Текст книги "Время. Ветер. Вода (СИ)"
Автор книги: Ида
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Мы вышли на пустырь.
Артём невесело усмехнулся:
– С тем же успехом можно было просить священника отказаться от Бога. Если бы ты знала, что началось, когда я объявил, что не хочу больше играть. Лучше не вспоминать.
Он замолчал, видимо всё же вспоминая. Я терпеливо ждала продолжения.
– Как-то зашла к нам мамина подруга, и мама стала ей жаловаться: “Знаешь, что я услышала, когда сказала, что пора возвращаться к репетициям? «Мама, пожалуйста, я ещё не готов». Представляешь? Сказал «пожалуйста», словно я инквизиция какая-то или Гестапо. А когда стала объяснять, что это его долг и обязанность, потому что у каждого человека есть в жизни обязанность, раскричался и расплакался, как маленький.”
Подруга ответила: «Зато он красивый и талантливый», а мама заявила, что это не моя заслуга, и сам по себе я никто.
Он снова прервался, переводя дыхание.
– После я сделал всё, чтобы они возненавидели меня. Поверь, это лучше, чем игнор. Специально сделал. Много чего делал н-назло. Папа был в шоке, а я радовался. Мне ведь тогда было всего пятнадцать. И если бы не случилось то, что случилось, думаю, и не остановился бы.
А теперь… Возможно я и хотел бы п-попросить прощения, но больше не у кого, – он поймал мою руку, как бы ища поддержки. – Макс единственный, кто у меня остался из той жизни. Потому что Костровым нужны только деньги. Они оттого и хотят поскорее женить меня на своей Полине. Каждый мой день рождения считают.
Мы остановились на дорожке, ведущей к пустырю. Дождь по-прежнему шел. Уже не такой сильный, но с нас текло ручьями.
– Макс единственный, кто у меня остался. Он – вся моя семья, понимаешь? Макс, за которого я мог бы умереть, п-просто стоял и с-смотрел.
Он вдруг ухватил двумя пальцами меня за свитер, притянул и, прижав к себе здоровой рукой сзади за плечи, стал целовать. Импульсивно, пылко и болезненно, точно все слова у него уже закончились, и только так он мог передать мне всю силу своих переживаний.
И я наверняка смогла бы их разделить, если бы в этот момент меня не накрыло волной своих собственных чувств. Такой сильной, что уши заложило, а сознание удерживалось лишь на страхе снова отключиться и потерять этот момент. Момент, когда всё вокруг остановилось: и время, и ветер, и вода. Ничего не двигалось. Всё было заполнено огромным, невыносимо прекрасным и мучительно-восторженным счастьем, словно сердце вот-вот разорвется, и из него выпорхнет огромная стая белых голубей.
Но Артём отстранился и коротко, как бы ставя точку, чмокнул в губы:
– Спасибо. Стало легче. Ты не обиделась?
В горле всё ещё стоял ком мучительного восторга, а голуби отчаянно бились в грудной клетке, и я уже собиралась признаться, что люблю его, но испугалась. Как будто, заикнись я об этом, всё исчезнет.
Оставшуюся дорогу до автосервиса мы разговаривали о моей школе. Он вспомнил рассказ Вики о том, как мы с ней познакомились, и одно за другим, я выложила обо всех своих неприятностях с Дубенко, включая драные джинсы и то, почему я решила не ходить на уроки.
– Я всегда хотел учиться в обычной школе. Думал, это весело.
– Тебе бы было весело, но я не такая.
– Я бы учился с тобой в одном классе и довел бы твоего Дубенко до самоубийства.
– Это вряд ли. Он непрошибаемый дебил. А с собой кончают только очень чувствительные и грустные люди.
Тут Артём резко повеселел:
– Может и чувствительные, но насчет грустных – не уверен. Я когда в больнице лежал, был у нас один. Как халат снимет, мы все зажмуривались. Такие у него ужасные шрамы по всему телу были. Подробностей не знаю, но столько я в жизни не смеялся.
А насчет своего одноклассника – не переживай, прошибаются все. Тебе нужно было рассказать об этом раньше.
– Между прочим, он здоровый. Что ты ему сделаешь?
