Текст книги "Не могу больше (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
Шерлок ответил сразу. – Привет, Джон.
Джон едва не задохнулся от радости, но ответил ворчливо: – Как всегда, не даешь даже слово сказать… Привет. С Рождеством.
– И тебя.
Они помолчали минуту и заговорили одновременно:
– Как ты?
– Все нормально.
Разговор снова прервался.
Джон непроизвольно потерся ухом о мягко светящийся экран телефона. – Чем занят?
– Домываю посуду.
– Посуду?! Конец света…
«…ты и посуда…»
– Ничего удивительного.
«…ведь тебя рядом нет…»
– Скучаешь… один?
– Я был не один.
– О… О? Я рад. И кто же…
– Расскажу, когда ты вернешься. Будешь удивлен. Очень.
– Интригуешь. Я скоро вернусь, Шерлок. Скоро… Надеюсь, тебе было хорошо.
– Да. А тебе? Тебе хорошо, Джон?
– Это без тебя-то? То есть… Я хотел сказать… В общем, спокойной ночи.
Джон быстро нажал на сброс и крепко стиснул телефон в ладони.
Прижал к груди.
Он и так сказал слишком много…
За окном качались деревья, и вновь начавшийся снегопад кружился пока ещё редкими хлопьями, убаюкивая своим беспорядочным танцем…
Он возвращался на Бейкер-стрит спустя… Сколько же его не было дома? И где он всё это время был? Не вспомнить… Голова тяжелая и пустая… Но, кажется, он… Да-да, точно! Он умер… Умер? Да. Да. Он упал и разбился… Откуда же он упал? Неожиданно приходит уверенность, что он упал с Колеса обозрения… Да. Точно. Именно с Колеса обозрения. Чушь какая-то. Что он мог делать на Колесе обозрения? Когда он в последний раз катался на этом пугающе огромном аттракционе? Не может этого быть! Но почему же так пьяно, так сильно кружилась голова, когда он летел к земле?
Впрочем, всё это не имеет значения. Главное – он оказался жив. Почему-то…
Его не было очень долго, и себе самому Джон кажется безобразно старым. Потрепанным. Изможденным. Он в панике ощупывает лицо, до судорог боясь утопить пальцы в помятых, глубоких морщинах, и касается упругой, чисто выбритой кожи. Это приносит ему облегчение, но ненадолго, потому что лицо, которое он видит настолько отчетливо, словно мир превратился вдруг в гигантское зеркало, совсем ему незнакомо, и Джон очень пугается того, что Шерлок его не узнает, не вспомнит, не пустит даже на порог…
«У меня же есть ключ! – вспоминает он вдруг и загорается радостью. – Шерлок сам мне его подарил. В такой красивой коробочке… Где же она? Господи боже, неужели я её потерял?! Как же теперь без неё?»
Но он уже у дверей квартиры, и номер 221в так ярко сияет, что Джон на мгновение слепнет, погружаясь в беспросветную тьму. Но мгновение это проходит, и перед ним снова заветная дверь. А в руке его – ключ. Джон задыхается от восторга: он так хочет домой, он был в пути так бесконечно долго! Кажется, его рейс задержали на… На сколько же? Он точно не помнит, но знает, что ожидание было невыносимым.
Ключ проворачивается трудно, с отвратительным скрежетом, словно ржа основательно проела внутренности замка. Но дверь широко распахивается, и Джон делает первый шаг…
В прихожей сумрак и затхлость. Дверь на половину миссис Хадсон заколочена занозистыми широкими досками. Джон не верит глазам – неужели пока он летел, их домовладелица, их добрая, преданная хозяйка скончалась?! Нет, Шерлок бы не позволил, не допустил! Она… Она просто уехала в… Да, конечно! Как же он мог забыть? Она собиралась в… Господи, он совершенно не помнит, куда! Он ничего, ничего, ничего не помнит! Но это неважно.
Важно увидеть Шерлока.
Ковер на лестнице новый, ярко-красный, очень красивый, и Джон боится его запачкать. Он останавливается в нерешительности, бездумно рассматривая замысловатый черно-белый узор, силясь разгадать, что скрыто в этих тонких извилистых линиях, убегающих вверх по кровавой ворсистой дороге.
Приглушенный, полный страдания стон заставляет похолодеть и испуганно вскинуть глаза – стон раздается из их квартиры.
Это Шерлок, и ему больно.
