Текст книги "Расскажи мне всё! (СИ)"

Автор книги: Меня зовут Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Самый сильный и живучий страх в человеке – страх смерти. А тот, кто смог его преодолеть – не боится уже ничего. Одно из первых правил, которое я уяснил после наших с Августом постоянных встреч – страх разрушает сознание, поэтому ты или перестанешь бояться, или погибнешь. Я сделал свой выбор давно. В своем сердце я уже умер. В тот момент, когда пожал руку Китнисс на сцене перед Домом Правосудия.

– Итак, мистер Мелларк, – говорит он, медленно перемещаясь по камере, и звук его шагов, отскакивая от бетонных стен, возвращается умноженный в несколько раз. – Время научиться плавать или утонуть.

Я знаю, что финал близко. Это последняя из проверок.

Когда я только приехал в Капитолий, Финник поделился со мной одним важным наблюдением: «Если хочешь здесь выжить, то будь тем, кем тебе необходимо казаться в этот момент». Он часто любит размышлять на философские темы устройства мироздания и о нашем месте внутри этого прогнившего общества, частью которого мы стали по принуждению.

Применительно к ситуации, в которой я оказался, я решил, что мне нужно стать первостатейной сволочью, ведь наилучший способ разрушить фундамент Капитолия – это быть одним из кирпичиков в его стене.

– Настал переломный момент в твоей карьере. Президент считает, что тебе пора заняться чем-то более значимым. Нам нужно знать, полезен ли ты для страны так, как об этом заявляешь. Потому что если нет …

– Тогда я утону?

– Тогда утонут все, кто тебе так дорог, – произносит он. – У тебя нет права облажаться. Я настоял на твоей кандидатуре, и сам буду учить тебя. Лично. Уверен, ты станешь моим любимым учеником. Чутьё мне подсказывает, что мы сработаемся, – он улыбается, хотя эту гримасу сложно назвать улыбкой. Скорее оскалом волка. Волк желает со мной подружиться, но самая страшная правда заключается в том, что он почуял во мне родственную душу…

– Расскажи мне, Пит, – Август наклоняется вперед, неотрывно вглядываясь в мои глаза. – Что ты собираешься сделать, чтобы доказать свою преданность?

– Разве я уже не достаточно сделал?

Он смеётся громким, холодным, отвратительным смехом, складывая руки на груди.

– Ты всего лишь выполнял мелкие порученные задания. Но ты же обещал стать лучшим, так что, если мы здесь ведём счёт, то ты пока проигрываешь.

Его пристальный взгляд возвращается к моему лицу, пытаясь отыскать брешь. Я стараюсь сохранять непроницаемое выражение, беспокоясь, что если он заглянет глубже, то сможет понять мои настоящие замыслы.

Повернувшись к Августу, я показываю ему именно то, что он желает увидеть. Безысходность. Решимость. Отчаяние. Я надеваю их подобно маске.

– Скажите, что я должен сделать, – говорю я, уверенно, – и я это сделаю.

Он улыбается, медленно поправляя каждый палец на своих тонких кожаных перчатках.

– Так мне нравится гораздо больше, – он щелкает пальцами, и солдаты выходят следом за ним, запирая дверь на засов.

Я вздрагиваю и открываю глаза, с облегчением понимая, что нахожусь не на полу в тёмном сыром подвале.

Я в своей кровати.

Весь в поту.

Задыхаюсь.

Прошло уже три года, а кошмары до сих пор сопровождают меня словно попутчики в дороге. Я поднимаю руку к лицу и, встряхнув кистью, проверяю время, смотря на дорогие металлические часы – подарок от одной из постоянных клиенток. Семь утра.

Умывшись, я спускаюсь вниз и выпиваю чашку крепкого кофе. Стараясь не встречаться лишний раз с Китнисс, я выхожу на улицу и жду её возле машины. Ночью прошёл дождь, принесенный северным муссоном, и привычный зной Четвёртого сегодня сменился желанной прохладной. Я растираю ладони, выдыхая на них горячий воздух.

Со стороны дома слышится шум, она спускается с крыльца, прижимая руки к бокам, следом за девушкой идет отец.