– Ох, Витя, неужели ты не знаешь, что дело не в массе. Вот ты наверняка думаешь, что если бы мы с Максом сошлись, то он бы меня победил?
– Я о таком вообще не думаю.
– А вот нифига. Я – круче!
– Ты опять хвастаешься?
– Ничего подобного. Ты сама признала, что я лучше. Лучше всех.
========== Глава 19 ==========
Затопленная деревня находилась под высоким склоном насыпи у самой реки, и прямого подъезда к ней не было. По верху насыпи проходила узкая автомобильная дорога. К одной её обочине плотной стеной примыкали деревья, другая, ведущая к реке, была завалена пнями и корягами.
Крутой изгиб трассы делал остановку в этом месте опасной, и хотя дождь прекратился, а на всём пути от автосервиса нам повстречался от силы десяток машин, Артём припарковал Пандору подальше, под толстыми ветвистыми ивами, и мы спустились вниз по песчаному склону, где за грудой коряг была протоптана тропинка.
В полумраке деревня производила гнетущее впечатление. Серо-черные каркасы домов, большая часть которых находилась в воде, были перекошены или вовсе остались без стен. В воздухе стоял отчетливый запах гнилой древесины. Я бы назвала это место деревней утопленников, потому что издалека казалось, будто между домами бродят бледные призрачные души. Но на самом деле, это всего лишь пробивался сквозь тучи лёгкий свет месяца.
Единственный полностью уцелевший дом был таким приземистым, что выглядел детским. Вода до него не дошла, а участок со стороны насыпи огораживал редкий частокол. Неподалеку торчали остатки мелких построек.
Свет в доме не горел, и признаков жизни не наблюдалось.
Уже на крыльце перед тем, как постучать, Артём остановился:
– А ничего так приключение получилось, да?
Блуждающий белый блик на секунду выхватил на его лице мальчишеское ликование.
Всю дорогу сюда он волновался только о том, чтобы Макс с Викой не смогли найти попутную машину, и теперь был уверен, что мы пришли первыми.
Я улыбнулась. В свете всего случившегося, такая простая радость приносила облегчение.
– Ну вот, опять ты так смотришь! – он наставил на меня палец, словно подловил за жульничеством, оперся о перила, и они так пошатнулись, что, не имея возможности схватиться левой рукой, Артём чуть не упал.
Я засмеялась, и в ту же секунду дверь домика отворилась.
На пороге возник высокий грузный мужчина в рыбацких сапогах, тельняшке и с сигаретой в зубах. В полумраке лицо его было серым, а черты неясными.
– Что вам?
– Вы Лодочник? Михаил?
– Ну, допустим, – буркнул он, пристально разглядывая Артёма.
– Можете отвезти нас на тот берег?
– Нет.
– Только одного человека.
– Нет, – он поскрипел придерживаемой дверью.
– Но нам сказали, что вы можете. Пожалуйста. Ему срочно в больницу нужно, – я кивнула на Артёма. – У него плечо сломано.
Артём недоуменно уставился на меня:
– Вот только не нужно самодеятельности. Я сам решу, когда мне ехать в больницу. Твоя мама с ума сойдет. Забыла? А у меня всего лишь рука отсохнет.
– Это правда? – я не знала, что бывает в случае, если не оказать срочную помощь людям с переломом.
– Нет, конечно. Просто плечо криво срастется, и одна рука будет короче другой.
– Так, кого везти? – резко прервал очередную шутку Лодочник.
– Её.
Лодочник, хмуро щурясь, глянул на реку, на небо и остановил долгий взгляд на мне.
– На рассвете поедем. Будь готова.
– Вы только больше никого не берите, – едва успел выкрикнуть Артём, как дверь перед ним захлопнулась.
Мы бы могли пойти и немного поспать в Пандоре, но Артём сказал, что уходить нельзя, потому что Макс с Викой могут заявиться в любой момент. После чего отправился бродить вокруг дома, а я села на крыльце.
Главный вопрос, который тут же возник и довольно сильно пугал – это что мы будем делать, когда появятся Макс с Викой. Просто скажем, что пришли первыми, и они, опечаленно вздохнув, примут свой проигрыш? В подобное верилось с трудом. Особенно после последней встречи с Викой.