Скорее туда – помочь, защитить, вырвать из рук того, кто причиняет ему такую муку!
Каждый шаг дается с трудом, как будто под ногами добела раскаленный песок, и Джон утопает в нем по самые щиколотки. Но на пределе усталости, задыхаясь и не чувствуя тела, он делает последний рывок и замирает у двери, коченея от страха – стон, что повторяется снова, кажется ему предсмертным.
Джон не знает, в какую сторону открывается чертова дверь, что встала сейчас перед ним неодолимой преградой, и едва не плачет от досады и разочарования в себе самом. Умер и всё забыл!
Он наваливается на дверь всем телом, которое по-прежнему не воспринимает им как что-то живое, дышащее, и оказывается в гостиной…
Мужчина абсолютно голый.
Напряженная спина и ритмично двигающиеся ягодицы приковывают взгляд.
«Какого хрена он делает?! Что за… »
И тут Джон понимает, что неизвестный мощными толчками сотрясает тело стонущего, низко склоненного Шерлока.
Слегка сгибая ноги в коленях и резко выпрямляя их, мужчина углубляет проникновение, и Шерлок громко вскрикивает. Крик этот острее лезвия бритвы. Джон чувствует, как вспухают его готовые лопнуть вены.
Он знает, кто перед ним. Знает, но не может поверить.
Не слишком ли много здесь живых мертвецов?
Нет, не хочу, не хочу.
Но тот, кого Джон не может и не хочет видеть, кто стал источником его неиссякаемой ненависти, его главным врагом на земле и на небе, медленно поворачивает удивительно красивое, молодое лицо, глумливо вытягивает сочные губы и, полоснув непроницаемым зноем взгляда, беззвучно поёт, покачивая взлохмаченной головой: «У-у-у…»
«Он только что сосал его член!» – с ужасом думает Джон, хотя ужаснее того, что происходит сейчас, нет и не может быть.
Мориарти плотоядно облизывается, выпуская из мокрого рта по-змеиному быстрый язык, и подняв палец в похабном жесте, отворачивается, вновь возвращаясь к своей покорившейся, унизительно согнутой жертве.
Приникает к влажной спине, нежно целует, и властно толкается, вызвав новый страдальческий стон.
«Любимый мой… Любимый…»
Это голос Шерлока, хриплый, надтреснутый, дрожащий.
И Джон знает, что слова эти, полные тоски и горечи, предназначены только ему, Джону Ватсону, упавшему с колеса обозрения и разлетевшемуся на куски.
Мориарти трясется, продолжая врываться в полумертвое тело, и визжит почему-то голосом Мэри:– Пошел вон! Ублюдок! Мразь! Сука! Не возьмешь! Моё!
Глаза застилает красная пелена. От дикого возбуждение ломит ноги.
Ничего не видя, оглохнув от визга, Джон выхватывает пистолет и, изрыгая проклятья, начинает стрелять.
Выстрелов он не слышит. Всё его охваченное ужасом тело затоплено тихим, но сводящим с ума, увлекающим на самое дно кошмара «Джо-он».
И кто шепчет это, кто умоляет и плачет, понять уже невозможно.
«Какое страшное горе пришло ко мне».
Джон вырвался из безумного, на удивление реалистичного сна, мучительно корчась, крепко стискивая бедрами сбитое в ком одеяло – дрожащий, горячий, близкий к оргазму. А рядом, повернувшись к нему припухшим от слез лицом, спала чужая, не любимая женщина.
Шерлок… Шерлок… Шерлок…
«Кто из нас умер?»
Слезы душили, разрывали грудь нестерпимой болью.
Шерлок…
Наваждение не отпускало, с каждой минутой приобретая более четкие контуры, обрастая подробностями и деталями, от которых сжималось сердце, сбивалось дыхание, срываясь на придушенный всхлип.
Играющие на спине мускулы, развратная ярко-алая ухмылка, ритмичные, уверенные движения… Как будто так было всегда. У них.
«Любимый мой… Любимый…»
Ему ли это предназначалось?
Господи, до чего он додумался?! Совсем с ума сошел.
Джон устало закрыл глаза – он снова вернулся с войны.
Ошибка. Нелепая и роковая ошибка… Всё, от начала и до конца.
Что делает он здесь, в окруженном заброшенным садом доме, где даже стены дышат необъяснимой, в чем-то даже мистической тревогой? Так далеко от Лондона, так далеко от Шерлока, по которому стосковался нещадно.
