Текст книги "Время. Ветер. Вода (СИ)"
Автор книги: Ида
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
========== Глава 1 ==========
Всё течёт, всё меняется. И никто не был дважды в одной реке.
Ибо через миг и река была не та, и сам он уже не тот.
(Гераклит)
Ольга Леонидовна вошла в мою комнату, с интересом оглядела развешанные над кроватью постеры, квадратный стеллаж с мягкими игрушками, письменный стол и узкие белые полки, заставленные книгами. Подошла к зеркалу на комоде, заглянула в него и удовлетворенно резюмировала:
– Уютно тут у тебя.
Всё это время я тайком разглядывала её саму. Высокую, с узким лицом, в длинном темно-синем платье до колен и с тонкими золотыми часами на руке. От неё пахло сладкими благовониями, а светлые волосы, остриженные под каре, лежали безупречно.
Закончив изучать комнату, она опустилась в широкое кресло из гостиной, приготовленное здесь специально для неё, и доброжелательно улыбнулась.
– Ну что ж, я готова. А ты?
Я кивнула, собираясь с духом.
– Тебе удобно? – поинтересовалась она.
– Само собой, – я поправила экран стоявшего на коленях ноута. – Это же моя кровать, мне в ней всегда удобно.
– Надеюсь, ты будешь со мной достаточно откровенна и подробно расскажешь всё, что случилось.
– Да, конечно, хотя я всё уже рассказывала маме.
– Мама – это мама, – Ольга Леонидовна заговорщицки подмигнула, – а я – это я. Со мной ты можешь не стесняться. Поверь, я хочу помочь. И давай заранее договоримся, если вдруг не захочешь о чем-то говорить, просто скажи об этом, и я не стану тебя мучить.
Дверь в комнату медленно приотворилась, и мама торжественно внесла поднос со стаканами, графином с водой и большой миской фруктов.
– Это чтобы вы не умерли с голоду, – поставив поднос на тумбочку, она поцеловала меня в щёку. – Расслабься, всё будет хорошо. Просто будь собой.
Я проводила её взглядом.
– Не знаю, с чего начать, – сказала я в ответ на молчаливый вопрос в глазах Ольги Леонидовны. – С потопа? Или с самой поездки? Или лучше с голубя?
– Не нужно торопиться, – она ободряюще покивала. – Давай по порядку. С самого начала. Так, как у тебя записано. А если вдруг будет что-то непонятно, я спрошу.
– Хорошо, – я раскрыла экран. – Только это надолго.
– Без проблем. Я полностью в твоём распоряжении.
С Викой мы познакомились в середине марта, а к маю она уже исчезла из моей жизни навсегда. Всё произошло очень быстро, но тот отрезок времени показался мне вечностью.
Порой я пытаюсь представить, как бы всё сложилось, не встреть я её, но представить никогда толком не получается, потому что без Вики ничего бы не случилось. Совсем ничего из того, что есть сейчас. А я слишком дорожу этим, чтобы запросто вычеркнуть из своей памяти. Просто Вика была Викой и винить её, всё равно, что упрекать дождь в том, что ты промок, забыв дома зонт.
И всё-таки всё началось с голубя.
За окном в палисаднике ветер нещадно трепал тонкие ветви кустов, забирался в воротники торопливых прохожих, гнал густые чернильные облака. И они то сиротливо сбивались вместе безвольным табуном, то испуганно шарахались в стороны, открывая далекий бледно-розовый просвет. Чистый и манящий, как мои смутные ожидания чего-то необъяснимого.
– Вода – лучший растворитель полярных веществ. Для которых, как вы знаете, характерны высокая диэлектрическая проницаемость, повышенная температура кипения и плавления, – каждое своё слово Марина Олеговна отбивала ритмичным ударом указательного пальца о нашу парту. – Молекула растворяемого вещества окружается молекулами воды.
Батареи топили по полной, и жара в классе стояла невыносимая. Только благодаря приоткрытой створке окна возле учительского стола мы могли хоть как-то дышать.
Из-за этой духоты страшно хотелось спать, и, если бы не чудесное небо, мои глаза давно закрылись в дремотном, бессознательном забытье, куда бодрый, но монотонный голос химички уже вряд ли смог проникнуть.
