Текст книги "Не могу больше (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Мэри ни на шаг не отходила от матери и смотрела на неё с неподдельной любовью.
В своей комнате, не отрывая глаз от заснеженного окна, не проронив ни единой слезинки, ни разу не повысив тона и не вздохнув глубже, чем того требовали её здоровые лёгкие, она рассказала Джону всё, что так долго прятала и таила. Как была счастлива в этом чудесном доме, как гордилась своим отцом, как обожала и боготворила его. Как увидела преступные объятия и поцелуи, вмиг разгромившие её маленькую, хрупкую жизнь, и как умирала от ужаса, прислонившись к корявому телу яблони – потерянная, одинокая девочка, на которую обрушилось огромное горе. Как ненавидела мать. Как оплакивала отца. Как уезжала, не зная, что будет дальше. Как встретила Тима, влюбилась, отдалась ему доверчиво и наивно. Как выскобленная врачами до донышка узнала, что никогда и никому больше не подарит жизнь, потому что омерзительный гомик посеял в неё отравленное, гнилое семя. Как осталась одна – бесплодная и никому не нужная. Как трахалась со счастливым, довольным жизнью Тревором, радуясь даже украденному теплу. Как медленно умирала её душа до того прекрасного мига, когда там, в шумной подземке, судьба оказала ей милость и подарила самого лучшего на Земле мужчину. Её любовь, её жизнь. Её спасителя.
Не рассказала она лишь об одном: как почти бесплотной, не дышащей тенью прокралась в уснувший сад, и как адски ярко вспыхнула спичка в её руке…
Джон слушал, каменея от каждого слова. Его снова поймали. И сделали это очень легко. Он задыхался в потоке слов и признаний, захлебывался чужим отчаянием и горем, глох от молчаливого призыва о помощи, и кожа его горела под напором невидимых, но цепко впившихся пальцев.
«Шерлок, Шерлок, Шерлок. Что же мне делать?!»
Изнуренная долгой исповедью, Мэри спала, спокойно улыбаясь во сне.
Джон не сомкнул глаз до рассвета: как видно, ночной отдых в этом доме – привилегия слишком большая.
И только утром он задремал, трепеща ресницами, крупно вздрагивая с головы до ног, и проснулся с задушенным криком. Но крика этого никто не услышал – Мэри была внизу, с удовольствием помогая вновь обретенной матери готовить завтрак для дорогих мужчин. Она звонко смеялась, заглядывала ей в лицо и прижималась щекой к плечу.
Джон с трудом одолел треугольничек тоста, задыхаясь от подступающей тошноты.
– Что с вами, милый мой? – забеспокоилась Эмма. – Вы зеленее капустного кочана. Плохо спали?
– Хорошо, – отозвался Джон и взглянул на Кристофера. – Замечательно.
Тот закашлялся и долго вытирал салфеткой слезящиеся глаза.
Снегопад прекратился, выглянуло солнышко и залило сад позолоченным серебром. От красоты и величия замирало сердце, и Джон подумал, что именно сейчас и именно здесь он бы с удовольствием умер.
Но Мэри уже собралась – путь предстоял неблизкий. Да и Лондон давно заждался.
Крис долго жал ему руку, силясь подобрать нужные, правильные слова. Но хватило его лишь на бодрое «очень рад, что тебя узнал, черт побери», и на дружеское объятье.
Эмма тоже его обняла – крепко и ласково. Поцеловала в висок и шепнула: – Джон, мой дорогой. Мой славный, чудесный Джон. Я всё понимаю. Вы умный и сильный. Вы очень сильный. Прошу вас… Умоляю… Не допустите огня.
========== Глава 27 Дорога домой бесконечно длинна ==========
Дорогие мои, в этой главе, если вы заметите, настоящее и будущее время резко сменяют друг друга. Это не недогляд, это намеренно выбранный стиль. Потерпите)))
***
Дорога домой бесконечно длинна. Казалось, с каждым оборотом колёс Лондон не приближался, а напротив – становился недосягаем. Город-призрак, до которого никогда не добраться, и в котором зыбко всё: здания, люди, чувства…
Заботливая жена не пустила Джона за руль. – Ты плохо спал.
– С чего ты…
– По глазам вижу, – перебила она. – Я хорошо тебя знаю, Джон.
