Текст книги "Не могу больше (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
Комментарий к Глава 29 Что ещё ты мне хочешь сказать?
http://cs616925.vk.me/v616925876/7d81/e88zWVdxG-w.jpg
========== Глава 30 Принимая решение, слушай сердце ==========
Позавтракать не получилось. Стоило Джону взглянуть на сервированный стол, как тошнота подкатила к горлу, осев в желудке бурлящей тяжестью. Мутило даже от запаха кофе.
Черт знает что.
С трудом протолкнув по пищеводу пару горьких глотков, он вытер губы салфеткой. – Почему ты не на работе? – И понял, насколько неудачен вопрос: на сидящую напротив, опухшую и помятую Мэри было жалко смотреть.
– Позвонила, сказала, что нездорова. Ты считаешь, с таким лицом я могу появиться в офисе? Счастливейшая из женщин…
Джон промолчал.
– Приму ванну, сделаю маску, отлежусь. Почему ты не ешь? Не голоден?
Голоден. Но румяная куриная грудка, окруженная россыпью горошка и ломтиками картофеля, вызывала приливы отвратительной мути.
– Прости, не хочу. Довольно рано для такого сытного блюда.
– Уже далеко за полдень, Джон.
Серьезно? Черт возьми. Ну что ж, прекрасный повод закончить тягостный фарс под названием семейный завтрак.
Он ещё раз прикоснулся губами к кружке, делая вид, что пьет, ненавидя себя за постыдные попытки самообмана, и поднялся из-за стола. – Мне пора. Сегодня дежурство. Заскочу перед работой на Бейкер-стрит.
От сказанного обоих кинуло в жар: слова прозвучали завершающим аккордом того, что измучило их этой ночью, обнажило и вывернуло наизнанку души и наконец заставило посмотреть друг другу в глаза прямо, ничего не скрывая.
Да, Мэри, я еду к Шерлоку, и это не обсуждается.
Мне трудно, больно и очень обидно, но я постараюсь привыкнуть, Джон.
Жизнь потекла по новому руслу, неизведанному, полному крутых и опасных изгибов, и даже в тихой заводи легко можно было пойти ко дну.
Откровенная правда в синем взгляде: очень хочу к нему.
И откровенная ложь в изумрудном: что ж, это не самое страшное в моей жизни.
Стоило ли продолжать? Возвращаться? Удерживать? Унижаться и плакать? Ради чего? Ведь такую жизнь никто из них для себя не хотел.
Накатившее сожаление было мучительным, причиняющим острую боль. Сколько сил им потребуется, чтобы не заблудиться в хлипких, готовых в любую минуту обрушиться стенах пртворства? И будут ли эти силы?
Мэри первой отвела взгляд. Упрямо поджала губы. Сощурилась. Нет, она пока не готова сдаться. Даже если победы ей не видать.
Всё равно. Мне всё равно. Я попытаюсь. Буду карабкаться. Тащить нас обоих. А боль… Иногда боль – всего лишь подтверждение того, что ты ещё дышишь. Кто, какой наивный глупец сказал, что любовь – наслаждение? Это пытка, и я её выдержу.
– Да-да, конечно. Иди. И передавай привет. Ему. – Ярость вспыхнула в груди неожиданно, и так мощно, что перехватило дыхание. Захотелось грязно выругаться, оскорбить, уничтожить. Налететь со стоном и воем и вцепиться в отросшие посеребренные пряди – за что ты со мною так?! Но Мэри справилась с приступом, и голос её прозвучал тихо, безжизненно-слабо: – Джон, я в самом деле не против ваших с Шерлоком отношений. Помни об этом…
…когда снова захочешь на него взгромоздиться.
Его глухое бешенство доставляло странное извращенное удовольствие. И побелевший взгляд. И дрожащие пальцы, гневно рванувшие пуговицу видавшего виды жакета. И натянутая кожа на скулах – желваки так и ходят, так и перекатываются. Когда-то она с похожим любопытством наблюдала терзания внешне бесстрастного Роберта.
– Не сходи с ума.
Мэри равнодушно пожала плечами – уже сошла. Но когда дверь за Джоном неслышно закрылась, снова заплакала.
*
Только на улице он смог раздышаться, но лучше не стало. Студеный воздух смешался с горечью, сосредоточившись в легких тоскливым жжением. Ничего хорошего их не ждет.
