Текст книги "Не могу больше (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)
Это напугало её ещё больше.
А их легкая перепалка с Джоном, их неожиданное, ранящее обоих противостояние окончательно убедили в том, что эти двое друг без друга не могут. Даже если и не осознают этого до конца. Пока ещё не осознают…
Но Мэри увидела всё. О, она-то хорошо знала, как могут гореть глаза одного мужчины при даже мимолетном взгляде на другого, чем бы они при этом ни занимались – играли в шахматы, сидя друг против друга в маленькой кухне домика, скрытого густыми ветвями сада, или пили в ресторане вино…
Миссис Хадсон удивленно всплеснула руками.
– Мэри? – Она растеряно оглянулась по сторонам. – А Джон? Он не приходит уже два дня…
Мэри ласково прижалась щекой к её теплой, мягкой щеке. – Ничего страшного, – заверила она женщину. – Джон очень занят, а мне необходимо пошептаться кое о чем с Шерлоком.
Неприкрытое удивление в глазах и немой вопрос «о чем?!» её не остановили.
Скорее, скорее, пока не передумала и не сбежала трусливо и малодушно. Ей понадобилась для этого добрая половина дня тревожных раздумий и бешено колотящегося сердца.
Каждая ступенька давалась с большим трудом – незнакомая, слишком крутая для её ослабевших ног вершина. Мэри не была в их квартире ни разу – это было табу. Даже тогда, когда только-только начиналась их счастливая жизнь, когда Джон принадлежал лишь ей, ей одной, а это покинутое им жилье ничего, кроме легкой грусти и сочувствия в Мэри не вызывало, даже тогда Джон просто осатанел от робкой просьбы показать свою бывшую комнату.
– Я сам там ни разу не был! – отрезал он и добавил уже не так возмущенно. – С тех самых пор…
Она не настаивала, хотя любопытство охватывало её всё настойчивее и сильнее. Мелькала мысль попросить добрейшую миссис Хадсон устроить ей небольшую экскурсию в это заветное и запретное место, но она так и не решилась. И если хорошенько подумать, какое ей, право, дело до всего того, что было в жизни её мужа до момента их знакомства и соединения.
Она перестала об этом думать.
Сейчас квартира, куда Джона так неудержимо тянуло, казалась ей пещерой Минотавра, загадочной, пленительной и опасной.
Хозяина квартиры она обнаружила в кухне – Шерлок варил себе кофе. Одиноко стоящая на столе кружка ошеломила Мэри своей вызывающей беззащитностью. Глазам вдруг стало больно и горячо.
Правильно. Так и надо.
– Шерлок, вы украли моего мужа.
Она хотела произнести эту фразу весело и задорно, но оказавшись рядом с Шерлоком и мгновенно попав в магнетический плен его одиночества, выстонала её едва слышно и жалобно.
И это тоже было правильно…
Она горько заплакала, припав к его груди. Ей казалась, что она может проплакать всю оставшуюся жизнь, так много накопилось в сердце рыданий, искренних и горячих. Только бы не оттолкнул, только бы дал возможность вот так постоять и униженно поскулить, пропитав его белую, пахнущую чем-то пряным рубашку своей бедой – пусть знает, как ей сейчас плохо.
– Я не понимаю причины ваших слез… – Шерлок все-таки отстранился.
Слегка, едва заметно, но Мэри сразу почувствовала, как нежелательно ему столь интимное прикосновение, и оторвалась наконец от его груди, вытирая слезы и судорожно всхлипывая.
Шерлок не отводил от неё взгляда – пронзительного и проникающего прямо в душу. Он ей не доверял, сомнений у Мэри больше не оставалось. Она не понравилась ему уже тогда, в ресторане.
Ну и что! Она тоже, мягко говоря, не пылает к нему любовью.
У неё есть цель, и цель это поможет ей выдержать всё что угодно – даже если сейчас этот оторопевший мужчина брезгливо смахнет со своей рубашки следы её отчаяния, она сделает вид, что этого не заметила, и прильнет к нему снова.
Потому что так надо.
– Мэри, что с вами? Джон вас чем-то обидел?
Господи, к чему эти странные фразы? Ведь ясно же, по тону произносимого им вопроса ясно, что именно он сейчас думает.