– Тебе холодно, Китнисс? – Любезно спрашивает он, когда замечает, как Эвердин потирает ладонями предплечья. Отец кладёт её сумку в багажник и на прощание крепко обнимает. Мама, видимо, не сочла нужным почтить нас своим присутствием. Может, это к лучшему.

– Держи, на улице сегодня и правда прохладно! – говорю я и, снимая с себя кожаную куртку, накидываю её на плечи девушки. Она поднимает на меня полный презрения взгляд и молча садится в машину, забираясь на переднее сидение. Китнисс резко дергает ремень, пытаясь пристегнуться, но он упорно отказывается разматываться. Из-за порывистых движений срабатывает аварийный механизм, блокирующий его, как при лобовом ударе.

Я киваю отцу и сажусь в машину. К этому моменту Китнисс наконец побеждает ремень, и мы медленно уезжаем. Я крепко сжимаю руки на руле, а моя попутчица слегка опускает оконное стекло, но я не смотрю в её сторону и всю дорогу молчу. Ужасно хочется закурить и остаться наедине с самим собой.

В те дни, когда мне было особенно тяжело в Капитолии, я защищался от своих бед одиночеством. Однажды я просидел всю ночь под дождем на крыше, решая, стоит ли мне жить дальше. И всё всегда в моей жизни решала она. Решала, даже не подозревая об этом.

Окрашенная в цвета охры местность Четвертого быстро пролетает мимо окон машины, и, несмотря на то, что я слежу за дорогой, едва ли что-то замечаю. Мы едем в тишине, и когда машина останавливается перед зданием вокзала, глядя прямо перед собой, Китнисс произносит:

– В моих воспоминаниях ты был таким идеальным, таким правильным, как будто я сама тебя выдумала.

– Теперь ты поменяла своё мнение?

В воздухе повисает долгая пауза, и я уже прихожу к выводу, что она ничего не ответит, но слышу тихий голос:

– Да, и знаешь, я не стану по тебе скучать, Пит.

Оборачиваясь, мельком смотрю ей в глаза. Я слишком хорошо знаю, как выглядит сожаление. Вижу его в каждой чёрточке девичьего лица, точь-в-точь как тогда, по дороге из Капитолия домой. Она закутывается в него, словно в шаль, отодвигаясь от меня всё дальше и дальше.

– Я буду скучать по тебе старому. По тому, каким ты был раньше. Но тот, кем ты стал сейчас…

– Не достоин того, чтобы по нему скучали, – договариваю я вместо неё.

Так и должно было произойти.

Я бросаю последний беглый взгляд на девушку. Её глаза подобны серым зеркалам, в которых отражается тёмное низкое небо. Встаю и, чересчур сильно хлопнув дверью автомобиля, подхватываю её почти невесомую сумку и несу к поезду.

Может, самым прекрасным моментам в жизни не суждено длиться вечно? Может, именно это и делает их такими сладкими? Их мимолетность? Или я просто себя успокаиваю. Я не знаю что делать. Я не могу быть рядом с ней сейчас, потому что нет никакого способа, с помощью которого я бы смог сказать правду, не перевернув её мир с ног на голову.

Я чувствую, как сильно обидел Китнисс вчера, могу понять, насколько ей сейчас плохо, но это к лучшему. Эту боль возможно вынести. Уж я-то знаю. Мы с болью давние приятели. Я позволяю ей существовать, цвести и разрастаться во мне, продлевая её жизнь своими бесконечными мыслями.

Я вхожу в вагон, занося сумку Китнисс в купе, ставлю её на столик и возвращаюсь на перрон. Словно сигнал к прощанию, небо разрезает золотистая вспышка молнии, и тяжёлая серая туча с победным грохотом обрушивает на землю первые тяжёлые капли. Окна поезда начинают плакать под мелкой дробью, вырывающейся из раздосадованных туч, поезд свистит и выпускает облако белого пара откуда-то из-под колёс.

– Отправляемся через 15 минут, – сухо выкрикивает проводник, провожая из вагона надоевших ему извечно долго прощающихся, заталкивая внутрь туристов и путешествующих по делам чиновников.

– До встречи, – говорю я, но понимая, что взял Китнисс за руку, легко касаясь её ладони пальцами, тут же отпускаю. Зачем я это делаю? Я слишком эгоистичен, чтобы взять и просто так уйти. Я хочу вновь согреться в её тепле, хотя бы на краткий миг.