Но у заветных дверей горечь растворилась в радостном возбуждении. Джон позволил себе небольшую, предвкушающую задержку: ненадолго остановился, будто впервые окидывая взглядом знакомую улицу, с внимательностью египтолога всматриваясь в трещинки-иероглифы и потёртости старой кирпичной кладки, в царапинки на дверном молотке. Фиксируя в памяти каждую бесценную мелочь. Замечая всё, что когда-то не удосуживался замечать.
Он очень любил этот дом. Эту дверь. Этот порог. Только в этом доме, за этой дверью, за этим порогом он был по-настоящему счастлив.
Шерлок шагнул навстречу – обнять, но замер на месте, нервно поправляя воротник и одергивая манжеты рубашки. – Хорошо, что ты заглянул. Знаешь, я собираюсь… – Голос заметно дрогнул. – Привет, Джон.
Облегчение его было столь очевидным и столь огромным, что Джон едва удержался от счастливой улыбки.
Словно разыгравшейся пенной волной стерло тщательно наложенный грим: спокойствие королевское, невозмутимость абсолютная и немного привычной легкой холодности. Стерло мгновенно, стоило только Джону показаться в дверях. Остались лишь трепет ресниц, сияние глаз и неодолимое желание прильнуть – настолько неодолимое, что по стройному телу стекали каскады дрожи. И губы по-детски кривились. Сейчас бросится к ногам и разрыдается как ребенок.
Сердцу тесно в груди – Шерлок, Шерлок, любовь моя.
– Привет.
Никакой лжи, никакой гребаной фальши в стенах этого дома. Всё как на духу.
– Бьюсь об заклад, ты меня не ждал. Вернее, ждал, очень ждал, но боялся, что больше я здесь не появлюсь. И принял решение смыться из Лондона.
Бедняга, он совсем разучился владеть собой: кровь прихлынула к щекам, в глазах промелькнула досада – вычислили, раскусили, и так легко. Но сумасшедшая, бесшабашная радость вытеснила досаду мгновенно. Взгляд пробежался по лицу Джона жадно, нетерпеливо, лаская каждую черточку, каждую углубившуюся морщинку.
– Даже не знаю, как могла прийти в мою идиотскую голову такая идиотская мысль. Но ты прав – мне действительно было страшно.
Джон прошелся по комнате и остановился напротив.
– Шерлок. – Лицо прозрачное, истонченное тягостными сомнениями. Бессонная ночь? Похоже. – Это мой дом, и я буду приходить сюда каждый день. Ну или почти каждый, в зависимости от обстоятельств. Считай, что я здесь уже живу. А потом… Потом всё наладится окончательно. Мы сможем потерпеть какое-то время, пережить эту чертову неразбериху?
Шерлок порывисто обнял, притянул к себе с благодарным вздохом и прижался губами к макушке. – Сможем. Конечно же сможем.
Губы лихорадочно пробежались по волосам и замерли на виске. Сейчас они спустятся ниже, и сердце не выдержит… Джон слегка отстранился, повернул голову и с тоской посмотрел в сторону кухни.
– Погоди.
– Почему? – Он снова напуган. Панически. В глазах недоумение и всё тот же страх. Впервые в жизни Джон видел такого Шерлока. – Что случилось?
По-твоему ничего? По-твоему наши жизни не перемолола адская мельница?
– Всё в порядке. Хочу выпить кофе и чего-нибудь съесть. Не смог проглотить ни кусочка, а теперь в животе противно урчит. Ты разве не слышишь?
– Да, что-то булькает. А я утром сходил в магазин.
– Ты? Звучит угрожающе.
Шерлок обиженно фыркнул. – Говоришь так, будто я недотепа, и перепутаю мыло с куском пармезана.
– Не сердись, – миролюбиво шепнул Джон, коротко прижимаясь носом к его груди и тут же высвобождаясь из теплых рук. – Я ни секунды не сомневаюсь в твоей гениальности: мыло будет мылом, а пармезан – пармезаном. Пойдем.
За окном, словно выпущенный из гигантского брандспойта, снова повалил-закружился невиданный снегопад.
– Никогда это не растает, – досадовал Джон, заправляя кофемашину. – Пока доберусь до клиники, заметет к чертовой матери.
Пальцы, выстукивающие по столешнице барабанное соло, замерли.
– У тебя дежурство?
– Да. И поэтому, к сожалению, я ненадолго. Перекушу и вперед. Лишний зонт в доме найдется? Не хочу промокнуть, а потом продрогнуть в первые же минуты.
– Возьмешь мой. Сколько у нас времени?