Зачем нужна была эта утомительная многочасовая поездка? Не внеся никакой ясности в сумятицу их семейной жизни, она ещё больше отдалила их друг от друга тайной, которую Мэри не собирается и, как видно, не собиралась ему открывать. В этот рождественский день она попросту увезла его из Лондона, подальше от соблазна оказаться на Бейкер-стрит. И, как видно, это было её единственной целью. Что ж, её можно понять… В конечном итоге Джон оказался бы именно там, не будь он сейчас в Камбрии, в доме, где и самой Мэри находиться не очень-то радостно, судя по её заплаканному лицу.
Всё вдруг стало ему безразлично.
Он подумал о том, что первая часть его жизни, полная горьких потерь и не менее горьких приобретений, закончилась этой ночью. Надежды на то, что вторая будет освещена радостью и благодатью, у Джона не оставалась.
Поднявшись с кровати, на которой когда-то очень давно его жена видела счастливые девичьи сны, и накинув поверх футболки рубашку, он вышел из комнаты. Очень хотелось выпить, заглушив алкоголем тоскливую муть кошмара. Может быть, на его счастье остатки коньяка так и не убраны с кофейного столика, и ему не придется рыскать по сонно затихшему дому в поисках успокоительного…
В гостиной, в слабом мерцании камина и свете оплывших свечей он увидел Эмму. Укутав в теплый плед своё небольшое тело, она примостилась в углу дивана, поджав под себя ноги и потягивая вино.
Джон в замешательстве остановился, собираясь уже шагнуть назад, незаметно исчезнув, но женщина посмотрела в его сторону и приветливо улыбнулась.
– Заходите, Джон.
– Мне очень неловко… – Джон растерянно топтался на месте, не зная, как поступить. – Я не ожидал кого-то увидеть здесь… в такой час.
– Бессонница. – Эмма вздохнула. – В этом доме я плохо сплю. Да входите же, Бога ради! В моем возрасте нереально испытать шок при виде мужчины в пижаме. – Она улыбнулась. – Хотите выпить?
– Да.
– Глупый вопрос. За этим вы и пришли, верно? Вот только коньяк, похоже, закончился. Не откажитесь от вина?
– Не откажусь.
– Не спится в чужой постели?
– Да нет, я отключился довольно быстро. Странный сон.
– Страшный?
– Странный, – повторил Джон.
– Хм… Но выглядите так, словно вернулись из ада. Присаживайтесь. И подкиньте, пожалуйста, дров – там, кажется, есть ещё пара поленьев.
Они молча смотрели в разгорающийся камин и пили вино.
На сердце было муторно и тяжело. Джон чувствовал себя безнадежно больным и слабым, нуждающимся в утешении как никогда. Но, судя по всему, Эмма Гилл и сама в утешении нуждалась не меньше.
– Муж будет меня ругать, – нарушила она молчание, и Джон понял, что Эмма вызывает его на разговор.
– Вы чудесная пара. Я любовался вами весь вечер.
– Да. Я заметила. Крис прекрасный человек. Прекрасный во всех отношениях. И очень любит меня. Состариться рядом с таким мужчиной – подарок, который достается далеко не каждой счастливице. Никаких чужих юбок. И чужих штанов…
– Штанов? – Тело Джона вспыхнуло и покрылось испариной. – О чем вы?
Эмма взглянула на него с мало понятным вызовом, как будто решалась на что-то, о чем обязательно потом пожалеет, но что удержать уже невозможно, потому что оно жжет и терзает душу, требуя выхода и освобождения.
– В этом проклятом доме…
При этих словах Джон вздрогнул.
– Да, проклятом, – неожиданно зло повторила Эмма, увидев его тщетные попытки скрыть изумление. – Я была самой счастливой, и самой несчастной женщиной на Земле. Так я считала тогда. Теперь-то я знаю, что ни о каком счастье не могло быть и речи. Мы склонны придумывать оправдания всему, самым чудовищным вещам, только бы не признаться, что находимся в полном дерьме. Вы согласны?
Джон не нашелся, что ей ответить, но женщине не требовался ответ.
