Текст книги "Не могу больше (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Но произошло непредвиденное, разом перевернувшее мир: столкнувшись с выступающими сосками, губы замерли на короткий миг, и вдруг обезумели, задрожав и налившись горячей тяжестью. Мгновенно потеряли контроль. И уже нет в них ни утешения, ни преданности, ни тепла, одна только жажда – всепоглощающая, лишающая рассудка. Прижались сильнее, настойчивее. Обхватили твердые бугорки, присосались откровенно и алчно: со стонами и жаркими вздохами, оставляя два влажных округлых оттиска – свидетельства долго и тщетно скрываемого влечения.
Я целую его. Я целую его грудь. И соски. Я сошел с ума. Помешался. Cвихнулся. Я страстно целую его.
Припадать губами к тонкой застиранной ткани стало единственно важным. Исступленно и пламенно. Только это. Ничего другого не существует. Умерло. Улетело в тартарары. Даже накрытый обломками рухнувшего мирозданья, корчась в агонии, истекая кровью, он продолжил бы делать это. Вжиматься лицом в живот, упиваясь дразнящими запахами желанного тела. Желанного, будь проклято всё на свете. Настолько желанного, что в потоке желания Джон готов захлебнуться и утонуть. Ничего другого не существует. Умерло. Улетело в тартарары.
Он неловко елозит коленями по ковру, наваливаясь на покорно застывшее, безмолвное тело, стискивает ладонями ребра, трется щеками, носом, шумно дышащим ртом. Он того и гляди вонзится зубами в зацелованный хлопок, рванет с оглушительным треском, обнажая впалый живот, вылизывая горячую кожу.
И, судорожно всхлипнув, сотрясаясь всем телом, спускается ниже. Туда. Он уже знает, что там. Истовое возбуждение Шерлока мощными волнами бьет по нервным волокнам. Джону не надо видеть, он чувствует и эрекцию, и влагу. И вздутые вены. И жар. И до обморока всё это хочет. Прильнуть щекой к твердому выступу, а потом – боже, боже – губами. Языком. Телом. Лечь на него и со всей силы вдавиться воспаленно набухшим членом. Не могу больше… Двигаться, двигаться – бесконечно долго, умирая от каждого нового витка наслаждения. Ёрзать, дёргаться, извиваться. И плевать, что со стороны это выглядит смешно и нелепо. Кто видит их? Они одни. Вдвоем. Двое.
«Безумие… Безумие… Безумие… То, что я делаю – безумие. Почему он молчит? Он ненавидит меня».
Чего бы это не стоило – сердечного приступа, разлетевшихся в клочья сосудов, но Джон готов остановиться: вынырнуть из угара, обуздать животный позыв взять, овладеть, захватить. Чертов звонарь вновь глумливо и радостно долбит правый висок, искушая, призывая, подначивая… Но Джон готов остановиться. Отпрянуть, унизительно отползти и забиться в угол.
Если бы не Шерлок.
Тугая тетива внутри нетронутого ласками тела лопнула с горестным стоном, и тело обмякло, будто враз лишившись костей. А потом истомлено прогнулось в пояснице навстречу закусанным в кровь губам.
И Джон потерялся. Пропал. Окунул лицо в откровенно подставленный пах, и застонал протяжно, мучительно.
Голова закружилась – так огромно, так сокрушительно было желание. Поцелуи жалили, губы метались по бедрам, тазовым косточкам, паховым складкам. Не смея коснуться того, что жаждали узнать больше всего на свете – жаждали отчаянно, безрассудно.
Шерлока подбрасывало снова и снова, хаотично, неосознанно, словно налетевший чувственный ураган превратил всегда ясный, незамутненный разум в сладострастное месиво. Гальванические конвульсии сотрясали грудь и живот, дыхание рвалось с присвистом и хрипом. Закинутые за голову руки впились в подлокотник дивана, царапая ногтями потертую кожу. Пот градом катился по лбу и вискам. Жилка на шее натянулась беззащитно и тонко.
Видеть его мучения было невыносимо, и Джон не выдержал: на грани беспамятства потянул вниз легкие брюки и высвободил каменно твердый член.
Губы сомкнулись на темной головке, и горло Шерлока издало вздох, полный немыслимого страдания. Несколько неумелых, торопливых движений – втянуть, облизать, насадиться, снова втянуть – и теплое семя хлынуло, смешиваясь со слюной и слезами, которые Джон, сам не замечая того, все это время сглатывал вместе с подступающими рыданиями. Он так сильно любил его.