Хорошо? Что ж, Мэри, ты на редкость проницательный человек. Только хорошо зная Джона Ватсона, можно взвалить на его надежные плечи груз своих прошлых бед: уж он-то его точно не сбросит, не отвернется легкомысленно и бездушно. Потащит чужие пожитки, скрипя зубами и смахивая едкий пот…
– Я прекрасно вожу машину, а если устану, мы притормозим выпить кофе и перекусить. Мама упаковала огромную корзину вкуснятины и положила наш старый термос. Не хочешь сделать пару глотков сейчас?
– Пожалуй.
Не допустите огня.
Две наполовину бессонные ночи утомили и без того взбудораженный мозг. Джон устал и чувствовал себя больным: ломоту и резь в глазных яблоках гармонично дополняло заунывное постукивание в правом виске.
Мэри болтала без умолку. И всё о матери. Рассказывала, какая та замечательная, добрая, нежная; вспоминала забавные эпизоды из детства, тихо смеялась. И ни разу не упомянула Артура Морстена, словно белокурую розовощекую малышку принёс однажды в Озёрный край быстрокрылый аист.
Не допустите огня…
Накрыло его неожиданно, как накрывало всё последнее время: он не засыпал, а отключался. И летел безвольной куклой на самое дно.
Снилось что-то плохое, темное, и Джон мучительно вырывался из этой тьмы. Но ничего не получалось: лишь трепетали плотно сомкнутые ресницы, вздрагивало неудобно прикорнувшее тело, да в виске бесновался невидимый сумасшедший звонарь. Джон погружался всё глубже, тонул в сумеречных, неузнаваемых образах и голосах.
Разбудило его прохладное прикосновение пальцев, и из сжатой томлением груди едва не вырвался горестный стон: «Шерлок…»
Он испуганно дернулся и выпрямился ни сидении – тело затекло и неприятно покалывало.
– Милый, – виновато сказала Мэри. – Сделаем остановку. Начинается снегопад, и я немного устала. Не пересядешь за руль?
– Конечно. – Джон несколько раз тряхнул головой, разгоняя сонную тяжесть, и поморщился от подкатившего к горлу спазма: голова болела до тошноты. – Долго я спал?
– Прилично. Через час уже будем дома.
– О, нет! Почему ты не разбудила меня?
– Я пыталась. И Гарри звонила. И Шерлок. Ты спал очень крепко.
По телу промчался горячий поток.
Шерлок звонил?
Джон бросил короткий взгляд на переднюю панель: телефон укоризненно мерцал потухшим экраном.
– Досадно.
– Я сказала, что ты отдыхаешь.
Мэри остановила машину.
– Кофе?
– Да. И что-нибудь обезболивающее.
Шерлок звонил.
Шерлок звонил ему.
Он ждет.
Но сегодня он не поедет на Бейкер-стрит. Не поедет и завтра. Теперь Джон знал это наверняка. Словно из тьмы, где он только что безнадежно блуждал, пришло к нему это Знание. Ему надо подумать. Ему срочно надо подумать, как дальше строить свою чертову жизнь. Их чертову жизнь. Их чертову жизнь с Мэри.
Не допустите огня?
Да он уже полыхает, готовый превратиться в гудящий огненный смерч. И только Джон, благородный ублюдок, сможет уберечь от его разрушительной силы самое дорогое. Бесценное.
Поэтому надо подумать.
– Твой кофе.
– Спасибо.
Он посмотрел на жену, и под его долгим, изучающим взглядом Мэри растерянно замерла.
– Что, Джон?
– Ты очень красива. Похожа на мать.
Кофе допивали молча. Смотрели на редкие пушистые хлопья.
– Скоро Новый год.
– Да.
***
Третий день у Джона тупо ноет висок. Не помогают ни анальгетики, ни массаж. Словно маленький хищный зверек устроил над ухом беспокойную, нескончаемую возню, сворачиваясь клубком, не находя себе места и оттого злобно кусаясь.
Третий день Джон не появляется на Бейкер-стрит.
…Он набрал Шерлока сразу: едва переступив порог квартиры и даже не расстегнув куртки. Мэри подхватила сумку и исчезла в спальне, а он, грузно опустившись на середину дивана, с тоской вслушивался в доносящиеся гудки.
– Ну наконец-то, – раздался в трубке ворчливый голос. – Горазд же ты спать. Два раза тебе звонил.
– Привет.
– Привет. Как добрался?
– Как во сне.
Шерлок сразу почувствовал это: Джон отстранился… Джону не хочется разговаривать…
Устал?
– Устал?
– Немного. Ты же знаешь моё отношение к автомобильным круизам.