Необходимость нашего неизбежного «Прощай» ударяет меня в этот момент как никогда сильно. Но так нужно, поэтому я надеваю свою лучшую маску – равнодушия.

– Как доберёшься в Двенадцатый позвони, хорошо, – коротко говорю я.

– Только не притворяйся, что ты за меня переживаешь, – резко бросает она мне в лицо.

– Я не притворяюсь.

– Ну, тогда не надо этой фальшивой заботы, ладно? Я никто для тебя… – вздрогнув, она обнимает себя и уходит внутрь вагона, а я, отпуская, теряю её. В очередной раз.

– Ты – моя жизнь, – мечтаю ответить я. – Ты всё для меня. Единственный свет, который по-настоящему проник через мою броню. Ты мое счастье, мой огонь. Я никогда не встречу другой такой, никогда не захочу никого так, как хочу тебя. Я мечтаю показать тебе насколько прекрасным может быть поцелуй. Хочу подарить тебе самую счастливую жизнь.

Но выходит лишь оглушительная разрывающая тишина.

Стоит мне дать слабину, и я выложу каждый секрет к ногам любимой девушки. Я жажду её, как огонь жаждет воздуха. Я ощущаю себя живым – по-настоящему, поразительно живым – только тогда, когда вижу любимую улыбку.

Люди суетятся вокруг, расталкивая идущих рядом плечами и проталкивая тяжёлые чемоданы в грузовые отсеки. Капли, перекрикивая друг друга, торопливо скользят по стеклу и металлу, и поезд, вновь испуская тяжёлый вздох, готовится сбежать от начавшегося дождя. И среди этого потока хаоса, очевидная, неуловимая правда бьёт ключом во мне, мимо стен лжи, которые я годами строил вокруг себя, что…

… с ее стороны всё было лишь притворством, она расчётливая стерва, игравшая на моих чувствах, она никогда меня по-настоящему не любила и не полюбит…

Осознание ярко вспыхивает в голове и с оглушительным хлопком взрывается, снося все возведенные стены лжи и оставляя единственную правду…

– Я все ещё люблю тебя, – шепчу я в одиночество вокзала.

***

После нескольких лет работы в президентском клубе я понял, что все женщины для меня одинаковые. Не важен цвет волос, фигура, рост или голос. Они пустые и фальшивые. Но каждая из них всегда считала себя особенной.

Забавно, но я не замечал одну очевидную вещь до тех пор, пока не переспал с Астерией-Трояной Нокс, дочерью одного очень крупного промышленника. Это выглядело как свидание, где секс выступал в виде проявления моего расположения к этой девушке, но никак не обязанностью. По крайней мере, Президент считал так.

Как только я вошёл в огромный круглый зал, где проходил благотворительный аукцион, в котором я участвовал в качестве одного из авторов картин, то понял, что в Капитолии ничего не делается наполовину. Это мероприятие было больше похоже на бал в честь инаугурации Президента или открытия Голодных Игр. Весь зал был украшен красным бархатом, сотни живых бабочек порхали от гостя к гостю, массивные хрустальные люстры переливались всеми оттенками радуги под ярким светом софитов, а на сцене выступали музыканты. На больших круглых столах располагались светло-жёлтые водопады шампанского, а кокетливая брюнетка в тот вечер не отходила от меня ни на шаг.

– Классно, правда? – девушка протянула руку, и мне пришлось сверкнуть своей обычной ослепительной улыбкой. Она улыбнулась в ответ, а я заметил крошечный бриллиант в её левом резце, который отбрасывал сверкающие блики, отражая свет прожекторов. – Давай возьмем чего-нибудь выпить.

Всё началось с пары бокалов алкоголя, продолжилось минетом в гардеробной комнате, а закончилось в номере отеля, на цокольном этаже которого и проходило торжество.

– Я знала, что ты захочешь меня, – произнесла Астер победным голосом, подняв с пола свой ярко-красный кружевной бюстгальтер и несколько раз покрутив его в руках. Мы как раз только закончили, и я медленно курил, сидя на кровати. – Все подружки говорили мне это, ведь я – твой типаж.

