Текст книги "Расскажи мне всё! (СИ)"

Автор книги: Меня зовут Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Шесть несчастных букв.

Вроде ерунда. Но они так осложнили мне жизнь, что хуже них может быть только недо-поцелуй, недо-случившийся следом.

Тоже, вроде, ерунда.

Тем более, я уже целовала Пита. И не раз.

Но это было давно и не по-настоящему. Тогда я не ощущала себя в его присутствии так, как сейчас, и думала только о выживании. Да еще и Хеймитч каждый раз пихал невидимым локтем в бок, заставляя разыгрывать влюбленность. А что теперь?

Я прокручиваю в голове вчерашний день, пытаясь представить дальнейшие сценарии. Что, если Пит захочет довести начатое до конца?

Я поднимаю взгляд на парня, который своими действиями только подтверждает мои опасения, не спеша обходя остров, стоящий в середине кухни, и направляясь в мою сторону. Если в Двенадцатом я была охотником, то сейчас мы поменялись ролями. На каждый его шаг вперед я делаю один назад, пока с глухим хлопком не упираюсь лопатками в дверцу шкафа, но тут же отскакиваю и, потирая ушибленный локоть, встаю, сложив руки на груди.

Пит смотрит на меня. Причем с таким удовольствием, так внимательно, словно зверь, изучающий добычу перед тем, как напасть. И я решаю внести между нами полную ясность.

– Ну хорошо… – нисколько это не хорошо, особенно учитывая мою способность к пламенным речам, но я продолжаю: – Вчера мы так и не смогли поговорить и все выяснить, и я не успела объяснить свое поведение. Это раз. А теперь ты ведешь себя так, словно это не просто встреча двух старых напарников, заставляя меня думать о том, что именно ты от меня ожидаешь, потому что все эти женские штучки, вроде обольстительных улыбочек, не для меня. И теперь я чувствую себя неловко. Это два. И мне показалось, что вчера ты собирался поцеловать меня, хотя может это и не так, и вот я подумала, что если ты действительно намерен, то было бы проще, если бы мы уже наконец разобрались со всем, и я не мучилась больше, накручивая себя.

Все. Выдох.

Сумбурно, зато честно.

Где-то на середине моей тирады Пит замирает с приоткрытым ртом, так и не донеся до губ кружку.

– Это твоя самая длинная речь, которую мне только доводилось слышать.

Он осторожно ставит бокал на край столешницы, а я жду его реакции. Пит по-деловому складывает руки на груди, кивком головы указывая на кладовку.

– Хорошо, встань сюда, – командует он, указывая рукой в сторону, и я смотрю на него с некоторым недоверием, но все же подчиняюсь, делая пару шагов вперёд. – Левее, – он оглядывает меня с головы до ног, словно оценивая кадр, удачен ли.

Я двигаюсь в сторону, пока не встаю, опираясь спиной на закрытую дверь.

– Отлично, можешь оставаться там.

Пит подходит к столу, снова берет свою кружку и, оценивающе посмотрев на меня, делает глоток. Значит я была права, и он все-таки решил меня поцеловать.

Он подходит ближе, ставя руки по обе стороны от моей головы, наклоняясь ко мне, и я закрываю глаза. Просто хочу поскорее покончить с этим. Делаю глубокий вдох и жду.

Но ничего не происходит.

Секунда, две, три.

Вечность.

Я распахиваю глаза, Пит стоит в шаге от меня. Уголки его рта подёргиваются в улыбке, которую он изо всех сил пытается сдержать, но в итоге всё равно разражается смехом.

– Какой же ты подлый, – выхожу из кухни, по пути толкая его рукой в грудь. По звуку шагов понимаю, что он идет следом.

– Ещё вчера я решил, что не буду целовать тебя, Китнисс, – кричит он мне вслед.

– Тогда для чего был весь этот спектакль? – я разворачиваюсь на первой ступеньке лестницы, глядя ему прямо в глаза. Меня раздражает, что ему так легко удается «читать» меня, когда мне его никак не понять.

– Потому что жду, что ты сделаешь первый шаг сама. Не потому что так надо, а потому что хочешь. И пока я не увижу этого в твоих глазах, я к тебе не подойду, – игривая улыбка исчезает с его губ. – Так что перестань себя накручивать и расслабься.

