Текст книги "Девятнадцать лет спустя... (ЛП)"

Автор книги: Knitchick

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Глава 11

Люциус… или Поппи, Гермиона не была уверена, кто именно, передвинули два кресла в центр комнаты и поставили между ними маленький столик. Еда, которая выглядела замечательно, а пахла еще лучше, была разложена на баре, превращенном в шведский стол. Люциус сидел в одном из кресел, но встал, когда она вошла в комнату, и Гермиона ощутила, что не может встретиться с ним взглядом.

– Не хотите ли немного вина? Я попросил Поппи принести несколько бутылок из моего винного погреба в поместье, так что выбор у вас есть, – Люциус поднял две бутылки, одна была с очень сухим красным, а другая с более сладким белым.

Гермиона колебалась. Она только что приняла болеутоляющее зелье, чтобы притупить головную боль, но знала, что маленький стакан ей не повредит. Поэтому улыбнулась, указав на бутылку белого вина, и принялась за еду.

Она положила себе салат из крабов и омаров, немного шпината, мясного пирога, от которого у нее сразу же потекли слюнки, небольшой кусочек швейцарского пирога с заварным кремом, несколько кусков сыра и большую кисть винограда. Вернувшись назад, она села в кресло.

Присоединившийся к ней Люциус поднял бокал для тоста.

– За новые начинания. И новых… друзей… – Гермионе показалось, что она услышала в его голосе… что-то, но это "что-то" исчезло прежде, чем она смогла определить, что же это было. Внутренне пожав плечами, она глотнула вина, находя его удивительно вкусным.

Оба молчали, наслаждаясь едой, Гермиона – потому что ей все еще было неловко, что он увидел ее обнаженной, а Люциус – потому что пытался не допустить, чтобы эротические образы обнаженной Гермионы мучали его самого.

Решив, что стоит прервать тяжелое молчание, Гермиона спросила:

– Мы видели Драко с сыном при отправке Хогвартс-экспресса несколько дней назад, но не разговаривали, – она сразу поняла, что Драко был больной темой, так как почувствовала, как Люциус сразу же напрягся.

– Простите, – быстро сказала она, увидев его реакцию, – и забудьте, что я вообще заговорила об этом… – и продолжила есть. Она почти не чувствовала голода, но хотелось чем-нибудь занять руки.

Люциус вздохнул и отложил вилку. Сделав большой глоток вина, он помедлил, прежде чем заговорить напряженным голосом.

– Мои отношения с Драко складываются сейчас очень… сложно, – он сделал еще один глоток, прежде чем объяснить.

– Как я уже говорил, мы с Нарциссой давали ему все, чего он только мог пожелать, в конце концов, ведь он был моим единственным наследником. Но когда он поступил в Хогвартс, стало очевидно, что мой сын вырос высокомерным, плаксивым и фанатичным хулиганом… именно таким мы бессознательно и вырастили его, – ухмыльнулся Люциус, снова делясь подробностями своей жизни, которые удивили Гермиону.

– Драко пытался подражать мне, и, хотя это очень льстило, мальчику не хватало зрелости или умения, чтобы эффективно это осуществить. Как я уже сказал, ему не терпелось проявить себя, и он умолял меня позволить ему принять темную метку. Конечно, воображать что-то и на самом деле сталкиваться с реальностью – это две разные вещи, как понял Драко, впервые встретившись с Темным Лордом лицом к лицу.

Люциус сделал еще один глоток вина, Гермиона же оказалась слишком увлечена его рассказом, чтобы прерывать.

– После моего провала в министерстве… – он поколебался, слегка улыбнувшись ей, – и последующего ареста, Драко и Нарцисса оказались наказанными вместо меня, – на лице Малфоя появилось страдальческое выражение, вспоминая то, что навлек на свою семью. – Азкабан стал для меня почти облегчением и даже позволил осознать некоторые перспективы. А самым большим моим желанием стало вырвать свою семью из лап Темного Лорда, даже если это и означало бы собственную смерть, – Люциус беспечно пожал плечами, но Гермиона почувствовала, как дорого ему обошлись его слова. – К сожалению, именно тогда Драко замышлял смерть Дамблдора, а сам Темный Лорд решил сделать поместье Малфоев своей новой штаб-квартирой. Нарцисса была вынуждена выступить в роли хозяйки дома… где он принимал гостей.