– Думаю, да. – Она посмотрела пристально, и удовлетворенно кивнула. – Да. Человеку, чьи кошмары настолько ужасны, ни к чему объяснять, что такое дерьмо. Итак, я была самой несчастной женщиной на Земле. Я страстно любила его. Страстно. Самозабвенно. Он снится мне до сих пор. Зеленоглазый мучитель. Смешно такой старухе, как я, рассуждать о любви. Но что я могу поделать, если женщина во мне до сих пор жива, как ни старались её уничтожить.
– Вы старуха? Побойтесь Бога, миссис Гилл.
Она протянула ладошку и погладила его по плечу. – Я не кокетничаю, Джон, поверьте. Иногда я кажусь себе древней, трухлявой, готовой вот-вот рассыпаться. И сейчас именно такой день. Этот дом…
– Что необычного в этом доме? Большой, красивый.
Она допила вино и протянула бокал. – Плесните.
Джон разлил остатки вина и выжидающе посмотрел на Эмму.
– Почему я говорю это вам? – недоуменно пробормотала она. – Ни с кем и никогда я не делилась своим позором. Но отчего-то мне кажется, что вы, Джон, всё поймете и не осудите. Кроме того…
Она запнулась и суетливо поправила плед.
– Мой муж… отец Мэри… любил меня. Наверное, он искренне в это верил и заставил поверить меня. Был нежен, заботлив, очень добр ко мне и не собирался бросать. – Казалось, она не рассказывала, а размышляла. – Собственно, зачем? Я же всё приняла, смирилась… – Она вскинула на Джона измученные глаза. – Десять лет я делила его с мужчиной. Десять лет он сходил с ума по мужчине. ОН СХОДИЛ ПО НЕМУ С УМА! Возвращался из его постели сияющим и… удовлетворенным. Плакал, долго просил прощения, и при этом проводил пальцами по своим налитым кровью губам. Как насытившийся вампир. Боже мой, неужели я всё это выдержала?! Его вымученные ласки, его дежурные фразы… – Эмма зябко поежилась. – Она права: мы чудовища. Я – чудовище. Больше чем Артур. Если бы Крис узнал… Боже! Артур страдал и мучился, но у него было оправдание – он любил. А я? Любила я или просто удерживала? Не знаю. Но самое страшное – не вцепись я тогда в него так отчаянно, не случилось бы… ничего.
Джона колотила дрожь. Его потрясение было настолько огромно, что он не владел собственным телом: оно содрогалось, и готово было расплавиться в огне, что стремительно разливался сейчас по коже, по загустевшей от этого жара крови.
Это не могло быть простым совпадением. Нет.
В образе этой настрадавшейся и ничего не забывшей женщины, и в самом деле состарившейся за несколько коротких минут, с Джоном говорила сама Судьба. Только вот что хотела она сказать?
– Вы осуждаете меня, Джон? – тихо спросила Эмма, по-своему расценив смятение, которое сидящий рядом мужчина даже не пытался скрывать.
Джон с трудом сглотнул вязкую, с терпким привкусам винограда, слюну. – Как я могу? Я сам…
И окаменел от собственных слов, метнув в сторону Эммы испуганный, затравленный взгляд.
– …сам не ангел, – закончил он, срываясь на предательский хрип.
– Никто не ангел.
Воцарившееся молчание было гнетущим.
Джону очень хотелось уйти, спрятаться, попытаться осмыслить всё, что он услышал и что ошеломило его несказанно.
И вдруг его взбудораженное сознание пронзила догадка.
– А Мэри? Мэри знала об этом?
– Мэри? – миссис Гилл беспомощно оглянулась по сторонам. – Мэри было шестнадцать. Кто же ей скажет. А потом свершилось это… Эта трагедия.
– Какая трагедия? – насторожился Джон.
«И почему она сказала – свершилось? Кара небесная, что ли?»
– Вы не знаете? – Эмма казалась искренне удивленной. – Вы не знаете, как умер отец вашей жены?
– Я не спрашивал, а Мэри не рассказывала. Что же произошло с мистером Морстеном?
– Как жаль, что вино закончилось, – пробормотала Эмма. – Он… они сгорели. Артур и его любовник.
– Сгорели?
– Видите ли, любовником моего мужа был наш садовник. Добрый дядюшка Сэм. Спрятанный за деревьями домик… Во время их очередного свидания дом неожиданно загорелся, и я осталась вдовой. Вот и всё.
Она подняла на Джона глаза и улыбнулась, неуместно и горько.
На миг Джона посетила сумасшедшая мысль, что он всё ещё спит. Слишком уж нереальным казался ему этот сокрушительный обвал человеческой боли.
