Текст книги "Мир для Мирры"

Автор книги: Мануэлла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

***

Жаркие волны уносят меня, плавно покачивая на поверхности, не желая отпускать из горячих объятий. Как сквозь сон я чувствую лёгкую влагу на своем разгоряченном теле, чужие сильные руки без стеснения переворачивают меня, касаются каждого сантиметра оголенной кожи. Когда на мои пересохшие губы попадает влага, я нахожу в себе сил слабой рукой перехватить одну из мужских ладоней, что держит у моего рта стакан.

–Нет.– убирая воду, он снимает мою руку со своей с лёгкостью, будто надоедливого мотылька сбрасывает.

–Пожалуйста.– плаксивые нотки в голосе раздражают и саму, ведь я столько лет не позволяла себе слабости " быть слабой". Но с этим мужчиной всё идёт наперекосяк. Вот и сейчас он устало выдыхает, убирая стакан. А после кладет мне на голову смоченную водой холодную ткань. Заботливо, до омерзения заботливо. Так, как я никому не позволяю с собой обращаться. Больше никому!

–Нельзя так много сразу, пускай подействуют лекарства.

Он замолкает, помогая мне улечься обратно. А потом тихо добавляет:

–Чуть позже я принесу тебе столько воды, сколько захочешь.

Его слова звучат музыкой для моих ушей. Столь странно сложившиеся взаимоотношения кажутся мне спасительным маяком в море горячечного бреда. Возможно, этого мужчины и не существует на самом деле– его образ навеян моими детскими мечтами о том, каким мог бы быть отец, выбери он верный путь. Добрым, заботливым, спокойным и рассудительным.

Я слышу, как скрипят пружины кровати, когда он встаёт, и страх остаётся одной заставляет, нервно вскрикнув, ухватить его ладонь пальцами.

Мы оба молчим. Мне стыдно за свою слабость, глупый порыв, заставивший искать спасение у врага. Наконец, он снова садится рядом. По-отечески заботливо поправляет мои мокрые волосы, в беспорядке прилипающие к разгоряченным щекам.

–Ты когда-нибудь мечтала, чтобы всё было иначе? – вдруг спрашивает он, а мне в этот момент кажется, что я готова отдать всё на свете, лишь бы увидеть выражение его лица при этих словах. Он действительно жалеет о том, что мир погрузился в хаос? Или же мой воспалённый разум вновь решил выдать очередную порцию фантазий, подменяя ими грубую реальность?– Я помогу тебе.– шепчет он, но мои веки смыкаются.

2.24 Мирра

Как ни странно, но отношение жителей колонии к Демиру стало гораздо теплее. Может, тому виной стало то, что он обрёл пару? Весь этот год он будет пользоваться теми же почетом и уважением, в которых купаются и остальные счастливчики, кому это удалось. Стараюсь гнать от себя мысли , что я нужна ему лишь для поднятия его авторитета, для того, чтобы жители перестали смотреть на него как на опасного чужака. Да и, если судить по взглядам женщин, которые я всё чаще стала подмечать, он вполне мог бы пройти проверки на совместимость с кем-нибудь из них. Иной раз желающие буквально раздевают его глазами , не смущаясь ни меня рядом, ни осуждающих взглядов других жителей. Хоть в этом плане Демир схож с Вэлом.

Матиас и Грегор стали всё больше появляться везде в его компании. Они постоянно что-то бурно обсуждают, но никогда не выносят на всеобщий суд свои мысли. Целыми днями проверяют ангары и бункеры, выискивая что-то, но даже мне Демир не открывает цели их поисков. Впрочем, говорить нам некогда. Стараясь заслужить уважение жителей колонии заново, я охотно берусь за любую работу, куда меня определяют выборщики. Целый день наравне со всеми трудится та, что была когда-то парой негласного лидера колонии, Вэла, а после, как до сих пор уверены некоторые, выпустила опасного преступника, предав и Вэла, и тех, кто предоставил ей кров. Не знаю, влияет ли это на отношение ко мне, но я стала вновь перебрасываться ничего не значащими шутками или замечаниями с молодыми девушками, смотрительницы за детьми больше не встают на моем пути точно наседки, готовые защищать свое потомство до последней капли крови, стоит мне зайти к ним в ангар.