А вдруг она накинется на меня, и нам придется драться? Я представила, как мы валяемся в грязи, нещадно избивая друг друга, выцарапывая глаза и таская за волосы. Вика наверняка такое умела. К тому же, она так зло пообещала мне отомстить.
Однако от Викиной расправы в моих фантазиях меня спас Артём.
Он тихо подошел и позвал идти за ним. Оказалось, в небольшом ветхом сарайчике под брезентовым чехлом он нашел лодку и уже придумал, как нам поступить с Максом и Викой.
Для начала мы сняли чехол, вытащили лодку из сарая и положили её прямо за ним.
– Я Макса, как облупленного знаю, – сказал Артём. – Когда Лодочник их пошлёт, он отправится всё тут осматривать, увидит лодку и решит позаимствовать её на время. Он только с виду тихий, а когда ему что-то нужно, пойдет напролом, впрочем, ты и сама видела. Так вот, он придет, сядет на корточки, осмотрит её, потом решит оттащить к воде. А как наклонится, я его вырублю шокером, и мы его свяжем. Точнее, ты, потому что я одной рукой не смогу.
– Что значит “вырубишь”?
– Не волнуйся. С ним всё нормально будет. Это больно, но не смертельно. Подергается немного, потом очухается. Но мы его к этому времени в сарай уже запихнем. Вика, когда услышит возню, проверять пойдет, в сарай заглянет, тогда мы на неё брезент накинем, свяжем и обоих запрем. Пока Макс освободится, уже утро наступит.
– Мне кажется, это чересчур.
– А сдать меня тем троллям не чересчур?
– У нас ничего не получится. Я в такие игры не умею играть.
– Хочешь, чтобы твоя мама с ума сошла? – он подмигнул. – Да, и будешь Макса связывать, не вздумай целоваться полезть. Он разозлится и не оценит.
И напевая на ходу «Поцелуями ли, нежными ли…» Артём отправился в Пандору за веревками и шокером, а я осталась прокручивать в голове весь этот довольно жестокий план. Мне он не нравился, но другого не было, а Вику наказать хотелось. Потому что подлость и предательство ничуть не лучше оскорблений или разодранных штанов.
Артём вернулся, прихватив ещё и те самые чёрные маски-респираторы, которыми Макс пугал мальчишек во дворе. Они нужны были для того, чтобы Макс с Викой не испугали Лодочника своими криками.
Мы сложили всё за сараем и сели на лодку – ждать.
Поднявшийся с реки ветер разогнал остатки туч, и небо, тёмное, глубокое, усыпанное звёздами, раскинулось над нашими головами. Такое спокойное и безмятежное, словно ещё два часа не с него не лились беспросветные потоки воды.
Небо – специально создано для сидения под ним в волнующую весеннюю ночь на перевернутой деревянной лодке. Стоило немного отклониться назад, запрокинуть голову и смотреть, не отрываясь, вверх чуть дольше минуты, как начинало казаться, будто звёзды стремительно обступают тебя со всех сторон, и вот ты уже летишь среди них. Ты – одна из них.
– Смотрела «Настоящий детектив»? – тихо спросил Артём. – Там Вуди Харрельсон говорит: «Детство – это очень страшная штука. Раньше я хотел быть астронавтом. Но астронавты больше не летают на Луну». Крутая фраза. Прямо как я сказал.
– Что это значит?
– Просто, когда смотришь на звёзды, кажется, что всё возможно.
– Что же в этом плохого?
– В том, что никогда ничего не исполняется. И не бывает так, как хочешь.
– А что ты хочешь такого, чего не может исполниться?
– Честно? – он тяжело вздохнул. – Я и сам не знаю. Чего бы я тебе не говорил, я не знаю, как жить. Понятия не имею. Постоянно боюсь того, что будет завтра, послезавтра, послепослезавтра, того, что там, где-то впереди. Макс прав. Я – никто и ничто. И вся моя жизнь бестолковая и бессмысленная. Даже в деревьях есть смысл, а во мне нет. Я понимаю твоего Каро.
– А какой тебе нужен смысл?