Джон никогда и никого не может обидеть. Он самый прекрасный, самый порядочный, самый идеальный, самый… самый…
Да, самый. И он мой!
– Я не знаю, Шерлок. Может быть, меня обидели вы?
– Я? Но чем?
Конечно же, он догадался. Горечь его вопроса так очевидна.
Тем, что остался жив? Тем, что Джону хочется находиться рядом со мною больше, чем рядом с тобой?
– Он… любит вас. Всегда любил.
Боже, что стало с его аристократичной бледностью? Вспыхнул, как обыкновенный плебей – сочно, предательски откровенно. Разучились держать себя в руках, мистер Шерлок Холмс?
– Но… Что в этом удивительного, не понимаю. Я тоже его люблю. Мы друзья.
Побольше, побольше горечи. Сегодня её должно быть так много, чтобы ею пропиталось всё вокруг: эти стены, эта тоскующая без привычных прикосновений мебель и эта его рубашка, такая тонкая и нежная на ощупь.
– Друзья… Он выбрал вас своей половинкой, Шерлок. А я не могу без него жить.
– Половинкой?
Кажется, он изумлен совершенно искренне. Хм…
– Что за чушь вы несёте, Мэри? В чём пытаетесь меня убедить?
– Вы поняли меня.
Добавить усталости голосу, изломанности – жестам, и тоски – взгляду.
– Поняли, – повторила она. – И от вас теперь зависит вся моя жизнь.
Мэри снова прильнула, припала к нервно вздымающейся груди доверчиво и простодушно.
Шерлок ошеломленно замер, и хотя он не сделал даже попытки приобнять поникшие, слабые плечи и уж тем более прижать её к себе в попытке утешить и ободрить, отстраняться на этот раз он тоже не стал. И это уже было немало. Человек, который доверчиво выплакал на вашей груди свое горе, поневоле становится ближе. И даже если вы не приобретете в его лице друга, вашим врагом он точно не сможет стать. Во всяком случае, это будет весьма затруднительно.
Это была неоспоримая победа. Мэри торжествовала.
Она сейчас беззастенчиво обнажила перед Шерлоком свою душу, показала ему все свои страхи, сделав его невольным наперсником горестных тайн.
Мэри очень хорошо разглядела в Шерлоке всё, что было необходимо: его ранимость и неумение противостоять подобного рода встряскам. Он не посмеет теперь даже подумать о возможности что-то изменить, что-то вернуть, чего-то добиться. И Джона на порог не пустит, если тот всё же решится вернуться на эту проклятую Бейкер-стрит навсегда.
– Мэри…
Она подняла на него заплаканные глаза и отпрянула.
– Простите, я, кажется, испортила вам рубашку.
По-детски шмыгнула носом.
– Я пойду.
И развернулась, бодро зацокав каблучками к выходу.
– Мэри! – догнал её спокойный голос Шерлока. – Не волнуйтесь. Всё будет хорошо.
– Я знаю, – сказала она.
И даже не оглянулась.
*
Шерлок был поражен.
Эта маленькая женщина пришла и легко расставила всё по своим местам. Каждая метущаяся мысль обрела свою законную нишу, обрела источник и имя.
Ниша – Джон.
Источник – Джон.
Имя – Джон.
Всё это время, находясь в непрекращающемся ни на секунду смятении, Шерлок пытался найти объяснение, желательно рациональное и логическое, своему состоянию ежедневной угнетенности и уныния.
Скучно. Тоскливо. Одиноко.
Скучно без Джона.
Тоскливо без Джона.
Одиноко без Джона.
И довольно прятаться от себя самого – он знает это с первого дня возвращения на Бейкер-стрит. Теперь всё сконцентрировалось в одном, простом и понятном, но от того не менее безнадежном открытии. И почему порою так трудно постичь самое простое, принимая как факт?!
Не могу больше.
Не могу больше без Джона.
Джон всегда был его причалом, его якорем, его смыслом. К нему и только к нему стремился Шерлок всё это тяжелое время. Не так уж много в этом мире людей, к которым стремился бы Шерлок Холмс. И уж тем более нет ни одного, кто мог бы стать для него причалом.
И вот на этом причале выстроена другая пристань.
И это сводит с ума. Лишает покоя. Доводит до тихой истерики.
Пора это признать.