Лицо Люциуса было искажено гневом оттого, что Нарциссу вынудили терпеть все это время, и несколько минут молчал. Гермиона хотела утешить его, но не была уверена, что он порадуется этому. Внезапно Малфой заговорил снова, напугав Гермиону так, как она и не ожидала.

– Как вы знаете, Драко потерпел неудачу, но Северус спас положение… так сказать, и после того, как наша сторона взяла под контроль ключевых людей в министерстве, меня отпустили. Конечно, я должен был отказаться от своей палочки, и мне больше никогда не доверяли, но, по крайней мере, я вернулся к своей семье… или к тому, что осталось от моей семьи.

Люциус горько рассмеялся и снова наполнил их бокалы. Гермиона даже не заметила, что ее бокал уже пуст, и благодарно кивнула ему.

– Я узнал об этом только позже… – Люциус заколебался, – …ну, это не важно, – очевидно, еще оставались какие-то секреты, которыми он не готов был делиться.

– Драко тогда нервничал, боялся собственной тени, да и Нарцисса тоже… ну, скажем так, между нами все стало по-другому, – Гермиона хотела услышать больше о Нарциссе, но не хотела вмешиваться, пока он не будет готов заговорить об этом сам. – Темный Лорд разместил Драко в Хогвартсе для последней битвы, мы с Нарциссой ужасно беспокоились за его безопасность, и облегчение, когда нашли его живым и практически невредимым, было просто неописуемым, – выражение лица Люциуса стало задумчивым, и продолжил он более мягким голосом. – После этого Драко уже никогда не стал прежним. Во время нашего домашнего ареста мы почти не разговаривали, и как только он смог, переехал в свою собственную квартиру в Лондоне. Он даже начал встречаться с Асторией, но я не встречался с его суженой до самой свадьбы, да и там ненадолго. За последние десять лет я видел его в общей сложности три раза, и видел своего внука только однажды, – лицо Люциуса переполнилось печалью, и вопреки здравому смыслу Гермиона почувствовала, как ее сердце сжимается от боли. – Он по-прежнему продолжает свои отношения с Нарциссой, но считает меня ответственным за это… всё… и я не могу винить его за эту логику, – Люциус сделал еще один большой глоток вина. – Нарцисса говорит мне, что сын счастлив, и я надеюсь, ради него самого, что он действительно обрел счастье. Может быть… когда-нибудь… – Люциус замолчал, как будто внезапно осознав, насколько велика оказалась его потребность в любви и семье.

– Простите меня. В очередной раз мне удалось превратить трапезу в какую-то исповедь. С такой скоростью вы либо познакомитесь со всеми моими недостатками и слабостями, либо вообще откажетесь есть со мной, – сказал Люциус и коротко рассмеялся, надеясь поднять Гермионе настроение. – Просто… с вами очень легко разговаривать, миссис Уиз… Гермиона. Спасибо, что выслушали, – он поднял бокал в молчаливом тосте.

– Спасибо вам, Люциус… – засмеялась Гермиона. – А вообще мне очень жаль Драко, – Гермиона заколебалась, но так как он был так открыт и честен с нею, она почувствовала, что обязана ему тем же. – Хотя между мной и Драко никогда не было особой любви, я рада, что теперь он счастлив. Надеюсь, вы простите мое вмешательство, но я считаю, что будет справедлива и ответная откровенность, – Гермиона пыталась оценить выражение его лица. – Думаю, со стороны Драко несправедливо во всем обвинять вас. На этом пути он сделал свой собственный выбор, а мог сделать его и по-другому… если бы захотел, – она подняла руку, чтобы остановить возможные возражения. – Я знаю, как легко предположить, что все плохое, совершаемое твоим ребенком, происходит из-за того, что именно ты не был достаточно хорошим родителем. Но в конце концов, они сами отвечают за свои поступки, – Гермиона сделала паузу, не желая обидеть его, но решив, что необходимо это сказать. Откровенностью на откровенность. Гермиона мысленно улыбнулась, вспомнив один из любимых эвфемизмов матери.