Сегодня мы с Велмой, маленькой юркой девушкой, убираем коровник. Она забавно морщит нос, делая очередной гребок большой лопатой, но работает за двоих. И я стараюсь не отставать.

–Ну, как тебе в паре?– вдруг неожиданно интересуется она, прищурившись и оперевшись на черенок лопаты. Я пожимаю плечами в ответ:

–Хорошо. Это ведь– самая главная цель...– пытаюсь скрыть свою растерянность за банальными словами, которые не раз звучали с трибуны на совете. Но Велма отмахивается, качая головой:

–О, нет, избавь меня от этой возвышенной чуши.– картинно делает она взмах рукой, одновременно трагично закатывая глаза. Я улыбаюсь. Велма участвует в постановках, маленьких сценках из жизни колонии, которые разыгрывает для жителей небольшая группа энтузиастов. Сценки эти примитивны и просты как сюжетом, так и декорациями , и, конечно же, это компенсируется преувеличенно драматичной игрой актеров. Велма и в обычной жизни, кажется, излишне переигрывает.

–Хорошо.– киваю я ей, а после принимаюсь за чистку коровника снова. Меж нами воцаряется молчание, прерываемое лишь скребками лопат и хлюпаньем жижи с них в огромные чаны.

–Фууух, невыносимо. – наконец, изрекает она, устало разгибаясь. – Не знаю, как ты, а я пойду хоть немного подышу воздухом, что не пахнет как...– и снова выразительные глаза. Смахнув лёгким движением руки светлую кудрявую прядь волос со лба, она проходит мимо, к выходу.

Пока Велмы нет, я заканчиваю работу. Сполоснув в чане с мутной водой лопаты, оставляю их в углу у двери. А когда выхожу на улицу, жадно глотая свежий прохладный воздух, Велма встречает меня задумчивым взглядом:

–Как думаешь, это возможно? – кивает она в сторону огромной стены, заключившей в свои сильные стальные объятия всю территорию колонии. Я хмурюсь и не сразу понимаю, о чем она ведёт речь. Сперва даже оглядываюсь, думая, что Велма говорит не со мной. Но она, повернувшись, объясняет:

–Я знаю, о чем говорят Матиас и Грегор с твоим избранным. – это слово, используемое лишь на церемонии, звучит так фальшиво сейчас, в обычной жизни. – Он с Матиасом уговаривают Грегора снести стену.

Мне не верится в то, что она говорит. Но за Вэлмой, кроме любви к излишней драматизации, никогда не наблюдалось склонности ко лжи или выдумкам.

–С чего ты так решила?– будто невзначай интересуюсь, подходя ближе. Усаживаясь на большое бревно рядом с ней, жду ответа. Велма пожимает плечами:

–Слышала, когда мы с Натанийэт брали в семнадцатом ангаре семена. Матиас тогда спорил с Грегором, думая, что их никто не слышит. Грегор, как я поняла, не уверен в правильности этого решения, а Матиас, кажется, уже все решил.– глаза Велмы сверкают интересом, который она с трудом пытается скрыть. Видимо, уверена, что я много знаю об этом, но предпочитаю помалкивать.

Я перевариваю услышанное. Неужто Матиас, вечно осторожный, не желающий навлечь на колонию даже малейшую тень опасности, готов на подобное? Может, правы те, кто упрекал его – после смерти Вэла Матиас стал вести себя так, будто бы пытался извиниться, исправиться, воплотив в жизнь все самые рисковые его идеи.

–Возможно, ты не так поняла. – наконец, выбираю подходящую отговорку– Да и Демир не посвящает меня в свои дела. Мы вообще...– едва не выдаю правды, но вовремя успеваю остановиться– Редко говорим о чем-либо, кроме нашего будущего.

Велма сверкает глазами, резко обернувшись ко мне:

–Не нужно строить из себя дурочку, Мирра!– злобно выплёвывает она мне в лицо, меняясь на глазах.– Я вижу, какая ты на самом деле. И как сейчас из кожи вон лезешь, стараясь всем угодить! И что он только в тебе нашёл!– бросает она напоследок, вскакивая с бревна, и устремляясь прочь. Я же остаюсь, так и не поняв ни причины такой резкой смены настроения, ни внезапно открывшейся неприязни. Да и кого она имела в виду, Вэла или Демира?