– Знаю.
Сегодня тебя не ждать.
– Отдохни. Прими душ, выспись.
– Я выспался, черт возьми! Я спал всю дорогу как сраный медведь!
Сорвался Джон неожиданно. Вспылил. Покрылся алыми пятнами. Задрожали руки, и кадык нервно дернулся, натужно проталкивая по горлу сухой, колючий комок.
– Что с тобой? Почему ты злишься?
– Потому что устал…
…Потому что хочу к тебе, сукин ты сын. Чертов мистификатор. Обнять так, чтобы задохнулся. Превратить в плоскую, бледную лепешку. Смотреть на тебя. Любоваться. Но я не приду. Буду сидеть на этом диване, пока не подохну.
Они замолчали.
Недоумение и смятение Шерлока он чувствовал каждым нервом. И его испуг. От жалости разрывалась душа.
– Извини, что вспылил. Мне и впрямь необходимо прилечь – поясница разламывается. И голова.
– Завтра придешь?
Простой вопрос, ожидаемый, а ударил в сердце прямой наводкой. И ответ на него – легче и быть не может. Но почему-то Джон давится даже коротким вдохом.
– Эй, что происходит? Джон…
– Ничего. Нет. Не приду. – Каждое слово срывается камнем. – Завтра у меня много дел. Надо поздравить Гарри. Я приготовил для неё кое-что.
– Она тоже кое-что для тебя приготовила. – В голосе крошечные, но ощутимые льдинки: недоверие. Понял, что Джон темнит.
– Откуда ты знаешь?
– Догадываюсь. Не забывай – я знаменитый сыщик, восставший из ада.
– Перестань. Не смешно.
– Всего хорошего, Джон.
От мысли, что сейчас он нажмет на сброс и больше никогда не ответит, по затылку промчалась паническая волна.
– Шерлок! Постой!
– Что?
– Я… – Язык тяжело перекатывался во рту, камни карябали нёбо. – Я должен подумать. Пойми. – И снова закричал, с кровью выплевывая каждую фразу: – Мне сорок, мать твою! Сорок трахнутых лет. Я наполовину седой идиот! Что делать, Шерлок? Что?! Мэри и я…
– Мэри и ты?
– Мы… Одним словом, надо жить дальше.
Молчание Шерлока ничего хорошего не сулило, но то, что он произнёс, удивленно и холодно, было хуже стократ: – Живите. И Мэри, и ты. Кто вам мешает? Или у тебя назрела очередная семейная драма?
Стало обидно до слёз: насмешка, одна лишь насмешка, и ни капли сочувствия и понимания. Что ж, кое-кто по-прежнему верен себе.
– Да пошел ты.
– Тебе и впрямь не мешает передохнуть. Обо мне можешь не беспокоиться. И передай привет Гарри.
…Третий день молотит в виске. Долбанный острозубый зверек, выгрызающий уютную норку. Охреневший звонарь, вошедший в колокольную истерию.
***
Краткосрочный отпуск закончился, и в новогодние праздники на Джона навалились все прелести безудержного веселья – босс отыгрался за внеплановые каникулы.
График жесткий, но Джона это устраивает: у него есть достаточно веское оправдание невозможности появиться на Бейкер-стрит в ближайшее время. Его гребаное алиби. Мерзкая, сволочная отмазка.
Он набрал номер миссис Хадсон, удрученно (ломая комедию) вздыхая, что с поздравлениями и подарками, к сожалению, немного задержится – график жесткий. И просил позаботиться о Шерлоке.
– Джон, дорогой… – Женщина была в явном смятении. – Но… Меня же нет дома. Ничего не понимаю… Разве ты не был у нас?
Прокололся. Как же он мог забыть? Глупо, глупо!
– О, простите, – лепетал он, ненавидя себя убийственно, до головокружения, до желудочных спазмов. – Так много дел…
– Странно. А Шерлок? Как же Шерлок?
– Шерлок? Он…
Блядь, я подыхаю без вашего Шерлока! Каждый день я без него подыхаю! От меня уже ничего не осталось – только выжранная изнутри оболочка. И отъебитесь от меня – все до единого.
– …Он в полном порядке. Я к нему заскочу.
– Заскочишь?!
– Да.
Отъебитесь, мать вашу!
*
Гарри в Лондоне не оказалось. Гарри со своей половиной покоряла разнаряженный, пропахший фуа-гра и шампанским Париж.