Так не бывает, господи. Так быть не должно.
– Но что случилось? – Он потерянно блуждал взглядом по её лицу. – Причина пожара известна? Кто-нибудь выяснил…
– Зачем? – перебила Эмма, сердито поджав губы. – И зачем это вам, Джон? Разве это может что-то исправить? Или вернуть мне десять лет унижений и адской пытки? – Она поднялась с дивана, резко отбросив в сторону плед. – Пожалуй, пора. Скоро рассвет, и я очень устала. Спасибо, Джон.
– За что? – Джон тоже поднялся и сделал шаг в её сторону.
– За то, что выслушали. И не осудили строго.
– Я не вправе судить.
Эмма слегка повела плечами, словно пробуя на вес оставшуюся на них тяжесть. – Пойду. Спокойной вам ночи.
Джон, не отрываясь, смотрел вслед удаляющейся фигурке. Усталость читалась в каждом движении, и он подумал, что вряд ли её бремя стало легче намного.
В дверях миссис Гилл обернулась.
– Знаете, Джон… – Она на мгновенье замялась, будто споткнувшись о фразу, что уже готова была родиться. – Возможно… Возможно, дом подожгла… их пламенная страсть.
И исчезла в неосвещенном холле.
– Что? Что?! – Джона метнулся следом, но остановился, вперив остекленевший взгляд в темный дверной проём. – Вы сказали…
И его снова бросило в жар.
– …подожгла?
========== Глава 26 Беспросветно ==========
Ближе к рассвету разыгралась настоящая вьюга. Сад дрожал в порывах колючего ветра, и деревья с надрывным скрежетом сплетались заиндевелыми ветками.
Мэри вздыхала и всхлипывала во сне, зябко жалась горячим телом – пряталась в воображаемых объятьях.
Джон так и не смог уснуть. И думать тоже не получалось, хотя для вопросов и ответов было самое подходящее время. Но ошеломление спутало мысли, и в голове была такая же круговерть, что и за припорошенным снегом стеклом: образы, образы, образы. Обрывки картин, клочки событий и воспоминаний – полная неразбериха.
Он лежал, закинув за голову руки, и упрямо вел нескончаемый, утомительный счет: один, два… тринадцать… сорок шесть… двести пятьдесят восемь… Но бессонница не отступала.
Так сильно вдруг потянуло к Гарри, что опалило легкие – не вздохнуть. Увидеть задорную улыбку – точную копию его собственной, – заглянуть в родные глаза. Гарри умела сказать нужное слово, умела посмотреть так, что мрак светлел и таял. И рождественское чудо сотворить тоже умела. Его маленькая, смелая, независимая сестричка.
Мэри вздрогнула и беспокойно метнулась, и Джон отодвинулся к самому краю – каждое жаркое прикосновение почему-то вызывало озноб.
Снова он стоял у обрыва и заглядывал в беспросветную глубь: темно…
Заснул он внезапно – тяжело и надолго. Словно кто-то смилостивился, наконец, и полностью отключил измученное сознание: ни единого проблеска.
Пробуждение было безрадостным, муторно ныла грудь, и горло трепетало от непролитых, проглоченных слёз. Джон резко сел на постели и тряхнул головой – к черту! К черту и дьяволу эти слепые блуждания – всю его жизнь после смерти. Сколько можно?! Не было никакой смерти! А значит – не было ничего.
Но тут же навалилась тоска. Разговор с Эммой и тошнотворно реалистичный сон, который он помнил во всех издевательски откровенных подробностях, больно карябали душу… Джон прижал ладони к лицу. Ощущение обмана было глобальным и давило всей своей беспощадной тяжестью.
Мэри и её кошмарная тайна.
Шерлок.
Покрытая искрами похотливого пота спина, смуглые ягодицы, сжимающиеся и расслабляющиеся в яростном танце властных толчков…
А вдруг? Вдруг они в самом деле…
Нет, нет! Безумие! Как мог он даже на миг предположить подобную дикость?!
В паху полоснуло больно и сладко, налилось жаром, вздыбилось. Он в бешенстве сжал отозвавшийся короткими спазмами член, и тут же в испуге отдернул руку. С ума он, что ли, сошёл?! Не хватало ещё залезть в штаны прямо здесь, на этом полудетском ложе своей жены.
И который теперь час?