Велма так размашисто и быстро шагает, что мне становится не по себе– кажется, сейчас она обернется и бросится на меня, не сумев сдержать злость, так и бурлящую во всем её облике.

Грустно улыбнувшись, привстаю с бревна – и тут же опускаюсь обратно, ошарашенная схожестью ситуации со словами Демира. В ночь, когда мы были у Адрианы, он говорил, как легко человеку поверить в то, что он– средоточие самого зла во плоти. Достаточно лишь пары испуганных взглядов, пересудов, обвинений– и вот общество уже сотворило очередное чудовище. Даже не дав ему и малейшего шанса оправдаться.

Как же сходятся в этом Демир и Вэл, горькая тягучая грусть по которому не отпускает меня до сих пор, заставляя рыдать, забиваясь в укромные уголки, где, как мне думается, меня никто не видит.

Вэл всегда говорил о том, что если мы дадим шанс другим вновь стать людьми – мы дадим шанс всему человечеству, самим себе. Но если верить, что все вокруг – плохие, обвинять каждого из тех несчастных, бродящих за стенами или сидящих в убежищах, веруя в то, что мир наверху смертельно опасен, мы обречены. "Новые люди– приток новой крови, новых умов, новых рабочих рук, новых сердец, искренне верящих в лучшее"– любил повторять Вэл.

***

Демир следит за мной молчаливым, тягучим взглядом. Будто невидимые нити протянулись меж нами, опутывая меня всё сильнее, притягивая к тому, от которого должна бежать сломя голову. Стараюсь сделать вид, что не замечаю его интереса, но не могу отвернуться, замороженная своим отражением в блестящей черной глубине его глаз. Наверно, моя маленькая дрожащая фигурка в огромном темном омуте – это вся моя жизнь рядом с ним. Погружаясь все глубже и глубже, я не в силах выплыть на поверхность.

–Иди ко мне.– его низкий голос, чуть хрипловатый со сна, вызывает на моей коже миллион мурашек. Так мое тело не реагировало ни на кого из мужчин. В ком-то из них я искала спасения, в ком-то – утешения. Но желала ли я их так, как желаю мужчину напротив? Нет, никогда.

–Мирра.– перекатывает он моё имя на языке. Подперев рукой голову, привстает, с усмешкой глядя на то, как я борюсь со смущением и желанием одновременно.

–Я...Я занята. Завтра я снова буду помогать в библиотеке, и сегодня мне нужно сверить список.– дрожащими руками поднимаю наверх несколько листов и карандаш, и тут же с ужасом вспоминаю, что так ничего и не написала, любуюсь спящим Демиром. Он, кажется, тоже это подмечает. По крайней мере, его взгляд становится насмешливым. И я срываюсь, сама не зная, отчего:

–Смешно, да?!– бросаю ему в лицо, в это красивое и ненавидимое до дрожи лицо, которое не портит даже шрам. – Представь себе, даже нормально писать и читать меня научили только здесь! Ты ведь не соизволил этого сделать, верно?! Останься я у тебя, вряд ли сейчас всё было бы вот так! – обвожу взглядом нашу комнату.– Наверно, сидела бы в ошейнике, голая, избитая и изнасилованная, так ведь?!– до боли сжимаю карандаш, тот, не выдержав напора, ломается пополам, оцарапывая пальцы.

Демир резко встаёт, отбрасывая одеяло. Смутившись его наготы, также резко вскакиваю со стула, собираясь сбежать. Но он оказывается быстрее меня. Обхватив мое лицо своими большими ладонями, он утыкается лбом в мой лоб, выдыхая мне в лицо " прости". Некоторое время мы молчаливо, с рваными вздохами и тихим рычанием, словно дикие звери, боремся. Но тут вдруг он замирает, а после отпускает меня. Развернувшись, Демир идёт к шкафу. Медленно, уверенно, будто зная, что удивлённая его поведением ( или завороженная его сильным мускулистым телом), я не сбегу.

Несколько мгновений он что-то ищет там, а после идёт ко мне. В его руках наручники и кожаный ремень от брюк. Массивный, с железной пряжкой и эмблемой какого -то спортивного клуба из жизни до вспышки.