– Драко обвиняет вас, чтобы не признавать собственных ошибок… Я тоже иногда была виновата в этом, так что понимаю… но это не решило проблемы. Я боюсь, что у вас не будет шанса на какие-то отношения с Драко, пока он не придет в себя, – Гермиона одарила Люциуса извиняющейся улыбкой и ждала от него взрыва… который так и не произошел.

Она подняла глаза и увидела, что Люциус так пристально смотрит на нее, что с трудом удержалась, чтобы не поежиться под его взглядом. Она решила сделать глоток вина, чтобы скрыть нервозность, и снова обнаружила, что ее бокал… пуст. Люциус опять наполнил его из второй бутылки, прежде чем нарушить молчание, и его глаза выглядели горящими от какого-то незнакомого чувства.

– Гермиона, ваша искренность и проницательность просто невероятны… и даже освежающи. Никогда не встречал никого, похожего на вас, и должен признаться, что очень хочу узнать вас лучше, – Гермиона вздрогнула, когда слова Люциуса будто коснулись ее кожи… почти как ласка… или обещание.

Гермиона оторвала взгляд от его гипнотизирующих глаз и резко поднялась, намереваясь подойти к книжной полке и надеясь восстановить контроль над своими своенравными мыслями. Должно быть, она выпила чуть больше вина, чем собиралась, потому что внезапно у нее закружилась голова, и Гермиона споткнулась. До нее дошло, что болеутоляющее зелье, принятое от головной боли, должно быть, плохо сочетается с несколькими бокалами вина, которые она только что выпила.

Но не успела упасть на пол, как почувствовала, что ее спасают чьи-то сильные руки и прижимают к твердой груди. Голова Гермионы продолжала кружиться, но она понимала, что это не от вина. Это была она, та непосредственная близость к Люциусу, его чистый, мужской запах, что вторгся в ее чувства и вызвал в животе волну безудержного желания.

Прерывистое дыхание заставило затвердевшие соски невольно задеть его грудь, а какие-то искры, словно электрический ток пробегали по ее чрезмерно чувствительным нервным окончаниям. Она не сдержалась и застонала от удовольствия.

Гермиона вздрогнула, когда руки Люциуса непроизвольно сжались вокруг, его резкий вдох наконец проник сквозь эротический туман, сквозь который она пробиралась. Она посмотрела в глаза, которые больше не были холодными и серыми, но теперь напоминали горячую расплавленную сталь, и почувствовала, что ей трудно дышать… как она уже, казалось, давно забыла.

– Гермиона… – хриплым шепотом прозвучал голос Люциуса, когда его лицо медленно приблизилось. Его глаза не отрывали от нее взгляд… испытующий… вопросительный… будто на что-то он просил разрешения. Обжигающими движениями руки прокладывали дорожку вниз по ее спине, чтобы собственнически устроиться на выпуклостях ее бедер, притягивая Гермиону еще ближе.

Сама Гермиона застыла, не замечая ничего, кроме него, и понимая, что за пределами этого мгновения ничего и не существует. Она знала, что все это неправильно, он женат, и она тоже… несвободна, они не должны делать… и чувствовать этого.

Но не могла припомнить, чтобы когда-нибудь ощущала подобное раньше…

"Господи! Да что со мной случилось, и почему я никогда не чувствовала чего-то такого с Роном?"

У Люциуса перехватило дыхание, и он почувствовал, что тонет в глубине ее теплых карих глаз, наполненных желанием… и страхом? Он колебался. Меньше всего ему хотелось, чтобы Гермиона его боялась. Он хотел вдыхать ее пьянящее желание и поглощать ее необузданную страсть. Но больше всего на свете он отчаянно хотел, чтобы это прекрасное тело извивалось под ним, когда она выкрикивает его имя… но не ее страх… только не страх.