Мы целую вечность стоим в молчании, но эта вечность не тяготит. Я несмело улыбаюсь, потому что его объяснения дают свободу. Ту, которой мне так не хватало четыре года назад. «Он не хочет насильно привязать меня к себе», – бьется внутри мысль, и за спиной начинает зудеть. Крылья растут, что ли?

***

– Ты знаешь, я впервые вижу мужчину на кухне, – говорю я, присаживаясь на небольшой диванчик в эркере. – Папа никогда не готовил дома, даже немного странно.

Я выглядываю в окно, где перед домом играет пара соседских мальчишек. Сразу становится ясно, что они не отсюда. Поношенная одежда и порванная обувь выдаёт в них жителей рыбацкого района. Один из них изо всех сил пинает старый наполовину сдувшийся мяч, и тот проносится между двумя горшками цветов, изображающими ворота. Из окна дома напротив тут же высовывается хозяин участка, и мальчишки кидаются наутек. Они словно дыхание хаоса среди тихих, чистых улиц Деревни Победителей, с дорогими, окрашенными медной краской воротами и зелёными живыми изгородями.

Пит нарезает овощи и поливает их неизвестным соусом, ингредиенты которого только что смешал.

– Вот и отлично. Значит, ты не будешь возлагать на мою стряпню слишком больших надежд.

Он выкладывает содержимое миски на лист фольги и, скрепив края, ставит свёрток в духовку.

– Ты знаешь, я сама неплохо готовлю, особенно дичь.

– Я и не сомневаюсь. Но сегодня я захотел сделать что-то для тебя, – он бросает взгляд через плечо и улыбается.

– Как там Финник? – меняя тему, спрашиваю я.

– В порядке, если хочешь, можем навестить их с Энни, – отвечает он, – пятнадцать минут вниз по улице.

– Здесь их много, да, – я беру со стола хлебную палочку и откусываю кусочек, – домов Победителей?

– Много, – соглашается Пит. – Минимум в четыре раза больше, чем в Двенадцатом.

Он включает таймер, моет и вытирает руки, а затем отходит от столешницы.

– У нас есть примерно двадцать минут, – говорит парень, присаживаясь рядом.

Мы оказываемся лицом к лицу, и я, похрустывая соломинкой, решаюсь заговорить.

– Пит… – начинать сложно, но я должна попробовать, – мы не можем оставаться здесь вечно и ничего не предпринимать. Нужно решить, что делать дальше.

Он молча слушает, не говоря ни слова.

– Что ты знаешь про Дистрикт-13? – спрашиваю я.

– Я многое про них знаю, – отвечает он вкрадчиво, – но мне более любопытно, что знаешь ты?

– Я слышала кое-что, – это не откровенная ложь, но и неполная правда. – Не много, но в Двенадцатом есть люди, которые нам помогут. Давай убежим? Убежим в Тринадцатый, – мой голос переполняет паника, не из-за страха, нет, от безысходности. Она накатывает волнами, развёртываясь внутри души ослепительной трещиной.

Пит вздыхает с таким видом, словно надеялся уклониться от вопроса.

– Китнисс, если мы сбежим, ничего не изменится. Мы не сможем прятаться до конца своих дней, – я отворачиваюсь, прикрывая глаза. – Дай мне немного времени. Я работаю над этим.

– Собираешься разобраться с системой в одиночку? – злюсь я, сжимая ладонь в кулак, от чего соломка ломается напополам. – Ну, давай, вперед! У тебя это отлично получается, – мне не хочется вновь ворошить его прошлое, но слова срываются с языка сами.

Он сжимает губы, и я замираю в ожидании его ответа. Или гнева. Но Пит медлит.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, – внезапно говорит он совершенно спокойным тоном. – Если ты действительно хочешь помочь, то согласишься.

Мое сердце медленно поднимается из груди к горлу, отдаваясь шумными ударами внутри. Разве могу я после всего, что мы прошли вместе не доверять ему?

– Что за одолжение?

– Одолжение состоит в том, что когда я скажу тебе то, что собираюсь сделать, ты не будешь спрашивать о причинах моего решения, и мы больше не будем никогда поднимать эту тему. Я принял решение, и оно не изменится, – он не спрашивает, он ставит точку.