– Вот мой отец, например, он умер, а после него осталась его прекрасная музыка, и никому не важно, каким он был говнюком, и какие у него были загоны, люди будут слушать его музыку, и она как-то скрасит их жизнь, а это значит, что в нем был смысл.
– Ты просто очень скучаешь по ней.
– По кому это ещё? – Артём настороженно покосился.
– По своей звёздной подруге в чёрном чехле. Я же видела, как ты на неё смотрел и как держал. И чтобы ты там себе не придумывал – это твоё. Люди просто так с такими талантами не рождаются. Если никто не умеет так, как ты, значит, в этом и есть твой смысл. Ты особенный. Ты же любишь музыку, и она тебя любит, разве можно из чувства детского противоречия приносить в жертву такую любовь?
По выражению его лица я поняла, что он и раньше думал об этом. Однако вместо ответа неожиданно сказал:
– Говорят, космос пахнет малиной. Но теперь я буду знать, что он пахнет тобой.
Я спешно принялась обнюхивать себя.
Шутка ли столько ходить и бегать, не имея возможности принять душ. Было стыдно. Но, наверное, получилось глупо, потому что он, передразнивая, тоже стал нюхать меня, чем окончательно засмущал, а потом обнял за плечо и сказал:
– Ты пахнешь космосом. Это круто.
– Можешь ответить на один вопрос? – повисшая неопределенность была выше моих сил. – Я бы могла тебе понравиться? Просто так, в принципе. Если бы у тебя не было Полины, если бы ты был обычный, если бы мне было не шестнадцать? Просто я сама по себе, такая, какая есть. На лицо и вообще, по характеру?
– О…о, – протянул Артём многозначительно и рассмеялся, словно я сморозила глупость. – Да ты, Витя, научилась кокетничать. Это так мило.
Пальцы на плече сжались крепче.
– Ты же сама отказалась, когда я предлагал тебе быть моей девушкой.
– Ты сказал «сегодня».
– Не вижу особой разницы. Я ведь сразу обозначил – достаточно попросить. Мне лично понравилось с тобой целоваться, тебе, судя по всему, тоже.
– Нет, прости, я глупость спросила, – пришлось встать. – Ты говорил, что не знаешь себя. Так вот, я тоже себя совершенно не знаю. Это был просто вопрос. Я могла задать его кому угодно.
Спешно отвернулась. У него получалось подать всё так, словно он делал мне одолжение. Словно готов был сделать одолжение и впредь. В этом не было ничего неожиданного – кто он, а кто я? И всё же осознавать, что просишь любовь – унизительно. Разве можно выдавать любовь по чужой просьбе? Значит, это и не любовь вовсе.
– Куда? – он схватил сзади за свитер и дернул. – Ты могла спросить об этом кого угодно? Тебе всё равно?
Я споткнулась о его ноги и через секунду была у него на коленях.
– Пожалуйста, – сказала я, не зная куда девать руки. – Я не Вика, мне тяжело. Я по-другому это чувствую. У меня голуби бьются. Я в обморок падаю. И тону. А ты специально со мной играешь. Мучаешь.
– Это я мучаю? – с театральным удивлением Артём взял меня за подбородок. – Вот так новости. А разве не ты с первого дня всячески пытаешься меня соблазнить? Сначала в майке с Тедди рассекаешь и пожираешь плотоядными взглядами, а потом хлопаешь своими ясными ангельскими глазками и говоришь: «Конечно, поехали ко мне домой. Я так рада! Будем играть в Скрабл с Максом.»
Ему удалось меня рассмешить.
– Ишь, голуби у неё, а я не человек, что ли? Или ты специально хотела, чтобы я бесился и не мог больше ни о чем другом думать?
Он сгрёб мои нечесаные патлы на затылке в кулаки, приблизился и, закрыв глаза, требовательным тоном приказал:
– Быстро целуй!
Я глубоко вдохнула, и тут очень близко послышались голоса. Мы вскочили как по команде и бросились за сарай.
– Я сама буду с ним разговаривать, – сказала Вика. – Подключайся, только если ломаться начнет. Но сначала нужно по-хорошему.
– А если они там, у него?