Бросив небольшой окурок в бокал с вином, я потянулся за брюками от костюма, только вчера законченного Порцией специально к этому мероприятию, и вопросительно посмотрел на нее.

– А у меня есть типаж? – ухмыльнулся я. Астер в этот момент уже натягивала платье.

– Конечно, – абсолютно серьезно, кивнула она. – Тебе нравятся невинные и смущающиеся длинноволосые брюнетки. Такие как я.

Я прекрасно понял, кого она имеет в виду, но, видимо, ради соблюдения приличий девушка решила не называть имя Китнисс Эвердин. Она кокетливо пожала плечами, улыбнувшись мне, но я не увидел в её лице и тени невинности, потому что всего полчаса назад её губы обхватывали мой член.

– Серьезно? – спросил я глухо и стал застегивать чёрные пуговицы на моей кипельно белой рубашке.

– Да. Все это знают, потому что тебе разбила сердце именно та шлюшка, – поправив причёску и вновь накрасив губы красной помадой, девушка открыла дверь и бросила напоследок, – не переживай, я не разобью тебе его снова. Давай, одевайся, жду тебя внизу.

И с этими словами Нокс выскочила из комнаты, чтобы присоединиться к своим друзьям, ведь ещё вся ночь была впереди. А я сел на край кровати и погрузился в раздумья.

Никакая девушка не была в состоянии разбить моё сердце, потому что уже нечего было разбивать. Если оно у меня и было, то определённо стало холодным, словно камень. Целая куча девушек искренне пыталась сделать меня своим возлюбленным за последнюю пару лет, но я ни с кем не сблизился.

Теперь, встревоженный наблюдением Астерии, я взъерошил волосы и подумал, неужели она права. По большей части девчонкам нравилась окружавшая меня аура творческого флера. После того, как Сноу «официально» вывел меня из клуба, оставив лишь самых необходимых для него клиентов, даже верхушке капитолийской знати я был известен как вольный художник, свободный и меняющий девушек по одной лишь вечерней прихоти. Правда, никто не догадывался, что не по своей, а по президентской. Официально меня не существовало в каталоге Сноу, меня невозможно было выставить на аукцион или заказать на вечер, и вроде я должен был вздохнуть с облегчением, но не получалось.

Вспоминая эту историю, я выхожу из машины и ожидаю, что смогу почувствовать свободу из-за того, что позволил уйти единственной девушке, имеющей на меня влияние, но ощущаю знакомое чувство, на которое моё сердце и осталось способно: боль.

Я вхожу внутрь дома, громко хлопая дверью.

Она ушла. Я свободен.

– Какой же ты идиот, – раздаётся голос Финника из гостиной за моей спиной. Повернувшись, я вижу, как он сидит, забросив ноги на подлокотник кресла. – Какого чёрта ты её отпустил?

Потому что, Финник, я ненавижу все чувства, которые она пробуждает во мне. Потому что она уничтожит и меня, и себя, и я не смогу с этим ничего поделать, потому что я, черт побери, не могу ей сопротивляться.

– А с чего бы мне её не отпускать? – спокойно отвечаю я, направляясь на кухню.

– Ты так заврался, Пит, что уже сам себя обманываешь.

Я бросаю убийственный взгляд в его сторону и, захватив со стола бутылку воды, иду в гостевую комнату. Финник в ответ на моё молчание громко смеётся. Это смех, как бы говорящий: «Ну ты и идиот». Но он уже итак произнес это минуту назад, так что повторяется.

И я не в настроении объясняться сейчас, поэтому поднимаюсь наверх и сажусь на кровать в комнате, где обычно останавливаюсь, находясь в гостях у Одэйра, а он, следуя за мной, облокачивается на дверь.

– Я устал от тебя, Мелларк. Тебе самому не надоело?

Финник продолжает пристально смотреть на меня, поэтому приходится достать из кармана телефон и отвернуться, притворившись, будто не замечаю его. Открываю сообщения и просматриваю последние из них, продолжая игнорировать друга.

– Она первая, кто смог вдохнуть в тебя жизнь с тех пор, как ты приехал в Капитолий.

Я убью его. Если он не уйдёт прямо сейчас, то я убью его, клянусь.