Однако Эля, перед которой то и дело мелькал коралловый маникюр Марины Олеговны, изнывала, не имея возможности даже порисовать в тетрадке. А ведь сама вечно рвалась за первую парту – репутацию зарабатывать.
Вот только с нашими репутациями давно всё было ясно. Я – махровая ботаничка, она – полумахровая. Разница в том, что у неё получалось находить общий язык с нашими одноклассниками, а у меня нет. То было давнее, устоявшееся положение, с каждым годом принимающее всё более резкую форму обоюдного неприятия. И чем сильнее я отгораживалась от них, тем настырнее они цеплялись. Эля считала, что я сама даю повод, но объяснить, каким образом, никогда толком не могла.
– Кто помнит, что такое когезия? – Марина Олеговна выжидающе уставилась на нас с Элей.
Ещё бы, её всё равно никто, кроме нас, не слушал. Кто спал, а кто довольно громко обсуждал вовсе не химические процессы.
– Это взаимное притяжение молекул, – охотно отозвалась Эля, не вставая.
Именно ради таких моментов она садилась на это место и терпела летающий палец.
– Вита? – химичка перевела взгляд на меня.
У неё были тонкие прямые волосы, без какой-либо формы и большие круглые глаза.
– Это притяжение атомов и молекул внутри одной фазы. Когезия характеризует прочность тела и его способность противостоять внешнему воздействию.
Я сама не очень понимала, где всё это в моей голове хранилось, но при первом же запросе непроизвольно всплывало само собой.
– Уже лучше, – одобрила химичка, перемещаясь наконец к доске и хватаясь за мел.
– Слышь, жирная, – в наступившей тишине издевательский голос Дубенко прозвучал на редкость гнусно. – У тебя как с когезией?
Все тут же заржали, и Марина Олеговна строго обернулась. Однако действия её взгляда хватило на пару секунд.
– Так как насчет прочности тела? – подхватил шутку Зинкевич, как только она вернулась к своей схеме на доске.
Эля тихонько приникла к моему уху.
– Просто улыбнись, сделай веселое лицо, и им будет уже неинтересно.
– Не хочу, – я закрыла уши ладонями.
– Ну и зря, – она осуждающе отстранилась. – Сейчас начнется.
Формально Эля всё ещё оставалась на моей стороне, хотя я точно знала, что она стыдится нашей дружбы.
– Чё за игнор, жирная? – подключился Тарасов.
– Задумалась насчет способности противостоять внешнему воздействию, – встряла Савельева, которая из кожи вон лезла, чтобы выпендриться перед Дубенко и его компанией.
– Давай мы тебя протестируем, – не унимался тот.
– Испытаем, – поддакнул Тарасов.
– У неё теперь без жира прочность уменьшилась, – сострила Савельева.
Сев на своего любимого конька, отказываться от такого развлечения они не собирались. Я уже два года как не была жирной, даже толстой или полной. Я была худее Эли и Савельевой, но называть меня так они всё равно продолжали, потому что когда-то это расстраивало меня до слёз.
Дубенко перевели в десятый класс из-за мамы – сотрудницы районного отделения полиции. Учился он плохо, а вел ещё хуже. Физически Дубенко был крепким парнем, но на лицо некрасивый: прыщавый, широконосый, с вечно припухшими близко посаженными глазами и низким, хмурым лбом. И всё же благодаря авторитету местные девчонки «стояли в очередь» в расчете на его внимание, а Зинкевич и Тарасов изо всех сил старались выслужиться перед ним.
Зинкевич напоминал глупую, беснующуюся и рвущуюся с поводка собаку. Тарасов же особенно поражал отсутствием каких-либо признаков воспитания и интеллекта.
Всеобщий глум на тему меня и когезии разгорался. В спину несколько раз что-то кинули, а обзывательства становились всё грубее. Марина Олеговна, как и я, старалась сделать вид, что ничего не происходит.
Внезапно посреди всеобщего веселья створка приоткрытого окна покачнулась, и, шумно хлопая крыльями, в класс влетел голубь. Девчонки завизжали, парни обрадовались. Голубь сделал круг под потолком, тщетно ткнулся в закрытые окна и благополучно приземлился на высокий книжный шкаф со стеклянными дверями.