Она таяла в его горячем взгляде, но ей было страшно… так боялась, что как только он поцелует ее, она потеряется… она потеряет все, чем была ее жизнь до сих пор.

"Но этого не может быть, как бы мне этого ни хотелось!" – вела она внутреннюю борьбу, где желания боролись с обязанностями, и, в конце концов, ее ответственное "я" победило… снова. Правда, совсем еле-еле.

Гермиона отстранилась, вместо того, чтоб поддаться жару… жару, струящемуся по ее венам, словно жидкий огонь… но как же отчаянно ей хотелось сдаться.

Но у нее была своя жизнь, да и у него тоже… оба они жили с другими людьми. Она не была этим человеком, и никоим образом не могла быть этим человеком. Она не хотела быть для кого-то бессмысленной наложницей. Да и не могла…

Поэтому она отстранилась… отстранилась и прошла через всю по комнату… туда, где снова смогла бы дышать… дышать без его опьяняющего запаха… дышать без его обжигающего прикосновения.

– Гермиона? – она почувствовала, как его рука мягко коснулась ее плеча, и дернулась. Развернувшись, она положила обе руки ему на грудь, чтобы удержать… или чтобы сдержать искушение.

– Я не могу… мы не можем… – сказала она с болью в голосе, повернулась и быстро вышла из комнаты, ненадолго задержавшись в дверях, чтобы прошептать: – Мне очень жаль.

Люциус опустился на диван, внезапно почувствовав себя опустошенным… совершенно опустошенным…

Глава 12

Как только первые солнечные лучи хлынули в окно, Гермиона наконец поднялась с постели. Она не спала, а только в отчаянии ворочалась в кровати, снова и снова бесконечно прокручивая в своем измученном и расстроенном сознании события этого вечера.

"Во всем виноват Люциус", – подумала Гермиона. Если бы он не был так откровенен и открыт вчера вечером, она бы не почувствовала к нему такого влечения. Видеть в нем настоящего живого человека, пусть и с недостатками, пусть и совершившего ошибки и заплатившего за них немалую цену (да он все еще платил за них), все это действовало на нее гораздо сильнее, чем хотела признать.

"Да, и, конечно, его великолепное тело… кого ты обманываешь!" – Гермиона застонала, дойдя до сути проблемы.

Неважно, как она пыталась оправдать или приукрасить действительность, суть была в другом… она была влюблена в Люциуса Малфоя… и это было очень, очень плохо! Никогда в жизни Гермиона не испытывала ничего подобного, и это, мягко говоря, приводило ее в некоторое замешательство.

"Что за чертовщина!" – подумала она, пытаясь высвободиться из спутанных простыней. Затем направилась в ванную и включила такую холодную воду, как только могла, что организму, пребывающему в шоке, наконец-то удалось достигнуть того, что не получилось у нее за всю ночь, прочистить, наконец, ей мозги.

"О чем я только думала?" – Гермиона вдруг поняла, что делает из этой проблемы больше, чем было на самом деле. Вчера вечером они оба выпили слишком много вина, и Люциус почувствовал себя несколько уязвленным после того, как обнажил перед ней свою самую сокровенную боль. Возможно, он был просто благодарен Гермионе за то, что выслушала его, не критикуя и не обвиняя, а она приняла это за страсть.

Вот и все. Гермиона убедила себя в этом, смывая с волос шампунь и дрожа, когда ледяные ручейки бежали по спине.

"Он просто был одинок, а я практически бросилась к нему, конечно, он мне ответил… Я, несомненно, представляла в его глазах какое-то желание, но оба мы знаем, что я как-то не в его вкусе".

Как только эта мысль вышла в сознании на передний план, Гермиона почувствовала, как ее наполняет какая-то глубокая печаль. Потому что в глубине души… ей действительно очень хотелось бы оказаться именно в его вкусе.