– Не больше часа. Успеем перекусить. Черт, я жутко голоден. Ты как? Составишь компанию?
Перекусить? Какого дьявола происходит?
– Только кофе. Меня ожидает званый обед.
Джон обернулся. – Что за обед?
– Забыл? С братом. Ты даже не представляешь, какой замечательный из Майкрофта повар. Иногда мне искренне жаль, что он подался в политику.
– Серьезно? – Джон был немало удивлен: представить чопорного Холмса-старшего с пучком латука в руках он, как ни старался, не мог.
– У нас родственная встреча. Пообедаем, поговорим.
– Похоже, есть о чем. – Джон взглянул пристально, испытующе, и тонкие пальцы возобновили свою нервозную дробь. – Это хорошо, что вы решили увидеться. А ближе к вечеру, когда суеты станет меньше, я позвоню. – Он уселся напротив, поставив перед Шерлоком кружку. – Между прочим, Алекс зовет меня назад в хирургию. Что скажешь?
– Иди непременно. Даже не трать время на бессмысленные раздумья.
– Согласен. В терапии мне до чертиков скучно. И вообще, каждый должен занимать своё место.
Они понимающе переглянулись.
Им нравилось отчитываться друг перед другом в планах на вечер. И в планах на жизнь. Советоваться. Слушать. Это было здорово.
И варить кофе – здорово.
И резать сыр на исчирканной пластиковой доске.
А ещё это было правильно. По-семейному.
Но что же всё-таки происходит?
Подушечки вновь издали слаженное постукивание – на этот раз нечто неуловимо знакомое.
– Ты сегодня на редкость музыкален, – пошутил Джон. – Надеюсь, это не старый добрый Шопен?*
Но Шерлок остался серьезен. – Джон, рассказать не хочешь?
Джон посмотрел умоляюще: прошу тебя, не сейчас.
Но, похоже, Шерлок думал иначе: горячее нетерпение так и рвалось сквозь прохладу нарочитой сдержанности, и музыкальные пальцы увеличили темп. – Как всё прошло?
Никуда не денешься, разговор неизбежен. Да и натерпелись оба, лучше уж сразу прояснить ситуацию.
– Отвратительно. Более чем. Мэри предложила сказочный компромисс: мы с тобой трахаемся, она всё это терпит, постепенно приобретая ореол мученицы, жизнь идет своим чередом: ты – здесь, а я… А я к ней поближе, от тебя подальше. Как тебе такой вариант?
Шерлок был заметно ошеломлен. Сражен наповал. Но держался, и даже усмехнулся слегка иронично. – Твоя жена не перестает меня изумлять. И что ты ответил?
Черт! Черт! Черт! Это немыслимо. Идеальная западня. Черт!
Сердце глухо стукнулось и забилось чаще – твоя жена.
Лишь бы он правильно понял то, что придется сейчас услышать. Начать разговор очень трудно. Джон посмотрел с неприкрытым страданием, и Шерлок внутренне сжался – плохо, всё очень плохо. Хуже и быть не может.
– Я ответил, что… что не собираюсь заводить шашни у неё за спиной. Тем более с тем, кого люблю больше жизни. Могу я быть откровенен? Я чуть не сдох без тебя, Шерлок. Я очень сильно тебя люблю. Очень. И, мать твою, страшно хочу. Не могу забыть вот этих губ на своем чертовом члене. Не могу забыть, как разрывало меня от оргазма. Самого невероятного в моей жизни. Не могу. Твоя кожа, твой запах… Это мучительно. Это больно. Хочешь правду? Прямо сейчас у меня в паху такие охренительные разряды, что нет сил терпеть. Хочу лечь с тобой. Взять тебя. Делать все эти умопомрачительные, прекрасные вещи. Но… Но трахаться с её благословения я не стану. Ни за что. Ты понимаешь? И уйти оттуда пока не могу. В этом есть что-то трусливое, подлое. Не знаю как ты, но я собираюсь провести остаток жизни с тобой, и не хочу, чтобы между нами стояло это.
Долгое молчание тяготило.
– Тебе не нравится.
– Мне не нравится. Не нравится всё, что отдаляет меня от тебя хотя бы на дюйм. Откровенно говоря, я взбешен и расстроен. Но стараюсь понять. – Шерлок вновь замолчал. Откашлялся. – И, кажется, понимаю. Да, понимаю.
Каждый нерв напряженно звенел.