Перепугавшись, Марина Олеговна принялась кричать: «выгоните его», но после того, как парни с радостным гиканьем бросились к шкафу, тут же завопила: «Отойдите от шкафа!» Подбежала к ним, распихала по своим местам и помчалась звать на помощь охранника.
Однако после её ухода «охота на дичь» возобновилась с пущим рвением. Дубенко схватил с парты Исаковой учебник и, не вставая, метнул в голубя; учебник стукнулся о потолок и, чуть не сбив светильник, шлёпнулся возле двери. Следом Зинкевич кинул ластик, затем ручку. К обстрелу подключились и другие. Голубь забился в самый угол и жался там.
Несколько человек забрались на парты и начали снимать его на камеру. Савельева притащила швабру, залезла на стул и пошуровала по верху шкафа палкой.
Это подействовало. Птица в панике вылетела из угла, заметалась, и, с силой врезавшись в стекло, упала под подоконником.
Мы с Элей вскочили, а «охотники» сгрудились вокруг голубя в узком проходе между стеной и крайним рядом возле окна.
– О! Сдох что ли? – Тарасов потрогал голубя ногой. – Савельева, ты птицу грохнула.
Та потыкала шваброй. Голова голубя мотнулась в сторону.
– Это не я. Он сам. Больной, наверное.
– Фууу, – гнусаво протянула Исакова. – Больной и заразный.
– Он не больной, – не выдержала я. – Ударился сильно и сознание потерял. Нужно его аккуратно вынести, и он отойдет.
– Сознание потерял! – передразнил Зенкевич мерзким голосом. – У голубя случился обморок!
Они дружно закатились, после чего Дубенко сказал:
– Слышь, жирная, иди сюда, сделай ему искусственное дыхание. Рот в клюв. А хочешь, мы тебе его с собой завернем?
И не успела я и глазом моргнуть, как мой рюкзак, висевший на спинке стула, оказался у них в руках.
– Не нужно, пожалуйста, – я попыталась подойти к ним, но Тарасов, сидевший через две парты от меня, выставил ногу в проход, преграждая дорогу.
Я попробовала перешагнуть, но он поднял ногу выше так, что я уже чуть ли не сидела на ней. Возбужденные голоса слились в общий хаотичный гомон.
– Ай! Он шевелится.
– Огрей по башке!
– Крыло мешается.
– Толкни сильнее.
– Прекратите его мучить! – я отчаянно пыталась сдвинуть ногу ехидно ухмыляющегося Тарасова. – Он ведь живой и ему больно!
В этот момент дверь резко распахнулась и сначала в класс ворвалась Марина Олеговна, а за ней охранник. Здоровый парень лет двадцати пяти.
– Вон там, – химичка ткнула пальцем в шкаф, затем перевела взгляд на толпу возле подоконника. – Что вы делаете?
Охранник залез на стул, заглянул на шкаф и развел руками:
– Никого нет.
– А голубь? – растерянно протянула химичка.
– Улетел, – Дубенко махнул рукой. – Сам. В окно.
– Ну, слава богу, – Марина Олеговна с облегчением выдохнула. – А то ведь это так неприятно: птица в помещении. Плохая примета.
После ухода охранника все разошлись по местам, одна только я осталась стоять у стены в обнимку со своим рюкзаком, который кто-то впихнул мне в руки.
– Вита, ты что? – подозрительно спросила химичка.
– Можно мне выйти?
– У тебя всё хорошо?
Я кивнула.
– Ну, выйди.
На моё счастье охранника на посту не оказалось. Вышла за ограду и, остановившись чуть в стороне от пешеходной дорожки, там, где под землей проходили трубы теплоцентрали и никогда не лежал снег, развязала туго стянутый узел из веревочек, перевернула рюкзак и аккуратно вытряхнула из него голубя со всем содержимым.
Голубь был живой, но пришибленный. Сжался, нахохлился, помигал блестящим глазом, а когда порыв пронизывающего ветра растрепал перья, медленно доковылял до канализационного люка и уселся там.