Гермиона надеялась, что Люциус будет слишком смущен, чтобы присоединиться к ней за завтраком, так как она действительно не была готова встретиться с ним лицом к лицу. Для обоих было станет гораздо лучше, если отныне они будут избегать друг друга.

"Хорошо, тогда это план… избегать его. Будь вежливой, но держи дистанцию. Ты можешь это сделать… или просто представь, что он какой-то случайный знакомый".

Разрешив свою дилемму, хотя и не совсем так, как хотелось бы, она направилась в спальню, чтобы одеться.

Запах свежесваренного кофе ударил в нос Гермионе сразу, как только она добралась до лестницы, этот запах был похож на зов сирены для ее лишенной сна нервной системы. Кроме того, кое-что еще было сказано о найме домашнего эльфа, и Гермиона втайне задалась вопросом, сможет ли она соблазнить Поппи уйти от Люциуса… или, по крайней мере, заставить ее поделиться некоторыми рецептами своих любимых блюд.

Она налила себе большую кружку кофе и присела на табурет у стойки, все еще думая о Поппи и наслаждаясь первым глотком крепкого кофе.

Она улыбнулась, представив себе лицо Рона, если бы вдруг вернулась домой с домашним эльфом на буксире… и даже замерла на месте… Рон. За всю ночь она ни разу не подумала о Роне, разве что в абстрактном смысле, и ее вдруг охватило чувство вины.

Внезапно Гермиона поняла, что ей о многом нужно подумать, и мысли с чувствами к Люциусу никак не могли повлиять на решение относительно Рона.

Независимо от того, что произошло на прошлой неделе, Рон все еще был ее мужем, причем был мужем более шестнадцати лет, а ведь еще пять лет назад они были относительно хорошими друзьями.

Неужели она готова все это выбросить прочь? Способна ли она продолжать жить так, как сейчас? Расслабленное настроение Гермионы испарилось, когда она обдумала свой окончательный выбор, поскольку он повлиял бы не только на саму Гермиону, но и на ее детей.

"Что же с нами случилось?" – Гермиона задавала себе этот вопрос за последние пять лет столь много раз, но единственный осязаемый ответ, который она могла придумать, был… По-видимому, это конец.

Гарри являлся основной причиной почти каждой серьезного ссоры между ней и Роном. Он был оправданием каждому нарушенному обещанию или плохому настроению, и одержимость Рона в сочетании с его ревностью и негодованием по поводу успеха и известности Гарри, делала его все более злым и нетерпимым.

К сожалению, с течением времени и ее собственное понимание и собственная терпимость также уменьшались, пока с каждым упоминанием "гребаного чудо-мальчика" она едва могла сдерживать свое презрение или же, по возможности, едко возражать Рону. Пока, подобно кислоте, горечь не начала разъедать фундамент их брака, оставляя после себя какое-то полуразрушенное строение, готовое рухнуть при любом мало-мальски сильном порыве ветра.

Гермиона почувствовала, как на глаза навернулись первые слезы, подумав о том, что теперь придется обо всем рассказать Роуз и Хьюго, сообщить, что они с Роном могут развестись, а она уже знает, что дети очень тяжело воспримут все это. Рон, возможно, не очень хороший муж и друг, но он, по любому, был для них отличным отцом, и потеря его в их обычной, повседневной жизни опустошила бы детей.

"Как я могу поступить с ними так? Что же я за мать такая?" – в отчаянии подумала Гермиона. Конечно, у ее родителей были знакомые и друзья, которые оставались вместе только ради детей, но было совершенно очевидно, что они очень несчастны. Гермиона всегда удивлялась, почему они вообще остаются вместе. Теперь она понимала это…

"Смогу ли я это вынести?.." – да… она знала, что сможет вынести не только это, а даже больше, если союз с Роном сделает детей счастливыми. Гермиона решила, что заставит себя терпеть его, по крайней мере, до тех пор, пока они не вырастут, вот тогда-то они с Роном и смогут спокойно развестись.

