, что не говорил никому, потому что некому было сказать. – Мы живем слишком долго, Стиви. Но чем дальше, тем больше жизнь похожа на изощренную пытку. Стив…
Барнса захлестнул новый виток истерики, пусть позорный, но ему было слишком больно. И сейчас он бы предпочел боль обнуления, раз за разом, чем то, что творилось с ним сейчас. А он думал, что смог пережить, что взял себя в руки, но, как оказалось, ничего подобного. Он оказался не готов изначально и не смирился спустя время. Барнс был уверен, что не смирится никогда.
Баки плакал долго, очень долго. Стив не мешал ему. Дал выплакаться, выплеснуть из себя все накопившееся горе, которое так долго не находило выхода наружу.
Успокоение пришло внезапно, когда Барнс уже даже перестал всхлипывать, только стискивал Стива до боли, так, что обычный человек бы не выдержал. Со слезами, казалось, ушла и острая, рвущая на куски боль, оставив свою тупую, ноющую сестру.
– Это же хорошо, что он умер во сне, да? – спросил Барнс, когда смог связно мыслить и не всхлипывать после каждого слова. – Он не мучился.
– Да, – кивнул Стив, обнимая его за плечи. – Просто уснул и не проснулся. Без боли, без страха… Мирно и спокойно.
– Я купил архипелаг в Канаде и пошел в наемники, – горько усмехнулся Барнс. В объятиях Стива было так тепло и почти спокойно, что он совсем перестал плакать, почему-то уверенный, что Стив бы не стал рыдать даже в одиночестве, а он вот стал и не только в одиночестве. Это всегда их отличало, Стив был словно кремень. Всегда.
– О! – озадаченно сказал Стив. – А почему в Канаде? Почему не южнее?
– Целый архипелаг за два миллиона, Стив, – уже живее отозвался Барнс.
Он выпутался из объятий Стива, хотя в них было хорошо, уютно, и принялся рассказывать.
– Ты же знаешь, мы жили на Гавайях последние двадцать лет, – начал он. – Южный остров был бы для меня невыносим, наверное. А мне всегда нравилась Аляска. Биг Таскет, конечно, не Аляска, но близко. А еще я пошел в наемники. Знаешь, я просто хотел жить так, чтобы не было постоянно больно от напоминаний, от мыслей, а как могло быть с Себастьяном? Я хочу попытаться жить, Стив. Хотя бы попытаться.
– Это очень смелый и правильный выбор, Баки, – сказал Стив. – Потому что так, как помнишь его ты, больше не помнит никто. Частица его живет в тебе, и пока ты жив, какая-то часть Себастьяна жива тоже.
– Но я хочу не этого, – продолжил свою мысль Барнс, он взял Стива за руку, переплел их пальцы и сжал, так было спокойнее, так дорогой и близкий ему человек был рядом. – Я на острове хочу сделать тренировочную базу для подростков. Человек для десяти для начала, а там посмотрим. Буду делать из них наемников, как когда-то тренировал “вдов”. Думаю, у меня получится. Стиви, а вдруг, если я умру, я вернусь к тебе?
Эта мысль пришла к нему внезапно, Барнс даже удивился, почему не подумал ее раньше, ведь вдруг все бы получилось, и он бы не был один. И Стив бы не был один, когда умрет Конни.
– А если нет? – спросил Стив. – Если ты просто умрешь, Баки? Не пробуй. Не рискуй так. Оно того не стоит.
– Не буду, – заверил друга Барнс. – У меня еще живы дети, которым я обещал проводить вместе каждое Рождество. Стив, но они ведь тоже умрут. Знаешь, уже умерло столько моих друзей и знакомых. И еще умрет. Столько жить – проклятие. Но у меня было больше восьмидесяти лет безграничного счастья.
– Такое мало кому выпадает, Баки, – заметил Стив. – Приходи ко мне почаще. Поддержу тебя, как смогу.
– Я очень мало сплю. Мне снова снятся кошмары, – признался Барнс. – Как я падаю с того поезда, как я убиваю всех без разбора, как я снова не я. Но чаще всего я вновь и вновь просыпаюсь рядом с мертвым Себастьяном. А еще просто некогда спать, в мире полно войн, и я на одной из них.
– Помни, что я есть, – попросил Стив. – И я с тобой, Баки.
Врываясь в сон, пронзительно зазвенел сигнал боевой тревоги, и Барнс проснулся, не успев даже махнуть на прощание рукой, выдернутый из сна.