Мама называла голубей символами мира, чистоты и надежды. Так в её детстве их в школе учили, а наша физичка говорила, что голуби – летающие крысы и рассадники заразы. Маме я привыкла верить гораздо больше.
Понюхала внутренности рюкзака. В нем остался запах пыли и птицы. Яблоки пришлось выкинуть, потому что голубь, хоть и символ чистоты, летает по всему городу. Неспешно собрала своё разбросанное по талой поляне добро. Небо заметно посветлело. Урок заканчивался через пятнадцать минут, но за ним по расписанию ещё четыре, а возвращаться не хотелось.
Прежде я никогда не пропускала школу без уважительной причины, но теперь, когда родители уехали, кто мог меня в этом упрекнуть?
Так что я отправилась бродить по промозглым, хлюпающим серо-коричневой с мелкими солевыми камушками жижей улицам без лишних угрызений совести, хотя на душе и было противно.
В конце девятого класса я хотела уйти в колледж или перейти в другую школу, но мама очень просила немного потерпеть: в этой школе учителя меня знают, любят и обязательно дадут золотую медаль. А на идиотов обращать внимание не стоит, да и через два года они исчезнут из моей жизни навсегда. Однако пережить эти два года оказалось не так-то просто.
Прошатавшись по округе около двух часов и уже мечтая только о горячем чае, я зашла в магазин неподалёку от своего дома. Взяла две слойки с вишней. В обеих кассах стояла очередь по три-четыре человека.
Неподалёку шумно дурачились пацаны из соседней школы и девчонки из параллельного класса. Взбудораженные и целиком поглощенные обществом друг друга, они кидались жвачками со стойки и громко смеялись.
Потом один из парней обнял одну девчонку сзади, она подняла голову, и они стали целоваться. Без какого-либо стеснения или неловкости. Так, словно никого вокруг не существовало.
– Ну, чего застряли? – женщина с огромной тележкой подтолкнула красивую темноглазую девушку, стоявшую за мной, и принялась выгружать на ленту свои продукты.
Оказывается, засмотревшись на компанию, я впала в оцепенение и всех задерживала.
Положила перед кассиршей булочки и торопливо полезла в рюкзак за кошельком. Привычно пошарила в нем рукой, но нащупать не смогла, растянула завязки шире, заглянула внутрь, проверила в боковых карманах.
– Шестьдесят восемь рублей, – объявила кассирша, с укоризной наблюдая за моей возней.
Я переворошила учебники и ещё раз ощупала куртку. Кошелька нигде не было. Должно быть он вытряхнулся вместе с голубем, а я не заметила, когда собирала вещи.
– Что так долго? – возмутилась женщина с тележкой. Пожилой мужчина позади неё громко и протяжно вздохнул.
Кассирша с укоризной смотрела исподлобья. Отвратительно стыдная ситуация.
– Простите, пожалуйста, – сказала я ей. – Я не буду брать.
– Я уже пробила, – ответила она так, словно я просила подарить мне эти булочки.
– Простите, – повторила я, чтобы она меньше злилась. – Кошелек потеряла.
– Валентина, дай ключи! – крикнула кассирша куда-то в сторону и, переведя на меня тяжелый, осуждающий взгляд, сказала:
– В следующий раз голову не потеряй.
Неожиданно стоявшая позади кареглазая девушка удержала меня за руку и положила перед кассиршей сто рублей.
– Не нужно, спасибо, – попыталась отказаться я, но она очень тепло и ободряюще улыбнулась:
– Всё нормально. Со всеми бывает.
Кассирша недоверчиво посмотрела, но деньги взяла охотно и уже через минуту я стояла возле стеклянных раздвижных дверей, дожидаясь, пока девушка не закончит со своими покупками.
Я и раньше видела её в этом магазине и всегда обращала внимание, потому что она была яркой и очень красивой. Одного со мной роста, с расчесанными на прямой пробор чуть вьющимися каштановыми волосами, большими ласковыми глазами и пухлыми, тронутыми улыбкой губами. Одета девушка была в тёмно-зеленую парку с розовым мехом на капюшоне и чёрные кожаные штаны. Из-под расстегнутой куртки отчетливо выдавалась вперед высокая, обтянутая белой водолазкой грудь.