– Это будет трудно, – сглатываю я, сдерживая уйму вопросов, которые в эту же секунду рождаются и удобно устраиваются в моей голове.

– Знаю, – Пит ждёт несколько секунд и затем глубоко вдыхает. – Я остаюсь в Капитолии.

Чувствую, как сердце падает вниз, словно проваливаясь в бездонный тёмный колодец.

– Если ты хочешь помочь, то должна делать так, как я скажу. Не лезть никуда. Ничего не искать, – четко отделяя каждую фразу, говорит он. – Ты можешь вернуться домой или остаться со мной. Лучше, чтобы ты уехала. Но если остаешься, то только на моих условиях.

Что-то в его глазах говорит, что не всё так просто. Мне не нравится огромное количество загадок и то, что Пит не торопится их мне объяснять, но разве у меня действительно есть выбор?

– Я не вернусь в Двенадцатый одна, – закусывая нижнюю губу, я подавляю все кричащие в душе импульсы и послушно киваю, но вижу, что он ждет чего-то еще. – Обещаю, что не буду делать ничего, пока не спрошу у тебя.

Пит медленно и с облегчением улыбается, и в наступившем согласии мы, наконец, обращаем внимание на соблазнительный аромат, доносящийся из печи.

– Идем обедать? – предлагает он, и глядя на мою напряженную позу, добавляет: – И расслабься, наконец. Я тебя не съем.

Когда звонит таймер, Пит достает из духовки две отдельные порции, завернутые в фольгу. Внутри свертков оказывается форель и нарезанный крупными дольками картофель.

Я втягиваю носом воздух:

– Пахнет вкусно.

Мы садимся за небольшой стол на кухне, и я отмечаю, что Пит сегодня в хорошем настроении. Он рассказывает истории из детства, о том, как они с братьями получали нагоняй от матери, а я молча слушаю. Я не люблю много говорить, но в ответ на его откровенность, тоже хочется поделиться частичкой своей жизни. И я рассказываю, хотя в голове всплывает не так уж много подходящих тем. Когда мы заканчиваем обедать, чувство неловкости почти рассеивается.

– А ты хороший повар, – хвалю я, отправляя последний кусочек в рот.

– Запечь рыбу – дело нехитрое. Проверенный рецепт, позволяющий блеснуть своими кулинарными способностями, – он встает из-за стола, берет салфетки и протягивает мне одну.

– Так ты пытался меня впечатлить? – произношу я и, прежде чем Пит успевает ответить, смущаюсь от своих же слов и добавляю: – Получилось вполне… впечатляюще.

Пит смеется, и на его щеках рисуются ямочки.

– Правда? – наклоняясь вперёд, он слегка прищуривается. Я тоже улыбаюсь в ответ, хотя мне кажется, что все внутри странно крутит.

– Правда, – обвожу я пальцем контур тарелки.

– Думаю, ты лишишь меня звания великого повара, а особенно пекаря, когда узнаешь… – он делает паузу. Не вставая, достает из шкафа картонную упаковку и, помахав ею, добавляет: – …что на десерт у нас кексы из магазина.

– Ты серьёзно? – Рассмеявшись, я ставлю локти на стол, упираясь в кисти рук подбородком. И тут меня осеняет гениальная идея. – А если я попрошу, ты приготовишь их сам?

Пит на мгновение задумывается.

– Только если вместе с тобой, – коротко отвечает он, с вызовом поднимая на меня взгляд. Я киваю и, чтобы скрыть неловкость, быстро нахожу себе занятие, подхватывая со стола посуду и направляясь к раковине. Я ополаскиваю тарелки от остатков соуса и поворачиваюсь, чтобы взять у Пита бокалы. Он достает из ящика длинный фартук и подходит ко мне. Мы стоим так близко, что я могу рассмотреть каждую точку в его глазах.

– У тебя невероятный взгляд, – с присущей ему легкостью произносит Пит, и я не знаю, куда деваться от смущения.

– От папы, – отвечаю я, все еще сжимая в руках стакан, – глаза у нас с ним были одинаковые: светло-серые, как дождь. Еще я унаследовала от отца характер и голос, а от мамы… только способность наглухо замыкаться в себе.