– Проваливай, Финник. Я не хочу это обсуждать.

– Нет.

– Убирайся к черту! – но вместо того, чтобы уйти, он подходит ко мне и, выдвинув стул, садится на него. – На этот раз заткнись ты и послушай, – говорит он строго. – Потому что я не закончил.

Я решаю, что раз с ним бесполезно пререкаться, то проще уехать. Встаю с другой стороны кровати и выхожу из комнаты, но Финник, ухмыльнувшись, идёт за мной.

– Позволь задать один вопрос, – говорит он.

– И потом ты отстанешь?

– Если бы ты не был связан по рукам и ногам договором со Сноу, ты был бы с ней? – спрашивает он.

– Какого хрена ты задаёшь такие вопросы? Я уже им связан, – раздражаюсь я, – и я не могу поселить её здесь, как ты Энни, и ты прекрасно понимаешь почему!

– Что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что Энни не такая, как все?

– Финник, – извиняющимся тоном произношу я, – ты же знаешь, что я никогда не считал её…

–… спятившей? – договаривает он злобно. При этом на его лице не шевелится ни единый мускул.

– Да нет же, я никогда так не думал. Не передёргивай! Как ты не понимаешь? Китнисс не такая, как Энни, она никогда не будет сидеть спокойно и ждать меня, пока я приеду раз в несколько месяцев домой. Она перевернёт весь Капитолий, пока не докопается до сути. И утопит нас обоих.

С того момента как я вновь увидел её, я постоянно думаю об этой девушке. Моё внимание всё время сосредоточено на ней, словно я – компас, а она – мой север. И это чертовски неправильно. Потому что мне нельзя сорваться. Не сейчас, когда я уже так близок к тому, к чему шёл столько лет.

– Поэтому, Финник, я прошу тебя, пожалуйста, отстань.

Я жду, пока он заговорит, потому что сказал ему всё, что планировал.

– Могу я кое-что добавить? – спрашивает друг, поднимая глаза. – Больше всего меня выводит из себя то, что ты даже не хочешь попробовать побороться, – говорит он. – С самого первого дня, когда она появилась на пороге нашего дома в Капитолии, твои действия не имели никакого смысла. Они не имели смысла в тот день, когда ты ушёл от неё, не сказав ничего, не имеют смысла и сейчас. Я знаю, что ты заботишься о ней. Но она сильнее, чем кажется. Она сможет вынести.

– Нет, я не хочу, чтобы она считала себя виноватой, – говорю я, присаживаясь на бордюр возле дома, но тут же жалею об этом, потому что бетонный камень промок от дождя, и мои джинсы моментально становятся влажными.

– Расскажешь? – тихо произносит друг, и я тяжело вздыхаю.

– Мне так плохо, Финник, – произношу я первую за сегодняшний день правду, опуская голову на ладони. – Она такая… Она самое лучшее из всего, что когда-либо со мной случалось.

Одэйр присаживается рядом, внимательно смотрит на меня своими зелёными глазами и, похлопав по плечу тихо произносит:

– Кажется, кто-то омерзительно влюблен!

Я убеждаю себя, что должен забыть её, забыть как она пахнет, как улыбается, как забавно хмурится. Но сам сижу здесь, на мокром холодном камне, и пытаюсь сохранить в своей памяти все мельчайшие подробности, потому что это единственное место, где я когда-либо теперь увижу её. Мне было больно все эти чёртовы четыре года, потому что моё идиотское сердце по тем или иным причинам решило, что ему просто не выжить, если оно не будет биться рядом с её. Я не знаю, что она сделала со мной, но я в беде. А теперь Китнисс уехала, забрав моё сердце с собой, и я с болезненным сожалением вспоминаю, каково это снова быть холодным.

========== Глава 12. Мальчик, вновь спасший её жизнь ==========

– Спасибо огромное за то, что приютили меня. Всем вам, – поблагодарив, я обнимаю мистера Мелларка на прощанье. – И передайте, пожалуйста, мою благодарность миссис Мелларк.

– Конечно, – отвечает он и одаривает меня теплой и искренней улыбкой. – Китнисс, было приятно с тобой увидеться. Приезжай к нам вместе с Питом ещё как-нибудь.