"Какой еще у меня есть выбор?" – Гермиона чувствовала, что слезы текут по лицу, когда размышляла о последствиях эгоистичного подчинения своим желаниям и последующего разрушения семьи, зная, что не сможет поступить с ними так.

По мере того как она все глубже и глубже погружалась в безнадежность своего решения, все сильнее поднималось какое-то отчаяние, и поток сдерживаемых слез невольно хлынул наружу.

А когда голова опустилась на столешницу, она вдруг почувствовала, как ее крепко обнимают чьи-то руки, и была невероятно благодарна этим сильным рукам, так нежно обнимающим ее. Она перестала думать о добре и зле, с благодарностью погрузившись в успокаивающие объятия, словно бы нуждаясь в этой силе, что готова поддержать ее, пока буря эмоций буквально сотрясала все тело.

Люциус провел бессонную ночь, пытаясь примириться со своими чувствами к Гермионе и своей сильной реакцией на нее. Он также пытался разобраться в своих смешанных чувствах и к Нарциссе, особенно в свете ее недавнего предательства. После всех ее страданий от рук Волдеморта… Люциус знал, что выполнит свои обязательства перед Нарциссой, даже если сердце с телом и потянут его в другом направлении… он задолжал ей, даже после того, что она сделала.

Поэтому Люциус поклялся избегать Гермиону, не только сопротивляясь невероятно сильному искушению зацеловать ее до потери сознания, но и дать себе время, чтобы как-то решить собственные супружеские проблемы. Он должен быть справедлив к Нарциссе, особенно после сорока лет брака, и не хотел бы принимать какие-то решения, изменяющие жизнь, находясь при этом в каком-то облаке похоти.

Решение к нему пришло спустя ровно три минуты. Войдя на кухню в поисках кофе, он увидел, как Гермиона безудержно рыдает, и сердце дрогнуло в ответ. Не останавливаясь, чтобы подумать, а желая только облегчить боль, он поднял ее за руки, крепко прижал к себе, шепча в волосы какие-то успокаивающие слова, и принимаясь нежно поглаживать спину.

После того, что казалось вечностью, Гермиона почувствовала, что слезы ее наконец-то стихли, тело содрогнулось в последний раз, а дыхание стало более ровным. Прошло так много времени с тех пор, как ее обнимали вот так, что она откладывала разрыв объятий как можно дольше. Она чувствовала себя удивительно… спокойно, словно бы в какой-то безопасности… в объятиях Люциуса.

Наконец, зная, что если она еще немного постоит, прижавшись к его телу, ее шаткая решимость улетучится, Гермиона неохотно отстранилась. Одарив Люциуса слабой улыбкой, она неохотно вернулась на свое место за столом, не в силах встретиться с ним даже взглядом.

Наполнив обе чашки кофе, Люциус сел от нее как можно дальше, в надежде, что расстояние уменьшит его желание притянуть ее в свои объятия обратно.

– Спасибо, – Гермиона на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем отвернуться, хрупкие эмоции не могли сравниться с жаром в его глазах.

– Вы в порядке? – обеспокоенно спросил Люциус. – Это из-за того, что случилось прошлой ночью? Мне очень жаль, если я причинил вам боль, Гермиона, поверьте, это никак не входило в мои намерения.

Люциус выглядел таким встревоженным, что ее решимость почти растаяла, но она взяла себя в руки, сделав большой глоток еще парящего кофе. Чувствуя, что должна ему что-то объяснить, не только из-за того, что произошло сейчас, но и из-за того, что он был так болезненно откровенен с ней прошлой ночью, Гермиона заговорила немного хриплым голосом.

– Нет, Люциус, вы ничего не сделали… ну, вы сделали это, но неосознанно, – мягко проговорила Гермиона, отказываясь глядеть на него. – Я просто пыталась решить судьбу своего брака и вдруг почувствовала себя совершенно разбитой… а затем… вошли вы, – она коротко глянула на него и слегка улыбнулась.