Мэри, конечно, хищница. Не надо быть слишком проницательным, чтобы это увидеть. Но Джон выбрал её, значит она того стоит. Значит, она дала Джону то, чего ему всё это время не доставало. Да что говорить, она помогла ему обрести себя, вернуться к нормальной жизни, увидеть будущее, каким бы оно ни было. А его неприкрытая тоска по Бейкер-стрит ничего не значит. Во всяком случае, ничего такого, что когда-нибудь может стать для него поводом ломать налаженную личную жизнь. Этого допустить нельзя. Ни в коем случае. Он и так ранил его почти смертельно.
Жаль только, что никогда и ничего больше не будет.
Мэри отчетливо дала понять, как не хочет их дружбы, как боится их тесного общения.
Что она сказала ещё?
Половинка?
По спине Шерлока промчались горячие, покалывающие кожу мурашки.
Странные выводы. Очень странные для весьма неглупой женщины.
С чего она это взяла? Какая ещё половинка?
Шерлок тряхнул головой. Впервые занятие, всегда доставляющее почти физическое наслаждение, утомило его и практически лишило сил.
Не хо-чу думать.
Не могу больше.
Он снова включил кофеварку, и услышал, как хлопнула входная дверь.
Джон.
*
Джон несся на всех парах и даже не замечал расплывшейся по лицу улыбки. Легкие его интенсивно качали воздух, кровь бурлила, ноги уверенно втаптывали в асфальт немногочисленную пыль отдохнувшего от дождя и ветра города. Он поймал себя на мысли, что всегда возвращался на Бейкер-стрит почти бегом – вечная спешка, непрекращающаяся гонка.
Хорошо.
Как он мог злиться на Шерлока?! За что?! Ведь тот и сам, наверняка, немало растерян и удручен тем, что всё так круто развернулось на сто восемьдесят градусов. Каково ему жить в их доме одному?! Каково слушать эту звенящую пустоту, отскакивающую от молчаливых, безучастных стен квартиры?!
И вообще, если бы тогда он, Джон, не был таким слепым дураком, если бы умел, по словам Шерлока, не только видеть, но и наблюдать… Ведь всё было так прозрачно, и выход прослеживался только один. Возможно, он ничего бы не смог изменить, возможно, всё произошло бы именно так, как задумал Шерлок, по хорошо срежиссированному сценарию, но, кто знает, как бы всё это выглядело для самого Джона, находись он рядом. Он бы догадался, понял настоящую суть игры, он бы терпеливо ждал столько, сколько потребуется. Да хоть целую жизнь.
Скорее туда, скорее! Ему очень многое надо сказать своему другу.
Да просто обнять.
Обнять.
*
– Шерлок, ты где?
Голос Джона. Радостный, звенящий, и в нем сквозит такое облегчение, такое освобождение!
– Я варю кофе.
Голос Шерлока. Чужой и холодный, словно приход Джона нарушил какие-то грандиозные планы, в которых место ему не было отведено.
Что происходит?! Ты сам позвонил…
– Привет.
– Привет.
Обернулся через плечо, скользнув внимательным взглядом.
– Выпьешь кофе?
Какого черта?! Что за вопрос?!
И что за взгляд? Пустой, отсутствующий…
– Выпью, если нальешь.
Злость накрыла новой волной.
Снова вступаем в борьбу, Шерлок? Для этого ты меня и позвал? Стало скучно? Или понадобился зритель для очередной виртуозной игры?
Они сели друг против друга и застыли в неловком молчании. Кофе показался Джону отвратительно горьким, и он потянулся за сахаром. Шерлок удивленно приподнял бровь.
– Ты изменил привычкам? Или перевоспитала жена?
Рука замерла, не дотянувшись до сахарницы. И задрожала мелко, паралитично…
– Джон. – Голос сорвался и наконец-то приобрел краски, и живость, и обволакивающее тепло. – Прости.
– Иди к черту!
Он взял сахарницу и насыпал в свой бокал четыре полные ложки.
Слова Шерлока заскрежетали в мозгу, как лист ржавого железа, по которому провели таким же ржавым гвоздем: – Нам обоим сейчас тяжело, но это пройдет. Со временем тебя перестанет сюда тянуть. Поверь мне.
Безумие. Это безумие.