За его умения его быстро сделали командиром небольшого отряда, а потом и вообще выделили поле для бойца-одиночки широкого профиля, что ему и было нужно. Он, не стесняясь, представлялся Зимним Солдатом, но никто никак не связывал это имя с персонажем комиксов и фильмов, слишком много прошло времени. Тем более, никто не называл его Баки, кроме Стива, с которым изредка удавалось встретиться, поговорить, рассказать, как идет та или иная война, которые он научился быстро заканчивать.
Практически полностью снова став Зимним Солдатом, за тем исключением, что теперь никто не стирал его память, и он был волен решать за себя, Барнс полностью погрузился в войну, выныривая оттуда три раза в год: в дни рождения детей и Себастьяна и на Рождество.
Первый раз, чтобы не подвести детей и вовремя приехать на Гавайи, Барнс за сутки убрал верхушку повстанческой армии, никого не предупредив, за что получил выговор за невыполнение приказа и премиальные к празднику за быстрое и радикальное выполнение задачи по устранению сопротивления.
К следующему Рождеству его специально кинули на слабовыполнимое задание, которое Барнс выполнил просто блестяще, так, что никто ничего не понял, получил свои премиальные и снова укатил на Гавайи.
Он знал, что за ним следят, всем было интересно, куда сбегает лучший исполнитель самых сложных и невыполнимых заданий, но все, что находили – это его в обществе двоих хорошо сохранившихся пожилых детей известного актера, который не так давно умер. Кто они были друг другу, как познакомились, что связывало – все эти вопросы оставались без ответа, потому что выследить не получалось, а на вопросы Барнс не отвечал, уверенно посылая на хуй всех заинтересованных.
За два года Барнс ни с кем так и не сошелся хотя бы относительно близко. Не случилось даже товарищей, не говоря уже о друзьях. Он как пришел одиночкой в Блэквотер, так и ушел, поняв для себя все, что ему было нужно. А самое главное – уровень подготовки рядового бойца. И знал, что сам подготовит лучше, потому что он подготовит специалистов, которые будут уметь все, но работать по своему профилю.
Еще год у Барнса ушел, чтобы получить лицензию на работу с подростками, оформить организацию как военную школу, которая даже выдавала сертификаты, построить тренировочную базу, купить все необходимое, вплоть до списанного армейского вертолета, танка и БТРа. Нанять врача-травматолога и заместителя по хозяйственной части. Много всего понадобилось, чтобы запустить то, что Барнс хотел, но год прошел, практически пролетел в делах и заботах, и у него было все готово. Осталось отыскать себе десяток воспитанников, которые в итоге захотели бы пойти в наемники. Потому что для регулярной армии подготовка Барнса была слишком крутой.
Барнс так был занят делами, что боль от потери Себастьяна притупилась, стала почти незаметной, он больше вспоминал хорошее, светлое, продолжал писать ему, а письма сжигал, чтобы они случайно не попались никому на глаза. Себастьян даже стал ему сниться, но не теми волшебными снами, когда они могли быть вместе, а обычными, ускользающими с утренним туманом, но Барнс просыпался счастливым после таких снов, потому что снова, хоть и иллюзорно, но мог чувствовать Себастьяна рядом с собой.
Воспитанников для первого года оказалось найти непросто, но Барнс нашел. Восемь парней и две девчонки, трудные подростки, сироты из приемных семей, которые уже хотели от них отказаться, но Барнс предложил отправить их к нему. Да, всего десять. Это даже статистику никак не нарушит, но и он не собирался облагодетельствовать весь мир. Он хотел вырастить наемников под стать себе. А еще он хотел любить этих детей, подарить им внимание, которого они были лишены.
Начиналось сложно. Слово “дисциплина” было незнакомо этим детям, которые в следующем году должны были вступить во взрослую жизнь. Все началось с войны, хотя все эти дети знали, куда собирались, это не было наказанием для них, они сами согласились пройти эту подготовку. Но все равно все поначалу пошло наперекосяк.
Барнс учился, тренировал детей, проводя с ними практически все свое время, потому что других тренеров просто не было, и они потихоньку привыкли, а потом начали работать с полной отдачей, поняв, что для них выкладываются на полную. И пошло лучше, уверенней.