Не слишком ли ты понимающий, Шерлок? Схвати меня, дурака, сожми со всей силы и выдави к чертям всю слюнявую дурь. Поцелуй. Поцелуй языком. И я сразу тебе отдамся. Хоть на клочки меня рви. Как же я себя ненавижу!
– Но всё-таки странно, Джон. Это так или иначе будет между нами стоять, никуда не денешься. К чему ненужные сложности?
– Презираешь меня, да? Такого жалкого, ничтожного слабака.
Шерлок поднялся, подошел и прижался к спине. Обнял, вдохнув глубоко и жадно. – Ты лучший.
Колени дрогнули, резко сомкнулись, в голове заклубилось горячее марево.
Господи, как сладко в его руках.
– Шерлок, не надо. Прошу.
– Ты не запретишь мне себя обнимать. Не получится. Я люблю тебя так сильно, что внутри всё горит. – Руки осторожно погладили плечи и спину. – Сентиментальный идиотизм. Монолог из плохой пьесы.
– А мне нравится. Меня самого без конца прорывает: каждую минуту тянет признаваться тебе в любви.
– Ты уверен, что решение верное? Что эта мука необходима?
Джон отрицательно качнул головой. – Не уверен. И скорее всего, это меня доконает. Но не будет так, как сказала она.
– Что же делать?
– Не знаю. Ты же сам говорил – подождем. Но я твой, Шерлок. Веришь? Только твой. До последнего дня. Если, конечно, не подохну с тоски.
– Снова ждать? Мы и так столько времени потеряли.
– Ничего мы не потеряли. Скорее нашли.
Бейкер-стрит Джон покинул с тяжелым, ноющим сердцем.
Зонт он, конечно, забыл, и снег большими влажными комьями оседал на плечи, сгибая их ещё ниже.
*
Даже дома Майкрофт Холмс выглядел безупречно: ни единой помятости на рубашке, ровно повязанный галстук, режущая глаз идеальность и острота брючных стрел. Не верилось, что меньше часа назад этот человек хлопотал на своей огромной кухне в окружении кипящих кастрюль и плюющихся маслом сотейников.
Он встретил Шерлока вежливой полуулыбкой. – Что с погодой?
– Не хватило времени посмотреть в окно? Метёт.
– Не припомню такой удивительно снежной зимы. Ты не замерз?
– Нет. Удалось довольно быстро поймать такси.
А вот Джону без зонта наверняка было не очень комфортно. Надеюсь, он отказался от пешей прогулки.
– Раздевайся. Жду тебя в гостиной.
В гостиной Шерлок уселся в кресло и с наслаждением вытянул ноги. У брата было тепло, чисто, и вкусно пахло – что ещё надо тому, чья душа болит и поскуливает? Тишина обволакивала, и Шерлок неожиданно широко и сладко зевнул.
– Не выспался? – бесстрастно поинтересовался Майкрофт.
– Совсем не спал, – отрезал Шерлок и оглянулся по сторонам. – Мне нравится эта квартира, несмотря на её подавляющие габариты. Тебе не пусто здесь одному? – В голосе мелькнула едва слышимая ирония.
– Одному везде пусто. Даже в таком милом гнездышке, как Бейкер-стрит 221в, – отпарировал Майкрофт и взглянул вопросительно: это всё, или пикировка продолжится?
Шерлок вздохнул и закрыл глаза. Упражняться в острословии не было никакого желания. – Слушаю тебя, Майки.
– Ну уж нет. – Старший Холмс улыбнулся – слава богу, продолжения не последует. Он и сам не был настроен на их извечный обмен любезностями. Да и беседа предстояла нелегкая: о любви братья Холмс не говорили ещё ни разу. – Я приготовил восхитительный салат и не менее восхитительную телятину в сливках не для того, чтобы всё это внезапно полетело мне в голову. Пообедаем спокойно. А затем – кофе, бренди, разговор. Не возражаешь?
– Не возражаю. Кроме того, я дьявольски голоден.
– Вот и славно. В столовой уже накрыто. Проходи, разливай вино, а я на пару минут удалюсь.
– С чего ты взял, что я начну чем-то кидаться? – крикнул Шерлок уже из столовой, с удовольствием обозревая аппетитную тарелку с шариками паштета. И маленькие свежие булочки в резной деревянной хлебнице. И овощи, обильно засыпанные веточками укропа. – Тем более кулинарными изысками. Нашел дурака. Не так часто ты балуешь меня своей непревзойденной стряпней.
– Вино-о… – раздалось в ответ.