– Буду рада, – отвечаю, хотя понимаю, что «вместе с Питом» больше не будет. Вряд ли когда-либо мы появимся в этом пропитанном сдобными ароматами доме вместе.

Я выхожу на улицу и, глядя на мокрую землю, понимаю, что ночью прошел дождь. День пасмурный, и со стороны воды дует холодный ветер. Обхватываю себя руками, потирая предплечья, но холод терзает меня изнутри.

– Тебе холодно, Китнисс? – Любезно спрашивает Мэтью Мелларк, когда замечает, как я дрожу.

– Нет, всё нормально, – голос мой звучит резко в туманном утреннем воздухе.

В следующий миг Пит протягивает мне свою кожаную куртку.

– Держи, это тебе! – Бормочет он и накидывает её мне на плечи. Я хочу отказаться, вернуть вещь обратно, но мне неудобно устраивать представление перед его отцом, так что молча сажусь в машину.

Двадцать минут. Двадцать минут напряжённой тишины. Именно столько занимает путь на вокзал. Прожитая бок о бок неделя тяжело устраивается между нами, и я не представляю, как после вчерашнего теперь должна общаться с Питом. К счастью, он не испытывает потребности нарушать молчание, поэтому я выпрямляюсь в кресле и прислоняюсь головой к стеклу. От его гладкой поверхности исходит приятный холод.

В отличие от прошлых дней мы не говорим, не спорим, не ругаемся. «Мы не существуем». Мелларк просто смотрит на дорогу, сосредоточившись на ней так, будто она исчезнет, если он отвернется.

Несмотря на внешнее спокойствие, внутри меня кипит обида. Меня раздражает в нём всё. Его опрятный внешний вид: кипенно-белая футболка и точно такие же, словно недавно выпавший снег, кеды, в которых разве что по улицам Капитолия ходить. В Двенадцатом они бы в миг почернели от угольной пыли. Его уложенные гелем светлые волосы рождают во мне нестерпимое желание запустить в них пальцы и привести в полный беспорядок. Точь-в-точь в такой же, который он принес в мою жизнь!

Машина останавливается перед зданием вокзала, и Пит, громко хлопая дверью, подхватывает мою сумку, будто она ничего не весит, и широким шагом идёт в сторону перрона. А я, подняв подбородок вверх, хотя куда уж выше, иду следом за ним.

Железнодорожный вокзал Четвертого находится недалеко от грузового порта, и я чувствую ставший уже привычным запах рыбы и старого дерева. Он проникает в лёгкие, оставляя пряное хвойное послевкусие, напоминая обо всех мгновения, которые я провела в Дистрикте-4. Пит заносит мою сумку внутрь купе и спустя пару минут возвращается.

– Как доберёшься в Двенадцатый позвони, хорошо, – произносит он.

Мелларк единственный из нас двоих совершенно расслаблен, он как остров спокойствия среди всего этого хаоса, творящегося в эту минуту не только на перроне, но и в моей голове.

Тяжелая правда, которую я так упорно отказывалась принимать, наконец опустилась на самое дно души, вплетаясь корнями в сердце, и скрутила свои ветви так, чтобы ни один мужчина больше не смог пробраться сквозь колючие кусты обиды.

Это уже не тот Пит!

Не тот выживший в смертельной схватке парень, который пытался прорваться через палаты госпиталя после полученных на играх ранениях, чтобы просто меня увидеть.

Он больше не тот, кого мне так сильно не хватало с тех пор, как он отпустил мою руку по возвращению в Двенадцатый.

Он перестал быть жизнерадостным и веселым напарником, оказавшись рядом с которым даже на арене в пещере, я чувствовала себя в безопасности и была счастлива, пусть и совсем недолго.

Он вырос. И изменился. И уже не был тем мальчишкой, который любил меня так, что готов был пожертвовать собой.

Мелларк, что стоит сейчас передо мной, совершенно другой. Настолько другой, что я не сразу понимаю, что именно меня так задевает, а когда осознаю, стыжусь признаться. После игр я принимала как должное, что Пит меня обожает. Теперь с этим покончено. И я в глубине души ненавижу его за это.

– Только не притворяйся, будто ты за меня переживаешь, – резко бросаю я ему в лицо.