Сердце забило горло сумасшедшей пульсацией. В висках копошилась тошнотворная боль. Едва не теряя сознание, он с трудом приподнялся с затекших, сбитых колен, и, тяжело навалившись на столик, попытался подняться. Но ничего не вышло: ноги подкашивались, словно невидимая рука озорно ударяла ребром ладони под коленную впадину, подламывая их и вновь опуская на пол.
Господи боже, как же мне…
В паху горячо и больно, но желания Джон не чувствует – слишком ошеломлен тем, что случилось.
С трудом, но он всё-таки оказывается на ногах. Ступни еле передвигаются – огромные, неподъемные, и путь до кухни становится путем изможденного каторжанина на последнем отрезке этапа. Но стакан ледяной воды вернет к жизни и научит дышать.
За спиной слышен негромкий шорох: Шерлок приводит в порядок одежду. Когда, выпив целое студеное море и не загасив ни единой искорки, Джон возвращается в гостиную, Шерлок уже сидит, откинувшись на спинку дивана, и его изломанный силуэт в мерцании углей пугающе призрачен и размыт.
Джон не знает, что делать, и не знает, что говорить. И надо ли говорить.
Мысли испуганно разлетаются, и в пустой голове остается только отчаяние, вновь и вновь наполняющее глаза едкой горечью.
– Тебе надо уйти.
Голос тверд и бесстрастен: ни одной эмоции, ни одной фальшивой нотки. Совершеннейший из баритонов, убивающий наповал.
Нет, нет, что угодно, только не этот холодный тон. И не эти чудовищные слова. Он не посмел бы. Джон неправильно его понял.
– Что?
– Ты слышал.
– Уйти? Но как я могу?
Шерлок выпрямился. Вновь затвердевшая сердцевина придала его телу опасную остроту готовой взвиться стрелы. Взвиться и поразить цель.
– Прошу тебя, Джон. Я хочу, чтобы ты ушел.
Опустошение беспредельно. Какого хрена он топчется на ковре тупым, бестолковым болваном? Что ещё ему непонятно? Я хочу, чтобы ты ушел. Проще и быть не может.
Что ж ты делаешь, Шерлок?
– Джон, пожалуйста.
Стрела задрожала, запела надрывно и тонко. Зло. Нетерпимо.
Да пошел ты.
– Ты любишь меня?
Посмотреть на него очень трудно. Невыносимо трудно. Но Джон смотрит и видит, как Шерлок сжимается, непостижимым образом уменьшаясь в размерах: ему так хочется стать невидимым, исчезнуть, раствориться в сумраке комнаты, ещё час назад казавшейся единственным местом, где возможно дышать полной грудью.
– Любишь? Ответь.
– Уходи.
Джон надевает куртку, застегивая молнию до самого подбородка, приглаживает волосы и вытирает ладонью рот.
В дверях он оборачивается.
– Я задал тебе самый главный в своей жизни вопрос, а ты сказал «уходи». Но перед этим кончил мне в рот.
*
Он шел, не разбирая дороги, то замедляя, то убыстряя шаг, время от времени черпая хрусткий снег и смачивая им огнем горящие губы и щёки.
Рот мощно заполняли запах и вкус Шерлока: не заесть никакой сладостью, никакой горечью не запить. Словно крошечные пульверизаторы с точностью до секунды распыляли на язык и нёбо невыносимое напоминание о том, что было.
Было. Было. Это на самом деле было.
Влажная, атласно гладкая головка между наполненных жаждой губ. Несущаяся по венам кровь, сумасшедшим пульсом ударяющая в язык. Сладко-соленое семя, растекающееся по нёбу. Вздох, от которого готово разорваться сердце.
Джон останавливается, в яростном недоумении оглядываясь по сторонам.
Какого дьявола я ушёл?!
Комментарий к Глава 27 Дорога домой бесконечно длинна
http://www.youtube.com/watch?v=I2CENm77lmk
*http://www.style-ampire.ru/products_pictures/medium_HY-11616.jpg
========== Глава 28 Поцелуи ==========
Миссис Хадсон решительно загородила проход.
Впервые Джон видел её такой. Холодно-ироничной. Очень живо напоминающей Шерлока.
– Джон? Странно. Не ты ли так громко хлопнул дверью четверть часа назад? – Она усмехнулась. – Никогда не подозревала юношеской горячности в уравновешенном и тактичном мужчине. Между прочим, моя дверь не обязана сносить чьё-то дурное настроение и воспитание, она стара почти так же как я. Если вы двое не можете обойтись без скандалов, устраивайте их, пожалуйста, у себя. Так-то вот. – Женщина сердито поджала губы, но вглядевшись в раскрасневшееся, взволнованное лицо, смягчилась, и взгляд её потеплел. – Не помирились?