*
Он понимал, что всё неправильно делает, что немедленно, сию же минуту надо хватать такси и мчаться туда, где его ждут: с ледяным сарказмом, с выгнутой бровью и безразлично-изучающим взглядом, с лицом без тени заинтересованности и уж тем более – радости, но с сердцем, дрожащим и жаждущим, истосковавшимся, испуганно сжатым недоумением, одиночеством и тоской.
Но, закончив смену, Джон привычно направлялся в сторону дома.
***
А дома царили мир и покой. Если возможно назвать покойным и мирным ожесточенный сексуальный террор, что неожиданно устроила чрезмерно любящая жена.
Она выглядит абсолютно счастливой – именно такой была Мэри в первые месяцы их поспешного брака. Скоропалительного. Необдуманного. Но тогда всё казалось естественным: к чему тянуть, если вместе стало теплее?
Рождественское путешествие пошло ей на пользу: в считанные дни она необычайно похорошела. Изящная кошечка с изумрудным взором и розовым язычком, плотоядно вылизывающим усталого, отрешенного Джона. Мурлыкающая от удовольствия. Гортанно подвывающая во время оргазма. Фыркающая в душе, куда неизменно проскальзывала следом за мужем, присасываясь к безучастному члену и упрямо своего добиваясь. Она изводила своей непроходящей страстью: прижималась, гладила, целовала, обвивала руками. Отсутствие эрекции её не смущало – терпеливо и долго Мэри ласкала мужа, ласкала себя на его глазах, наслаждаясь пикантностью ситуации и своим небывалым бесстыдством. Добивалась, добивалась, добивалась…
– Мэри, я очень устал.
– Милый, я всё сделаю сама. Закрой глаза. Вот так…
Кончая вымученно и безвкусно, Джон её почти ненавидел. Презирал себя.
А Мэри сочилась любовью.
Квартира благоухала глинтвейном и хвоей. Цвела омелами.
Новогоднюю ночь Джон провел в стенах клиники, и был бесконечно этому рад.
Шерлок на его поздравительное сообщение не ответил. Шерлок из жизни Джона исчез. И это в какой-то степени жизнь облегчило: не надо разрываться на части. Нет уже сил разрываться. Они как-то внезапно закончились.
Первого января, сразу же после бессонного, выматывающего дежурства, он напился с инспектором Лестрейдом – до безумных глаз, до выворачивающей наизнанку рвоты в украшенном гирляндами и шарами сортире дешевого паба. На вопрос, что, черт возьми, происходит, почему они «разбежались», почему Шерлок о Джоне Ватсоне даже говорить не желает, ответил, глотая пьяные слёзы, что Шерлока он ненавидит, что выебет этого гада, а потом придушит и зароет в Грин-парке.
Лестрейд в ужасе таращил глаза, ничего не понимал и очень быстро трезвел.
Из такси бесчувственного Джона он тащил на себе и, сгрузив на руки ошеломленной Мэри, ретировался, бормоча извинения, поздравления и пожелания счастья в новом году.
*
Утром Мэри смеялась, кормила горячим бульоном, называла пьяным мерзавцем, бросившем её в одиночестве пить первое в новом году шампанское, целовала в висок – тот самый, где сосредоточилась вся боль потерянного, несчастного Джона, настойчиво продолжающего разрушать свою душу.
Он послушно цедил бульон, извинялся за свинское состояние и с мстительной радостью прислушивался к беспощадному молоту, добивающему его измочаленный мозг.
Весь день он провел в полудреме, слабо реагируя на хлопотливую заботу жены, и после обеда крепко уснул, наконец-то избавившись от муторного состояния недобитости. Поднявшись с постели посреди ночи, до рассвета сидел в маленькой аккуратной кухне, чашку за чашкой поглощая крепкий, несладкий кофе, не думая ни о чем, кроме снега, что тихо, беззаботно ложился на подоконник, устраиваясь голубоватым сверкающим бугорком.
«Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его…»
Вероятно, это о снеге – ведь по-настоящему снежные зимы так редко радуют глаз, так скупо балуют сказочной белизной и невинностью.
***
Гарри позвонила в разгар рабочего дня, и Джон задрожал, едва не вскрикнув от радости. Наконец-то он посмотрит в родные глаза, и станет легче дышать.
– Приедешь сегодня? – спросила она. – Выкроишь пару часиков для своей загулявшей сестрички?
– Боже, да. Как отдохнули? Как бон вояж?
– Не спрашивай. Сплошной мёд. Будь она мужиком, я была бы уже беременна. Так много секса у нас не было очень давно.