На всякий случай отступив на пару шагов назад, нервно сглатываю, не спуская с него напряженного взгляда. Демир смотрит на меня с сочувствием, и это злит. Он не имеет на это права! Никакого морального права!

Но то, что происходит в следущий момент, выбивает меня из колеи окончательно. Демир пристёгивает обе своих руки наручниками к толстому железному пруту в изголовье кровати. А затем кивает на лежащий черной змеёй на белой простыни ремень.

–Бей. – коротко велит мне он. Я, не в силах поверить в то, что всё это происходит на моих глазах, нервно качаю головой, и едва слышно выдыхаю:

–Не буду.

–Это не просьба, Мирра.– вновь велит он– Бей!

В его глазах плещется сострадание, и это заставляет мои ладони чесаться от желания действительно взять ремень и отомстить ему, за все мои страдания. За всё зло, что он мне причинил. Но разве это что-то решит? Нет, я не могу стать такой же, как и он.

–Нет. – наконец, приняв верное решение, бросаю я, разворачиваясь на выход.– И оденься, а то вдруг Грегор придет– решит, что ты его так ждёшь.– неожиданно для себя самой с издёвкой добавляю. И улыбаюсь уголками губ, моя злость почти сошла на нет. Странная мы пара, но, кажется, достойная друг друга.

Я уже почти выхожу за порог, как вдруг слышу позади себя:

–Я солгал. Твоя сестра мертва. Ули давно нет в живых.

Замираю, оглушенная услышанным. Нет, не может быть! Не может быть! Он лжёт! Ведь лжёт!? Зачем он говорит это только сейчас?! Ложь, неправда! Неправда!

Но, все же, вместо того, чтобы уйти, стою в нерешительности, спиной к своему мучителю.

–Я рад, что смог отомстить хотя бы одной из вас. Обмануть и убить мелкую стерву было проще простого, я всего лишь сказал ей, что её ждёт сестра. Что она должна пойти со мной, чтобы я отвёл её к ней.

Нет, я не верю! Не верю! Он говорит сейчас специально, чтобы разозлить меня! Лжёт! Я знаю это, но буквально тону в волне обжигающей ненависти, захлестывающей с головой.

–Знаешь, она так смотрела на меня, будто бы я– ангел, спустившийся с небес.– тем временем вкрадчиво продолжает Демир, а я чувствую, как его взгляд прожигает меня меж лопаток.– Верила.

Он замолкает, а я могу только стоять и часто дышать, чтобы не зарыдать, не упасть на пол и биться в истерике. Зачем он так? Неужели все это– правда? Одна часть меня не верит, понимая, что все это очень странно и глупо, зачем именно в такой момент он решил обо всем рассказать? Для чего? Что он старается этим выиграть для себя? И старается ли? Но другая часть...Она слышит только имя любимой сестры, той, что яркой надеждой горела глубоко в сердце все эти годы, не давая угаснуть моей никчёмной жизни. А теперь ...

–Кстати, она зовёт тебя рыжиком. Это из-за цвета волос? Я бы не сказал...– медленно и лениво начинает Демир, и в этот момент я взрываюсь изнутри. Рыжиком звала меня только Уля! Только она! И тогда, когда уже никого из остальных не было рядом. Мои волосы часто выгорали на солнце, меж каштановых прядей то и дело появляюсь ярко-рыжие прядки. А это означает...

Сама не понимая, как, я в несколько быстрых шагов оказываюсь у кровати. Я не вижу ни Демира, ни себя– перед моими глазами лишь лицо Ули, сестрёнки, которую я потеряла навек!

Моя рука касается чего-то мягкого, рывком поднимается и опускается, а после повторяет этот ритуал как заведённая. Раз за разом, снова и снова. Я глотаю слезы, шепчу ' прости'– и снова наношу удар. Свист, едва слышное шипение – словно Демир выдохнул сквозь плотно сжатые зубы, удар, свист, ещё один выдох. Я не знаю, сколько бы это могло продолжаться, если бы мой взгляд не упал на глянцево-серебристую поверхность шкафа, где отражались мы. Он, большой и полностью обнаженный, скорчившийся у моих ног, весь покрытый ранами и кровью, и я, с безумными глазами, дрожащими руками, в одной из которых....