– Потом, миссис Хадсон, потом. – Джон готов был упасть перед ней на колени, целовать худые, перевитые венками руки, каждый припухший сустав натруженных пальцев – родная, родная наша, мы так сильно вас любим. – Мне надо к нему. Очень.
Четверть часа назад? Вы потерялись во времени, миссис Хадсон. Я не был у него тысячу лет!
– Ох! – Она суетливо затопталась на месте, всплеснула ладошками и, посторонившись, прижалась к стене – ни следа от той едкой желчи, которая буквально сочилась с её языка. – Боже, до чего же я бестолкова. Стою столбом и трещу как сорока. Беги, дорогой, беги. Я очень хочу, чтобы всё было по-прежнему. Наверху так тихо, что душа разрывается.
Впервые она открыто озвучила свою тоску по былым временам. По той жизни на Бейкер-стрит – с неумолчным скрипом ступеней, грохотом, пальбой и падающими из окон американцами. По жизни, что нравилась ей бесконечно, что бодрила, вливала молодые силы в дряхлеющее, усталое тело и дарила ощущение сопричастности к чему-то необыкновенному, яркому – к тому, чем бог не дал насладиться ей до встречи с Шерлоком Холмсом.
Дверь тихо закрылась, и Джон мог бы поклясться, что миссис Хадсон припала к ней грудью, тревожно вслушиваясь в нетерпеливый стук каблуков и прерывистое дыхание взбегающего по лестнице постояльца. Бывшего постояльца.
*
Шерлок оставался на том самом месте и в той самой позе – прислонившись к спинке дивана и безвольно уронив ладони на бедра, – словно после ухода Джона впал в сидячую кому.
Джон предупреждающе выставил в его сторону палец. – Тебе лучше заткнуться.
– Я молчу.
Слабо шевельнувшись, он снова сросся с матовой кожей. Создавалось впечатление, что каждое движение стоит Шерлоку адских усилий: руки приподнялись и тут же упали тяжелыми, налитыми жаром плетьми.
Изнасилованный чьим-то обезумевшим ртом. И брошенный. Черт, черт, черт!
– Вот и молчи. Молчи. – Джон быстрым шагом направился в кухню – не мог видеть его таким: покорным, на всё готовым. Потому что ещё мгновенье, и он окажется рядом, упадет на обмякшее тело и поцелуями высосет последние капли силы. Не время. Именно сейчас – не время. Шерлок и без того напоминает жертву вампирского нападения. – Я собираюсь заняться ужином. Если, конечно, есть шанс отыскать в холодильнике хоть что-то, похожее на кусок сыра или банку консервированного цыпленка. Не хотелось бы побираться у миссис Хадсон.
– Побираться не обязательно – думаю, кое-что непременно найдется. Но цыпленка не обещаю.
– Плевать на цыпленка. – Джон застыл в дверях и всё же решился: окинул взглядом гуттаперчево растекшееся, аморфное тело. – Ты отвратительно выглядишь, и я намерен тебя накормить, пусть даже это кое-что – жалкие тосты с маслом.
Шерлок тихо вздохнул и наконец-то выпрямился. Он по-прежнему казался больным, но теперь хотя бы не безнадежным. И хотя бы не умирающим. – Ты тоже отвратительно выглядишь.
– Отлично. Мы оба отвратительно выглядим. Мне это нравится.
– И мне. Такого рода синхронность воодушевляет.
– Синхронность… Воодушевляет… Чертов зануда. Сказал бы проще: мы два долбаных идиота, пытающихся избежать неизбежное.
Сердце удивленно ёкнуло: произнести то, о чем и думать-то было немыслимо, оказалось совсем несложно. Сомнения, стыд, неуверенность – всё эти глупые, надуманные преграды рухнули, и осталось только родство. Нерушимое.
Шерлок поднялся. – Джон…
– Я не уйду.
– Но…
– Но – не твоя забота, понятно?
– Непонятно. Всё, что касается тебя, моя забота. Всегда так было.
– Всегда?
– А ты не знал? Или не замечал?
– Не заговаривай мне зубы, я все равно приготовлю этот чертов ужин и запихну его в твою чертову глотку.