– Спасибо большое! – кинулась я к ней. – Вы меня очень выручили.
– Я сама ужасно рассеянная, – она широко улыбнулась. – Поэтому кошельки не ношу. Только в карманах. Что-то обязательно да заваляется.
– Давайте я вам эти деньги на телефон переведу?
Мы вышли на улицу.
– Пустяки, – она небрежно отмахнулась.
– Нет, правда, мне очень неудобно, что так вышло.
– Ладно, если тебе так спокойнее будет, то записывай, – девушка продиктовала номер, и я быстренько забила его в адресную книгу.
– Вика.
– Что?
– Зовут меня Вика, – пояснила она.
– Забавно, а я Вита.
– Приятно познакомиться, – она по-мальчишечьи протянула ладонь. – А какое у тебя полное имя?
– Просто Вита и всё.
– Прикольно.
– Это значит – жизнь.
– Ещё прикольнее. А я – победа. Тебе куда?
Мы остановились на углу магазина.
Я пожала плечами.
– Всё равно. Я школу прогуливаю.
– Ого! Прогульщица, значит? – она смешливо прищурилась.
– Нет, что вы. Обычно я так не делаю. Это случайно получилось. Из-за голубя. И кошелек из-за него тоже.
Вика удивленно округлила глаза.
– Тогда пошли в мою сторону. Я тут недалеко живу. Расскажешь, что там с голубем.
И я охотно повернула за ней.
– Мне сегодня одноклассники голубя запихнули в рюкзак, и когда я его доставала, то кошелек и посеяла.
– Серьёзно? – она расхохоталась. Смех у неё оказался громкий и заразительный. – Как же они его поймали?
– К нам в класс залетел.
– И ты на них обиделась? – догадалась она.
– Да. И ушла.
– Это же просто шутка.
– В моём случае нет. Они специально меня доводят и гадости делают.
– Почему?
– Подруга говорит, потому что я чудная.
Вика остановилась и очень серьёзно посмотрела.
– А ты чудная?
Именно об этом я и размышляла, пока гуляла под моросящим снего-дождем. Почему к глупой, вечно пахнущей потом и пишущей на руках фразы типа «не сдохнуть» Игнатовой никто не цеплялся? Почему её просто не замечали, а меня доставали постоянно?
– Я не знаю. Парни, как повырастали, стали злыми и агрессивными, только и ждут, чтобы докопаться. В основном на словах, конечно, но и толкнуть могут, и плюнуть, и сумку отнять, а потом вытряхнуть из неё всё содержимое на пол. А ещё руки распускают. У меня раньше волосы длинные были, а осенью кто-то жвачку сунул. Пришлось отстричь, – я потрогала едва отросшие до плеч пряди.
– Ну так сделай что-нибудь.
– А что я сделаю? Только если родителям рассказать, но это не вариант. Мама сразу пойдет к директору и устроит разборки, им сделают выговор, а мне из-за того, что нажаловалась, потом будет только хуже.
Однако, по правде говоря, гораздо больше я боялась не этого, а того, что, узнай мама подробности, снова, до самого окончания школы, станет встречать меня и провожать. Может и не открыто. Тайком. Как она уже делала. Притаится за деревом и смотрит, как я иду. Но все это видели и считали её сумасшедшей.
А когда в прошлом году она перестала контролировать каждый мой шаг, разговоры о ней стали понемногу стихать, и теперь я лучше бы умерла от издевательств Дубенко, чем стала снова выслушивать унизительные насмешки в её адрес.
– У тебя что, нет друзей? Парней?
– У меня есть одна подруга, но она не вмешивается, чтобы ей самой не досталось.
– Как-то печально звучит, – Вика сочувственно надула губы. – Хочешь, зайдем ко мне? Я вон в той пятиэтажке живу.
Идти в гости с бухты-барахты было не очень прилично, но Вика мне понравилась, и болтать с ней оказалось куда приятнее, чем заниматься самокопанием. К тому же кроме Эли я ни с кем об этом не говорила. А всё, что могла сказать Эля, я уже знала.
– Да, конечно. Если я вам не помешаю.