– Прекрати! – Джон заорал, краснея лицом и шеей. – Немедленно заткнись и не корчи из себя великого психолога! Неужели ты думаешь, что знаешь о времени больше, чем я?! Меня тянуло сюда невыносимо! НЕВЫНОСИМО! Даже тогда, когда ты был гребаным мертвецом.
Он отбросил ложку и быстро поднялся из-за стола с твердым намерением уйти отсюда к чертовой матери, не видеть больше дорогих сердцу вещей, не слышать этого сводящего с ума скрежета, этого тихого голоса, говорящего несусветную чушь и не верящего в то, что сам говорит.
– Джон!
Шерлок вскочил, с грохотом опрокинув стул, и поймал его руку, больно вцепившись в неё ледяными пальцами.
– Джон… – повторил он всё так же тихо. – Пожалуйста…
– Не верю своим ушам – ты научился говорить «пожалуйста», – усмехнулся Джон, останавливаясь и борясь с почти неодолимым желанием растереть эти холодные пальцы, согреть их своим дыханием, вернув им тепло и жизнь.
– Я многому научился, Джон.
– Даже любить?
Джон не понимал, почему вырвался у него этот неуместный вопрос. И не понимал, почему лицо друга превратилось в непроницаемую маску спокойствия и хладнокровия. Он силился разглядеть сквозь эту маску истинные эмоции Шерлока, чтобы понять, почему так плохо, почему так невыносимо тяжело стало находиться рядом с ним сейчас, если без него в тысячу раз тяжелее. Ему казалось, что ещё мгновение, и он всё поймет, разгадает тайну их необъяснимого, глупого поединка.
Но Шерлок отпустил его руку и пожал плечами.
– При чем здесь любовь?
Он снова присел к столу, обхватив остывающую кружку ладонями.
Джон не сводил с него глаз, загипнотизированный простыми действиями: пальцы пошевелились на гладких боках кружки… ладони поднесли её к губам… отросшая прядь медленно упала на лоб… бокал тяжело опустился на поверхность стола… рука взметнулась и отбросила прядь…
– Что происходит, Шерлок? Что, черт возьми, между нами происходит?!
В глазах ледяное недоумение. – Между нами ничего не происходит, Джон. И не может происходить.
========== Глава 17 У меня всё хорошо. А у тебя? ==========
Они не виделись ровно месяц.
Тридцать дней полного безучастия, пустоты, искусно замаскированной под нормальную жизнь нормального человека: работа, семья, планы на будущее.
Стоп.
Никакой пустоты.
Работа, семья, планы на будущее. Горячий завтрак по утрам, чистые носки, свежая рубашка, впитавшая едва уловимый аромат женщины – жена как всегда тесно прильнула, провожая в дверях и кутаясь в теплый халатик, наброшенный на голое тело.
Утренний спонтанный секс – именно то, что нужно. Вечерний предполагает томные ласки, вздохи, страстные поцелуи, слова признаний, а этого Джон вернуть в их жизнь не может.
Не в силах.
Но на рассвете накрыть собой ждущее тело он в состоянии, тем более что потом, когда всё позади, когда дверь квартиры закрывается за ним с легким щелчком, опостылевший обруч уже не так тесно сжимает грудную клетку, и чувство физического освобождения пусть ненадолго, но всё-таки вселяет надежду, что в один из дней наконец-то освободится душа, и всё станет совсем хорошо.
И в этом нет ничего неправильного в отличие от того сумасшествия, которое сшибло его с ног после внезапного возвращения живого и невредимого Шерлока.
Тридцать дней вполне сносной жизни.
Четырнадцать дней до Рождественской ночи, которую Джон проведет рядом с женой, а Шерлок…
А вот про Шерлока знать Джону не обязательно.
Их последняя встреча вывернула его наизнанку. Он шел по улице, не видя вокруг себя ничего: глаза застилали злые, горячие слезы, и Джон даже не пытался взять себя в руки, чтобы остановить их позорный поток. Он казался самому себе старым, всклокоченным псом, которого брезгливо пнули под хвост, чтоб не юлил, не ластился, не надоедал своей преданностью и слепой, безграничной верой.
Господи, как, наверное, унизительно глупо выглядел он в его глазах! Примчался, как идиот, на первый же мелодичный свист. Всё, хватит! Самое главное, всё у него в порядке: живет припеваючи на Бейкер-стрит, отдыхая от собственной смерти и продавливая костями диван. Во всяком случае, ни одного громкого скандала пока не вызвал.