– Я разве отказываюсь? – Улыбка неуверенно тронула краешек губ, и что-то тонко оборвалось внутри. И грудь заполнила невыносимо сладкая горечь – любовь, дошедшая до отчаяния.
Развернувшись, Джон поспешно укрылся в кухне, судорожным всхлипом переводя дыхание и прислушиваясь к болезненному жжению в легких, кажущихся двумя высушенными ошметками, никогда больше не способными наполниться влажной, воздушной свежестью. Собственная слабость бесила: достаточно едва заметной улыбки, и вот он – уже готов. И голова кругом.
Ужин. Я обещал ему ужин. Какого черта я стою здесь и от любви задыхаюсь?
Он распахнул холодильник – довольно обморочных сантиментов. Отдышался, и за работу.
Хм… Не густо. Но и не пусто. Уже хорошо.
– Нашёл что-нибудь?
Тихий голос вышиб остатки воздуха, и Джон жадно глотнул колючий холодок морозильной камеры, куда заглянул в фантастической надежде обнаружить ростбиф или парочку свиных отбивных.
– Только приступил к поискам. Похоже, в самом деле придется ограничиться тостами, и, возможно, даже без масла.
– Мне жаль.
– Ни хрена тебе не жаль. Уверен: втайне ты радуешься. Кофе хотя бы не весь извел? Бьюсь об заклад – только им ты и питался в последнее время, судя по бледно-зеленому оттенку…
– …чего?
Странный вопрос огорошил, и, слегка запнувшись, Джон буркнул, продолжая настойчиво изучать небогатые недра, покрытые тонким кружевом инея: – Всего.
– Я бледно-зеленый везде?
Ноги ватно ослабли и подкосились.
Сукин сын, паршивец. Что он задумал? Будь я проклят, если это не вызов.
Вызов – вне всяких сомнений. Откровенный, бросающий в жаркий озноб, лишающий воли. Шерлок сейчас не шутил – нисколько. Он ждал от смятенного Джона ответа и намерен был его получить.
– Или ты не успел разглядеть меня в полумраке?
И Джон сдался: обернулся, посмотрев затравленно и виновато. Господи, неужели он надеялся избежать этого разговора, прячась за бытовой суетой, делая вид, что немногим больше часа назад не горел с головы до ног, смакуя драгоценное семя, не шатался пьяно, пытаясь подняться с подламывающихся колен и готовый вырубиться в любую минуту?
– Успел. Это было ужасно? Да? – выдавил он еле слышно. – То, что я… сделал… с тобой.
Ответ прозвучал просто, без экзальтированного надрыва, словно речь шла не о мучительном, лишающем сил оргазме, а о чём-то повседневном, будничном, весьма далеком от драматизма и остроты: – Не знаю. Не помню. Ничего не помню. Кажется, на некоторое время я умер. Перестал существовать.
Сердце, как молот, лупило по грудной клетке, вместо слов в горле рождался жалкий, сдавленный клекот. Но Джон отчаянно пытался острить: – Твоя смерть и последующее воскрешение всегда приносят мне массу проблем, не находишь?
Но Шерлок не улыбнулся – он ждал. Два взгляда, решительный и испуганный, пересеклись в жесткой схватке.
– Шерлок…
– Я очень тебе благодарен. Сам бы я никогда не решился, хоть и было невмоготу. – Голос снизился до полушепота. – Можешь поцеловать меня? На этот раз – в губы? Можешь, Джон?
Дверца холодильника захлопнулась с легким дребезжанием, и этот слабый звук неожиданно успокоил: ноги перестали дрожать, а душа – нестись в сторону пяток.
Всё в полном порядке.
Холодильник. Кухня. Шерлок, задающий вопрос, который, казалось бы, должен лишить остатка самообладания и довести до состояния рыбы, выброшенной на берег, но который неожиданно всё расставил по своим местам. Окончательно.
Порядок. Полный
Поцеловать в губы? Боже, да. Нет проблем. Это ведь так естественно – прижаться к теплой, розовой коже ртом, иссохшим от многолетней, неиссякаемой жажды. Всё, всё между ними теперь естественно: каждое слово, каждый порыв. И всегда было так. С первой минуты произошло узнавание, только оба предпочли не думать об этом, не замечать, боясь осложнить себе жизнь и нарушить устоявшийся порядок вещей.
Облегчение было всеобъемлющим: наконец-то отпала необходимость скрывать, что ни к кому и никогда так страшно, так бешено не тянуло.
– Могу. И хочу. Челюсти сводит – до того сильно хочу. Но сначала ужин. И крепкий кофе как можно слаще. А целоваться мы будем сегодня так много, что, боюсь, кое-кому надоест. Наскучит.