–Демир!– почти выкрикнув его имя, отшвыриваю в сторону ремень, который с глухим стуком падает у выхода. Опустившись на колени рядом с ним, с ужасом оглядываю его тело– в ранах и кровоподтёках, чей цвет буквально на глазах меняется от синего к багровому, раздуваясь и набухая на глазах. Но в ещё больший ужас меня приводит выражение его лица. Он ... улыбается. Боже! "Да мы ведь достойны друг друга!"– снова приходит на ум совершенно невероятная, шальная мысль, что то и дело всплывает из глубин подсознания в последнее время . Усевшись рядом, нашариваю ладонью на кровати ключ, остегивая его. Я знаю, что Демир не причинит мне зла. А ещё – ещё я знаю, что Уля жива. Он солгал мне.

–Зачем?– одними губами выдыхаю, стараясь не смотреть на его раны. Улыбнувшись, он наклоняется ко мне, обнимает, слегка кривясь от боли в истерзанном теле.

–Иначе ты бы не смогла попытаться простить меня никогда. Это – самая маленькая цена за твое прощение.

И тут я не выдерживаю. Разрыдавшись в его объятиях, я глажу его волосы, шепчу что-то совершенно безумное о том, как люблю его, как он мне дорог. Как я боролась с самой собой, чтобы не признавать этого, как с треском проиграла. Дамир нежно обнимает меня, словно бы мы до этого дарили друг другу ласки и нежность, а не терзали каждый другого.

Спустя некоторое время я прихожу в себя.

–Ты куда?– вроде, ровным голосом спрашивает, а я чувствую беспокойство. Он действительно меня любит. Просто не умеет иначе. Его никто не учил, как это, " любить", не проявлял любви к нему самому. Также и я. Мы оба любим как умеем.

–Тебе нужно...– начинаю я, желая сказать, что нужно обработать его раны. Но Демир качает головой:

–Мне нужна ты. Только ты. Иди ко мне.

Он склоняется надо мной, чтобы поцеловать. И я, перехватив инициативу, с жадностью набрасываюсь на его губы.

–Я люблю тебя. Люблю.– неистово шепчу в перерывах между поцелуями.– Люблю....

Мы любим друг друга неистово, невзирая на его кровоточащие раны, словно два диких зверя, утверждающих права друг на друга. Так, словно сегодня – наш последний раз вместе. Горько, с надрывом и отчаянной любовью – ненавистью.

2.25 Демир

Мирра. Каждую ночь, когда она засыпает рядом со мной, ещё долго лежу без сна, вслушиваясь в её дыхание. Кажется, если хоть на мгновение закрою глаза, проснусь– её уже не будет рядом. И я снова окажусь отброшенным за миллионы гребаных пустых и бессмысленных лет одинокого существования, много миль до своей мечты. Своей жизни. Так странно, но не получивший должной любви и родительской заботы в детстве, я долгие годы прятал то, как остро в них нуждаюсь, даже от самого себя. Играя озлобленного на весь мир волчонка, к которому даже прислуга в доме отца испытывала смесь жалости и боязни, так вжился в этот образ, что после уже не различал, где же « я» настоящий. Грань между защитной оболочкой и реальным мной истончилась, стёрлась. И только маленькая храбрая Мирра смогла то, что было не под силу никому до неё – вывернуть меня наизнанку, вытащить на свет того маленького испуганного мальчишку, так отчаянно нуждающегося в любви и ласке. Так мечтающего об одном лишь добром взгляде.

Сама же Мирра не может, не умеет скрывать чувств– все они написаны на её лице. Поэтому каждый день я наблюдаю, как она борется с самой собой. Ненависть и просыпающиеся чувства ко мне заставляют мою пару мучиться от невозможности сделать выбор, определиться, как относиться ко мне. Даровать ли то, чего я не заслужу и за сотню жизней рядом с ней, прощение. Или же возненавидеть с новой силой за то, что вновь лишил её выбора, фактически принудил жить вместе. Конечно, она этого никогда не узнает, но Мирра права– один из тех, кто ушел вместе со мной, Джойс, отвечавший за охранные системы в Раю, теперь тоже новый жилец колонии. И, по совместительству, сотрудник лаборатории, где определяют генетическую и прочие совместимости. Так что наша с ней совместимость в любом случае была бы полной.