– Только знаешь, что? – Вика сделала пару шагов и остановилась. – Давай на ты? Тебе сколько?
– Шестнадцать. В июне семнадцать будет.
– Ну, а мне девятнадцать. Договорились?
Я кивнула, и она снова дружески пожала мне руку.
Вика жила в маленькой однокомнатной квартире с перекошенными дверями и скрипучим потёртым паркетом. Однако ванна и туалет были новенькие и чистые, кухня тоже.
Вика наложила мне большую тарелку плова и, глядя на то, как я ем, принялась рассказывать, что любит принимать гостей, но к ней почти никто не приходит, потому что она приехала в Москву из другого города и подруг у неё нет. А девчонки из педагогического института её невзлюбили, решив, что она нарочно клеит всех их немногочисленных парней.
В институте Вика проучилась три месяца, а потом бросила его и готовилась поступать в театральное училище. Сказала, что мечтает стать известной актрисой и сниматься в Голливуде.
– Кстати, насчет твоих одноклассников, – вспомнила она, когда мы уже пили чай. – Может, они просто влюблены в тебя и пытаются добиться внимания?
– Влюблены? В меня? Дубенко? – я сделала такой большой глоток чая, что обожгла язык. – Конечно же нет! Они просто так развлекаются. Как-то в восьмом классе ко мне подошел Тарасов и предложил целоваться. Я сказала, что нам слишком мало лет, и что должна быть любовь. А он начал смеяться ещё раньше, чем я закончила говорить. Оказалось, они так прикалывались. Ещё и на телефон меня записали. С тех пор специально какие-нибудь пошлости говорят и ржут, когда прошу не ругаться матом в моем присутствии.
– Всё ясно. Они считают, что ты дурочка и лохушка, – запросто поставила диагноз Вика.
– Какая же я дурочка, если учусь лучше всех в классе?
– Это другое. С людьми всегда нужно быть настороже, каждый ищет свою выгоду. А тот, кто этого не понимает, считается маленьким или глупым. Не слушай никого, не доверяй – и будет тебе счастье.
Она дружески похлопала по руке, убрала пряди с моего лба и с интересом заглянула в лицо.
– Ты должна пользоваться тем, что у тебя есть. Глаза синющие, кожа – бархатная, и вся ты такая нежная, как зефирка, – смеясь, погладила по щеке тыльной стороной руки. – Очень хорошенькая девочка. Будь я парнем, я бы в тебя влюбилась.
Ей удалось меня смутить:
– Ты просто хочешь мне приятное сделать.
Вика громко расхохоталась:
– Боже! Как ты мило смущаешься, – обхватила моё лицо ладонями и, наклонив голову набок, сделала умилённое лицо. – Тебе очень идёт. Но цену себе всё равно нужно знать.
Ещё немного посидев, я пообещала скинуть деньги ей на телефон и пошла домой.
Людей во дворе было немного: две старушки с маленькой собачонкой, женщина с коляской на соседней дорожке, на парковку въехала машина.
Подойдя к своему дому, я обернулась, чтобы убедиться, что меня никто не преследует, и вдалеке заметила черный мужской силуэт. Шел он быстро и целенаправленно. В таких случаях, мама учила остановиться и пережидать, чтобы ни в коем случае не заходить в подъезд с незнакомцем.
Я поставила рюкзак на лавочку и сделала вид, будто что-то ищу, однако в ту же минуту услышала знакомые голоса. Подняла голову и поверх голого кустарника увидела сидящих возле соседнего подъезда Дубенко, Тарасова и Зинкевича. Вся компания дружно рассматривала что-то в телефоне Тарасова. Я похолодела.
– Знаешь код? – низкий голос заставил вздрогнуть и медленно повернуться.
Незнакомец оказался совсем молодым, от силы лет двадцати. С двумя чёрными, словно боевой раскрас индейцев, полосами на скулах, чёрным шариком пирсинга под нижней губой, небольшими закрытыми тоннелями в ушах и поразительно яркими голубыми глазами. Чёрная косая чёлка закрывала половину лица, а виски и другая часть головы до самого затылка были очень коротко острижены.
Одет он был тоже во всё черное от кожаной куртки до тяжелых шнурованных ботинок.
