Текст книги "Смерть и Возрождение (СИ)"

Автор книги: Pale Fire

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Люсиль потянула через голову платье, сняла рубашку и белье. Сложила. Посмотрела на свою грудь, потрогала. Вздохнула и разулась. Ее кожу моментально покрыли крупные мурашки.

Томас освобождался от одежды, не поднимаясь. Выпутался из жилета, стянул сорочку, обрывая пуговицы, спихал с себя штаны. Извиваясь, освободился от трусов и носков. Встал на четвереньки, сгорбившись и глядя в землю. Потом, шатаясь, поднялся.

Туу-Тикки взяла Эдит за руку и повела ее к воде.

– Хороша, – кинул ей вслед Эшу.

– Не для тебя ягодка росла, – обернулась Туу-Тикки.

Эшу пакостно усмехнулся.

– Иди-иди. Для меня вырос корешок.

Люсиль уверенно шагала к воде. К коням, которые сгрудились на линии прибоя и ждали.

– Лошадки, – радостно сказала она. – Лошадки, вы меня покатаете?

Ближайший к ней морской конь фыркнул и подошел поближе. Пихнул Люсиль головой в сторону открытой воды. Люсиль взяла его за гриву и пошла в воду, не замечая, насколько вода холодна.

Туу-Тикки торопила Эдит войти в океан. До глубокой воды было далеко, Туу-Тикки хотелось пробежаться, но Эдит едва переставляла ноги. Войдя в воду по колени, Эдит обхватила себя за плечи, жалобно посмотрела на Туу-Тикки.

– Пойдем, – сказала та. – Я-то умею плавать.

Томас на подгибающихся ногах дошел до воды, споткнулся о кучу водорослей, едва не упал. Но удержался на ногах, врезавшись в плечо ближайшего коня. Тот фыркнул, изогнулся, поддерживая Томаса.

– Лошадка, – отстраненно произнес Томас, вцепился в гриву и потащился на глубину за конем.

Высокая волна едва не сбила Эдит с ног. А может, это была не волна. Или не просто волна, а та, которую подняли ноги морских лошадей. Эдит всей кожей чувствовала их холодное влажное дыхание, они заслоняли солнце, терлись мокрыми боками о плечи. Туу-Тикки гладила их шкуры, улыбалась и вела Эдит все глубже в воду. По пояс, по грудь, по плечи – а потом дно ушло из-под ног, и Эдит ухнула в звонкую плотную воду с головой. Вскрикнула от неожиданности, рот наполнился соленой горечью, взмахнула руками, уцепилась за что попало – за конскую гриву. Было холодно, и чисто, и радостно, и тело внезапно наполнилось ликующей свободой. Конь поплыл, и Эдит поплыла вместе с конем прочь от постылой земли, от людей, от бед и горестей. Туу-Тикки, оседлав коня, плыла рядом, смеясь, как шальная русалка.

Эдит не сразу расслышала голос Томаса.

– Эдит, – кричал он. – Эдит, нам нужно вернуться! Ритуал! Мы не закончили!

– Я не хочу, – откликнулась Люсиль. – Я хочу туда! – она показала рукой на запад, в открытое море.

Туу-Тикки развернула своего скакуна и направила к берегу. Он выгибал шею, перебирал ногами на месте, но Туу-Тикки оказалась упрямее. Она даже смогла ухватить за гриву коня Эдит и теперь направляла к берегу сразу пару чудесных созданий. Эдит вздохнула, посмотрела на летящую к суше птицу и попросила своего коня:

– Отнеси меня на берег. Пожалуйста.

Томас тем временем перескочил на коня Люсиль, которая отбивалась и вопила, и погнал его на берег. Пару раз Люсиль крепко попала ему локтями по ребрам, один раз чуть не разбила нос, дернув голову назад. Эшу на берегу смотрел на них и хохотал. Эдвард сидел на песке и первый раз в жизни не мог встать.

Конь Томаса и Люсиль подскакал к линии прибоя, резко остановился, нагибая голову, и Люсиль с Томасом покатились с него кувырком. Мокрые, в песке, они лежали и хватали воздух ртами. Конь развернулся, мотнул хвостом, обдав брата и сестру потоком воды, и обиженно ускакал в океан.

Туу-Тикки и Эдит спешились там, где на волнах появлялись первые барашки. Поблагодарили коней и побрели туда, где высоко разгорелся магический костер.