Пит слегка улыбается, бережно заводя руки за мою спину и оборачивая вокруг талии длинные белые тесёмки. И в этот момент я даже если захочу, не смогу ни на чём сосредоточиться, кроме его пальцев, нежно поглаживающих мой живот. Своим прикосновением он будто поселяет внутрь сотню бабочек, которые, пытаясь вырваться наружу, бьются тонкими крыльями о стенки, рождая щекочущий трепет.

– Что мы будем печь? Ты же помнишь, выбор только за тобой? – спрашивает он, невзначай бросая двусмысленный намек. Но я замечаю.

Мы смотрим друг на друга. Дыхание становится чаще, а сердце бьётся быстрее, но я не показываю этого.

– Такие же кексы, как на твоей коробке, – говорю я то, что первым приходит на ум, указывая взглядом через его плечо.

– Брауни?

– Брауни, – киваю я в ответ.

Пару минут он перемещается туда-сюда по кухне, заглядывая в шкафы, собирая необходимые ингредиенты и посуду.

– В идеальном брауни три слоя, – Пит ставит на стол широкую чашу, закидывая в неё горсть муки. – Середина обязана быть мягкой и немного сырой, нижний слой – тянущимся, а верхний – хрустящим.

Я гляжу на него и замечаю уже хорошо знакомую мне лёгкую самоуверенность, с которой он рассказывает о том, как правильно смешивать ингредиенты. Отмечаю привычный в такие моменты наклон головы и всепобеждающую улыбку. Но сегодня они меня не раздражают. Теперь они мне нравятся.

– Помню, когда был маленьким, дедушка, тогда он ещё был жив, поделился со мной своим секретным оружием: как приготовить брауни так, чтобы они получились тягучими. На самом деле весь секрет в том, что надо лишь добавить на одно яйцо меньше. Мама никак не могла сообразить, почему у меня они выходят лучше, чем у нее.

Я смеюсь.

– Ты от нее скрывал?

Он просеивает муку, а я наблюдаю за ритмичным движением его рук.

– Чёрт! Ещё как! Что она только не делала, чтобы вытряхнуть из меня этот секрет! – я беру миску, которую Пит протягивает мне, и принимаюсь медленно смешивать уже подготовленные ингредиенты. Он в это время заканчивает с тестом и ставит передо мной противень, позволяя вылить густую шоколадную массу в металлические заготовки, и наши первые совместно приготовленные брауни отправляются в печь.

Мы заканчиваем уборку кухни и встаем рядом у раковины, намыливая руки. Дневной свет, льющийся из окна, подчеркивает голубые глаза Пита и тени, залёгшие под ними. Интересно, его тоже мучают кошмары? Я развязываю фартук и откладываю его в сторону. Пит делает то же самое. Он присаживается на корточки, заглядывая в духовку, и, сверив время на часах, говорит, что осталось минут пятнадцать.

Парень встаёт и наши тела снова оказываются совсем близко. Как будто их соединяют нити – тонкие и очень хрупкие. Я могу более, чем уверенно сказать, что не дышу.

Мелларк подцепляет пальцами шлёвки на моем поясе и притягивает к себе. Он ласково поглаживает меня по щеке, и его взгляд пробирает до самого живота.

Разум твердит, что между нами всё станет только сложнее, но эти проклятые бабочки совершенно не хотят слушаться. Они реагируют на него, как на зажженный в темноте фонарь.

Пит так близко, что я могу почувствовать его дыхание, но при этом мучительно далеко. Разве так бывает? Оказывается, да.

Пит не закрывает глаза, как и я. Наши губы почти вплотную придвинуты друг к другу, но мы не целуемся. Очевидно, что по части упрямства мы равные противники.

Сердце колотится в груди, внутри поднимается жар. Его ладони обхватывают мои плечи, опускаются ниже и легко сжимают талию. Он со стоном зажмуривается, утыкаясь мне в шею.

– Ты словно надо мной издеваешься.

– Нет, – абсолютно серьезно отвечаю я и в миг замираю, потому что он вдруг дотрагивается до моей шеи губами.

– У тебя здесь родимое пятнышко, —шепчет Пит. – Как увижу, с ума схожу.