– Мне не надоест. – Шерлок сделал в его сторону шаг. – И не наскучит. Никогда. К черту ужин, Джон.
Но Джон был непреклонен, хотя по губам уже мчались сумасшедшие токи, вспахивая слизистую и мышцы.
– Нет, не к черту. И даже не спорь – бесполезно. – Он указал взглядом на стул. – Садись. Я неожиданно обнаружил стручковую фасоль. И нечто, отдаленно напоминающее томаты. Вполне сносно для легкого ужина. Садись, я сказал.
Шерлок послушно уселся за стол, исподлобья наблюдая, как Джон достает из выдвижного ящика сковороду.
– Я мастурбировал.
– Что? – Джон вспыхнул от макушки до пят: тело ошпарило диким жаром. Сковорода в руке затряслась. – Какого черта… Шерлок, ты охренел?
– Мастурбировал, – спокойно повторил Шерлок, но потемневший взгляд выдал его с головой. И дрожь истонченных пальцев, сцепленных в неразрывный замок. И легкая хрипотца. Какое уж тут спокойствие… – Всё последнее время. Думая о тебе, я делал это.
– Мать твою, Шерлок. Нельзя же так. – Джон потрясенно моргал, перекладывая сковороду из одной руки в другую.
– Как – так?
– Откровенно.
– Можно. Нам с тобой – можно. Разве ты это ещё не понял?
Джон и сам уже знал, что можно: и говорить, и смотреть, и хотеть неприкрыто. Разнузданно. Боже милостивый, конечно же, можно. Зашвырнуть сковороду, подойти вплотную, заграбастать желанное тело и навалиться горячечно, страстно. Вдавиться пахом, стиснуть бедрами. Развратно и громко стонать, вылизывая шею, ключицы, покусывая тонкие, розовеющие мочки. Трогать его, трогать себя. Ласкать. Раздеться донага, бесстыдно выставив огромный, налитый член. Раздеть Шерлока, любуясь каждой косточкой, каждым волоском, каждым пупырышком озябшей кожи. Можно всё. Всё дозволено и давным-давно узаконено там, где действует лишь Один Закон.
Знал, но продолжал покрываться алыми пятнами и смущенно прятать глаза.
– Я мастурбировал прямо здесь. На этом месте. – Шерлок медленно наклонился в сторону стула, на который Джон уже собирался рухнуть, ослабленный тянущей болью в паху, но испуганно отшатнулся, прижавшись спиной к разделочной тумбе. Святой боже, он до разрыва сердца меня доведет, подлец. – Расстегивал брюки и мастурбировал.
– Что ты, блядь, заладил? – едва слышно пробормотал Джон, обмирая от многократных приливов жара. Мошонка окаменела, по стволу мчались потоки крови, превращая головку в средоточие сладкой муки. – Чокнутый. Совершенно чокнутый. Другого слова не знаешь?
– Не знаю. Ничего больше не знаю и не хочу знать. Я так долго к этому шел. Мне было плохо. Одиноко. Стыдно. – Выскользнув из-за стола, Шерлок оказался напротив, очень близко. – Господи, как же было мне стыдно! Заниматься… этим. Здесь.
– Почему – здесь? Мало тебе места в квартире? – Джон давился редкими, глухими ударами, от которых ходуном ходила грудь, и трещали ребра.
– Потому что тепло. Потому что не так давно мы с тобой завтракали за этим столом… Убери свою дурацкую сковороду. Если, конечно, не хочешь ею меня оглушить.
– Куда я её уберу? Куда… О, господи, Шерлок…
Руки уверенно обвились вокруг сомлевшего, безвольного тела, сковорода с грохотом приземлилась у ног, и Джон едва удержал крик, полный восторга и муки.
– Ненормальный. Что же так возбуждало тебя в наших завтраках? Кукурузные хлопья или…
– Кукурузные хлопья. – Шерлок обнимал нежно и вместе с тем страстно, и это нереальное единение сводило с ума. Джон прильнул всем телом, с тихим стоном вдыхая восхитительно яркий запах: чистая кожа, крем после бритья, пот, выступивший во время полубезумных метаний под его шальными губами. – Ты так долго не приходил – почему?
– Потому что осёл. Чертов кретин. – Он поднял голову, впиваясь взглядом в такие близкие и такие желанные губы. – Я влюблен в тебя, Шерлок. Я влюблен в тебя страшно. Что делать?