Эдит пришлось обсыхать на ветру. Дующий с юга, он все равно казался холодным. У Эдит стучали зубы, ее трясло. Люсиль препиралась с Томасом. Она хотела обратно к лошадкам и не понимала, зачем Томас тащит ее к огню. Томас выбивался из сил и не понимал, почему отец не вмешивается.

Эдит ждала, пока кожа обсохнет. Она не испытывала ни стыда, ни смущения, ни даже зависти – Туу-Тикки успела быстро вытереться полотенцем, замотать им же голову и теперь одевалась. Эдит было только интересно, почему она не чувствует жара от такого высокого светлого огня. Когда волоски у нее на теле встали дыбом, окончательно высохнув, Эдит повернулась к Эшу, поймала его взгляд и смело шагнула в огонь, мысленно попрощавшись с волосами.

Томас дотащил Люсиль до костра и остановился. Люсиль плюхнулась на песок. Томас посмотрел на сестру, на огонь, в котором горела и не сгорала его жена, на безучастного отца, на застегивающую ширинку Туу-Тикки. На Эшу ему смотреть не хотелось. Он нагнулся, взял Люсиль за плечи и поднял на ноги.

– Сначала огонь, – сказал он. – Потом лошадки. Нам нужно закончить, Люсиль.

– Бе-бе-бе, – Люсиль показала ему язык, передернула плечами и прыгнула в костер.

Прежде чем войти в огонь, Томас подавил в себе сильнейшее желание перекреститься. За языками пламени ему не было видно, что с Эдит и Люсиль. Он набрал в легкие воздуха, встряхнул головой и вошел в огонь. Волосы по всему телу громко затрещали. Прицельный язык пламени облизал его пах. Томас невольно вскрикнул. И сделал еще несколько шагов.

На траве, за пламенем, Туу-Тикки обтирала безучастную Эдит полынью и шалфеем, не пропуская даже самые укромные местечки тела. Люсиль каталась по сорванным травам, подкидывая их вверх. От ее роскошных волос остался короткий курчавящийся ежик. Томас осторожно потрогал свою голову, нащупал голую кожу, отдернул руку. Он стал лысый, как отец! И наверняка такой же страшный! Травы. Надо обтереться травами.

Туу-Тикки подошла к нему с почти опустевшим пакетом и опрокинула его у Томаса над головой. На младшего Шарпа высыпалась горькая полынь и несколько стеблей шалфея.

– Спасибо, – сказал он.

– Но по траве поваляйся, – велел ему Эшу.

Томас опустился на колени медленно, как столетний дед. Рану на руке жгло и дергало. Начинало печь в паху. Он неловко, извиваясь, как разрезанный червяк, катался по траве. Голова кружилась. Чайки кричали что-то издевательское.

Люсиль, накатавшись на траве и листьях, вскочила и, перепрыгнув через теплое кострище, понеслась к океану – к вожделенным лошадкам. Морские кони радостно поднимались на дыбы и оглушительно ржали. Эдвард наконец сумел подняться, зачерпнул горсть песка и бросил в сторону прибоя.

– По моему слову вы вернете ее к закату!

Один из коней проржал в ответ, и весь табун вместе с Люсиль устремился прочь от берега по золотой солнечной дорожке.

Эдит, уже одетая, с повисшими мокрыми прядями, наклонилась над Томасом. У него ни осталось ни единого волоска ни на теле, ни на голове. Кожа была покрыта длинными царапинами, оставленными жесткой травой.

– Вставай, – сказала ему Эдит. – Все завершилось. Нам пора. Солнце почти село. Холодает.

– Я ужасно выгляжу? – слабым голосом спросил Томас.

– Я видела вещи и пострашнее, – улыбнулась Эдит.

– Значит, ужасно, – вздохнул Томас и начал подниматься.

Одеваясь, он едва не упал, запутавшись в трусах. Запахнул на груди оставшуюся без половины пуговиц рубашку. Натянул брюки, застегнул их дрожащими пальцами. Сунул босые ноги в туфли, оглянулся на океан. Ни Люсиль, ни морских коней уже не было видно, только сэр Эдвард стоял у кромки прибоя и смотрел вдаль. У Томаса мелькнула мысль, что сегодня он видел сестру в последний раз. Разве возможно приказывать океанским коням?

– Мамонта бы съел, – заявил Эшу. – Туу-Тикки, у тебя есть в морозилке мамонт?

– Только олень, – развела руками Туу-Тикки. – Мой недосмотр.

– Напомни мне, я исправлю это упущение.