Выдох срывается на стон, рассыпаясь по телу фейерверком мурашек и дрожи. Он осыпает кожу поцелуями, постепенно спускаясь к ложбинке над ключицей, и я закрываю глаза. Его касания губ лёгкие, слегка прихватывавшие кожу, как замысловатые узоры ночных мотыльков, что переливаясь и мерцая в томном зное летней ночи, отдают ей своё рассеянное тепло.

Внезапно обхватив двумя руками талию, он поднимает меня и усаживает на столешницу. В голубых глазах густой туман, а тяжёлое дыхание только подкрепляет мысли, что он не сможет больше оттягивать поцелуй. И вдруг я понимаю, что сама на это отчаянно надеюсь.

Ещё ближе.

Всего несколько сантиметров.

Я прикрываю глаза, но он касается не губ, а мочки уха, и каждый нерв до самых кончиков пальцев зажигается, словно сто тысяч солнц. Все тело повинуется странному голоду, который можно утолить лишь одним способом, и я повернувшись, целую его сама.

Губы у него тёплые. Он тихонько прихватывает ими мои, и я обнимаю Пита за шею, стараясь удержаться. Я ожидаю быстрого поцелуя, но он не торопится. Кончик его языка проходится по моим губам и нежно их приоткрывает.

Я притягиваю его к себе, стараясь стать ближе, целуя так крепко, что становится трудно дышать. Его язык отчаянно ищет мой, и я, запустив пальцы в светлые волосы, осторожно касаюсь языком его рта, непроизвольно охая от тянущего ощущения. Я никогда ещё никого так не целовала. И никто так не целовал меня.

Я буквально задыхаюсь, удивляясь, где же та сильная Китнисс, которая была уверена, что никогда и никого не полюбит? Почему моё тело словно магнитом притягивает к Мелларку?

Я чувствую, как будто мы создали свое собственное пространство, и ничего извне не сможет проникнуть внутрь, чтобы разрушить его. Ровно как и ничего из нашего мира не просочится наружу.

Когда он, наконец, отрывается от меня, все тревожные мысли растворяются.

– Привет, – улыбаясь, произносит он.

Я улыбаюсь ему в ответ:

– Привет.

Я смотрю на него и не могу отвести взгляда. Что-то изменилось. Это видно по его улыбке, жестам, спокойствии взгляда… Кажется, это тот же Пит, но он выглядит совершенно по-другому.

Пит вглядывается в мои глаза, и я знаю, он ищет ответы на вопросы, что до сих пор его беспокоят. Просто поблагодарить за всё, что он сделал – бесконечно мало. Я не умею красиво говорить, поэтому обвиваю его руками в ответ и крепко прижимаю к себе, чтобы он чувствовал, что я рядом и не отпущу.

– Китнисс, – тихо говорит парень, прикасаясь ладонью к моей щеке. – Я скучал по тебе.

– Что?

– Я скучал по тебе, – повторяет он. – Очень сильно. Я скучал по тебе всегда, со дня нашего возвращения с игр.

Я никак не ожидала услышать эти слова.

– Скажи что-нибудь, – просит он, заглядывая мне прямо в душу. И я, наконец, вижу его настоящего. В его глазах нет больше защиты, той невидимой высокой стены, ограждавшей меня от того, чтобы узнать его. Я гляжу в самую глубину, где на дне теплится отражение летнего неба. Того Пита, которым он был раньше. И сейчас он позволяет мне по-настоящему узнать его. И он прекрасен.

– Пит, – говорю я, изо всех сил стараясь придать голосу побольше убеждённости. По сравнению с Мелларком в красноречии я, как правило, проигрываю. – Прости меня… – снова спотыкаюсь о собственные слова, не понимая, как выразить всю глубину признательности и одновременно отчаянья. Закрываю глаза, слёзы склеивают ресницы. – Просто… Не знаю, как можно с этим справиться. С тобой. С нами.

– О, нет, – твёрдо произносит парень. Он берёт моё лицо в свои ладони и смахивает солёные капли большими пальцами. – Не плачь только, ладно? Не надо больше слёз.

Умудряясь улыбнуться и нахмуриться одновременно, Пит приближается к моим губам, и я чувствую, как он снова накрывает их своими.

– Я мечтал сделать так с момента, когда впервые увидел тебя, – шепчет он и, обвив мои ноги вокруг своей талии, не разрывая поцелуя, поднимает меня со стола и уносит из кухни. Запах шоколадных кексов распространяется по всему первому этажу, наполняя гостиную нотками какао.