– Не знаю. – Руки прижались к лопаткам, медленными, раздевающими поглаживаниями прошлись вдоль спины, на мгновение замерли на пояснице и, окольцевав талию, притиснули плотно, до минимума сократив пространства между телами.
Почувствовав горячую твердость, Джон слабо охнул и вдавился в Шерлока пахом. Его собственное возбуждение было уже нестерпимым: бедра окатывало жаром, член вздрагивал, выплескивая капельки смазки, виски ломило, и губы горели огнем.
– Шер…
Шерлок разом сделал и одно, и другое: накрыл его губы своими и стиснул ладонью промежность, с легкостью папиросной бумаги сминая плотную ткань. Джон так и не понял, отчего его разобрало особенно сильно: язык Шерлока осатанело метался, исследуя, пробуя, глубоко проникая; пальцы сжимали и гладили, прожигая брюки насквозь. И всё вызывало трепет. И не было сил выносить эти смелые ласки. Он даже ответить на них не мог: лишь подставлялся под губы и руки, сотрясаясь и глухо выстанывая своё отчаянное желание.
Накатывающий оргазм скручивал внутренности адским узлом.
– Шерлок, остановись. Я сейчас… Я кончу сейчас.
В глазах закипали слезы. Взмокший затылок вдавился в обнимающую ладонь, и голова обессиленно запрокинулась. Впервые Джон испугался оргазма, совершенно уверенный в том, что не сможет его пережить.
Тронув поцелуем остро выпирающее адамово яблоко, Шерлок слегка отстранился, тяжело дыша и продолжая бережно поддерживать дрожащее тело.
– Подожди. Подожди, Шерлок. Прошу тебя.
– Не могу.
…Джон плохо соображал, что с ним делают, и лишь по остужающей прохладе, коснувшейся раскаленного паха, понял, что Шерлок расстегнул его джинсы и стянул их до трясущихся в дикой пляске колен.
– Мать твою, нет… нет, – сипло выдохнул он, непонятно зачем вцепившись в резинку трусов: кончить хотелось неимоверно. Особенно – кончить Шерлоку в рот. Раздвинуть сочно-алые губы, толкнуться поглубже и заорать благим матом от наслаждения. Но представить, что бесподобный, неземной, обожаемый Шерлок сейчас ему отсосет… Невозможно. Исключено. – Ты… Мне… Нет. Ни за что.
– Я – тебе. И если не прекратишь идиотничать, придется тебя связать.
– Сам идиот, – лепетал Джон, едва ворочая заласканным языком. – Решил отомстить? Хочешь, чтобы я тоже умер? Хочешь, да?
– Да.
Сильные руки надавили на плечи, и он безвольным кулем свалился на стул.
Шерлок встал на колени.
– Приподнимись, пожалуйста. – Ласково поглаживая его вздрагивающие бока, он чуть приспустил белье и прижался губами к тонкой золотистой дорожке. – Хочу раздеть тебя до конца. Ты промок…
– Черт… Мать твою… Черт… – бормотал Джон, неловко помогая высвободить уже откровенно дергающийся член. – Мать твою… Боже… О, черт…
Шерлок ничего не смыслил в минете – это факт. И явно делал его впервые. Но каждое прикосновение его языка и губ доводило Джона до края. Он стонал в полный голос, высоко взметаясь на стуле и только чудом избегая падения. Вонзал непрерывно текущую головку едва ли не в самое горло, и Шерлок приостанавливал ласку, чтобы отдышаться и справиться с мучительным спазмом, сердито смахивал слёзы и бормотал: – Извини. Плохо у меня получается…
Голос глухой, виноватый.
Хотелось подхватить его, глупого и до боли любимого, притянуть к себе и целовать, целовать, пожирая неумелые губы. Но Шерлок вновь обхватывал его с упрямой, отчаянной жадностью, всасывал глубоко, и голова шла кругом, и внизу живота взрывались тысячи сладострастно трепещущих звезд.
– Не могу, не могу, не могу, – причитал Джон, сжимая ладонями склоненную к паху голову, впиваясь подушечками в горячую, влажную кожу, безжалостно путая мягкие завитки, и умолял: – Шерлок, бога ради, пожалуйста… – И снова резко взмывал навстречу – возьми меня, любовь моя, всего возьми.
Промежность затопило сокрушительно-жгучей волной, семя мощно рванулось, и Джон наконец закричал, освобождая легкие от бездны скопившихся криков.
*
– Тебе всё ещё нужен ответ?