Права была Мэри… Сейчас Джону было не важно осознание того, в чем его жена оказалась столь проницательна месяц назад: их ссоры и размолвки остались давно (месяц иногда вполне спокойно может растянуться на тысячелетие) позади, выяснения отношений и поиски истины – тоже, совместная жизнь вновь стала прежней… Ну, хорошо, не совсем прежней: меньше тепла, меньше откровенности, меньше страсти. Память стерла детали, но хранила отголоски той боли, что обожгла очень сильно, не давая почувствовать себя близкими и счастливыми. Но это лишь вопрос времени.
О времени Джон знал теперь всё.
Часто звонила миссис Хадсон – растерянная и недоумевающая. Плакала и задавала много вопросов, на которые Джон ответа не находил.
Так уж сложилось… Такая уж e меня дорога…
Дайте, бога ради, забыть!
Один раз позвонил Майкрофт – сдержанный и невозмутимый. Интересовался здоровьем, работой и просил каняться миссис Ватсон. Джон холодно поблагодарил.
Лестрейд звонил регулярно: приглашал выпить, намекал на какие-то общие дела с Молли, передавал от неё приветы, которые наверняка выдумывал сам, посмеивался нервно, ненатурально, раздражающе.
Шерлок не позвонил ни разу.
Джон думал о нем каждый день. С утра и до ночи навязчивым лейтмотивом звучало в голове имя, которое он решил не произносить никогда. В конце концов, заигравшийся гений ему не пара. Хватит уже, и так еле выжил.
У него есть дом, есть жена, которая сейчас нуждается в поддержке и доброте, как когда-то нуждался он сам. Она плохо спит, по ночам жалобно стонет и прижимается так отчаянно, будто там, в коридорах тяжелого сна, тысячи демонов грызут её душу. Один раз она крикнула «мама!» и зло хохотнула, тяжело повернувшись на бок и притянув к лицу одеяло.
Ни разу она не спросила о Шерлоке, о причине их нежелания видеть друг друга, о забытой мужем дороге на Бейкер-стрит.
Это было странно.
Но Мэри деликатна и очень умна. Зачем лезть в душу любимого мужа, сдирая подсыхающие болячки? Что-то произошло, что-то такое, о чем ей необязательно знать, о чем он, Джон, ей никогда не расскажет, стыдясь пережитого унижения. Умница Мэри не задает лишних вопросов. И как только он мог усомниться в правильности своего выбора? А то, что она делала и говорила не очень приятные вещи… Её можно понять. Во всяком случае, постараться.
Придет время, и всё забудется.
О времени Джон знал теперь всё.
С Алексом виделись редко, да и то мельком. Пару раз тот звонил и приглашал их с Мэри на ужин. Спрашивал, как обстоят дела, не называя имени Шерлока, как основного источника своего интереса. Джон отвечал уклончиво и от приглашений отказывался: Мэри нездоровится, зимняя стужа…
*
В один из особенно холодных, отвратительно серых дней он понял, что готов умереть от тоски. Он отправился к Алексу без предварительного звонка, почему-то абсолютно уверенный в том, что застанет его на месте.
Алекс очень обрадовался, вскочил из-за стола и ринулся к нему навстречу.
– Джон, как я рад!
Стало значительно легче.
– Угостишь меня своим чудодейственным чаем? Такая стужа…
– Конечно! Присаживайся.
Чайник уютно шумел, и этот домашний звук наполнил сердце Джона предчувствием чего-то хорошего, светлого, радостного. Он еле слышно вздохнул и поудобнее устроился на узком диванчике, занимающем добрую треть небольшого, тесного кабинета.
Алекс суетился возле журнального столика, шуршал пакетами с чайными листьями, что-то негромко рассказывал, но Джон на мгновение от всего отрешился и, закрыв глаза, привалился головой к потертой светло-коричневой коже.
– …так он ещё в Лондоне? – донеслось сквозь легкую дымку безмятежности и покоя.
– Кто? – Джон открыл глаза и недоуменно взглянул.