– Тогда ты знаешь, что делать. Скажешь этому придурку, что хочешь поговорить, и вырубишь сразу. Этот дом так выглядит, будто в нем приведения живут.
Раздался приглушенный стук в дверь.
Они подождали немного, затем ещё постучали. Лодочник, должно быть, уже спал, однако после третьего стука всё-таки открыл. Слов было не разобрать, но Вика лишь ответила «Это не мы приходили», и дверь с громким стуком захлопнулась.
– Ладно, – сказала она. – Значит, подождем. Ты чего, Котик, напрягся?
– Они где-то здесь.
– Ну и пусть, – нарочито громко произнесла Вика. – Пусть прячутся, а мы на крылечке посидим. Смотри, какое небо! Столько звёзд! Обалдеть. Иди сюда, чего стоишь?
Она замолчала. Какое-то время никто из них не произносил ни слова.
– У нас в городе тоже всегда можно звёзды увидеть, а в Москве их нет. Даже забывать начала, как они выглядят. Бывало, выйдешь на балкон и полночи можешь так стоять, и всё смотреть, смотреть.
– В каком городе?
– Да какая разница? В одном богом забытом, скучном, никакущем городишке с тридцатью тысячами таких же никакущих жителей.
– Зачем же ты придумываешь, что ты из детского дома?
– Затем, что когда люди слышат про детский дом, ты им сразу становишься интересен. Они жалеют тебя и опасаются. У тебя может быть припасена куча тёмных историй и житейского опыта. Они сразу начинают предлагать себя и свои услуги, в глубине души тайно надеясь, что именно они своим трогательным участием успокоят тебе душу и исправят все жестокости этого мира. А кому ты интересен, если у тебя всё ни о чём? Никакущий город, никакущие родители, никакущая школа? Никакого прошлого и никакого будущего? Серость, занудство и однообразие. Тупые родственники, соседи, одноклассники – унылая, безликая масса, которая десятилетиями варится сама в себе. Стоя на балконе и глядя на звёзды, особенно отчетливо это понимаешь.
– В детском доме нет ничего хорошего.
– Дело не в нем. Убивает обреченность. Люди, знаешь, они, как коровы на мясокомбинате. Грустные и покорные. С чем родился, с тем и помер. А я не хочу такую жизнь. Я хочу всего-всего. И мне ничего не стоит придумать себе другую историю и другую себя. Вот увидишь, я обязательно уеду в Голливуд, потому что я всегда добиваюсь, чего хочу. Появятся деньги, и сразу туда умотаю, пока не состарилась.
Она помолчала.
– Слушай, Котик, а давай с тобой банк ограбим? Серьёзно. Я всегда об этом думала, просто не с кем было, а ты – крутой и надёжный. Будем ездить по регионам и грабить банки в никакущих городах. Как Бонни и Клайд. Ты станешь защищать меня, а я тебе петь Лану.
– Для начала посадим тебя на лодку.
Голос Макса изменился, похоже, он встал.
– Сейчас придет, – шепнул на ухо Артём. – Приготовься.
Я сжала в руках веревку. Из нашего укрытия в серо-синей ночи просматривался кусочек двора и большая часть лодки.
Макс появился из-за дома неспешно, крадучись. Мягко и осторожно ступая, он всматривался в темноту разрозненных построек. Но, заметив лодку, как Артём и предполагал, потерял бдительность. Присел на корточки, постучал по ней ладонью, наклонился и начал переворачивать.
Дольше ждать Артём не стал. Очень быстро подошел к Максу сзади и прислонил к шее шокер. Послышался лёгкий треск. Макс свалился моментально. Никаких судорог у него не было. Просто тихо откинулся назад и замер.
Я подлетела с веревкой, просунула её между его запястий и стала стягивать. И прежде, чем он зашевелился, успела приступить к ногам. Оказалось, всё не так уж и страшно.
Пока Артём придерживал, Макс только хватал воздух ртом, не в силах произнести ни слова, а как задышал нормально, и мы надели на него респиратор, отошел и принялся нас крыть, но слышно было плохо, точно из-под подушки.
Кое-как дотащили его до сарая и усадили на доски.
– Понял теперь, Котик, кто в доме хозяин? – победно проговорил Артём ему в ухо, а потом махнул мне рукой, – умница, Витя. Идём ловить грабительницу банков.