Томас застегнул жилет, отвернулся от океана и подошел к Эдит. Та спокойно стояла, ее юбку и волосы развевал ветер.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Я живая, – ответила Эдит, повернувшись к нему. – Наконец-то живая. И… я вспомнила. Те фотографии в сундуке… Там были твои… родственницы?

– Тетка Агата. Ее дочери. И коты. Коты были?

Эдит задумалась.

– Помню только черно-белого. С белыми усами, как у сэра Веллингтона.

– Сэр Артур, да.

Томас прислушался к себе. Он бы тоже с удовольствием съел этого самого мамонта, кем бы этот зверь ни был.

– Вас ветром шатает, – сообщила Туу-Тикки. От стальной чашки в ее руках оглушительно пахло какао и корицей. – Эдит, держи. Уступишь даме, Томас?

– Какао… – выдавил Томас.

Первую чашку выпила Эдит. Вторую в два глотка влил в себя Томас. Туу-Тикки дождалась, пока они опустошат термос. Эшу с недовольным видом перекатывался с пятки на носок. Ему какао не полагалось, а мамонтов в этом мире давным-давно сожрали. Эшу фыркнул, рыкнул и перекинулся. Поднялся по склону, дождался, пока остановится, пропуская его, поток машин, и скрылся по ту сторону дороги меж сосен.

Когда Эдит допивала остатки какао, к ним с Томасом подошел сэр Эдвард. Пристально и цепко осмотрел их обоих.

– Ритуал удался. Я подожду Люсиль и вернусь с ней.

– А мы домой, – улыбнулась Туу-Тикки. – Жду вас к ужину.

========== 31 ==========

Томас проводил Эдит до ее комнаты и поспешно ушел к себе. К зеркалу он подошел не сразу. Как ни смешно это звучало, нынешний собственный облик пугал его больше, чем снятое проклятие. И больше, чем маг Эшу.

Томас от двери посмотрел на зеркало. Сделал два медленных шага вперед. Потом решился и быстро подошел. Посмотрел на свое отражение. Это было еще ужаснее, чем он предполагал. Череп, белый по границе роста волос, выглядел неоправданно большим. А глаза без бровей и ресниц… Он в Итоне как-то видел больного бульдога.

Томас потоптался на месте. Единственное, что он мог сделать – это не показываться никому на глаза. Никому. Эдит особенно. Томас решительно плюхнулся на застеленную кровать.

Эдит оглядела свою комнату, как в первый раз. Она была голодной, усталой, возбужденной и очень хотела вымыться. Кажется, одевалась, чтобы выйти из комнаты и просить Эшу о помощи, она в другой жизни. В совершенно другой. Сколько же у нее уже было этих «других жизней»? Одна – до смерти матери. Другая – с отцом, до знакомства с Томасом. Третья началась и закончилась в Багровом пике – сейчас она вспоминалась смутно, как вспоминается к вечеру кошмарный сон. И вот – четвертая.

Эдит распахнула шкаф, достала оттуда свежую одежду и белье, взяла халат и ушла в ванную. Туу-Тикки что-то говорила про женскую и мужскую ванные комнаты – значит, эту придется делить с Люсиль, которую сэр Эдвард наверняка отправит мыться, когда она вернется. Стало быть, стоит поспешить.

В ванной Эдит решительно засунула все, что на ней было, в лубяную корзину для грязного белья. Посмотрела на ванну, качнула головой и отодвинула стеклянную дверцу душа. Так будет быстрее.

Странный кран без ручек плюнул в нее сверху сначала очень холодной водой, потом слишком горячей, но вскоре Эдит смогла отрегулировать температуру. Некоторое время она просто стояла под упругими струями, позволяя им смывать соль, запах огня, шалфея и полыни с волос и с тела. Странно, что у нее остались волосы. На голове. Остались ресницы и брови. А вот на теле не сохранилось ни волоска. Подмышки, лобок, голени, предплечья были младенчески гладкими. Интересно, это так и останется или волосы отрастут?

Эдит взяла первый попавшийся кусок мыла и принялась мыться. Мыть голову она не стала. Потом еще минут пять постояла под душем и выключила воду.

Когда она вытерлась, то обнаружила, что кожа ощущается неприятно и некомфортно сухой. Кажется, среди всех здешних флаконов и баночек было что-то подходящее… Эдит быстро перебрала косметику, обнаружила большой флакон с надписью «Лосьон для тела», не сразу поняла, как работает дозатор. Лосьон сильно пах ванилью, но Эдит было все равно. Она намазалась с ног до головы, не достав только до местечка между лопаток. Лосьон впитывался в кожу, как вода в песок. Не пришлось даже ждать.