Конечно, за год нельзя было научить всему, что умеешь сам, всему, что должен уметь военный, но в регулярной армии срок обучения новобранца вообще был три месяца, так что программа Барнса была круче в разы. Его дети умели не только бежать вперед и стрелять, они разбирались в оружии, взрывчатке, умели управлять доступной Барнсу техникой, а еще каждый получил специализацию по тому профилю, к которому был склонен. Но, самое главное, у Барнса получилась сработанная команда, которая доверяла друг другу спины.
Через три года работы по той же схеме Барнсу пришел запрос из Блэкуотер, есть ли у него курсы повышения квалификации, а то они бы выложили приличную сумму ради тренировки своих бойцов у Барнса. Тот понял, что это золотая жила, и тут же открыл курс повышения квалификации, за который не боялся драть деньги.
И завертелось. Теперь у него совсем не осталось времени на посторонние думы, только глубокой ночью он любовно гладил жетоны и нашептывал в темноту, как прошел его день. Он продолжал тосковать по Себастьяну, не подпуская никого к себе близко, не открывая сердце.
Через десять лет у Барнса отбоя не было от желающих пройти его полугодичный курс для опытных бойцов как у военных, так и у гражданских. Ему пришлось несколько расширить и количество мест, увеличив их до двадцати для детей и до тридцати для опытных военных, он расширил штат, набирая только самых опытных тренеров.
Мика с Лексом старели, и Барнсу было больно каждое Рождество, которое они проводили вместе, потому что он чувствовал, что у них осталось не так много времени. Может быть, еще десять лет, если повезет – двадцать, и он останется совсем один.
Многие его воспитанники через год-два возвращались пройти курс повышения квалификации, и для них все было без очереди и совершенно бесплатно, хотя они и пытались всучить Барнсу денег или зазвать на Рождество, но он из года в год отказывался, говоря, что у него другие планы.
Где-то в это время он получил педагогическое образование и взялся за психологическое, чтобы быть хоть немного в курсе, что происходит в головах у людей.
Однажды Мика изъявила желание приехать к раре, посмотреть, чем он занимается, говоря, что пока еще может приехать, и Барнс не стал ее отговаривать. Они весело вместе провели время, а Мика устроила мастер-класс по стрельбе и сборке-разборке последней модели штурмовой винтовки. Даже гоблины были поражены навыками старушки, а она только посмеялась, и сказала, что просто ее отец любил оружие.
Спустя еще десять лет дело Барнса процветало, его воспитанники открыли собственную частную военную компанию, кто-то остался у него в штате после нескольких лет войны, кто-то просто приезжал, чтобы увидеться с человеком, который круто изменил жизнь, которая должна была при прочих равных пойти по наклонной.
Лекс с Микой решили перебраться на Гавайи в дом престарелых. Мике тяжело было ходить, хотя в свои девяносто с лишним она была очень бодрой бабулей, а Лекс из-за болезни суставов больше не мог рисовать, и решил оставшееся время провести вместе с сестрой.
Барнс продолжал приезжать на каждое Рождество, дарил, как давно было заведено, всякую приятную безделицу и, уезжая, дергался от каждого звонка, понимая, что каждое их рождество может быть последним. И очень боялся этого, потому что та ниточка, которая связывала его с Себастьяном через детей, тоже грозила оборваться, и он останется совсем-совсем один, потому что все еще не мог и был уверен, что никогда не сможет подпустить к себе кого-то достаточно, чтобы назвать его близким.
Лекс с Микой умерли друг за другом с разницей в два месяца в девяносто пять. На похоронах было много народу, в основном из дома престарелых, кто еще был в своем уме. Он, вернее, его новая личность, был наследником и исполнителем последней воли. Барнс развеял прах обоих детей над океаном, чтобы они встретились с Себастьяном хотя бы так. Но все равно каждое следующее Рождество он приезжал на Гавайи, выходил в море и подолгу смотрел на усыпанное бриллиантами звезд небо, мысленно возвращаясь в каждый их совместный праздник. Он больше не плакал, потому что уже не мог, но и улыбаться не получалось. И все чаще давило одиночество. Он снова учился жить, но теперь уже совершенно один, потому что даже со Стивом встретиться получалось нечасто.
Барнс чувствовал, как к нему тянулись его воспитанники, и те, что уже давно закончили свое обучение, и другие, которые только начинали свой путь. Но он не мог впустить их в свое сердце, потому что там просто не было места ни для кого другого, оно все было заполнено Себастьяном и его детьми. Барнс не представлял, как может открыться еще кому-то, и не только потому, что продолжал любить Себастьяна, он не хотел снова терять близких, потому что был уверен, что еще одного раза он точно не переживет.