Выходя из двери, он чуть наклонился, чтобы не задеть головой косяк, сделал шаг вперед и тут же раздался глухой удар. Артём схватился за голову, и его повело. Он упал на колени, постоял немного, а потом завалился, как подстреленный.
С веслом в руке в сарай вошла Вика.
– Думаете, самые умные тут? – она угрожающе наступала на меня, даже в темноте было видно, как сверкают её глаза. – Тебе тоже врезать?
– Нет.
– Где Макс?
Но тот, издав глухой нечленораздельный звук, сам дал о себе знать.
– Иди развязывай, – приказала Вика.
Я сняла с него маску, а потом принялась ковырять узлы. Макс молчал. Только осуждающе смотрел сверху вниз, будто это не они первыми начали военные действия.
Вика ткнула в меня веслом и спросила, где ещё веревки. Пришлось показать.
Артём по-прежнему был без сознания. Лежал лицом вниз. Одна рука чуть выше головы, вторая, поврежденная, – под телом. Я хотела перевернуть его, но Вика отпихнула меня и, наклонившись, с злостью принялась наматывать веревку ему на руки.
После чего они связали и меня. Надели нам обоим респираторы и закрыли в сарае.
Сидя там на деревянном щите в неудобной позе, привалившись к стене, я отчего-то вспомнила, как мы пели в караоке «Ничего на свете лучше нету» и если ещё утром казалось, что примирение неизбежно, то теперь в это верилось с трудом.
Где была эта точка, в которой всё преломилось и пошло наперекосяк? В тот момент, когда Артём отказался брать щенка, или когда он назвал Макса Симсом? Когда Вика пела Лану? Или вообще ещё там, в Парке Горького, когда они с ней познакомились? Или всё дело во мне и в том, что я привела её и сказала, что это игра? А может, всё началось с голубя?
С тем, что к маминому приезду попасть домой не получится, я смирилась, решив, что как только мы выберемся из сарая, сразу поедем к Юле, я позвоню тёте Кате и расскажу всю правду. Тогда они будут переживать, волноваться, но, по крайней мере, не сойдут с ума и не получат разрыв сердца. А потом, когда вернусь, накажут, конечно, но наказание меня не пугало. Я его заслужила. Хотя бы за то, что всё это время забивала на школу.
Вскоре Артём пришел в себя и зашевелился под боком. Несколько минут возился в темноте, я просто чувствовала, как ходит ходуном настил, а потом неожиданно услышала его голос:
– И что? Ты уже сдалась? Ползи сюда, будем развязываться.
Но ползти не пришлось, ноги мне Макс милостиво связывать не стал, поэтому я просто подвинулась к нему ближе, пихнув в бок коленкой.
– Ложись на живот. Сейчас перегрызу твою веревку, – усмехнулся. – Ну, не перегрызу, конечно, но на веревочном курсе мы так развязывали друг друга. Правда, там было гораздо светлее и удобнее.
Я перевернулась, и он только ухватился за веревку зубами, как меня буквально затрясло от смеха, возможно, это произошло от нервов и накопившейся усталости, но отчего-то вдруг стало невыносимо щекотно, и, чем больше я смеялась, тем смешнее становилось. Воздуха в респираторе не хватало, а я всё равно смеялась и никак не могла успокоиться, представляя, как глупо мы выглядим со стороны.
Артём с недовольным вздохом откинулся на спину.
– Перестань. У меня и так голова раскалывается, а ты ещё вибрируешь. Какая муха тебя укусила? Не успокоишься, так и останешься здесь. Подумай о чем-нибудь серьёзном, – он немного помолчал, потом задумчиво проговорил. – Я обещал рассказать тебе кое-что. Сейчас самое время. Именно так я себе это и представлял. Исповедальная речь, как наутро перед казнью.
Он слегка приподнялся, облокотившись спиной о шатающуюся стену сарая.