– Шерлок. Три дня назад он консультировался у меня по поводу медицинского нюанса в том деле… Ну, ты знаешь… Черт! – Он застыл с чайной ложечкой в пальцах. – Черт… Я, кажется, сказал что-то не то. Но я и подумать не мог… Джон…
– Стоп.
Джон поднялся и подошел вплотную, надвинувшись на Алекса угрожающей тенью.
Алекс невольно отпрянул.
– Он расследует дело? – стараясь не сорваться на ярость, переспросил Джон.
Горло запершило, и он надолго закашлялся, вытирая платком выступившие слезинки.
Алекс налил воды и протянул стакан. Джон жадно глотал холодную влагу, не смея повторить свой вопрос.
Но Алекс ответил: – Да.
– И консультировался у тебя? Как у медика?
Какого черта я сюда притащился?! Мало мне было?!
– Да. Джон, я и сам был поражен. Но лишних вопросов я задавать не привык. Он сказал мне…
– Чертов ублюдок. Проклятый чертов ублюдок. Я убью его.
Если бы Джон заорал, грохнул по столу кулаком, швырнул в стену стакан, Алексу было бы легче. Но тот осторожно, почти бесшумно опустил стакан на столик и повторил по-прежнему тихо: – Убью.
А потом сорвался с места.
Он вылетел из кабинета, как огненный вихрь. Его колотила дрожь, крик раздирал горло, ноги подкашивались от прилива адреналина. Видимо, лицо его было ужасно, и когда он выпалил боссу, что немедленно, прямо сейчас уходит домой, тот сразу же дал согласие, даже не подумав поинтересоваться причиной ухода и уж тем более не пытаясь остановить.
В такси Джон немного пришел в себя, его перестало колотить так нещадно, но щёки пылали по-прежнему ярко, а сердце отсчитывало удары глухо, враждебно.
Миссис Хадсон всплеснула руками.
– Джон, ну как же так можно! Шерлок…
– Где он?! – Джон наконец-то дал волю эмоциям. – Здравствуйте, миссис Хадсон. Простите за грубость. Где Шерлок? Уехал?
– Уехал? Куда? Он наверху, у себя. У вас…
– У нас?
– У себя… Джон, ты очень меня пугаешь.
Джон на мгновенье прижал к себе оторопевшую женщину, успокаивая этим жестом не столько её, сколько себя. У дверей квартиры его тряхнуло так сильно, что он едва устоял на ногах: хотелось осесть на асфальт, свернуться калачиком, закрыть глаза и тихо исчезнуть, раствориться в ванильном воздухе – в кафе только что испекли свежие булочки.
Здесь, в прихожей, знакомой до самой крошечной трещинки на перилах, до каждой потертости убегающей ввысь ковровой дорожки, ему стало и вовсе невмоготу.
Он отстранился от миссис Хадсон и взлетел наверх, как ему показалось, за долю секунды.
Шерлок стоял возле журнального столика, вцепившись в газету.
– Почему ты кричишь?
Джон давился собственным возмущением, силясь сказать хоть что-то, способное наконец уничтожить этот ироничный тон, этот ледяной изучающий взгляд. Приступ нервного кашля вновь согнул его пополам, и он быстро прошел на кухню, наполняя настороженно притихшую квартиру лающими хриплыми звуками.
Шерлок поспешил следом, встревожено вглядываясь в похудевшее, ставшее неожиданно хрупким тело.
– Ты здоров?
Джон сделал последний глоток, и надсадный кашель отступил, очищая горло для горьких, безрадостных слов: – Это подло. Ты хотя бы понимаешь, как это подло?
На лице Шерлока отразилось искреннее недоумение. Или он научился так талантливо играть свои бесконечные роли, отточив умение до идеального состояния?
– О чем ты, Джон?
Смотреть на него невозможно: воспоминания обрушиваются беспощадной лавиной, все как один четкие, яркие, волнующие. Каждое их расследование, чувство сопричастности и гордости – я рядом, я нужен; стремительный бег времени, не пугающий своей быстротой, а наоборот, бодрящий и зажигающий кровь – всё не напрасно, всё так, как надо. Лица, голоса, события мелькают в голове пестрой лентой.
«Я что, умираю? Почему вся жизнь проносится перед глазами, как последнее, предсмертное кино?»
Усталость наваливается настойчивой тяжестью. Хочется немедленно лечь, вытянувшись на чем-нибудь удобном и мягком.