– Сумасшедшая, – улыбнулся Джон. – И бесстыжая. Я страшно соскучился.
– Неужели?
– Эм-м… Гарри… Мы будем вдвоём?
– Разумеется. Есть разговор?
– Да. Нет. Просто…
– Всё ясно. Виски. Непременно. Не забудь.
– Люблю тебя.
*
В ярко и пестро украшенной гостиной витал дух настоящего Рождества. Рождества счастливого. Мелочи, мелочи, мелочи – повсюду. И каждая говорит о единении и любви.
Джон ходил по комнате, как по музею, восхищаясь куколками, бантиками, кружевными открытками, витыми свечам и стеклянными шарами, наполненными заснеженной зимней сказкой.
– Один из них – твой. Тот, что с домиком.
– Этот? – Джон бережно взял в руки подарок, завороженно рассматривая уютный домик в окружении разлапистых елей, и льющийся из окошек свет, приглушенный пенопластовой круговертью*. – Спасибо. Он чудесен. Хорошо у вас…
Гарри довольно хмыкнула:
– Ещё бы. – И заторопила: – Давай, давай, усаживайся. Хватит разгуливать – не на экскурсии. Жаркое почти готово, и пока оно томится в духовке, я хочу выпить и переброситься парой словечек.
Они уселись за стол, и Джон разлил по бокалам скотч.
– Не жадничай, скряга, – ворчала Гарри. – Накапал, как валерьянки. Плесни по-мужски. Разговор-то, как я поняла, будет мужской.
– С чего ты взяла?
Она качнула челкой. Вздохнула.
– Ты себя в зеркале видел?
– И что там необычайного?
– Хм… Конечно, лучше, чем было тогда. Но хорошего тоже мало. Честно говоря, я немного испугалась, увидев.
– Да брось. Неужели всё настолько ужасно?
– Поверь близкому человеку, который тебе никогда не лгал. Во всяком случае, исключительно редко, и это не тот случай. Кто тебя выпотрошил и набил колючей соломой? Жена? Никак не успокоится? Она ещё не пыталась Шерлока отравить?
– Прекрати! – Крик вырвался помимо воли – сестра ткнула пальчиком в самое кровоточащее. Этот надрыв напугал обоих, но вместо того, чтобы сгладить момент извинением и улыбкой, Джон повторял снова и снова на одной нескончаемой ноте: – Прекратипрекратипрекрати!
– Боже мой, Джон, что происходит?! В какое дерьмо ты превратил свою жизнь на этот раз?
Под её ошеломленным взглядом он съёжился, втянул голову в плечи.
– Гарри…
– Стоп. – Она решительно поднялась. – Ни слова больше. Сначала я тебя накормлю. Мне не нужна в собеседники полуобморочная синюшная тень, от голода звереющая на глазах.
– Я сыт.
– Ты намерен мне возразить? Снова заорать? Попробуй, – фыркнула она, убегая в кухню.
– Я намерен извиниться, – Джон досадливо морщился и сжимал кулаки: совсем не осталось выдержки. – Прости, пожалуйста.
– Пустяки. Накапай ещё в бокалы, да посолиднее – я скоро, – донеслось из кухни, а следом за этим послышался изумленный возглас: – О, мой бог! Неужели?! Неужели эту красоту создала я?! – Через пару минут Гарри с небольшим керамическим противнем возникла в дверях: – Ты только взгляни…
Джон поглощал жаркое с торопливой, голодной жадностью.
– Тебя дома-то кормят? – усмехалась сестра.
– Кажется, да.
– Кажется? – Она сдвинула брови. – Ну-ка, остановись и возьми в руки бокал. Глотни.
– Какого черта? Вкусно…
– Никто у тебя не отнимает тарелку. Но твоё «кажется» очень меня тревожит.
– Что в нём тревожного? – удивился Джон, нанизывая на вилку кусочек телятины и с вожделением на него поглядывая.
– Да всё. Человек не замечает происходящего – разве этого недостаточно для тревоги?
– Человек устает на работе. Как вол. Не забывай: новогодние праздники – не самый легкий для врачей период. Жизнь обходит стороной, а обеды и ужины – тем более. Гарри, дай спокойно поесть.
– Почему-то моё жаркое тебя стороной не обошло, – возразила она. – Что случилось, Джон? Что с тобой? Ты ответишь мне когда-нибудь или нет?
– Кроме цейтнота в клинике, всё в полном порядке.