И Шерлок послушно выдернул пробку из стеклянного горла великолепного сухого Бордо. Ему вдруг стало хорошо и уютно. Грудь медленно заполнило нечто горячее, яркое, очень похожее на благодарность.
Майкрофт, ты всегда чувствуешь это. Когда становится невмоготу, когда трудно дышать, оказываешься поблизости, и всё обретает иные краски.
Хозяин дома возник в дверном проеме, торжественно выставив перед собой прикрытое крышкой блюдо.
– Готово. Уверяю тебя, паштет и салат заслуживают восхищения. Не говоря уже о телятине.
– Обожаю твою природную скромность.
Паштет таял на языке, телятина сочно ласкала рот, и Шерлок непроизвольно жмурился, поглощая кусок за куском.
– Твой аппетит меня радует, – довольно усмехнулся Майкрофт. – Редкостное явление, и потому особенно ценное. – И без плавного перехода от одной темы к другой задал вопрос: – Тебя больше не привлекает сыск?
– С чего ты взял? – Шерлок удивленно вскинул глаза.
– Инспектор Лестрейд доложил, что ты отказался от интересного и весьма непростого дела. Это довольно странно.
– Лестрейд доложил? Тебе? Хм… Любопытно… Ничего странного, Майк. То, что кажется непростым и интересным инспектору, не обязательно должно возбудить интерес во мне. К тому же, я дал ему дельный совет. Какие проблемы? Или это уже начало разговора?
– Ни в коем случае. Ешь спокойно ради всего святого.
После обеда они расположились в гостиной.
– Как тебе мой фирменный кофе? Хорош, не правда ли?
– До чего же ты падок на комплименты, братец. Конечно же он бесподобен. Итак? Потолкуем? Время, по-моему, самое подходящее.
Старший Холмс взглянул открыто и чуть печально. Он вдруг заметно разволновался, и волнение тут же передалось Шерлоку: колкая волна дрожи тронула затылок и шею, понеслась по позвоночнику, холодно обтекая ровные бугорки костяной цепочки. Шерлок поёжился. Мысль, что от сказанного братом может зависеть их с Джоном судьба показалась бредовой, сумасшедшей, но, промелькнув короткой и яркой вспышкой, оставила четкий след.
– Прежде чем приступить, я хочу, во-первых, сказать, что очень нежно отношусь к тебе, Шерлок. И мечтаю видеть тебя счастливым. Во-вторых, и это самое главное, разработанная нами стратегия оказалась ошибочной. В корне. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду Джона Ватсона. Мы сглупили, скрыв от него свои планы. Очень сглупили. Я обязан это честно признать во избежание дальнейших недоразумений с твоей стороны. А теперь о настоящем. Мы ни разу не говорили об этом, Шерлок: ты вернулся домой, и… что? Прошло несколько месяцев – срок немалый, чтобы картина приобрела детальную ясность. Полагаю, у брака Джона и Мэри нелегкие времена?
– Да.
– Скажи, вы с Джоном любовники?
Горячо окатило щеки и шею, жгучие струйки неприятно зазмеились по коже. Шерлоку редко приходилось смущаться, а уж тем более – перед кем-либо оправдываться, но на этот раз глаза его малодушно забегали, и чашка в руке опасно накренилась.
– Осторожнее. Не стоит так нервничать.
– Я спокоен, черт побери.
– Вижу.
– С чего ты взял, что мы с Джоном любовники? И почему вдруг наши личные отношения заинтересовали тебя?
– Ответь на вопрос, Шерлок. Я не тот, перед кем ты мог бы юлить и выкручиваться. К тому же, это не имеет смысла – я всегда видел тебя насквозь. Да и Джон. Его скорбь по тебе была… ужасающей, и уже тогда я подумал, что мои давние подозрения относительно его истинных чувств…
– Не слишком ли много ты на себя берёшь? С каких это пор ты стал до такой степени прозорливым?
– Слышать это от тебя более чем удивительно. Тебе ли не знать о моей прозорливости, Шерлок? Именно благодаря ей я крупный политик, а не шеф-повар какого-нибудь престижного ресторана. Несмотря на свой несомненный кулинарный талант. Так как? Вы любовники?
Шерлок кинул на него быстрый и по-прежнему растерянный взгляд. – Господи, Майк, ты не находишь этот вопрос бестактным? Да попросту диким? Даже не знаю, как на него реагировать.
– Никак не реагируй, просто ответь.
– Черт… Да, мы любовники. В каком-то смысле. Мы любим друг друга. Доволен?