– Мой отец был тяжелым человеком: деспотичным, требовательным и ревнивым. Взрывался он не часто, но его гнев был чудовищным. Копилось, копилось, а потом выплёскивалось и накрывало всё вокруг. Пока он был популярен, и его любили, он чувствовал себя королем и смотрел на всех свысока, но когда интерес стал угасать, и появились новые звёзды, сделался просто невыносимым. Несколько лет безвылазно сидел дома, пытаясь родить новый шедевр, но тот никак не рождался, и мы все оказались в этом виноваты.
По утрам отец вечно был чем-то недоволен, хотя мать уже не знала, как ему угодить, а вечером закрывался у себя в студии и пил, говоря, что работает. Во всем, что касалось матери, он был страшно подозрителен и обидчив. А ещё жутко чувствителен к своей репутации и тому, что подумают о нем люди.
Однажды Костров, который уже не знал, как добиться от него хоть какого-нибудь материала, предложил ему пойти на мероприятие, устраиваемое одним молодым композитором и пианистом – восходящей звездой. Там должны были появиться иностранцы – спонсоры, присматривающие композитора для своей компьютерной игрушки. Обычно я на все их званые обеды и ужины забивал, да и они сами меня не брали, не без причины опасаясь, что начну их позорить.
Но в тот раз отец сказал, что я обязательно должен поехать с ними, и если всё пройдет хорошо, то есть я буду вести себя прилично, то он подарит мне машину. Понятное дело, за машину я готов был онеметь и впасть в ступор на один вечер.
Мероприятие оказалось жутко пафосное и дорогое, из тех, что я ненавижу больше всего. Снобствующая толпа псевдоинтеллектуалов и стадных ценителей искусства. Из тех, которые ничего не чувствуют и не понимают, но засветиться должны везде. Сам хозяин – лет тридцати, ошалевший от внезапного успеха и возомнивший себя как минимум Чайковским, с полным отсутствием такта и непомерным ЧСВ. Весь вечер звездил, а потом начал в открытую подкатывать к моей матери.
Я же говорил, что она была очень красивой и всегда выглядела лет на двадцать пять. Отец попытался осадить его, но в ответ получил приличную порцию насмешек и унизительных комментариев на тему творческой и не только импотенции. Я бы мог, конечно, влезть и устроить там веселое представление с танцами на столах и вызовом полиции, но я же очень хотел машину. Пандору. Давно представлял, какая она будет. Поэтому просто сидел, как умственно отсталый, ел мороженое и пил колу из трубочки. Абстрагировался и думал, будет ли нарушением договора, если у меня вдруг потечет изо рта слюна или случится отрыжка.
В итоге, отец не выдержал и врезал тому парню. Никогда я так не гордился им, как в тот момент. Это было самое крутое, что он сделал на моих глазах.
Ох, что потом началось. Народ переполошился, нас со скандалом выгнали, но было весело.
Однако в машине, на пути домой, единственной фразой, которую за всю дорогу произнес отец, было: «Ты мне больше не сын». Я спросил, в чем дело, если я сделал всё, как договаривались, но он не ответил. И только потом я понял, что он ждал какого-то поступка от меня, чтобы ему не пришлось позориться самому. Типа, что с недоумка взять?
А когда переступили порог дома, накинулся на мать, что она сама всё это спровоцировала. И мы оба «уничтожили его». Я сказал, что мне упрекнуть себя не в чем, и что он сам не знает, чего ему надо. Мать, как обычно, начала кричать, чтобы я заткнулся. И что я вообще полный дебил. Тогда я сказал, что лучше бы она за себя отвечала, потому что реально строила глазки этому парню из-за того, что он молодой, и музыка у него лучше отцовской. Чушь, конечно, но ведь и я не был дебилом. По правде говоря, в моих словах не было ничего особенного. Ничего такого, чего бы в нашем доме до этого не происходило. Все уже давно привыкли орать друг на друга и унижать.
Но отец, выслушав меня, больше не стал разговаривать, просто пошел в гостиную, заглотнул нехилую порцию виски и отправился к себе наверх. Мать побежала за ним.
А п-потом, минут через пять, я только успел до кухни дойти и попытаться объяснить Вере, матери Макса, что произошло, как раздался выстрел. Мы с ней бросились наверх.
Моя мать л-лежала на полу возле раскрытого окна, а отец с пистолетом стоял посреди комнаты. Взгляд у него был совершенно безумный.