Признаться честно, выбора у нее не было никогда. С тех пор, когда там, на сцене, в полупрозрачной развратной тряпке, в ворохе белых пушистых перьев и блесток, она скользила своими синими глазами по залу, едва сдерживая дрожь в теле. На тот момент я уже несколько недель знал о том, что у Юлы есть дети, но проклятая роль не отпускала с острова. А когда я всё же смог вырваться в грязные трущобы, чтобы осуществить свою месть... Я хохотал как безумный над насмешкой судьбы! Стервы, что сотворила все за меня! Гребаной сволочи, лишившей меня последнего смысла в моей про́клятой жизни! Юла мертва, всё её дети до последней дочери, проданы. Выжила одна лишь Лиора, но разве то существование, на которое моя сестра добровольно обрекла себя, можно назвать жизнью? Впрочем, также я понимал, что много людей живут гораздо хуже. Хуже, чем Лиора, и уж, конечно, гораздо хуже чем я. Понимал – и ничего не мог поделать с той всепоглощающей ненавистью, стоило только вспомнить о " предательстве" Юлы.

Но в тот момент – в тот момент я забыл обо всем. Меня будто прошило насквозь, смотрел– и не мог оторваться от такого знакомого испуганного лица, впитывал каждую чёрточку. Хотел прикоснуться к той, кого, отчего-то, сразу выделил на жалком чёрно-белом фото. Но, в то же время, зная, кто эта девушка на сцене, хотел броситься, взбежать по переливающимся хрустальным блеском ступеням и взять её прямо там. Растерзать, оставив голой и окровавленной. А, может, наоборот – сорвать одну из мерцающих развратным блеском портьер, укутав в нее дрожащее маленькое тело, и унести Мирру далеко-далеко, туда, где никто нас не сможет найти? Желал ли я наказать? Утолить внезапно возникший плотский голод? Отомстить? Любить и заботиться? Не знаю. Никогда не мог проанализировать всю глубину своих чувств к этой странной девушке. Девушке, мягкой и сильной одновременно. Мирре, что перенесла в своей жизни гораздо больше, но не стала таким мерзким гниющим изнутри чудовищем как я. Глупышка, она думает, что многие в колонии недолюбливают её – и глубоко ошибается! Я вижу, как тянутся к её свету люди, как она, не прилагая ни малейших усилий, обзаводится друзьями.

***

Грегор, подслеповато хмурясь, вертит в руках одну из старых книг. Матиас, сидя в кресле, следит за ним хмурым взглядом. На его лице залегли тени, а кожа истончилась, став практически прозрачной. Седые тонкие пряди нависают на глаза, битые коричневатыми пятными кисти рук подрагивают, словно живут отдельной от иссохшего тела жизнью.

–Да всё это– детские сказки!– разъяренно хрипит в дальнем углу Ангара Чет. Его покрасневшее от непосильного умственного труда лицо выражает крайнюю степень раздражения.– Зачем верить в то, чего даже не видел?!

Матиас, закатив глаза, ухмыляется. Грегор, перехватив его взгляд, пытается сдержаться, но , не выдержав, смеётся, укоризненно покачивая головой.

–Ну, вот ты, Чет, веришь в силу земного притяжения? А разве ты её когда-нибудь видел? Или в гравитацию? А, может быть, в ...– отсмеявшись, становится серьезным Грегор, но механик Чет, хмурясь, машет рукой:

–Да понял я, понял. Умные все больно стали.

Он сердито надувается, отвернувшись к стеллажам с книгами. И преувеличенно серьёзно начинает вытаскивать и листать книги. Чет вообще не отличается способностью логически мыслить, но зато второго такого большого и доброго сердца как у этого здоровяка я не встречал раньше никогда. Мирра? О, здесь она проходит вне конкурса, ведь для меня она, прежде всего, любимая женщина. Стараясь отмахнуться от мыслей о ней, глубже зарываюсь в одну из книг.