Эдит встала перед зеркалом, осмотрела себя, повернула голову вправо, влево. Что это за клочья слезают с нее? Или нет ничего и ей просто мерещится от голода и усталости?

Что-то не так было с глазами. Эдит нагнулась к зеркалу. Точно. Глаза изменились. Раньше они были просто карими, цвета чая. А сейчас вокруг зрачка появился почти золотой круг, дальше цвет переходил в топазовый, и всю радужку окружало тонкое, но четкое черное кольцо. И ресницы потемнели. Эдит была блондинкой, никогда не пользовалась декоративной косметикой, даже пудрой, и привыкла к тому, что выглядит блеклой, белесой. У нее всегда была невыигрышная внешность, а подчеркнуть нарядом выгодные стороны Эдит никто не учил. Сейчас же ресницы словно выкрасили темно-коричневой краской. Привычные уже синеватые тени в подглазьях размылись и побледнели. Чуть ярче стали губы. Что это? Проявляется облик сидхе, или это оттого, что она прошла через огонь?

Она перекинула на грудь волосы. Раньше они были до пояса, а сейчас стали много короче. Короче и как будто гуще. Их цвет так и остался пшеничным, но половину волос словно срезали.

Не срезали, сообразила Эдит. Они сгорели. Она была не столь захвачена проклятьем, как Люсиль и Томас, и жертву с нее взяли меньшую, только и всего. Но взяли. Бедный Томас… Он так переживал из-за того, как выглядит! Как будто это имеет какое-то значение! У сэра Эдварда уже начали отрастать волосы, отрастут и у Томаса. И сэр Эдвард нисколько не переживал. Может, потому, что Эшу мог попросить и бóльшую жертву – пинту крови или часть тела, или глаз. А он взял всего лишь волосы. Какая мелочь!

Люсиль ныла всю обратную дорогу. Она была недовольна тем, что папа увел ее от лошадок; ей хотелось есть и пить; наконец, она просто замерзла и устала. Как всякий ребенок, она совершенно не умела ждать и терпеть. А может, и не хотела. Матери больше не было, никто больше не стал бы ее бить за дурное настроение, за беспричинный смех и слезы, за слишком громкий голос и слишком размашистые движения, за желание играть на рояле. Интересно, в этом деревянном доме есть рояль? Или хотя бы пианино?

На лужайке перед домом заплясали баргесты. Они лизали Люсиль руки, мотали хвостами и повизгивали.

– Собачки! – обрадовалась Люсиль. – Папа, это же наши собачки!

– Да, это они, – сказал Эдвард. – Гвинт и Мелльт. Поздоровайся с ними и пойдем в дом.

– Ну ладно, – вздохнула Люсиль. – Папа, а сладкое будет?

– Спросим миссис Шук, – пообещал Эдвард.

– Какое смешное имя, – хихикнула Люсиль. – Мистер Шук и миссис Шук.

– Мистер Эккенер и миссис Шук. Миссис Шук не стала менять фамилию.

– А мне кажется, что фамилия Эккенер гораздо лучше! Я ей скажу.

– А фамилия Шарп лучше или хуже фамилии Шук?

– Я не знаю, – растерянно призналась Люсиль. – Она не такая смешная.

– Тогда сначала подумай, а потом смейся, – он распахнул перед дочерью дверь в дом.

В гостиной пахло жарящимся мясом и ягодным пирогом. Кай стоял перед большим зеркалом, скреб его лапой и ныл.

– Сейчас, – отозвался с кухни Грен. – Подожди еще минуту.

Он вытер руки и подошел к псу. Тот требовательно посмотрел на него.

– В Ллимаэс?

Кай ненадолго задумался и снова заныл.

– Клеа?

Кай утвердительно гавкнул. Грен приложил ладонь к зеркалу, дождался, пока откроется проход в гостевой дом и сделал приглашающий жест. Кай, обычно преодолевавший эту дверь одним прыжком, аккуратно переставляя лапы, прошел сквозь зеркало, ткнулся носом в ладонь встретившего его Сета и облегченно вздохнул. Грен закрыл зеркало.

Эдвард довел дочь до ее комнаты и велел принять ванну и сменить одежду перед ужином, а сам ушел к себе переодеваться. Когда он пришел в мужскую ванную, там было прохладно и сухо. Похоже, Томас здесь не показывался. Закончив в ванной, Эдвард подошел к двери в комнату Эдит и постучал.