– Она собиралась уйти, – пробормотал он.
Я сразу понял, что произошло. Излюбленная м-материна угроза: «Если ты не прекратишь истерику, я выйду в окно». Она и со мной так делала в д-детстве. Тогда это меня очень п-пугало. Ужасно пугало. Распахнет с-створку, встанет на подоконник, и, кажется, будто вот-вот прыгнет.
Я сказал отцу, чтобы он убрал п-пистолет. Спокойно сказал. Настолько, насколько это было возможно в той ситуации. А он как закричит: «Это всё ты! Ты!». Так п-пронзительно и визгливо. Кулаки сжал и затряс ими. Я испугался, что пистолет выстрелит. Кинулся к н-нему, а он наставил его на меня и стал орать: «Ты убил её! Ты исчад-дие ада. Моё проклятье».
Я так растерялся, что не знал, что говорить. Впервые в жизни не знал, что говорить. И что сделать не знал. Вера же всё это время только и п-повторяла: «Боже мой, Боже мой!». И в этот момент в-вошел Макс… – Артём замолчал, погрузившись в воспоминания. – Короче, там всё это так з-закрутилось… Было очень н-нервно. И отец всё же выстрелил. Метился в меня, а п-попал в Веру. А когда понял, что убил её, сам застрелился.
Артём резко развернулся и снова принялся развязывать зубами веревку на моих руках. Больше смешно не было. Я только и думала, что о том, что он рассказал. Так ярко представив себе его отца с пистолетом и мать на полу, открытое окно и Веру, хотя никогда её не видела, что даже не заметила, как руки оказались свободны.
Поднялась на четвереньки и сняла маску. Кое-как развязала Артёма. Узел оказался тугой и пришлось его долго ковырять ключом от Пандоры.
Небо на востоке за это время уже слегка порозовело, звёзды потускнели, ветер усилился. Лодки перед сараем не оказалось.
– Так и знал, что смотаются, – Артём расстроенно вглядывался в поднимающийся с реки туман. – Но ничего. Мы боролись до последнего. И нам положен утешительный приз.
Порывисто обнял за шею, как в тот раз возле мангала.
– Сейчас поедем на те дачи, снимем комнату, помоемся, поедим и будем три дня отсыпаться, зализывать раны и рассказывать друг другу истории из детства.
– Мне нужно к Юле – домой позвонить, – сказала я. – И комнату нам снимать не на что.
– Я забрал у Седого деньги за «номера». Так что – живем! Всё. Расслабься. Больше некуда бежать, идти, торопиться. Чувствуешь, как пахнет весной? Сейчас таблетку от головы выпью и буду почти счастлив. Мне не хотелось отпускать тебя.
========== Глава 20 ==========
Со всех сторон упоённо на разные голоса заливались птицы: выводили трели, свистели, стрекотали, крякали. Небо светлело на глазах, туман густел и, подгоняемый ветром, клубился на поверхности реки. Противоположного берега видно не было, моста тоже. Ни насыпи, ни дороги на ней, даже разрушенные крыши домов утонули в синем предрассветном тумане. Стало зябко. Поверху шумно промчалась машина.
Мы медленно двинулись в сторону тропинки, по которой пришли. Обошли дом Лодочника и возле крыльца удивленно остановились.
Недалеко от дома почти у самой воды на перевернутой лодке сидели Макс с Викой и смотрели, как встает солнце. Он обнимал её. Викина голова лежала у него на плече. Со стороны – милейшая парочка.
Артём застыл, по его лицу, прогоняя мечтательную расслабленность, пробежала волна недовольства, с досадным удивлением вскинув одну бровь, он молча ухватил меня за руку и потянул на крыльцо. Сел на верхнюю ступеньку и усадил рядом с собой:
– Подождем.
После того, как я решила позвонить тёте Кате и всё рассказать, мне стало значительно легче, я приняла эту мысль и почувствовала освобождение. Больше не было паники и неопределенности, всё словно встало на свои места, и я ругала себя за то, что не сделала этого с самого начала, избавив всех от сумасшедшей беготни, нервов и этого идиотского соревнования.
– Давай уйдем, – шепотом попросила я. – Пусть себе плывут.