Он бросил короткий, чуть виноватый взгляд и снова принялся за жаркое.
– Так я и думала. Знала, что этим кончится.
Гарри поднялась и вышла, вернувшись с тонкой перламутровой сигаретой в пальцах.
– Это ещё что за новости? – нахмурился Джон. – Куришь? И как давно?
– Давно. Но редко. Когда начинает противно трясти изнутри.
– А сейчас тебя начинает противно трясти?
– Да. Потому что собираюсь сказать то, что думаю. И это очень серьезно.
– Да? Ну-ну, я готов к самому худшему. – Было заметно, что Джон изрядно напрягся, и даже попытка иронии выглядела жалко, искусственно. Он отложил вилку, дурашливо поёрзал на стуле, и, откинувшись на его мягкую набивную спинку, поднял бокал. – Говори свою серьёзную речь.
Гарри подошла сзади, обняла и невесомо коснулась губами затылка.
– Бедный мой, бедный…
А потом села напротив, щёлкнула зажигалкой и с наслаждением затянулась.
– Ты влюблён, – сказала она уже без тени эмоций. – Влюблён так, что потихоньку сходишь с ума. Ты растерян и потрясён. Напуган. Измучен. Очень сильно измучен. И мне больно на это смотреть.
– Изумительная констатация, – рассмеялся Джон, залпом доканчивая скотч. – Я сражен наповал.
Но Гарри даже не улыбнулась.
– Я всё понимаю, братишка. Твоя жизнь, твои убеждения… Ты всегда был натуралом. Во всяком случае, выглядел как занудный и пресный натурал. Даже рядом с ним. Но какое имеет значение то, как выглядишь до определенного момента? И кем себя ощущаешь. Оно приходит, и всё.
– Оно?
– Оно. Самое главное. Смысл.
– Говоришь загадками.
– Господи, Джон. Какие загадки? Зачем ты врешь? Своей правильностью и праведностью ты можешь запудрить мозги кому угодно, только не мне.
Она смотрела с жалостью и легким недоумением.
Джон подавленно молчал. Возражать не имело смысла. Кроме того, их отношения с Гарри всегда строились на доверии. Юлить было противно. Да и к чему? То, что разрывало висок вот уже две недели, настойчиво искало выхода, молило об избавлении. Гарри, как всегда, подставляла плечо, на которое отчаянно хотелось опереться. Всей своей тяжестью.
– Если ты упустишь этого парня, я тебя не пойму.
Глаза потускнели и наполнились мукой. Как он устал. Безмерно.
– Я женат, не забыла? Это чего-то стоит?
– Да, безусловно. Но ровно столько, сколько стоит. Не завышай цену, Джон – прогадаешь.
– Однажды Мэри спасла меня.
– Господи, что за жалкая чушь?! Зачем тебе это? Почему ты так настойчиво делаешь из обыкновенной девчонки мученицу? Святую Орлеанскую деву? Спасительница Мэри. Меня сейчас стошнит.
– Гарри…
– Что – Гарри?! – Она нервно затушила сигарету и близко придвинулась, всматриваясь в посеревшее, растерянное лицо. – Джон, никто никого не спасал. Выбрось это из головы. Не было вмешательства Высших Сил. Не было Гласа с Небес. Совпадение. Вы просто встретились. Это ты превратил заплеванную подземку в Предназначение, в Фатум. Я понимаю – на тот момент всё казалось тебе важным, великим, полным мистических знаков. Но это не так. Ты сходил с ума от тоски по Шерлоку. Мэри давно не имела любовника. Всё. Вот и весь твой Фатум. Вся твоя чертова мистика.
Слышать то, что и сам давно уже понял, было и больно, и сладко. Но разве от этого легче? Разве туго затянутый узел хоть на йоту ослаб?
– Многого ты не знаешь. – Джон посмотрел с такой грустью, что сердце Гарри задрожало, заныло от жалости.
– Джон, поверь, я ничего не имею против твоей жены. В принципе. И если бы не Шерлок…
– Ничего не имеешь против? – Он вдруг ощетинился, метущийся взгляд приобрел холодную жесткость. – И совершенно напрасно.
– То есть? Что ты хочешь этим сказать?
Не допустите огня. Это что, новая форма проклятья?!
– Ничего. – Джон резко качнул ладонью, отметая все дальнейшие вопросы сестры. – Пустяки. Так что – Шерлок?
Гарри послушно продолжила:
– Когда я на него смотрела…
– Смотрела?