Взглянув на часы, Джон тихо присвистнул – скоро двенадцать. Никогда ещё ему не приходилось спать до полудня. Видимо, издерганный разум сам за него всё решил: погрузился в краткосрочный анабиоз. Но Джон не чувствовал себя отдохнувшим – напротив, в висках билась тупая боль, мышцы натружено ныли, и скручивало поясницу. Возможно, долгая дорога и изрядная порция выпитого были тому причиной, возможно, его раздробило и сплющило ночное смятение.
Дверь еле заметно дрогнула и приоткрылась. Легкое дыхание просочилось в спальню.
– Я не сплю, – отозвался Джон. – Мэри?
Жена заглянула и остановилась в дверях.
– Доброе утро.
– Скорее уж – добрый день. – Джону было неловко сидеть перед ней неодетым, будто и не было ночи, проведённой ими в одной постели. – Почему ты не разбудила меня?
Мэри прошла в комнату и остановилась возле окна – тоненькая, нежная в теплом пушистом свитере.
– Зачем? Ты спал очень крепко. К тому же сильно метёт – вряд ли мы сегодня уедем.
– Похоже на то. Но, когда снегопад прекратится…
– Джон, ни к чему меня уговаривать – я готова уехать в любую минуту. – Она прикоснулась к стеклу. – Снег такой холодный и сладкий. Как твой поцелуй. Я выходила в сад – пыталась пробраться к тому месту… Ведь ты уже знаешь? – Обернувшись, она посмотрела пристально и почти надменно: готовая принять всё, что услышит, и не собирающаяся виниться и каяться. – Знаешь, как погиб мой отец? Наверняка она тебе рассказала.
– С чего ты это взяла?
– Слышала, как ты уходил. И знаю её привычку торчать по ночам у камина и напиваться.
– Ты говоришь о своей матери… – предупреждающе начал Джон.
Но Мэри будто не слышала.
– Представляю, как она насладилась эффектом. Я плакала, плакала, ждала, а потом задремала. Не дождавшись… Так ты уже знаешь?
– В общих чертах.
– И ничего не хочешь сказать?
– Мне жаль.
– Жаль? И только? Странно.
– Мне очень жаль. Прошло много лет.
– Да. Но болит по-прежнему сильно. Особенно здесь, в этом доме.
– Зачем было приезжать?
Мэри усмехнулась горько и зло. – Очень уж хотелось вырвать тебя из его грязных лап. – Она обернулась и посмотрела в упор: – И я это сделала. Хотя бы на одно проклятое Рождество. Ты голоден?
Джон оцепенело смотрел и слушал. Но на смену оцепенению медленно приходило долгожданное облегчение: господи, господи, наконец-то узел разрублен. Он ни за что, ни за что на свете не останется с этой женщиной.
Не дождавшись ответа, она подошла и присела на край постели.
– Ты сейчас меня ненавидишь, – раздался тихий, печальный шепот, словно Мэри боялась, что сад за окном может услышать её слова и запротестовать. – Но подумай, прежде чем принимать решение. Я говорю и делаю плохие, гадкие вещи. Ненавижу Шерлока. Боюсь его. Ревную. В твоих глазах я больше не вижу любви. Ничего в них не вижу. И скорее всего, моя близость тебе противна. Но бросить меня грешно – я вросла в тебя кожей.
Она поднялась и вышла, плотно прикрыв за собою дверь.
Джон со стоном зарылся лицом в подушку. Эта чертова жизнь его доконает! Все её безжалостные тычки и затрещины.
Он кубарем слетел с постели и схватил телефон.
– Джон?
Радость в голосе Шерлока была непереносимой, сжигающей, не оставляющей места сомнениям, но всё-таки Джон взволнованно его оборвал: – Погоди. Скажи мне…
– Что случилось? Почему ты… такой?
– Заткнись. Скажи – ты и Джим…
– Я и Джим?
Слова, кощунственные и оскорбительные, забили глотку соленым комом – у него совсем плохо с мозгами?! Что за вопрос он собрался задать Шерлоку?!
– Эм-м… Чем занят?
– Пью чай и смотрю совершенно дурацкий фильм, тот самый, который всегда тебе нравился, и которым ты выводил меня из себя. Помнишь? Ну, про того чокнутого идиота.
Счастье нахлынуло горячо и мощно. Шерлок просматривает его диски.
– Сам ты чокнутый идиот. Как погода в Лондоне?
– Снегопад.