– Нет. Это самое удручающее, что я слышал за последние несколько лет.
– Но почему?
Майкрофт вздохнул. – А ты не догадываешься? Или снова лукавишь? Джон… Джон Ватсон напичкан условностями и высокой моралью. Он честен, прямодушен, открыт и, прости за банальность, умеет отвечать за тех, кого приручил. Он никогда не оставит жену, и скорее умрет, чем позволит себе пойти наперекор совести и убеждениям. Как бы сильно он тебя ни любил. Будет страдать, смотреть с обожанием, сохнуть, сходить с ума… Но не бросит её.
– Меня он тоже приручил, не забывай.
– О, да. Никак не могу постичь, как у него это получилось. Редкой породы экземпляр наш дорогой доктор.
– Джон не экземпляр.
– Да, конечно. Не придирайся к словам. Ты прекрасно понял меня и кипятишься сейчас лишь потому, что я абсолютно прав.
– Абсолютно? Даже про Бога нельзя такое сказать. Хорошо, допустим, ты прав. – Шерлок резко поднялся и, сердито ероша кудри, зашагал по гостиной. – Прав, черт бы тебя побрал. Я и сам знаю, что не уйдет и не бросит. Но к чему этот странный, утомительный и весьма неприятный для меня разговор? И без того больно. И… будь я проклят, страшно как никогда.
– Успокойся и сядь, – тихо попросил Майкрофт. – Сядь. Не так уж это и страшно, мой дорогой.
Шерлок вновь опустился в кресло, недовольно и сосредоточенно хмурясь. – Как сказать. Майк, надеюсь ты понимаешь, насколько неловко я себя чувствую, обсуждая интимную жизнь? Будто кожу содрали.
– Не со мной, Шерлок. И не в этот раз, – возразил старший, наклонившись вперед и ласково касаясь его колена. – Ну хорошо, – продолжил он уже более деловито, – чтобы сменить щекотливую тему, предлагаю от лирики перейти к конкретике. Что ты знаешь о Мэри Морстен? Какой информацией владеешь на данный момент?
– Практически никакой, – устало ответил Шерлок. – Поначалу я кое-что разузнал, но потом…
– Боже! – Майкрофт страдальчески закатил глаза. – Неужели примитивная ревность уничтожила в тебе аналитика? Как мог ты не узнать о жене Джона Ватсона всё?
– Причем тут ревность? Глупости. Чушь.
– Ревность. Самая настоящая. Ты ревновал, и это пересилило в тебе и прагматизм, и здоровое любопытство. Кстати, совершенно напрасно. И опрометчиво.
– Мэри серийный убийца? Пожиратель симпатичных докторов среднего возраста?
– Ирония неуместна, хотя мне нравится твоя способность всегда сохранять хотя бы малую толику душевного равновесия. Я не много знаю об этой леди. Почти ничего. Возможно тебе, как лицу заинтересованному, откроется гораздо больше информации.
– Брось, Майки, ты совсем не умеешь врать, и, в отличие от меня, знаешь о ней именно всё.
– А вот это значения не имеет. Важно лишь то, что узнаешь ты сам. – Майкрофт допил бренди и посмотрел пронзительно и серьезно. – Шерлок, прошу, отнесись ко всему с предельной ответственностью. И помоги ему. Помоги человеку, который до такой степени дорог тебе. И до такой степени близок. Помоги Джону. А заодно и себе самому. Естественно, если речь в самом деле идет о любви.
– Речь идет о любви. Первой и последней.
*
Джон позвонил ближе к полуночи и зачастил так, словно боялся, что проанализировав всё, всё взвесив и разложив по полочкам, Шерлок не захочет с ним разговаривать. Глупость, конечно. – Не спишь? Почему? Как дела? Как Майкрофт? Ваш обед удался? Ты собираешься спать или будешь до рассвета бродить по квартире, а потом, как обычно, отрубишься в кресле? Майкрофт вкусно тебя накормил? А камин? Надеюсь, ты его растопил? Почему молчишь?
По лицу расплывалась глупейшая из улыбок. Хотелось слушать его и слушать. Всю ночь напролет. Но Шерлок понимал, что на долгую беседу у Джона вряд ли найдется время: выпалит все вопросы и, не дослушав, пожелает спокойного сна. Поэтому ответы его были лаконичны и скуповаты. – Уже ложусь. Ждал лишь твоего звонка. В камине настоящий пожар. Майкрофт был идеален. У тебя всё в порядке?
Нихрена у меня не в порядке.