– Да.
– Что значит – смотрела? – от удивления перехватило дыхание. – Где и когда ты могла на него смотреть?
– Это шутка? – Гарри поднялась, направляясь к двери.
– Какие к дьяволу шутки?! И куда ты снова уходишь?!
– За сигаретами, умник. Чувствую, одной сегодня не обойтись… – Она вернулась с изящной продолговатой пачкой UNO Virginia. – Разве Шерлок не рассказал тебе?
– О чем, мать твою?! – Джон вскочил и замер напротив неё. – О чем?!
Гарри растеряно моргнула и пожала плечами.
– Ерунда какая-то… О Рождестве, о чем же ещё? О том, что мы вместе провели рождественский вечер. Ужинали. Разговаривали. О тебе. О вас.
– Вместе?! Ты и Шерлок?! Боже! – Джона заметно качнуло. – Боже!
– Сядь. Ты меня нервируешь, честное слово, – взмолилась Гарри, прикуривая новую сигарету. – Он скрыл это от тебя? Но зачем?
– Он не скрыл. – Джон неловко и шумно опустился на стул. – Он хотел рассказать, но… Я ещё не видел его. Не был на Бейкер-стрит. Я сволочь. Трусливая мелкая сволочь.
– Вернувшись, ты не удосужился встретиться с Шерлоком? Ты совсем спятил, Джон Ватсон?! – Ресницы Гарри изумленно порхали. – Не может этого быть. Две недели прошло! Какой же дурень, господи… Ты и в самом деле набит соломой! – Она глубоко затянулась и выпустила дым прямо ему в лицо, как будто не хотела видеть ни жалкого раскаяния, ни горечи в каждой искаженной черте. – Можешь пренебречь его любовью, черт с тобой, раз уж ты такой безгрешный кретин, а твоя Мэри – ангел небесный, посланный тебе в качестве спасителя и поводыря. Но рисковать дружбой…
– Его любовью?
– Вот дьявол! – Гарри бросила сигарету. – Не получается, братик. Притворяться совсем не умеешь. Не научился. Ты сам всё знаешь не хуже меня.
– Любовью? – настойчиво переспрашивал он. – Любовью?
– Как я хочу тебе врезать, Джон! Не разочаровывай меня больше, чем уже есть, я не вынесу этого. Любовью, любовью. Шерлок любит тебя, недоумок. Любит.
Джон облегченно закрыл глаза: Гарри можно поверить. Сомневаться в себе, в целом мире, в каждом живущем и дышащем, но только не в Гарри. И не в том, что она говорит.
– И я люблю его. Очень. Дышать не могу.
– Мать твою, какое открытие, – нервно хохотнула она. – Будто я не знала этого с первой минуты. Давно надо было накормить тебя до отвала, чтоб ты наконец прозрел. Налей виски, черт бы тебя побрал, меня уже и снаружи трясет.
Не допустите огня? Да гори оно всё!
Не нужную ему жизнь, где Шерлока… Шерлока, которого он так сильно, так отчаянно сильно любит, что рвется каждый стонущий нерв… где Шерлока быть не должно.
*
В квартиру он не вошел – ворвался.
Замочная скважина уменьшилась до размеров молекулы, и попасть в неё бородкой ключа было почти невозможно. Сам ключ два раза падал на мостовую, гладкой, блестящей, вертлявой саламандрой выскальзывая из пальцев.
Джон матерился шепотом и корчил свирепые мины. С одной из таких мин он и ворвался в прихожую, угодив прямо навстречу миссис Хадсон, вышедшей на звук затянувшейся возни у дверей.
– Джон?
– Здравствуйте, миссис Хадсон.
– Здравствуй. Ну и вид у тебя. Ты приехал нас убивать, не иначе.
Оказавшись в нежных, но крепких объятиях, она тем не менее строптиво дернула хрупкими плечиками.
– Отпустите меня, молодой человек. Немедленно.
Джон вдыхал родной аромат духов и шампуня, запах ванили и цитрусов: чай с лимоном, булочки… Боже, как хорошо. Как смертельно давно он здесь не был. Хотелось смеяться и плакать одновременно.
– Миссис Хадсон… Моя миссис Хадсон…
– Я не твоя миссис Хадсон, – сердито осадила она его, наконец-то вырвавшись из стосковавшихся, сильных рук. А потом укоризненно прошептала, кидая короткий взгляд в сторону лестницы: – Как же так, Джон?