Люциус посмотрел на Гермиону и снова испытал благоговейный трепет перед этой добротой, что исходила, казалось бы, из самого ее существа, и ему очень хотелось хоть немного впитать ее в себя.

– Если хотите поговорить, я выслушаю вас, тем более что вы были так добры ко мне, – тихо сказал Люциус. – Я могу сказать не понаслышке, сколь это освобождает – обнажить свою душу. Это может не решить ваши проблемы, но очистка от гнойной инфекции является первым шагом к исцелению.

Гермиона улыбнулась его аналогии, понимая, насколько точно это описание соответствует текущему состоянию ее брака. Может быть, разговор о своих чувствах поможет укрепить и собственную решимость. Она сделала большой глоток кофе и начала, сначала медленно и запинаясь, но чем больше говорила, тем больше набирала обороты.

Она рассказала ему о первых годах своего замужества, о том, как появление Роуз и последующее решение вернуться на работу стали первым серьезным препятствием, с которым они столкнулись. Она говорила о своей успешной карьере и о том, как это повлияло на их брак все больше и больше, поскольку карьера Рона застопорилась, а затем и вовсе пошатнулась. Она рассказала о горькой ревности и обиде Рона на Гарри, которые с каждым годом становились все сильнее, и о том, как пять лет назад Рона пропустили в получении повышения по службе, и о том, как только позже это встало на свои места.

Рассказала и о том, как сильно Роуз и Хьюго любили Рона и каким замечательным отцом он был, но потеря терпения из-за его все более несдержанного поведения начала незаметно влиять на их отношения с детьми.

Она почти забыла о самом Люциусе, пока удаляла эту пресловутую рану, гноившуюся с годами все больше и больше.

Гермиона беззастенчиво рассказывала о своей почти несуществующей близости с Роном и о своей уверенности, что больше он не находит ее привлекательной, как она подозревала, из-за ее увеличивавшегося веса. Гермиона могла бы поклясться, что Люциус фыркнул в свой кофе, но это лишь отдаленно промелькнуло в сознании, поэтому она проигнорировала его фырчание и продолжила говорить. Гермиона обнаружила, что как только плотина оказалась разрушена, она больше не могла остановить поток слов и, едва переводя дыхание, продолжила сокращенную историю своей жизни.

Она рассказала ему о своих близких отношениях с Гарри и совершенно отвратительных с его женой Джинни, своей бывшей подругой. Гермиона бессознательно нахмурилась, описывая хрупкие отношения со своими постоянно осуждающими ее и чрезмерно критичными родственниками, и рассказала о событиях, которые спровоцировали ее пребывание в Св. Мунго с последующим арестом Рона. Наконец высказала свои опасения по поводу того, что развод может сделать с детьми, и таким тихим голосом, что ему пришлось даже напрячься, чтобы расслышать, рассказала ему о своем решении остаться с Роном, пока Роуз и Хьюго не закончат Хогвартс.

Ко времени окончания разговора она почувствовала себя эмоционально и физически опустошенно, но все же удивительно легко, будто огромный груз был наконец-то снят с души. Она посмотрела на часы и с удивлением осознала, что проговорила почти два часа подряд, а Люциус ни разу не прервал ее, хотя она и чувствовала, как внимательные серые глаза и сверлят ее на протяжении всего рассказа.

Молчание, последовавшее за ее эмоциональными излияниями, было заполнено невысказанными вопросами Люциуса. Она чувствовала, как они парят в воздухе, желая быть услышанными, но в данный момент эмоционально она была слишком пустой, чтобы услышать их.

Наконец Люциус встал и протянул руку, лицо его приняло абсолютно нейтральное выражение. С минуту Гермиона смотрела на него, не зная, чего он от нее ждет, но потом решила все же довериться, взяла за руку и вышла за ним из комнаты.

Он вывел ее во внутренний дворик, где на двоих Поппи приготовила чудесный завтрак, и Гермиона вдруг поняла, как сильно проголодалась. Она благодарно улыбнулась, когда Люциус отодвинул для нее стул, и начала наполнять свою тарелку.