– Да. Дежурство вполне даже сносное, без обычных эксцессов и неожиданностей. Завтра забегу на пару часов…
… потому что уже без тебя умираю.
– Буду ждать. Джон.
– Что?
– Постарайся отдохнуть. Хотя бы немного.
– Если удастся. До встречи, Шерлок.
– До встречи. И… Джон.
– Что?
– Всё будет хорошо. Обещаю.
А спать я не собираюсь. Не до того. Шерлоку Холмсу предстоит самое важное в его жизни расследование.
*Джон имел в виду Похоронный марш Ф. Шопена
Комментарий к Глава 30 Принимая решение, слушай сердце
http://cs622719.vk.me/v622719940/24524/gq0xs8CDx-k.jpg
========== Глава 31 Срыв ==========
Джон истерит. И я вместе с ним. Не судите нас слишком строго. Глава большая, но делить её на две не было смысла. Кроме того, остались две последние. Если, конечно, меня, как всегда, не растащит)
***
Через три недели случился срыв.
Эти три недели Мэри и Джон прожили тихо, интеллигентно. Так, не досаждая друг другу и не предъявляя претензий, можно лежать в общей могиле.
*
Мэри просыпалась затемно и тотчас поднималась с постели. Ей, во времена короткого счастливого супружества любившей подремать и понежиться, неожиданно понравилось раннее пробуждение. Таинственная предрассветная синь обещала приятные мелочи: теплый душ, от которого, напитавшись ароматом и влагой, кожа перламутрово розовела; неспешная чашечка кофе; сдобные печенюшки, приготовленные с вечера и бережно завернутые в фольгу.
Мелочи, любой бессмыслице придающие смысл.
Застилая кровать, она старалась не думать, что провела в ней очередную одинокую ночь. Любовно украшала поверхность набивного мятного покрывала многочисленными подушечками, к которым пристрастилась в последнюю пару месяцев, приобретая их с одержимостью психопатки, и уговаривала свое сердце: Ничего-ничего. Терпимо. Думала, будет хуже.
Мэри смирилась с тем, что отныне эта спальня её, и только её. И с тем, что даже кокетливые подушечки теплых пастельных тонов не в силах создать иллюзию безмятежного счастья, а их синтетическому уюту никогда не согреть холодного ложа обделенной любовью женщины.
Отчаяния при этом она не испытывала. И причина на то была: в её изболевшейся душе тихо зрела надежда. Несбыточная? Возможно. Безумная? Да. Но кто с уверенностью может сказать, что сбудется завтра, и что не сбудется никогда? В конце концов, каким бы недосягаемым и призрачным горизонт ни казался, каждый не раз и не два пересекал его тонкую линию.
Мэри мечтала, неустанно и страстно, что наступит благословенный день, когда её недосягаемый горизонт будет пересечен. Навсегда покинув эту убогую конуру, она поселится в чистом, просторном доме, где высокие окна широко распахнутся навстречу свету и наполнят им каждую комнату. Где, едва заслышав шорох отпираемой двери и поступь усталых шагов, она бросит все дела, пригладит пушистые пряди, и её маленькие босые ножки радостно побегут по теплому полу.
Ты уже дома? Устал? Голоден? Ужин почти готов. Я люблю тебя, Джон.
Чем отрешеннее становился муж, тем ярче сияла мечта, обрастая новыми подробностями будущей замечательной жизни. Однажды Джон непременно поймет, что все его нынешние горести смешны и нелепы, что противоестественно любить и желать мужчину. Омерзительно. Грязно. Что это всегда кончается плохо. Глаза его распахнутся и наполнятся ужасом: как я мог?! Он раскается и будет молить о прощении. А любящая, терпеливая Мэри снисходительно и щедро простит. И забудет обиду. А потом шепнет на ушко: «Помнишь, любимый, мы собирались отсюда уехать? Не передумал? Я приглядела миленький домик в парковой зоне».
Годами накопленных средств хватит на любую причуду: Мэри была весьма состоятельной женщиной. Открывая на имя дочери счет, Артур Морстен не поскупился. Даже мертвый он заплатит сполна за разбитое сердце своей малышки – самое время.
Ах, папа, папа. Твои губы были так бесформенно жадны. А его руки так грязно грубы. Думаешь, я забыла? Возле нашего дома обязательно раскинется сад – густой, пышноцветный Эдем. Но маргаритки и жимолость я посажу в нем сама…
Этим она и жила. С этим засыпала, с этим встречала рассвет. И хорошо, что рядом не было Джона, его сдавленных стонов и беззвучного плача, к которым она так и не успела привыкнуть. Под аккомпанемент укрощаемой страсти мечтать было бы сложновато.