========== 4 ==========
По сложившейся за тридцать лет традиции, первого июля Барнс всегда лично встречал новый состав курсантов. Некоторые гоблины, когда видели его, интересовались, чему их может научить человек младше их, и губы Барнса всегда трогала ироничная улыбка, ведь ему было уже за двести, но да, выглядел он все так же молодо, словно сыворотка отменила старение, и он сдохнет в какой-нибудь самый неподходящий момент просто от того, что у него кончится завод, как у механической игрушки.
Вот и в этот раз Барнс проходил мимо подобия на строй из подростков, для которых на ближайший год он станет отцом, матерью и богом, и матерых волков, которые посчитали, что им нужна его подготовка. Или переквалификация, что Барнс тоже мог обеспечить.
За тридцать лет существования его тренировочной базы изменилось многое. Теперь весь штат сотрудников, хотя их все равно было немного, составляли люди, которых он когда-то нашел и выдернул с улицы. Сам Барнс умудрился раздобыть экземпляры самых новых военных технологий, оружие, боеприпасы, даже технику, уверенный в том, что те, кого он обучает, должны иметь все самое лучшее, чтобы стать лучшими.
В принципе, все то, что он создал, работало как часы, и Барнс мог бы уже уйти на покой, заниматься вообще чем угодно, но он упрямо, год за годом вел несколько курсов, просто потому, что это отвлекало его от одиночества, на которое он сам себя обрек.
Его питомцы из года в год пытались с ним сблизиться, но на определенном этапе отношений он выстраивал глухую прозрачную стену, за которую никого не пускал. Наверное, Барнс был бы и рад пустить кого-нибудь в свою жизнь, но после оглушительной потери Себастьяна, а потом и детей, от которой он так и не смог до конца оправиться, Барнс не хотел повторения. Тем более, любого из его воспитанников могли убить на войне, но это еще можно было бы принять, а вот видеть, как угасают близкие, было невыносимо, и он больше не хотел для себя такого. Да и не только для себя, ведь понимать, что ты уже дряхлый старик, а дорогой тебе человек, который еще и старше тебя, все еще свеж и молод, тяжело.
Барнс не совсем понимал, почему дети, которых он соглашается тренировать совершенно бесплатно, но по просто адовой программе, не жалея их совершенно, возвращаются к нему. Вот и эти двадцать подростков, уйдя через год, скорее всего, так или иначе вернутся, хотя бы просто навестить. Наверное, потому, что Барнс оказывался в их жизни единственным, кому действительно было до них дело.
А тридцать опытных и не очень бойцов, приехавших повышать свою квалификацию, вряд ли захотят повторить то, через что Барнс их собирался провести.
– Надеюсь, все понимают, куда они попали, – начал Барнс свою стандартную “речь”. – Поваров и уборщиков нет, так что дежурства по кухне и казарме распределяйте сами. Форму получите в хозчасти. Что где – разберетесь сами, экскурсоводов не держим. Подъем в пять утра. Задание на сегодня – изучить план базы, чтобы если вас куда-то послали, вы не задавали идиотских вопросов “а где это?”. Разошлись!
Барнс никогда не проводил перекличек, не пересчитывал своих курсантов, потому что списки с фотографиями и краткой личной справкой его секретарь – он до сих пор не привык к его наличию – готовил заранее, так, что у Барнса было время не только внимательно просмотреть, но и выучить наизусть, кто есть кто. Поэтому простого просмотра, все ли на месте, вполне хватало. Все опоздавшие больше, чем до конца “знакомства”, автоматически отчислялись, и деньги за переподготовку не возвращались. За все тридцать лет работы опоздавших было всего пять. У Барнса готовили настоящих профи, и попасть к нему хотели многие.
Один раз у Барнса спросили, почему он не наймет повара, ведь люди тратят время на готовку, тем более, на столько человек, на что он ответил, что им повезло, что он не заставляет их самостоятельно добывать пропитание, а выдает продукты.
От обычной армейской учебки барнсовское детище отличалось в первую очередь тем, что тут не велась никакая идеологическая подготовка, не нужно было зубрить бессмысленный устав. А вот внезапные внеплановые нападения на базу он устраивать любил. Поэтому часовых выставлять требовал. Он вообще делал обстановку максимально приближенной к боевой, и кто этого не понимал, тот довольно быстро вылетал.