Она пыталась сосредоточиться на прекрасном утре и вкусной еде, но взгляд ее все равно был прикован к Люциусу, несмотря на неоднократные попытки сосредоточиться на чем-то другом. Она знала, что если останется в этом доме наедине с ним еще надолго, то это будет означать, что они играют с огнем.

Гермиона поймала себя на том, что смотрит, как он ест, завороженная этим простым действием. Просто смотреть на то, как губы его обхватывают вилку, когда он откусывает кусочек ананаса, язык высовывается, чтобы поймать капельку сока, угрожающую капнуть на стол, все это было так невероятно эротично, так, что она вдруг даже поймала себя на том, что ужасно хочет превратиться в какой-нибудь персик.

"Ты ж уже решила, что не будешь этого делать… ТАК ЧТО ПРЕКРАТИ!" – Гермиона молча отчитывала себя, неохотно возвращая взгляд к еде, но внезапно обнаружила, что у нее совсем нет аппетита.

Люциус также пытался контролировать свои эмоции, которые, казалось, бушевали в нем в пятнадцати разных направлениях одновременно. В первую очередь он беспокоился о Гермионе, с ней ужасно обращался… тот… никчемный придурок, которого она называла своим мужем. Люциус понимал ее желание сохранить брак, сохранить его во имя детей, но ненавидел то, что она предавала собственные желания ради того, что было нужно ее семье, особенно, если учесть, что они вовсе не ценили ее.

Люциус знал, что эта женщина пробуждает в нем сильное чувство защитника, наряду с мириадами других спутанных эмоций, которые он никогда не испытывал раньше, но знал, что исследовать эти чувства сейчас было бы на редкость опасно для них. У обоих были разваливающиеся в этот момент браки, и оба были полны решимости поступить правильно… к чему бы все это ни привело.

Люциус вздохнул и посмотрел на Гермиону, которая безуспешно пыталась изобразить интерес к еде. Волна желания захлестнула его, когда она задумчиво прикусила нижнюю губу, и потребовалась вся сила воли, чтобы не протянуть руку и не схватить эту губу зубами, высасывая ее сладкую полноту.

"Черт возьми! Эта женщина сводит меня с ума!" – подумал Люциус, ненавязчиво пытаясь поудобней устроить растущую эрекцию.

– Люциус… – быстро заговорила Гермиона, решив нарушить молчание и сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме того, как он слизывает сок.

– Гермиона… – начал одновременно с ней Люциус, отчаянно пытаясь заставить ее перестать жевать эту проклятую губу, о которой не мог спокойно думать.

Оба нервно засмеялись, и Люциус жестом предложил Гермионе начать первой, но она вдруг поняла, что на самом деле понятия не имеет, что же ему сказать… кроме…

"Я хотела бы стать персиком, чтобы ты мог меня съесть!"

Кроме того, что слова прозвучали бы невероятно банально и пошло, она знала, что это, вероятно, станет слишком большой откровенностью для такого мужчины, как Малфой.

"Мда… Так не пойдет. Просто… скажи какой-нибудь тупой комментарий про погоду или какое-нибудь другое ничего не значащее замечание, просто… чтоб не… думать… о… сексе!"

Гермиона глубоко вздохнула, чтобы собраться с духом, и произнесла:

– Вы… любите персики?

"Так держать, Гермиона… Значит, а любите ли вы персики??? Почему бы тогда просто не сорвать с себя одежду и не предложить ему себя в качестве десерта, раз уж очень хочется?" – она даже мысленно застонала от недостатка у себя контроля.

Люциус выглядел смущенным, поскольку нигде не виднелось персиков, поэтому он не был уверен, что именно вызвало этот вопрос, но затем член внезапно поднялся, и образ ее распростертого на столе тела, в то время как он пожирает его, словно персик, так разжег воображение, что он снова должен был приспособиться и усесться удобней.

– Гермиона… – в отчаянии прошептал Люциус, но тут же был прерван появлением Гарри Поттера, и никогда еще не был так рад видеть его.