Интересно, он всё ещё хоронит его? Или трахает?
Что происходило на старом диване, когда Джон закрывал глаза и погружался в свой изнуряющий бред, с головой укутавшись пледом цвета бордо?
Не важно. Важно, что не ушел. И не уйдет уже никогда, теперь Мэри знала это наверняка. Горька победа? Горька. Ну что ж, эту горечь она заглушит восхитительными пирожными с шоколадным кремом и миндальным крошевом, что так нежно тают во рту. Слаще всякого поцелуя.
Оставаться нетронутой было даже приятно. Воздержание будоражило, придавая её красоте терпкий привкус таинственности, маня и привлекая заинтересованные взгляды мужчин. Достаточно легкой полуулыбки, призывного взмаха ресниц… Ну уж нет. Ни за что. Только Джон. Единственный. Горящее томлением тело постепенно нальется такими жгучими соками, что однажды он утонет в них, позабыв обо всем на свете. И уж тем более о своем греховном падении. Пусть это наступит не завтра – Мэри умеет ждать. Влага её вынужденного целомудрия будет горячей, обильной, и Джон обезумеет, проникая в неё рукой. Как тогда, в первый их раз.
Время лечит. Затянутся раны, притупится боль. А потом придет осознание, покаяние и радости бытия, мысленно уготованные Мэри их маленькой дружной семье. Они ещё достаточны молоды, чтобы начать сначала. Столько восхитительных лет впереди. А в жизни чего только не случается, боже ты мой. Такие невиданные страсти кипят, а потом на смену им приходит благодатная тишина.
Итак, душ – прохладный, бодрящий, усмиряющий тоскующее по нежности тело. А вот кофе непременно горячий. Две чашечки перед завтраком и оживят, и укрепят дух.
Бесшумно минуя гостиную, она кинула на спящего Джона насмешливо-теплый взгляд.
Зачем тебе это надо, милый? К чему тиранить далеко не юное тело продавленным лежаком? Ну ничего, ничего, потерпи, раз уж такой упрямец. Устраивай своим ни в чем не повинным косточкам неоправданную экзекуцию. Придет день, и я уложу тебя на белые простыни. Ты вольно раскинешься, наслаждаясь удобством и небывалым простором. И твоя безграничная благодарность согреет мне душу.
– Джон. Джо-он. Пора.
Начинается твоя маета – очередной забег на два дома. Доброе утро, мой дорогой.
*
Три недели как триста лет.
Двадцать один гребаный день добровольного самоистязания и непроходящей тоски.
Кто ты теперь, Джон Хэмиш Ватсон? Не муж, не любовник… Пьяно шатающаяся, мрачная тень с посеревшим лицом и ввалившимся животом. Никто.
Где твой дом?
До смерти осточертевший диван стал символом его новой жизни. Жизни, которую выбрал сам, не умея смело рубить сплеча. Загнал себя в чертов тупик. На этот чертов диван. Каждую проведенную на нем ночь Джон ненавидел. Наступления каждой следующей откровенно боялся.
Его ослабленный усталостью мозг пожирали кошмары. Они наполняли сновидения какофонией режущих звуков и нестройным хороводом кроваво-мутных картин. Джон воевал. Было страшно, больно и тошнотворно. Невыносимая вонь и неясные, серые силуэты то ли ещё живых, то ли давно уже сгнивших. Они повсюду, их такое несметное множество, что не протолкнуться. И не продохнуть. Мелькают, хрипло дышат в затылок, прожигая фантомными взглядами. А потом его убивали. Пуля вгрызалась в прокопченное дымом и смрадом тело, но не пониже ключицы – туда, куда ей и положено было вгрызаться. С тонким свистом влетала она в центр грудной клетки. Проворачиваясь в дикой свинцовой пляске, разрывала кожу. А потом с глумливой радостью дробила в мелкую крошку длинную, плоскую кость. Но не это было самым ужасным. Подстрелили? Ну и черт с ним. Не впервой. Самым ужасным были рыдания и малодушный скулёж. Бухаясь на колени перед невидимым палачом, Джон униженно умолял пощадить и не добивать его слишком больно. Он корчился у призрачных ног, глотая едкую пыль, и бормотал, бормотал что-то бессвязное о великой любви, слишком прекрасной для такого урода, как он.