– Джон, объясни.
– Ничего я не буду тебе объяснять. Я… – Решение приходит само, не вымученное, не выстраданное долгими сомнениями и размышлениями, а сиюминутное и совершенно естественное. – Я иду в свою комнату. Отдыхать.
Он проходит так близко, что плечи их сталкиваются с шелестящим звуком, и это мимолетное прикосновение прожигает одежду, оставляя на коже незримую, но осязаемую печать.
Всё бесполезно.
Никогда не отпустит.
Дверь своей спальни он распахнул одним сильным рывком.
Даже не думай, что я буду глупо топтаться возле дверей, как нерешительный муж в первую брачную ночь. Это всего лишь комната, в которой я когда-то спал (если, конечно, ты предоставлял мне такую возможность), и не больше…
Всё было на своих местах: нетронутый порядок бывшего солдата, который тот оставил после себя, навсегда покидая место, где когда-то был счастлив, где жизнь приобрела изначальный смысл, где было чертовски тепло и уютно даже тогда, когда небезызвестный гениальный мозг требовал пищи и, не получая её, страдал от нещадной ломки, сводя с ума (так Джону казалось) своим невыносимым занудством.
Комната, которую он покинул почти два года назад, выглядела… жилой. Нет, не было того, что можно было назвать беспорядком. Напротив, всё было безукоризненно: стул возле письменного стола стоял ровно, именно так, как любил задвигать его он; покрывало на кровати не резало глаз дисгармонией неопрятных складок или помятостей; окно плотно зашторено (даже луч солнца не смеет проникнуть туда, где Джону Ватсону больше не жить); дверца платяного шкафа на дюйм приоткрыта (идиотская привычка, не подвластная никакой муштре)…
Но что-то неуловимо присутствовало.
Вот только, что?
И тут Джон почувствовал это. Запах. Не затхлый запах оставленного жилья, а слегка пряный, едва уловимый – тот, который ни с чем не спутаешь. Запах Шерлока: его крема после бритья и туалетной воды. Всегда ненавязчивый, едва заметный, но привычный уже настолько, что различить его среди гаммы окружающих ароматов очень легко, тем более Джону, чьё обоняние всегда отличалось повышенной остротой, отчего зачастую он немало страдал.
Но не тогда, когда речь заходила о его соседе и друге.
Итак, его комната не была одинока.
…Джон вышел, тихо прикрыв за собою дверь.
И медленно спустился в гостиную, где тяжело опустился в кресло, когда-то принадлежавшее только ему, и его тело мгновенно откликнулось на стертые из памяти ощущения привычной уже тоской.
Господи, как хорошо, как потрясающе хорошо и спокойно. Здесь.
– Отдохнул? – невозмутимо поинтересовался Шерлок, наконец-то положив изрядно помятую газету на столик. – Кофе?
Коротко на него взглянув, Джон отрицательно качнул головой. – Куда ты едешь?
Молчание Шерлока было недолгим, но тягостным – что ответит, как объяснит?
– Недалеко.
– Сложное дело?
– Кажется, нет. Не знаю. Разберусь на месте.
– Я еду с тобой.
Зачем-то снова схватил газету. Тоже мне, спасательный круг…
– Нет.
– Почему? Неужели всё так изменилось? Неужели я перестал быть тебе нужным настолько?
На один миг Джону показалось, что Шерлок сейчас бросится к нему и сделает что-то такое, что навсегда изменит их запутавшиеся, но тесно переплетенные жизни. Он покачнулся на своих чертовски длинных, чертовски прямых ногах, будто силясь сохранить равновесие и попрочнее врасти в ковер, удерживая самого себя от необдуманного порыва.
– Я не могу тебе этого объяснить. Ты… Ты очень мне нужен, но…
– Я поеду с тобой. Не пытайся корчить из себя благодетеля, заботясь о моём семейном благополучии. Я твой друг, и я тебя не оставлю. Хватит, однажды уже такое случилось.
Он не мог скрыть свою сумасшедшую радость, не сумел, как ни старался: глаза засияли, скулы вспыхнули ало и юно. Но всё-таки возразил, слабо и неуверенно: – Это невозможно.
– Ничего невозможного нет. Когда?
– Завтра утром.
– Как всегда, Паддингтон?