–Аккуратнее, не то достанется тебе от Радики. – подначивает его Матиас, не раз прежде и сам на себе ловивший гнев и тяжёлую руку главной смотрительницы архива. Теперь же он всё больше ловит только сочувственные взгляды– все понимают, что их лидеру недолго осталось.

Чет, вяло огрызнувшись, вновь отворачивается к полкам, продолжая почти бессмысленные поиски.

–И ты не веришь?– вдруг в лоб спрашивает Грегор, обернувшись ко мне. На его лице написано недовольство, но, спустя мгновение, выражение лица вновь становится нечитаемым. Идеально для хорошего лидера– бесстрастный, справедливый, с порой жёсткими, но верными решениями. Тот, кем должен был стать я, но грань между властью и вседозволенностью настолько тонка, что я не заметил сам, как, провалившись, оказался по ту сторону.

–Не знаю.– также честно отвечаю– Но, по крайней мере, мне не кажется, что ответ мы найдем в книгах.

Брови Грегора хмуро сходятся к переносице.

–Он торчал здесь днями и ночами, не может ведь быть, чтобы впустую!– с нотками отчаяния в голосе захлопывает с треском очередную книгу. Чёт насмешливо отзывается с другого угла:

–Он и с Миррой днями и ночами торчал, а толку– ноль.– поймав мой недовольный взгляд, Чет тут же испуганно замолкает. Матиас, задумчиво глядя на меня, будто без слов интересуется. И я не хожу вокруг да около, делая вид, что ничего не понял:

–Я не думаю, что он посвящал Мирру в это. Да и логичнее было бы предположить, что он говорил об этом тебе.

Матиас собирается ответить, но заходится в приступе сухого лающего кашля. Грегор бросается к нему, но останавливается, завидев, как почти бывший глава колонии отрицательно качает головой. Кивнув, Грегор остаётся на месте.

–О, нет. – наконец, выдает Матиас.– Мой Вэл был славным парнем. Ни для кого из вас– он обводит взглядом всех присутствующих – Не было секретом, что я прочил его на свое место. Но...– его взгляд затуманивается воспоминаниями– В то же время мы постоянно спорили. Не было ни единого дня, когда мы бы пришли к согласию...Относительно будущего колонии. Возможно, он был идеалистом. А, возможно, ошибался я. – Матиас устремляет потухший взгляд на свои сухие тонкие пальцы с заскорузлыми кривоватыми суставами– Так или иначе, нам этого теперь не узнать. Но одно я могу сказать точно– Вэл что-то знал о том бункере. Помнится, в один день, после праздника урожая, он был так зол на местных. И бросил мне нечто вроде " они не заслуживают знать всей правды".

Грегор настороженно замер, а Чёт лишь фыркнул:

–Он мог иметь в виду все, что угодно. Может, он под комбинезоном бабские кружевные трусики носил.

Тут уже Матиас обдал Чета таким взглядом, что тот, съежившись, принялся извиняться за то, что посмел брякнуть подобное о том, кого уже нет на этой бренной земле. "Да сказку детскую мы ищем! "– громким недовольным шепотом выдает он, возвращаясь к книгам.

2.26 Управитель

-Я слышал, тебе понравилось играть в папочку с моей дочуркой?– лениво скольжу глазами по лицу Кита, но тот ни малейшей эмоции не выдает в ответ.

–Я знал, что вы пока не желаете её смерти.– бесстрастно чеканит он, и я киваю, соглашаясь. Да, малышка Лиора ещё нужна на моей шахматной доске, ей ещё предстоит сыграть свою роль в задуманной мной партии. Встаю с кресла, забывая о воткнутых в руку проводках, отчего две иглы с лёгким свистом вылетают из вен. Молодая медсестра испуганно косится на капли крови, расползающиеся по полу, но не смеет и слова сказать. А я устал! Чертовски устал. Чужая кровь, которую сквозь меня вместо долбаных внутренние органов, слабого сердца, прокачивает большая электрическая машина, уже не приносит того чувства обновления организма. Наоборот, она все больше пригибает к земле, будто насмехаясь, задерживает здесь ещё на некоторое время.

Выругавшись, с размаху бью по штативу, на котором подвешен прозрачный пакет с кровью. Тот отлетает к стене, обдавая помещение фонтаном алых брызг, звенит, падая на пол.