– Простите, простите. Я сам не могу в это поверить. – Джон переминался с ноги на ногу, с нетерпением поглядывая на убегающие вверх ступени. – Шерлок… Он дома?
– Дома, – ответила миссис Хадсон и добавила ещё тише: – Хандрит.
Хандрит? Ничего-то вы не знаете, бесценная наша домовладелица. Он любит. Шерлок любит меня. Дурака.
– Я… Извините, но мне надо…
Женщина понимающе усмехнулась.
– Иди, иди. Миритесь. Не буду мешать.
Взлетев по лестнице, Джон на минуту остановился, уткнувшись лбом в шершавую поверхность двери и с трудом восстанавливая дыхание: слишком уж стремителен был этот взлет.
Сейчас, сейчас…
*
В гостиной сумеречно и тихо. Свет падает только из освещенной кухни, да от камина по стенам и мебели разбегаются золотистые блики. Но Джону не нужен свет – всё ему здесь знакомо, всё на своих местах. Шерлок не изменил в гостиной ни одной, даже самой ничтожной детали, и лишь небывалый, почти идеальный порядок немного сбивает с толку.
Голодный взгляд мечется, суетится: Джон очень соскучился и спешит вобрать в себя всё, что столько времени было от него далеко. Каждую невидимую пылинку. Как будто отнимут, как будто не дадут насмотреться, вытолкнув вон и захлопнув дверь навсегда. Мягкие очертания привычных предметов больно режут глаза. Или это подступающие слезы так жгучи?
Не дать себе разнюниться. Ни за что не дать.
Шерлок лежит на диване и, кажется, спит. Во всяком случае, на довольно шумное появление Джона никакой реакции не последовало: ни поворота головы, ни легкого вздоха.
Странная у него хандра.
Нет, не спит. Конечно, не спит. Затаился еле дышащей, сонной тенью, вложив в свой наивный обман немалую артистичность. Но Джона не проведешь. Он знает, что в эту минуту Шерлок чутко откликается на каждый негромкий шорох, на каждый короткий жест: поворот головы, вскинутые к виску пальцы, расстегнутая и брошенная в кресло куртка.
Ноги безвольно ослабли – внушительная порция виски, волнение, рваный сердечный ритм, – и Джон уселся прямо на куртку, утомленно закрыв глаза. Не вовремя на него накатило, не вовремя: меньше всего нужна сейчас эта немощь, эта внезапная старческая тряска в коленях.
Но как хорошо, господи. Как хорошо.
Тепло, тихо.
Дома.
А дыхание восстановится. И сердце перестанет гореть и отскакивать от стенки к стенке, словно взбесившийся мяч. И ноги снова нальются силой.
Сейчас, сейчас…
– Шерлок, я знаю, что ты не спишь.
Но Шерлок не отвечает и не шевелится. Упрямец. Наверняка затекли мышцы, устала шея: легко ли лежать вот так – неподвижно и деревянно, не позволяя себе расслабиться даже на миг.
Это детское упрямство так трогает душу, наполняет её такой нестерпимой нежностью, что Джон опускается на колени в изголовье дивана, обеспокоенно всматриваясь в дорогие черты: не заострились ли скулы больше обычного, не ввалились ли щёки.
Боже, да. Похудел, осунулся. Даже в темноте это заметно.
С тихим стоном он припадает лбом к укутанному в мягкий хлопок предплечью и шепчет: – Поговори со мной. Пожалуйста. Так много всего случилось…
От Шерлока пышет зноем. Заболел?! О, нет! Бродил по улицам до глубокой ночи и не застегнул пальто. И шарф мог оставить дома. И перчатки забыть.
Ладонь осторожно коснулась лба, и по лежащему телу пронеслась судорожная волна. Огненная. Сумасшедшая.
Господи, что это? Лихорадка? Воспаление легких?
– Шерлок, посмотри на меня. Посмотри. Ты здоров?
Ради всего святого, не надо так. Я и сам знаю, насколько неправ.
Голова повинно склонилась на теплую грудь – прости, прости, прости, и в уши мощно ударил набат – оглушительный, разрывающий барабанные перепонки. Сердце Шерлока колотилось как бешеное, сотрясая грудную клетку.
– Шерлок, боже мой, что? Шерлок… Успокойся, прошу тебя. Всё в порядке. Я здесь.
Губы прижались непроизвольно, с одной лишь целью: утешить мятежное сердце, согреть дыханием. Доказать свою преданность. И любовь. Конечно, любовь.