– Да.
Джон встал и направился к выходу.
– Уходишь?
– Надо собраться. Да и с работой придется как-то решать. Но всё это ерунда. Не в первый раз.
– А Мэри?
– А что – Мэри?
*
Ошеломление Мэри граничило с паникой. Она растеряно ходила за Джоном, то и дело задавая один и тот же вопрос: – Куда ты едешь?
В который раз терпеливо объясняя ей причину отъезда, Джон называл цель их поездки и конечный пункт путешествия. Но она снова возвращалась к этому своему «куда», определенно вкладывая в свой вопрос совсем иной смысл.
Мэри не верила происходящему. Её победа оказалась Колоссом на глиняных ногах…
– Ты никуда не поедешь.
Это окончательно вывело его из себя. В конце концов, когда прекратится это безумие, в которое она втянула его так легко?!
– Что с тобой, Мэри? Что с тобой?!
– Что с тобой?! Куда ты собрался? Зачем?
– Вполне обычное дело: я хочу помочь другу, как это и было всегда.
– Всегда? Ты хотел сказать – до того, как в твоей жизни появилась истеричная бесплодная женщина, зацикленная на тебе?
– Господи, Мэри, это невыносимо! Я же тебя не бросаю, и делать этого не собираюсь. Неужели так сложно понять, войти в положение? Это моя жизнь, и очень важное место в ней отведено Шерлоку Холмсу. Тебе придется это принять, или…
– Или – что?
– Ничего. Мне надо собраться.
– А работа?
– Я написал заявление о недельном отпуске. Сейчас, слава богу, нет никаких эпидемий.
– Джон, десять дней до Рождества… Поверить не могу!
– Я взял отпуск на неделю, помнишь? А это семь дней. К Рождеству вернусь.
Она взвизгнула неожиданно громко, оглушив Джона пронзительным отзвуком своей неконтролируемой ярости: – Черт бы побрал твоего любимого Шерлока! Откуда он только взялся?!
– Прекрати! Я устал от твоих грязных намеков!
– Никаких намеков, Джон. – Губы изогнула презрительная усмешка. – Предельная ясность. Ты можешь сколько угодно убегать от себя, но в конце концов уткнёшься носом в его прекрасную задницу. Надеюсь, там он тебя всё-таки трахнет, и ты поймешь наконец, как это мерзко.
========== Глава 18 Свобода и плен ==========
Джон радовался неожиданно вернувшейся молодости. И даже если это было не совсем так, ощущал он себя обновленным: каждая клеточка тела была наполнена былым восторгом, тем самым, который всегда охватывает по-новому, хотя и вечен, как этот мир – восторгом свободы.
Непривычное, а потому очень болезненное чувство растерянности и недоумения, угнетавшее его всё последнее время и выскоблившее его душу до девственной белизны, вмиг исчезло, растаяло, не оставив даже следа.
Не надо больше оправдываться. Не перед кем.
И это было так здорово, что Джон с трудом удерживал свое наполненное ликованием тело на месте – оно рвалось бежать, лететь, мчаться в так долго ожидавшую его неизвестность.
Он словно вернулся в то не забытое, нет, но казавшееся уже нереальным время, когда всё было просто и ясно. Настолько просто и ясно, что не требовалось ни вопросов, ни ответов; настолько нереально, что каждый прожитый им тогда миг сейчас вызывал сомнения —, а было ли это? Как будто однажды, в пасмурный серый день, он выдумал яркую фантастическую историю, которая неожиданно для него самого органично вплелась в нити его заурядной судьбы, и этот самообман сделал его счастливым…
Никаких недомолвок, никаких странных и приводящих в невольное, томительное волнение намеков, никакого изматывающего чувства вины.
Свобода. Радость. И Шерлок. Такой, как прежде: сосредоточенный, увлеченный, знакомый до мелочей – взгляд, изгиб брови, ухмылка…
Время повернуло вспять, обдавая Джона легким бризом свежести и задора, наполняя грудь живительным воздушным потоком, а он давно уже потерял надежду сделать хотя бы один глоток.
Шерлок довольно улыбался, и в улыбке его не было даже тени снисходительности, раньше неизменно появляющейся в серебристом взгляде при виде воодушевления Джона, при виде его мальчишеской радости от нового приключения.