– И здесь. Черт, очень боюсь надолго застрять.
– Так что ты хотел узнать о Мориарти?
– Да пошел он на хер, твой Мориарти.
Шерлок рассмеялся. – Как всегда, последователен и логичен.
– И голоден. Я недавно проснулся.
– Что-о? Джон, полдень уже.
– Быстрее время пройдет. Всё, продолжай смотреть своего идиота.
– Твоего идиота.
– Хорошо, моего идиота. А я в душ. Шерлок…
На минуту Джон замолчал, сосредоточенно рассматривая руку с зажатым в ней телефоном.
– Джон? Эй, куда подевался?
– Я… Черт… Я страшно скучаю.
И опутан по рукам и ногам. Шерлок, мне так нужна твоя помощь! И ещё… Ещё я жить без тебя не могу.
*
Душ и погорячее.
Грешно?
Грешно.
*
В гостиной он застал одного Криса, растянувшегося на диване и окутанного белесым, картинно клубящимся облаком. Заслышав шаги, тот приподнялся и приветливо заулыбался. – Джон. А я вот наслаждаюсь. Вишневая сигара – мой традиционный полуденный разврат. Одна-единственная за день, но от этого она ещё вкуснее и ароматнее. На большее моё сердце, к сожалению, решиться не может. Как спалось? Судя по всему, сновидения были потрясающими, и расставаться с ними вы не спешили.
В теплой домашней куртке и крупной узорной вязки гольфах, натянутых поверх не менее теплых штанов, он выглядел величественнее любого облаченного в мантию императора.
– Да уж, – весело ответил Джон – рядом с этим символом вселенской гармонии тревоги мельчали, и рассеивались мрачные тучи. – Я проспал всё на свете.
– Ничего особенного вы не проспали, – заверил его Кристофер. – Разве что пару чашечек кофе и гору сэндвичей моего личного приготовления. Это, конечно, потеря, но восполнимая. Кстати, ваша заботливая жена хлопочет в кухне – готовит для вас поздний завтрак. К которому я, кстати, с удовольствием присоединюсь.
Чем окажете мне неоценимую услугу.
– А Эмма?
– Миссис Гилл валяется в теплой постельке. Как всегда после рождественской ночи. Я не беспокою её. Вы напрасно оделись так легкомысленно, молодой человек. – Мужчина окинул Джона критическим взглядом. – Эта тоненькая футболка не самый подходящий наряд – за ночь ощутимо похолодало. Я интересовался прогнозом: к вечеру снегопад сойдет на нет, и ударит настоящий морозец. Слава Богу! – Он доверительно снизил голос. – Мне нравится этот дом, но… Очень хочется поскорее отсюда смыться. А вам?
– Ну…
– Можете не отвечать. Я и так это вижу. – Он, наконец, поднялся с дивана, потянулся с могучей грацией и махнул остатком сигары в сторону ярко освещенной столовой. – Надеюсь, вы не откажетесь от глотка настоящей английской водки.
– И отказался бы, да разве же вы позволите, – улыбнулся Джон.
– Совершенно верно – ни за что не позволю.
Стол радовал глаз свежей сервировкой – Мэри постаралась на славу.
– Милая девочка, – негромко сказал Кристофер. – Но, по-моему, вы не особенно ладите.
– У нас… небольшие трудности, – уклончиво ответил Джон.
– Бывает. Вы слишком молоды и нетерпеливы, чтобы не споткнуться во время бега по жизни. Со временем остепенитесь. – Кристофер сделал приглашающий жест и грузно уселся за стол. – Малышка ревнует вас к одной из лондонских подружек-красоток? – подмигнул он задорно и весело.
Не понимая, зачем это делает, Джон ответил без тени шутки: – К другу. К моему лучшему, единственному другу.
Крис ошарашенно приоткрыл рот.
– О. Пожалуй, я лучше заткнусь и налью по стопочке, – пробормотал он смущенно.
– Вы неправильно меня поняли… – начал было Джон, но потом, почувствовав, как безмерно, как отчаянно устал от доказательств и оправданий, безразлично добавил: – А впрочем, это неважно.
– Да Бога ради, Джон. Какая разница, кто и как вас понимает. Будь проклят мой болтливый язык! – Крис поставил перед ним стопку, подложил на тарелку ломтик ветчины, треугольник поджаренного хлеба с паштетом и преувеличенно бодро воскликнул: – С Рождеством! – Он вкусно сделал глоток, причмокнул и посмотрел Джону в глаза. – Но скажу вам по чести, муж маленькой Мэри, это ваше единственный прозвучало весьма впечатляюще.