– Войдите, – отозвалась Эдит. Она уже успела одеться и даже расчесала волосы. Как делать прическу из таких коротких, она не представляла, а позвать духа-куафера не догадалась. – Сэр Эдвард.

– Я ищу Томаса, – старший Шарп остановился на пороге.

– Он проводил меня и ушел к себе, – сказала Эдит.

– Вот как, – Эдвард цепко осмотрел невестку. – Вы изменились, Эдит. Человека в вас стало гораздо меньше.

– Да, – кивнула она, – глаза… Я ждала, что у меня тоже возьмут все волосы.

– Похоже, не было нужды. Вы чисты изначально. – Эдвард помолчал секунду. – Встретимся за ужином.

Эдвард постучался в комнату сына.

– Кто там? – мрачно спросил Томас.

– Томас?

– Отец?

– Я могу войти?

Томас молчал почти минуту. В конце концов, еще два дня назад его отец выглядел точно так же, как он выглядит сейчас.

– Входите, – еще более мрачно отозвался Томас.

Эдвард вошел и прикрыл за собой дверь. Оглядел сына.

– У тебя что-то болит?

– Да.

– Что?

– Я… не скажу.

Эдвард очень удивился. Потом сообразил.

– С тебя взяли дополнительную жертву?

– Так это была жертва?! – заорал Томас.

– Да, – ответил Эдвард.

– Речь шла только о волосах! – возмутился Томас.

– А кроме этой боли, что еще ты чувствуешь?

Томас открыл было рот, но закрыл его, клацнув зубами, и промолчал.

– Ну так что?

– Пустоту. Словно меня нет. И только боль привязывает меня к реальности.

Эдвард подошел и сел на кровать рядом с сыном.

– Ты родился с этим ужасом в крови. Это была большая часть тебя. Теперь ее просто удалили. Хирургически. Как будто ты всегда носил на себе… – Эдвард замолчал в затруднении. – Вериги. Теперь их нет. Потом ты пройдешь ритуальную смерть. И изменишься. Вернешься к жизни.

Томас посмотрел на него. Цвет его глаз тоже начал меняться – серо-голубые прежде, они становились более яркими, с четкими зелеными лучиками от радужки к зрачку.

– Слова. Это просто слова.

– Как и магия. Как и проклятие. Или баргесты.

– Баргесты реальны! – запротестовал Томас.

– И то, о чем я говорю – тоже.

Томас насупился и фыркнул, как упрямый шестилетка.

– То есть вы хотите сказать, что все хорошо?

– Нет, – мягко ответил Эдвард. – Но все уже гораздо лучше, чем было. И станет еще лучше.

Томас недовольно дернул головой.

– Иди в душ, – так же мягко сказал Эдвард. – Скоро будет ужин.

– Я не пойду на ужин. Я не могу показаться в таком виде дамам!

Эдвард потерял дар речи и смотрел на сына секунд тридцать.

– Не могу! – сказал Томас.

– Хорошо, – Эдвард поднял руки, сдаваясь. – Ужин тебе принесут в комнату. Мне передать что-нибудь Эдит?

– Что я не могу предстать перед ней в таком виде.

Эдвард кивнул с серьезным видом.

– Как скажешь.

С этим он вышел из комнаты. И едва не сполз по стене от задавленного хохота. Он помнил по своей юности французских щеголей при английском дворе. Но его сын!.. Это было непостижимо.

Прошло несколько минут, прежде чем Эдвард взял себя в руки и пошел обратно к невестке. Опять постучался. Подождал ответа. Не дождавшись его, пошел вниз.

– Миссис Шук, – Люсиль сидела на диване, сложив руки на коленях синего платья, как хорошая девочка, – а что будет на сладкое?

– Правда, мам, что на сладкое? – немедленно встрял Оуэн.

– Пирог с малиной и ежевикой и пломбир.

– Урра! – завопил Оуэн.

– Мороженое! – обрадовалась Люсиль.

Мороженого она никогда не пробовала, но слышала о нем от мамы. По словам Беатрис Шарп, пломбир был самым изысканным лакомством. И ее папа-граф позволял ей есть пломбир по воскресеньям. Люсиль попыталась посчитать дни недели.

– Миссис Шук, а сегодня что, воскресенье?

– Нет, среда, – улыбнулась Туу-Тикки.

– Разве в среду можно есть пломбир?