– Кажется, брауни сейчас сгорят, – шепчу я, на секунду оторвавшись от горячих губ, когда он кладет меня на диван.

– Я приготовлю тебе другие, – отрезает Пит и тут же возобновляет наш поцелуй. Сначала деликатный и нежный, но вся невинность испаряется, как только он запускает руки в мои волосы и скользит языком в рот. Я не понимаю, как можно чувствовать такую легкость и тяжесть одновременно. Ты как будто борешься с непреодолимой силой, которая все глубже затягивает тебя в пучину, понимая, что бороться с ней бесполезно, потому что сам уже хочешь быть утянутым на дно.

Я поднимаю руки к его плечам, тоже запуская пальцы в волосы, и стараюсь целовать его так же хорошо, как и он меня, но боюсь, у меня не получается. Хотя, кажется, он не замечает. Пит прижимается ко мне всем телом так, словно мы два фрагмента мозаики, наконец подобранные друг к другу. Я закрываю глаза, удивленная тем, как быстро меняется его поведение. Теперь он целует жадно, кусает мои плечи, шею, губы, каждый сантиметр кожи, до которой может дотянуться. Его рука проскальзывает под майку, и я с трудом пытаюсь сдержать звуки, которые вырываются из моего горла. Такие звуки, от которых становится стыдно.

– Не надо, не молчи, – приподнявшись, просит он, касаясь губ своим дыханием. Я открываю глаза и смотрю прямо в его глаза.

Внезапно мне становится наплевать на брауни…

========== Глава 18. Мальчик и любовь без секса ==========

Когда я просыпаюсь рядом с любимой девушкой, то решаю, что всё ещё сплю, потому что мы лежим на моей кровати, переплетаясь телами под простыней. Осознав, что это происходит на самом деле, я боюсь даже пошевелиться, как будто если разбужу её, то дымка этого мгновения рассеется, и она исчезнет. Я смотрю на её тонкую фигуру, уютно сжавшуюся в моих руках, скрытую белым покрывалом; мне не обязательно видеть, достаточно чувствовать. Воображение легко дорисует то, что закрывает ткань.

Осторожно запуская пальцы в тёмные волосы, я убираю их со щеки и заправляю за ухо, затаив дыхание. Китнисс медленно просыпается: ее дыхание меняется, она слегка отодвигается. Сомкнув руки вокруг её тонкой талии, я притягиваю девушку обратно, не говоря ни слова, боясь облажаться и ляпнуть прямо с утра какую-нибудь глупость. Она приоткрывает один сонный, серый глаз, лениво запускает пальцы в волосы и стонет:

– Кто дал тебе разрешение будить меня так рано?

Совсем не понимая последствий, она проводит рукой по моей коже, и мышцы тут же напрягаются под касанием тонких пальцев. Она обводит небольшой круг и повторяет это движение снова и снова. Я закрываю глаза, пытаясь контролировать пульс. Китнисс, конечно же, не подозревает, какая буря разыгрывается у меня внутри.

– Чем мы сегодня займёмся? – спрашивает она.

– Хочу показать тебе одно интересное место.

Знаю, у меня ещё тысяча нерешенных проблем, подвешенных над головой словно гильотина, но сегодня я не собираюсь зацикливаться на них, потому что сегодня все будет только для Китнисс и меня. Я заслужил хотя бы один день.

Китнисс опускает руку слишком низко, опасно приближаясь к границе нижнего белья, еще чуть-чуть и остатки моего самообладания вылетят в окно.

– Стой, стой, стой, – выдыхаю я, перехватывая её ладонь, подношу к губам и целую.

Сосредоточься! Надо сосредоточиться на чем-то другом! Черт возьми, мое собственное тело удивляет меня – понятия не имел, что буду с такой звенящей и неистовой силой желать эту девушку.

– Что такое? – наивно спрашивает Китнисс, поднимая на меня поблёскивающие серебром глаза. – Тебе щекотно?

Я смеюсь, поскольку прикосновение ее пальцев к потенциально опасной зоне уж никак не вызывают щекотку.

– Нет, Китнисс. Не щекотно.