Джон непонимающе и мутно взглянул. Тело блаженно стонало, каждое нервное окончание было наполнено наслаждением, негой, восторгом. Он невольно погладил мокрый, всё ещё эрегированный член, и поток похотливой дрожи пронесся от макушки до пят.
– О чем ты? – Язык заплетался, губы бессмысленно улыбались. – О, Шерлок… Какие ещё ответы? Меня трясет, и, будь проклято всё на свете, я не отказался бы кончить ещё разок. Сумасшествие… Не хочешь обнять меня и оторвать, наконец, от стула?
Но Шерлок не шелохнулся. Он продолжал сидеть на полу и всматриваться в умиротворенные, расслабленные черты, по всем признакам не собираясь ни обнимать, ни ласкать вздрагивающее от предвкушения тело.
– Шерлок, какого черта? Долго ты собираешься валяться у меня в ногах?
– Предпочтительно всю жизнь. – Он обхватил колени Джона, сомкнул их нетерпеливым рывком и спрятал лицо в уютной ложбинке. – Всю свою жизнь.
Счастье нахлынуло и затопило – огромное, бурное, невероятное. Джон наклонился и в порыве бесконечной нежности поцеловал волнистый затылок.
– Сижу перед тобой без штанов и при этом чувствую себя гребаным повелителем. Это здорово – повелевать таким неуправляемым сумасбродом как ты, – шепнул он, улыбаясь довольно и томно.
– Ты спросил, люблю ли я.
Шерлок поднял голову и заглянул в глаза – в самую глубину. Кожа мгновенно отозвалась сонмом мурашек.
– Я хочу признаться тебе в любви, Джон. Когда ты вошел следом за Майком, и я увидел тебя… Невзрачно одетый парень с психосоматической хромотой и больными глазами. Я был сражен и растерян. Думаю, именно тогда я и полюбил. Впервые и навсегда.
– Почему-то я этого не заметил.
– Ничего удивительного, – насмешливо хмыкнул Шерлок, но серьезность вернулась сразу же, стоило только Джону едва заметно отодвинуться к спинке стула. – Я и сам не так давно во всём разобрался. Сложно такое принять, особенно человеку, настолько далекому от чувственной стороны жизни.
– У тебя в самом деле никогда не было отношений? – осторожно спросил Джон, коснувшись пальцами впалой щеки.
В душе разыгралась настоящая буря: это признание всё в ней перевернуло. Прямо сейчас сжать его со всей силы, до хрусткой боли – застонет, прикусит губы, сомкнет ресницы – и поверить наконец в вероятность невероятного: Шерлок рядом, и говорит о любви. О своей любви к нему, Джону.
Зачем он полез с расспросами о каких-то треклятых отношениях? К чему это знать? К черту всё, что было когда-то. Но, боже, боже, умоляю тебя – пусть ничего и никогда не было, только я… Я один.
– Отношениями ты деликатно называешь секс? – тихо спросил Шерлок, снова уткнувшись в колени.
– Ну почему? – Боже, боже, умоляю тебя… – Какая уж тут деликатность? Десять минут назад я не очень-то деликатно готов был умолять тебя отсосать ещё раз. Я хотел сказать именно то, что сказал – отношения.
– Не было.
Радостное облегчение распирало грудь – боже, боже…
– …Но секса – вполне достаточно. Для меня.
Почувствовав, как застыл, как окаменел Джон, как усилилась в его теле дрожь, Шерлок поднял голову и ласково провел по бедрам ладонями – не надо, не стоит так волноваться.
– Неужели ты поверил в эту чушь о моей девственности?
Джон промолчал.
Шерлок пожал плечами, продолжая успокаивающие поглаживания. – Смешно… Но это никогда не приносило мне радости, Джон, а потом и вовсе осточертело. Все чего-то ждали. Требовали. Имели виды. Строили планы. Я страшно бесился и в итоге всегда уходил.
– Бросал?
– Называй это как хочешь. – Он конечно услышал в голосе холодный и довольно ядовитый сарказм, но не обиделся, лишь устало вздохнул. – Да, бросал. Получается так. Потом я увлекся сыском и понял, что наконец-то нашел себя. Нашел то, что доставляет истинное удовольствие и никогда не наскучит. Разум наслаждался, а тело успокоилось и перестало хотеть. Секс исчез из моей жизни очень легко, поверь. Потом появился ты.
– Мне надо одеться. – Джон вдруг остро почувствовал свою наготу. Сидит тут со своим наполовину вставшим членом – жалкий, несчастный.