– Почему нет? Он с фисташками.

– А что такое фисташки?

– Такие вкусные зеленые орехи, – объяснил Оуэн.

– Пломбир с фисташками… – мечтательно сказала Люсиль. – Надеюсь, папе он не понравится.

– Почему? – удивился Оуэн. – Наш папа любит мороженое.

– Потому что тогда папа отдаст его мне, – так же мечтательно сказала Люсиль.

– Я с тобой поделюсь, – пообещал Оуэн.

Люсиль важно кивнула.

– Ты хороший мальчик. Кстати, как тебя зовут?

– Оуэн Эккенер. И мне десять лет.

– И мне десять! – обрадовалась Люсиль. – Меня зовут мисс Люсиль Шарп.

– Очень приятно, – Оуэн протянул ей руку.

Люсиль удивилась, но пожала протянутую руку.

– Скорее бы пломбир.

– Мама говорит – сначала овощи и мясо.

– А мы не ели овощи. Мы ели овсянку.

– Я тоже ем на завтрак овсянку. Мама готовит ее с медом и ягодами.

Люсиль завистливо вздохнула.

– А мы ели просто овсянку.

Со второго этажа спустилась Эдит, вся в белом и аквамариновом. Дети посмотрели на нее без интереса. Лерой отсалютовал ей рукой солдата в сиренево-сером камуфляже и вежливо сказал:

– Добрый вечер.

Люсиль вспомнила, что это же леди Шарп и неохотно буркнула:

– Добрый вечер.

Потом вспомнила, что была бы бита за это матерью и сжала кулаки. Но матери больше нет. Никто не станет ее бить. И Люсиль показала Эдит длинный розовый язык и скорчила рожу.

Эдит померещилось, что с Люсиль полупрозрачными клочьями сползает кожа. Эдит моргнула. Нет, показалось. Скорее бы ужин!

По лестнице спустился Эдвард, судя по его виду, его что-то очень позабавило.

– Папа, на ужин пломбир. С фисташками. Тебе не понравится.

Эдвард поднял бровь.

– Фисташки. Они зеленые.

Старший Шарп оступился на лестнице от смеха. Он не мог припомнить, чтобы его дети когда-нибудь так его веселили.

– Я сначала попробую, хорошо? – смиренно сказал он.

Люсиль важно кивнула. Эдвард перевел взгляд на невестку. Эдит потерла глаза кончиками пальцев. Ей определенно нужны очки. Эти клочья… они на всех. Она посмотрела на мальчиков, но и курносый Оуэн, и серьезный Лерой выглядели как обычно. Это что, все от проклятия? Оно так слазит? Но Эшу же вытянул его и запер. Тогда что это?

– Эдит, с вами все в порядке?

Эдит провела ладонью по щеке. Кожа была гладкой, никаких клочьев и кусков.

– Не знаю, – тихо сказала она. – Мне мерещится… странное.

Эдвард подошел к ней и протянул руку к ее лицу.

– Вы позволите?

– Что?.. Да. Что это?

Эдвард захватил пальцами что-то в воздухе и аккуратно потянул. Эдит услышала тихий-тихий треск и словно бы ощущение давления на щеке. Сэр Эдвард показал ей лоскут чего-то полупрозрачного, бесцветного.

– Вы перестаете быть человеком.

– Но… – Эдит прижала пальцы к губам.

Ей хотелось сказать: но как же я тогда останусь здесь? Я не хочу возвращаться! Я уже почти решила остаться! Но она промолчала.

– Не страшитесь. Когда-то эту маску создала для вас ваша мать. При желании вы сможете воссоздать ее сами. Вы ведь помните, что нас ожидает ритуальная смерть? Ничего лишнего не должно остаться.

– Долина смертной тени, я помню, – кивнула Эдит. – А что с Томасом? Где он?

– Он не готов предстать перед дамами в его теперешнем виде, – смиренно произнес Эдвард.

– Мужчины, – мотнула головой Эдит. – Иногда мне кажется, что собственная внешность заботит их больше, чем самую тщеславную кокетку.

– Вы это не одобряете?

– Я люблю Томаса не за его шелковые кудри.

Эдвард опустил взгляд. Помолчал.

– Почему бы ему самому не любить свои шелковые кудри?

– Почему бы ему не иметь смелость не отговариваться дамами? – парировала Эдит.

– Потому что он джентльмен времен королевы Виктории.

На это Эдит не нашлась, что ответить.