–Что там....– хриплым голосом бросаю, проходя мимо Кита, к выходу.– С колонией?

Кит идёт следом за мной:

–Сигнал есть, но он слабый и постоянно прерывается.

В это мгновение я , будь в моем жалком тщедушном, но огромном, теле хоть немногим больше силы, мог бы в одно движение переломить шею этому лжецу. Но, видимо, я лгу самому себе– страшно представить, что будет со мной, лишись я единственного человека, кто не испытывает ко мне страха. О, нет. Кит испытывает ко мне нечто гораздо большее – ненависть, презрение, отвращение. Старый добрый Кит, с которым мы навеки в одной связке. Точно насмешка судьбы – знал бы он, как я разделяю его чувства. Наверно, единственный, кто ненавидит меня столь же сильно, как и мой старый добрый друг Кит, – я сам.

Но сейчас мне не до этой ненависти, я всецело поглощен невероятной новостью о моем ублюдке– сыне. Кажется, всё не так уж плохо, как казалось раньше. Невероятно! Просто невероятно!

2.27 Пепел

"Кружась, оседает на серые души,

Темнеет, дрожит, рассыпаясь во прах.

Он созидает, и он же разрушит

Всё то, что хранили в сердцах и умах ".

Так странно, но времена сытости и праздности будто губят в нас людей, заставляют человечность уснуть, убаюканную леностью и достатком. А тяжёлые дни, когда с трудом обретенная хрупкая стабильно кажется едва ли не самым великим счастьем в жизни, а за саму жизнь приходится сражаться, вновь возвращают к пониманию, каково другим. Тем, кто в нынешний момент ведёт свою битву за выживание. Учат состраданию, милосердию. Так и сейчас– всё больше я слышу, как жители колонии, в основном, женщины, обсуждают то, о чем раньше просто боялись говорить вслух. Сколько детей за этими стенами. Сколько страданий и мучений выпадает на их долю, но, главное, каково им было бы здесь. С нами. В благоденствии и покое. Мужчины, конечно, возражают, вставляя, что с детьми в колонию обязательно придут и их матери, у некоторых даже и отцы. Но в их голосах больше нет исступлённой фанатичной веры в то, что "пришлые" принесут лишь страдания и разрушения. Не хочется спугнуть такое хрупкое равновесие, лёгкий призрак мира, установившегося внутри высоких стен колонии, но я так счастлива. Наконец-то я не вижу здесь больных правил своего бывшего убежища. Места, где людей делили на уровни, и жизнь человека с одного из низших уровней стоила в разы меньше плошки с чистой водой. Наконец страх за свою жизнь, точно мутная грязь со дна, осел в глубинах душ, выпустив на поверхность нечто более важное, то, на чем и должен держаться мир– человечность.

Сегодня я волнуюсь– впервые я приготовила нечто вроде свидания. Нашего первого, того, о чем не могла и мечтать. Я не знаю, любовь ли– та смесь чувств, в которой я купаюсь, стоит просто подумать о Демире. Здесь и ненависть, никуда не исчезнувшая, лежащая глубоко на самом дне, в ожидании своего часа. Страсть, охватывающая всё тело, стоит вспомнить о том, как жадны и ненасытны его губы. Горькая обида – при одних лишь мыслях о том, что он был в силах сделать всё иначе– те мучения, что переносила по его вине, нашу близость, всё! Томление, вызываемое тем, что он рядом. И липкий страх. Страх того, что Демир так и остался тем бездушным животным, готовым лгать, убивать, идти по головам ради достижения своих целей. И сейчас я понимаю, что он ищет. Тот огромный подземный бункер, о котором говорила Адриана, о котором несколько раз вскользь упоминал Вэл. Правда, в контексте выдумки, надежды людей на спасение. Здорово ведь думать, что ты не обречён, если ресурсы и черпают себя. Что где-то рядом – огромная подземная кладовая с нереальными запасами необходимостиго, солнечными батареями, аккумуляторами и множеством нужных вещей. А ещё – с полными кристально чистой воды резервуарами.

–О чем задумалась?– Демир таким знакомым крепким объятием прижимает меня к себе. Откликнувшись спиной на его грудь, кладу ладони на крепкие мужские руки.