– Я очень сильно его люблю.
Сказал, и не ужаснулся.
«Ну вот я и признался в любви к Шерлоку Холмсу. Признался вслух почти незнакомому человеку. И безмерно этому рад».
В душе разлилась волна благодарности: Кристофер промолчал, и промолчал так прекрасно, так мудро, что даже тень неловкости, промелькнувшая в ставшей вдруг раскалено жаркой и душной столовой, растворилась бесследно. То, что больно кипело у самого сердца, не давая ему биться в полную силу или, напротив, задавая немыслимо бешеный темп, мягко вспенилось и улеглось. И если бы не Мэри, вошедшая с керамической супницей, полной чего-то горячего и ароматного-сытного, он рассказал бы Крису всё, без утайки. О том, что от Шерлока без ума. О том, что только о нём и мечтает. О том, что это, чёрт побери, самое правильное, что произошло с ним за всю не слишком длинную и не слишком счастливую жизнь. И пусть хоть кто-нибудь попробует косо взглянуть или хмыкнуть.
Если бы не вошедшая Мэри.
Она замешкалась, оглядывая стол и подыскивая местечко для приготовленного ею блюда.
– Что там у нас? – суетливо подскочил Крис в попытке помочь. – Чем порадуете двух голодных мужчин, дорогуша?
– О, Кристофер, – рассмеялась Мэри. – Не вы ли час назад за обе щеки уминали нечто, величиной и высотой напоминающее небоскрёб?
– Для моего организма это лишь маловразумительное баловство: какие-то жалкие листки салата вперемешку с кусочками ветчины и булки… О, густой суп? Боже, Мэри, вы маленькая колдунья. Сытно, горячо и наверняка очень вкусно.
– Джон никогда не жаловался. Да, милый?
– Да. Жаловаться я не привык.
Мэри тепло улыбнулась и опустилась на соседний стул.
– Поухаживай за мной, Джон. Я голодна. – И протянула Джону тарелку.
– Ни за что! – воскликнул Крис, отнимая у неё белоснежный фарфор. – Что ваш муж понимает в такого рода священнодействии: наполнение тарелок благоухающей пищей богов? Лишь истинный ценитель кулинарии способен сделать это, как полагается. И он перед вами.
И снова Джон подивился небывалой душевной тонкости говорливого и на первый взгляд не слишком чувствительного Кристофера Гилла – мирно, по-домашнему орудовать половником ему хотелось сейчас меньше всего.
Он был уверен, что Мэри с трудом сдерживает досаду – ни очередная милая улыбка, ни шутливо выставленный в сторону отчима пальчик не ввели его в заблуждение. Но острые углы Крис умел сглаживать виртуозно: он так красиво и ловко их обслужил, сопровождая свои действия таким галантным поклоном и такой обезоруживающей улыбкой, что Мэри ничего не оставалось, как включиться в игру.
– Вы удивительный человек.
– Это бесспорно, – очень серьёзно согласился Кристофер и страстно чмокнул серебристо блеснувшую ложку. – Приступим.
– О, господи! Старый болван, как низко ты пал: целуешься со столовым прибором, – раздался насмешливый голосок. – Чем ещё столь же странным ты занимаешься, когда нет рядом жены?
Все дружно обернулись на дверь. Крис довольно заулыбался.
Заспанная, но тщательно подкрашенная и причесанная Эмма была невозможно мила: изящная, сияющая, чувственная.
– Мамочка, – прошептала Мэри. – Мамочка, ты такая красивая и молодая.
Джон вздрогнул от неожиданности.
*
День пролетел незаметно. Было на редкость уютно, тепло и спокойно. После ланча мужчины состязались в шахматы; вечером все вместе играли в скрабл – азартно и увлеченно; смеялись, спорили, обижались. Обедали поздно, доедали рождественское изобилие. Пили возле камина чай с наскоро испеченным Крисом сдобным печеньем. Выходили на улицу – любовались отяжелевшим садом, живописно запорошенным вьюгой. Мужчины по очереди расчищали парковочную площадку и сметали сугробы с занесенных снегом машин. Снег заметно редел, и было очень похоже, что к ночи снегопад наконец-то угомонится. Утром можно смело трогаться в путь.