Грен выглянул из кухни и позвал:

– Прошу к столу. Мальчики, руки чистые?

Оуэн немедленно продемонстрировал растопыренные пальцы. Лерой просто кивнул. Люсиль, довольная, что она не мальчик и ее не посчитали, осмотрела свои ладони.

Эдвард предложил Эдит руку. Эдит вспомнила, что английский этикет отличается от американского, и она об этом даже читала. Она положила ладонь на предплечье свекра и пошла с ним. Хотя все эти этикетные нюансы так смешны, когда обед подают на кухне!

Когда все уселись за столом, Эдвард сказал:

– Миссис Шук, Томас не готов предстать перед дамами. Можно ли отправить ему ужин наверх?

– Да, конечно, – кивнула Туу-Тикки. – Дети, вам виноградный сок или черешневый?

– Виноградный, – быстро ответил Лерой.

– Мне все равно, – пожал плечами Оуэн.

– Черешневый, – сказала Люсиль, которая не представляла себе, что такое черешня, но если Лерой выбрал виноградный, то она обязана была выбрать черешневый.

Весь ужин Люсиль с нетерпением ждала пломбира. Она даже без протеста съела все овощи – вкусные, надо признать. Но пломбир!

Мороженое подали в фарфоровых креманках, расписанных синими с золотом павлинами. Четыре шарика сливочного мороженого, посыпанные зелеными орешками.

– Зеленые фисташки? – спросил у дочери Эдвард.

Люсиль захрустела орехом.

– Вкусно, – сообщила она и зачерпнула край белого шарика. – Ой! Холодное!

– Ну это же мороженое! – объяснил Оуэн. – Оно потому так и называется.

Люсиль с надеждой спросила:

– Ну что, папа, тебе нравится?

– Я еще не распробовал.

Эдит отказалась от мороженого в пользу ягодного пирога. На ее вкус, мороженое не сочеталось с сухим красным вином, которое здесь подавали к мясу.

– Я оставлю тебе свою порцию, Люсиль, – сказала Эдит. – Мне не очень нравится мороженое. Слишком сладко.

Люсиль энергично закивала.

– Спасибо, леди Шарп!

Томас решился спуститься вниз только два дня спустя. Волосы у него отросли уже на половину фаланги пальца. Ресницы и брови выросли совсем. Кольцевой ожог там, где была крайняя плоть, перестал болеть. Опухоль спала. Мазь, которую принесли духи, оказалась волшебным средством. Но самое главное – он начал ощущать землю под ногами.

В гостиную он спустился глубокой ночью. Его встретили только внимательные взгляды котов. Большой рыжий кот приветственно взмахнул пушистым хвостом. Гладкий песочный презрительно дернул ухом и отвернулся.

– Волшебный котик, – сказал Томас и подошел погладить кота.

Снаружи запрыгали и принялись тыкаться мокрыми носами в огромные окна баргесты. Их почти не было видно – только черные тени и светящиеся, как уголья, глаза.

– Боже, вы всех перебудите, – простонал Томас и вышел в сад здороваться с собаками.

Он тут же был обкусан, облизан и сумел вырваться, только пообещав, что поест и вернется.

В холодильнике он нашел копченое мясо и незнакомую копченую рыбу, сыры, молоко, сливки, множество фруктов и овощей, что-то непонятное в полупрозрачной прямоугольной посудине с зеленой крышкой. Взял мясо, козий сыр и молоко. Нашел в деревянной коробке ковригу хлеба с какими-то семечками на верхней корке. Взял с магнитной полосы нож и принялся делать себе сэндвичи. Заодно отрезал мяса баргестам.

Поев, Томас снова вышел к собакам. Те с удовольствием съели мясо и начали хватать Томаса за рукава и штанины и куда-то тянуть.

– Мы не идем сейчас в Аллердэйл-Холл, – строго сказал им Томас.

Мелльт озадаченно сел, принялся мести хвостом по земле.

– Вот что, – предложил Томас. – Идем к океану. Вы знаете, где здесь океан?

Гвинт обрадованно взвизгнул и поскакал к воротам.

Томас в сопровождении собак дошел до берега как-то очень быстро, и вышел к остывшему кострищу на песке, не переходя дорогу, полную автомобилей. Он так и не понял, как это получилось.

На берегу баргесты принялись с лаем и подвыванием носиться туда-сюда вдоль линии прибоя, дразня морских коней. Те ржали и брызгали на них хвостами в ответ. Томас просто стоял и смотрел. Холода он не чувствовал, хотя вышел из дома в одной рубашке. Ветер гладил его отросшие волосы.