Он поднимает взгляд, и на секунду кажется, что я вижу в ледяных глазах назревающую бурю. В душе зарождается слабая надежда: может, всё-таки он что-то чувствует? Я хочу, чтобы Пит высказал всё, что творится у него внутри на самом деле. Но его взгляд вновь становится равнодушным.

– Я не притворяюсь.

– Ну, тогда не надо этой фальшивой заботы, ладно? Я никто для тебя… – я разворачиваюсь и, не прощаясь, ухожу в глубь вагона.

Занавески на окнах шевелятся от моих быстрых шагов, но я убегаю не от Мелларка. Я убегаю от себя самой. Впервые за многие годы я чувствую себя на редкость растерянно. Зачем я вообще ввязалась в эту авантюру? Что я скажу, вернувшись домой? Что я вообще теперь могу сказать Тринадцатому?

Сверившись с номером купе на билете я буквально влетаю внутрь и опираюсь спиной об окно, сдерживая подступающие слезы. И только сейчас понимаю, что на мне по-прежнему надета кожаная куртка Пита. Сначала я хочу вернуться и запустить её прямо парню в лицо, но потом останавливаю себя, и вместо того, чтобы избавиться от вещи, засовываю руки в рукава. Они длинные и теплые. Мне хорошо в этой куртке, она словно броня. Меня мгновенно окутывает приятное сочетание свежего аромата выпечки – так пахнет дома у его родителей – и запаха Пита, едва уловимого.

Я забираюсь руками в карманы и, почувствовав холод металла в одном из них, достаю металлическую зажигалку, расписанную необычными узорами. Резко прокручиваю колёсико, и на свет появляется крохотный огонек, этакий оранжевый светлячок, парящий над металлическим коробом. Он вспыхивает, затухает и разгорается снова, повинуясь движению моих пальцев. «Отвратительная, мерзкая привычка.» Ещё одна раздражающая черта в гадливой копилке нового Мелларка.

Убираю зажигалку во внутренний карман, чтобы не мешала, и натыкаюсь на небольшую стопку чёрных карточек из плотного картона. Визитные карточки Мелларка? Но на них нет никаких адресов, соответственно они не могут быть визитками.

Я кручу в руках чёрный прямоугольник. Абсолютно пустой. Подношу его к окну, освещая гладкую поверхность, и замечаю номер телефона, нанесённый прозрачным лаком. Стоит отвернуть карточку от окна, и цифры снова становятся невидимыми. Больше ничего. Ни имени. Ни компании. Я сверяю номер телефона с номером Пита и понимаю, что он не принадлежит парню.

Всё, что я смогла раздобыть за неделю, лишь жалкая визитная карточка. Только даже в этом нет моей заслуги.

Мой разум будто раскалывается на две части. Одна больше ничего не хочет слышать о Мелларке, а вторая жаждет узнать всё, что он скрывает, чем живёт и почему так сильно изменился, и, кажется, в данную секунду она перевешивает.

Если я позвоню по этому номеру, вдруг у меня появится хоть какой-то материал для Тринадцатого. Может, конечно, там ничего и нет, но я не узнаю, пока не попробую. Повернув карточку к свету, я набираю номер и подношу телефон к уху.

Гудок. Ещё гудок.

«Восемь минут до отправления» – кричит зычным натренированным голосом низкий проводник в темно-синей форме.

Ещё гудок. Теперь уже поезда.

Не знаю почему, но у меня плохое предчувствие.

– Добрый день. Вивиан. Чем могу помочь? – отвечает приветливый женский голос.

Секунду я мешкаю, не зная, что именно должна спросить, а потому решаю выбрать самый безобидный вариант.

– Я бы хотела связаться с мистером Мелларком, Питом Мелларком, – осторожно говорю я, словно ступая на тонкий, потрескавшийся лёд.

– Подскажите, пожалуйста, кто дал вам этот номер? – похоже, оператор удивлена.

– Он сам, – вряд ли сейчас я солгала, ведь Пит действительно оставил мне свою куртку.

– Странно, обычно он всегда меня предупреждает о новых клиентах. Минуту, я переговорю с ним, подождите на линии.

Я слышу шум «на том конце провода», женщина стучит карандашом по столу, листает страницы.