Но Шерлок вжался в него ещё сильнее, навалился грудью, обхватил ладонями бедра и заглянул в лицо вопросительно и тревожно. – Ты ревнуешь?
– Нисколько. – Джон попытался подняться. – Шерлок, мне и в самом деле до чертиков хочется натянуть на себя трусы.
– Тебе до чертиков хочется меня, я же вижу.
– Заткнись. И встань. – К горлу вдруг подкатил тошнотворный клубок. – Чего ты вцепился в меня?
– Ревнуешь. – Шерлок потерся носом о дрогнувшее колено и несколько раз прикоснулся губами – несмело и трепетно, осторожно захватывая вздыбленные волоски, оставляя влажный, короткий след и вызывая тем самым обвал самых разнообразных, но одинаково жарких эмоций. – И совершенно напрасно. Это было очень давно – не помню ни лиц, ни имен. Лишь с тобой моя жизнь обрела равновесие и смысл.
Джон хорошо понимал, что ревность его не обоснована и смехотворна. До той знаковой встречи прошла немалая часть их жизней. Не мальчишки, и опыта у каждого, и разочарований… Есть чем поделиться при случае. С чего он так взбеленился? Откуда вдруг этот захватнический инстинкт? Откуда это страстное желание спрятать ото всех, укрыть собой и не дать даже пальцем коснуться? Даже взглядом.
Глупо. Эгоистично и глупо. Разве сам он не женат на малышке Мэри, которая сейчас наверняка не находит себе места, пытаясь разгадать причину и смысл странного сообщения: «Сегодня не жди – мне надо во всём разобраться»?
И видит бог – он совсем не планировал ЭТО. Он просто до смерти хотел оказаться с Шерлоком рядом.
Глупо, глупо. Но почему так щемит сердце? И так болит.
Джон снова сделал попытку встать. – Шерлок, довольно. Я замерз. Хочу кофе. И хочу наконец сделать то, ради чего притащился на кухню. Дай мне одеться.
На этот раз Шерлок не стал удерживать его и поднялся с колен – взъерошенный, помятый, мрачный. Он отошел к окну и оперся ладонями о подоконник. – Снова метет. Будто мы не в Англии, а на Северном полюсе.
В голосе было столько тоски, что Джон помертвел.
Идиот. Чертов идиот. Придурок. Затеял недостойный ревнивый допрос. Неужели надеялся, что молодой красивый мужчина… такой мужчина!.. достанется ему совершенно нетронутым? Господи, какая глупейшая самонадеянность!
Натягивай штаны, недоумок, вари кофе, жарь тосты, а потом целуй его два часа без остановки, пока не потеряешь сознание.
Молния застревала, пуговица выскальзывала из пальцев.
Кофе…
И не выдержал – подошел, прижался к спине пылающим лбом. – По-моему, у меня температура. Я весь горю.
Шерлок развернулся и жадно обхватил руками, задышал часто, неровно. – Не хочу ссориться.
Находиться в его руках было ни с чем не сравнимым блаженством. Вжиматься лицом в округлую родинку на высокой шее, припадать к бьющейся жилке, задыхаться от нежности и любви.
– Ты считаешь, мы можем поссориться? – пробормотал Джон, протискивая руки и обнимая стройную талию. – О, Шерлок… – И мгновенно сорвался: припал губами, целуя грубо, настойчиво, впитывая несущееся под кожей желание, пьянея от нарастающего в Шерлоке трепета. – Я не знаю, что делать, – шептал он в ямку между ключиц. – Это моё место. Я должен быть здесь, и нигде больше. Каждый день. – Его будто прорвало: слова теснились в гортани, нетерпеливо выталкивая друг друга, и каждое было важным, необходимым, и от каждого, казалось, зависела жизнь. Руки сжимали с отчаянной силой. – Уходить на работу отсюда и сюда же возвращаться по вечерам. Сидеть возле камина – вымотанным и злющим как черт. Согревать у огня озябшие ноги, потому что растаял чертов снег и повсюду чертовы лужи, потому что промокли ботинки, и вода хлюпала в них противно, как сопли в простуженном, распухшем носу. И винить во всём только тебя. А кого же ещё? Смотреть волком. Беситься, что чай еле теплый, а ты – бесподобно красивый. И что равнодушен к моим проблемам: ходишь кругами, пристаешь с вопросами. Рычать, чтобы отвалил и дал спокойно от усталости сдохнуть. И любить тебя больше жизни. Умирать от любви… Я не знаю, как быть, Шерлок. Я хочу только этого, и ничего больше.