Томас обернулся. Над холмами вставало зарево, как от поднимающейся полной луны. Однако ее убывающий диск висел над океаном. Что же это было? Еще какая-то магия? Он решил, что спросит об этом, когда вернется в дом. Он по-прежнему чувствовал себя странно. То, что было для него главным много лет, просто рассыпалось, как кукла из плохо подогнанных деталей. Как собрать свою жизнь заново, Томас не представлял. К тому же теперь он отвечал не только за себя, но и за свою жену. Захочет ли она вместе с ним вернуться к его родне, которую он никогда не видел и даже не слышал о ней? Будут ли те… туатта ему рады? Или прогонят их и снова проклянут? Эльфы в английских сказках редко бывали добры к людям.

К нему подбежал баргест и ткнулся мокрой башкой в бедро, едва не сбив с ног. Томас возмущенно воскликнул:

– Гвинт!

Баргест гавкнул и ткнул его еще раз. Похоже, его не устраивало настроение Томаса. Баргест хотел играть.

– Палку? – без особой надежды спросил Томас.

Баргест наклонил голову набок и вытаращил глаза.

– Как с тобой играть?

Пес припал на передние лапы и гавкнул, потом азартно скакнул в сторону. Гавкнул еще раз. Вернулся к Томасу. Томас отскочил на шаг. Пригнулся. Выставил вперед руки и сделал вид, что сейчас поймает баргеста. Тот в восторге заскакал вокруг.

Возвращался в дом Томас, чувствуя себя Песочным человеком. Песок сыпался, казалось, даже из ушей. Баргесты бодро трусили следом. Младший Шарп же еле переставлял ноги.

Он ввалился в гостиную и упал в кресло у камина. Посмотрел на рукав рубашки, от которого остались только плотный шов и манжета. Баргесты повеселились на славу. Томас решил, что он сначала отдохнет, а потом предпримет сложное восхождение на второй этаж. Какая жалость, что в этом доме нет подъемника!

Его начало клонить в сон, веки слипались, потрескивание поленьев в камине убаюкивало. Томас почти заснул, когда по второй лестнице спустился Грен, на котором, как обезьянка на шарманщике, висел Лерой.

Грен был в одних только свободных штанах, распущенные волосы падали по обе стороны лица. Лерой уткнулся лицом ему в обнаженное плечо. Грен сел в кресло. Лерой перебрался к нему на колени, прижался и закрыл глаза.

– Все хорошо, волченок, – гладя сына по голове, говорил Грен. – Сейчас будет какао.

И правда – духи принесли и поставили на столик чашку с какао. Грен протянул ее Лерою. Тот сунул нос в чашку и принялся с хлюпаньем пить.

– Боюсь спать, – пожаловался он.

– Понимаю, – кивнул Грен. – Посидим пока здесь. Я уже позвонил детскому психологу. Она поможет прогнать твои страхи.

– А ей можно рассказывать про сидхе?

– Но ты же боишься не сидхе и не наших гостей.

– Я боюсь, – Лерой отвел волосы Грена и прошептал ему на ухо, – что меня вернут в Альба-сити.

– Этого не будет, – сказал Грен.

– Ты обещаешь?

– Да. Я обещаю.

– Смотри, – Лерой зевнул. – Расскажи мне что-нибудь.

– Сказку? Историю?

– Нет. Не знаю.

– Ну хорошо. Слушай.

Грен прижал Лероя к себе покрепче и негромким, хорошо поставленным голосом начал читать:

– Слониха, слоненок и слон

Устали стоять в зоопарке,

И в море уплыли на синей байдарке

Слониха, слоненок и слон —

Да-да, унеслись,

Да-да, унеслись вон туда…

Лерой уснул раньше, чем семейство слонов вернулось обратно в Химки. Грен посидел еще некоторое время, подхватил сына и унес в его комнату.

Томас остался сидеть. Он стал свидетелем тому, что не предназначалось для чужих глаз и было сугубо внутренним семейным делом. Но кроме того… В возрасте Лероя он тоже видел кошмары. Просыпался и не мог спать дальше. Сидел, закутавшись в ветхое одеяло, и таращился в темноту, пока не рассветало и он не начинал видеть бабочек Люсиль. Ему не приходило в голову позвать отца или мать. Никогда. Он всегда считал, что будет лучше, если они не узнают ни о его радостях, ни о его страхах.