Мой взгляд встречается с её, и когда до девушки наконец доходит смысл сказанных слов, она прячется, ныряя с головой под одеяло. Её щеки краснеют. В свете событий последних суток это выглядит довольно забавно и в то же время дразняще.

– Наверное, пора вставать, – произносит она и ловко выскальзывает из моих рук, оттягивая рукава рубашки, в которой уснула вчера вечером, ниже.

Стараясь сохранить невозмутимый вид, я закусываю щёку. В просторной мужской сорочке она выглядит меньше. С распущенными волосами, спускающимися вниз лёгкими волнами и босыми ногами кажется такой хрупкой и ранимой, сильно отличаясь от образа уверенной в себе охотницы, который я запомнил с арены, так что я не могу отвести взгляд.

– Пахнет тобой, – улыбается она, притягивая острый воротник выше. Я гашу возбуждение, которое проходит сквозь тело подобно электрическому разряду из-за таких наивных и непосредственных слов.

– Я буду внизу, – отвечаю я, и ее голые ноги мелькают на мгновение, прежде чем она скрывается за дверью ванной комнаты.

***

– Где мы? – спрашивает Китнисс, пока я помогаю ей выйти из такси. Телефон в кармане снова начинает разрываться, я достаю его и, опустив взгляд, стираю пропущенный от Августа. Не хочу с ним сейчас разбираться, поэтому прячу мобильный обратно, с глаз долой.

– Не помню, как называется эта улица, – отвечаю я и тяну за её руку, – что-то вроде Аллеи Художников, одно из самых популярных туристических мест в Четвёртом.

Из-за того, что сейчас середина сезона, широкая мощеная мостовая, как огромный котёл, в котором варятся сотни разных по статусу и виду людей, забита туристами из Капитолия, торговцами и уличными музыкантами. Многолюдная, полная жизни, шума и суеты.

Прямо у наших ног на тротуаре рисуют картины художники, заманивая покупателей, чтобы, как только приезжие клюнут, тут же сбагрить им свои «творения». Мы осторожно наступаем на рисунки, изучая их с опущенными головами.

Живописцы, каллиграфы, резчики по дереву, скульпторы – в шелковых рубашках и тряпье, в рабочих фартуках и чистых брюках, но все беседуют друг с другом, будто между ними нет никаких различий.

– Странное место, – поднимает брови Китнисс и прижимается ближе, когда пара мужчин, громко разговаривая и размахивая руками, проходят мимо нас. Их лица покраснели от солнечных ожогов и слишком большого количества выпитого. – В Капитолии творческие места тоже такие?

– Нет, там все скучно и чопорно, – отвечаю я, срывая с заросшей вьюнком стены кирпичного дома пару белых соцветий. – Деньги. Все, что волнует столичных жителей – только они. Даже творчество там возведено в ранг предпринимательства.

– Поэтому тебе так нравится здесь? – спрашивает она.

– Может быть, – я улыбаюсь, протягивая ей крохотные цветы.

Мы медленно гуляем вдоль сувенирных лавок, я предлагаю Китнисс выбрать что-то на память для мамы или Прим, но на все озвученные варианты девушка каждый раз качает головой. Не знаю, что именно она ищет, но мне нравится просто быть с ней, потому я не жалуюсь. Китнисс не отпускает мою руку, и когда проход между торговыми лотками становится совсем узким, я приобнимаю ее, не забыв оставить лёгкий поцелуй на макушке или плече.

Мы проходим мимо нескольких художников, рисующих портреты двух капитолийских пар. Прямо за их мольбертами стоит огромный контрабас, на котором играет тонкая, словно тростинка женщина в длинном сером платье, а девочка-подросток рядом рисует цветными мелками что-то аутентичное на деревянной доске. Отпустив Китнисс на миг, я бросаю пару монет в чехол перед их ногами.

– Китнисс, посмотри, – зову я, но она не откликается.

Я оборачиваюсь и вижу, что девушка, остановилась перед самодельный крошечной витриной старика-ремесленника, торгующего разнообразными резными штучками. Она поднимает и рассматривает деревянный гребень, на рукояти которого вырезана виноградная лоза.

– Мне кажется, это подойдёт идеально, – улыбается любимая.