– Кажется, он действительно настроен серьёзно, – говорит она кому-то в комнате, но я могу разобрать её тихие слова очень четко. – Пит редко добавляет новых клиентов сам… понятно, что нужны деньги, но хоть бы предупредил. Трубку не берет, может, за рулём?

Я тяжело сглатываю застрявший в горле ком, но продолжаю изображать «уверенность», хотя это, конечно, и глупо, ведь девушка на том конце провода всё равно меня не видит.

– Сожалею, – произносит она, – но я не могу Вам помочь. Дозвониться не получилось, а расписание мистера Мелларка заполнено на месяц вперёд – у него очень мало свободного времени. – Слышно, как она снова перелистывает страницы, и, будто ещё раз подумав, добавляет, – но, если Вы согласны подождать, я могу внести Вас в расписание, и когда у него появится возможность, он сам с Вами свяжется.

– Согласна, – отвечаю я уверенно.

– Хорошо, могу ли я узнать Ваше имя?

Мои ладони становятся влажными.

– Сирена, – говорю я первое пришедшее на ум.

– Я должна Вас предупредить, что наш дальнейший разговор записывается и строго конфиденциален. Если мистер Мелларк сам лично вручил Вам этот номер, значит, он доверяет Вам.

Липкое и неприятное чувство, сосущее под ложечкой, не заставляет себя долго ждать, поднимаясь откуда-то из глубин тела и вынуждая внутренности сжиматься в противный комок. Что-то здесь не так.

– Кроме того, – продолжает агент, – не знаю, говорил ли он, но я обязана предупредить, что Вам придётся подписать договор о неразглашении подробностей встречи и совершенной сделки, – девушка тараторит, но мне совершенно неясно, кем именно она является. Его агентом? Может, Пит рисует портреты на заказ? К чему тогда вся эта секретность? – Также его расценки намного выше, чем у других. Мистер Мелларк является одним из самых востребованных эскортов, поэтому…

… и больше я уже ничего не слышу.

Небольшое купе начинает уплывать, описывая кривые дуги. Не упасть бы в обморок. Я хватаюсь за край раскладного столика и медленно сползаю на сиденье.

Телефон выскальзывает из рук, закатывается под кровать и пропадает из виду. Порой с людьми происходит такое, к чему они совершенно не готовы.

Вот, например, как со мной. Прямо сейчас.

Пит занимается эскортом.

Это похоже на какую-то глупую шутку, но я чётко слышала слова девушки на другом конце провода. Может, у этого слова есть иное незнакомое мне значение? Бред! «Зачем?» – без остановки крутится вопрос в моей голове.

Телефон откуда-то из глубины купе извещает своей дребезжащей трелью о том, что пришло новое сообщение. Опустившись на корточки, я тянусь под кровать, открываю сообщение и… замираю. «Договор о неразглашении информации.» От изобилия незнакомых слов у меня рябит в глазах. Я боюсь даже представить значение некоторых из них.

– Вам плохо, юная леди?

Я медленно поворачиваюсь в сторону пожилого мужчины в шортах и странной жилетке, на которой изображены пальмы. Он встревоженно наклоняется, видимо, решив, что мне стало дурно, и я свалилась под стол.

– Всё нормально, – отвечаю я, – просто уронила телефон.

– Едете домой? – Спрашивает он, помогая мне подняться, и заботливо придерживая за локоть, чтобы я опять не упала. – Я мог Вас где-то видеть? Ваше лицо кажется знакомым.

– Нет, сэр, вряд ли мы могли встречаться, скорее всего, Вы меня с кем-то перепутали, – говорю я, отворачиваясь. Сейчас не время для того, чтобы ворошить воспоминания о былой славе.

– Просто Вы не похожи на типичную жительницу Четвертого, – поясняет он, – значит, Вы приезжали в гости. Но Ваше лицо… как будто я видел его где-то.

«Поезд отправляется!» – разносится сообщение через небольшие динамики, закрепленные на стенах.

Сделав глубокий вдох, я опережаю голос разума, хватаю свой багаж и твёрдой походкой проталкиваюсь к выходу. Если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю уже никогда, и пока я не распрощалась со своей решимостью окончательно, оттолкнув мужчину, закрывающего двери, я выскакиваю прочь из вагона.