Я протягиваю старику купюру, и когда она отворачивается, делаю знак рукой, что сдачи не нужно. Он благодарно кивает и прячет бумажку за пояс широких штопаных брюк.

Через пару часов мы доходим до конца туристического квартала. Толпа редеет, а воздух наполняется запахом масла и рыбы. Китнисс скрывается в ближайшем кафе, чтобы воспользоваться женской комнатой, а я стою возле невысокого ограждения и, засунув руки в карманы, смотрю сверху вниз на район, где раскинулись дома Победителей. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь низкие тучи, освещают скатные крыши, от чего те сияют желтизной.

Благополучие. Именно такое слово приходит в голову, когда видишь этот район. «К хорошему действительно быстро привыкаешь», – думаю я, вспоминая свою квартиру в Капитолии. К дурному, впрочем, тоже. Я достаю из пачки, лежащей в кармане сигарету и, прикурив, медленно затягиваюсь.

Китнисс незаметно подкрадывается и обнимает меня сзади. Я, как и раньше, не слышу её приближения. От неё пахнет лесными ягодами и ментоловым шампунем, который неизменно использует Финник.

– На что смотришь? – спрашивает она, прижимаясь ближе.

– На дома. Каждый из них роскошен и ухожен до безобразия, – отвечаю я, указывая рукой на ряд одинаковых строений аллеи Победителей. – Не знаю, видела ли ты трущобы, находящиеся по ту сторону курортной жизни дистрикта. Там рассохшиеся хибарки жмутся друг к дружке, словно замерзшие собаки зимой на улице; у трети из них не хватает стёкол в окнах, а крыши иных просели так, словно со дня на день рухнут, похоронив под собой живущих внутри людей.

– Удивительно, правда, когда в течение нескольких лет ты имел возможность жить и по ту, и по эту сторону? – спрашивает она. – Знаешь, иногда мне кажется, что я была бы рада снова оказаться в своем доме в Шлаке.

Дым от сигареты сдувает порывом ветра. Я делаю последнюю затяжку, тушу её о каменную опору ограждения и бросаю вниз.

– Тебя тянут туда только воспоминания об отце.

Китнисс опускает глаза.

– Просто там всё было хорошо, а действительность… причиняет боль.

Ее голос звучит надтреснуто, глухо, как запись на старой пластинке.

– Это все самообман. Нельзя продолжать жить прошлым.

– Даже когда очень хочется? – спрашивает она.

– Особенно когда очень хочется.

– А ты не изменился, Пит.

В груди екает.

– Почему ты так решила?

– Ну… ты все такой же умный, упертый, говоришь то, что считаешь правильным и тебе не наплевать на других людей, – отвечает она. – Отцу бы ты понравился.

Я потрясенно приоткрываю рот, не решаясь сказать, что сам давно и окончательно считал иначе, потому что привык казаться каким угодно, только не самим собой.

– Спасибо. – Голос подводит меня, и я произношу это шепотом.

Мы встречаемся взглядами. Вторя ее слабой улыбке, я тоже улыбаюсь, протягиваю ей руку, и помогаю спуститься вниз. Рядом прогуливаются голуби, ожидающие, пока кто-нибудь их покормит. Когда мы проходим мимо, птицы взмывают в небо, но, сделав круг, опять возвращаются на место.

– Ты голодна? – спрашиваю я.

Аромат, окутывающий пряным облаком, окружает нас, навевая мысли о еде, и мой желудок тут же начинает жалобно урчать. Китнисс улыбается.

– Я не особо, но ты, кажется, не отказался бы пообедать. – Она указывает на небольшое уличное кафе, вывеска над которым горит зеленым неоном.

Мы проходим через плетеное заграждение и занимаем столик. С тех пор, как мы приступили к еде, разговор несколько поутих. Я прокалываю соломинкой лед в стакане, гоняя его туда-сюда по прозрачному напитку.

Телефон в кармане брюк снова начинает вибрировать, вытаскиваю его на колени и смотрю на экран. Три пропущенных звонка и еще больше сообщений – все от Аннабель. Пока Китнисс ест, я незаметно открываю последнее, пришедшее три минуты назад.

«Пит, я вернулась в Капитолий, как сможешь перезвони мне, пожалуйста».

Я блокирую телефон и кладу его экраном вниз, как будто мне стыдно на него смотреть.