– Знаешь код? – повторил парень, спокойно выждав, пока я не закончу его разглядывать. – Или может ключ есть?
– Я здесь не живу, – неожиданно выдала я, одновременно пытаясь сообразить, бывают ли маньяки неформалами.
Ничего не ответив, он подошел к двери и принялся нажимать кнопки домофона.
И тут со стороны третьего подъезда, раздался пронзительный свист.
– Эй, жирная, иди сюда, – Дубенко помахал рукой.
Я не ответила и Дубенко снова крикнул:
– Кому сказали! Оглохла? Бегом сюда!
Вся троица поднялась и медленно двинулась в мою сторону.
Парень в черном резко дернул дверь, и она, оторвавшись от сдерживающего её магнита, распахнулась. Кивком головы он позвал проходить.
Решение я приняла за долю секунды, кинулась следом за ним, влетела, и, крепко ухватившись за ручку двери, изо всех сил притянула её к магниту. Эхо от удара металла о металл гулко прокатилось по подъезду.
Парень неторопливо поднялся по лестнице, затем вдруг остановился и озадаченно оглядел меня.
– Почему жирная?
Не зная, что ответить, я просто развела руками.
– Хочешь, идем ко мне?
Я испуганно затрясла головой, готовясь в любой момент рвануть обратно на улицу.
Он пожал одним плечом и быстро побежал наверх, а я к своей квартире на первом этаже.
========== Глава 2 ==========
Мама родила меня в сорок один. А папа был старше её на двенадцать лет. Он преподавал в университете, а она училась у него. Они поженились, как только мама защитила диплом, однако завести детей у них не получалось очень долго.
Но потом, когда появились новые медицинские возможности, мама всё-таки забеременела, и пока ходила, врачи постоянно пугали, что из-за такого возраста ребенок может получиться с физическими отклонениями или какими-нибудь психическими болезнями. Мама очень переживала, но всё равно решилась рожать. Вот только выносила меня всего шесть с половиной месяцев, а потом у неё случились преждевременные роды, и ей сказали, чтобы она не надеялась на то, что я выживу.
Они назвали меня Витой, пока я лежала в инкубаторе, считая, что тем самым программируют на жизнь. Неизвестно, помогло ли это, но я выжила. И хотя вскоре стало ясно, что я вполне обыкновенная и здоровая, мама уже никак не могла успокоиться и прекратить бояться за меня.
Ей постоянно казалось, что я заболею, выпаду из окна или утону. Что меня похитят с детской площадки или собьёт машина. И чем старше я становилась, тем она старательнее ограждала меня от всего, что могло представлять малейшую опасность. Сидела со мной дома и следила, чтобы «всё было в порядке». А когда я вдруг начала резко худеть, она запаниковала, решив, что я чуть ли не при смерти и категорически отказывалась верить врачу, что у подростков такое часто бывает из-за гормонов и быстрой перестройки организма.
Вот тогда-то уже и подключился папа. Прилично устав от маминых нервов и фантазий, он потребовал, чтобы она пошла к психологу и привела свою нервную систему в порядок. И маме пришлось послушаться, потому что если папа принимал серьёзное решение, то переубедить его не могла даже она.
С тех пор обстановка в нашей семье стала меняться. Мама прекратила ходить за мной к школе и встречала лишь у подъезда, а позже, ещё немного успокоившись, стала ждать, стоя у окна. Она больше не спрашивала каждый день о том, что у меня болит, и старалась больше времени посвящать работе.
Дома мама занималась тем, что писала литературоведческие статьи для различных бумажных и электронных журналов, однако психолог сказала, что в её возрасте для человека с кандидатской степенью жизнь только начинается, и папа был полностью с ней согласен. Поэтому в прошлом году мама вернулась преподавать в тот же институт, где и он. Они оба специализировались на Зарубежной литературе XIX века и, когда папу в третий раз пригласили читать лекции в американском университете, маме предложили поехать туда с ним.
Родители долго обсуждали эту тему, и я знала, что маме очень хочется в Америку, но оставить меня было не с кем, и она собиралась отказаться. Тогда я сама пришла к ней и сказала, что если она думает, будто я не смогу самостоятельно прожить какие-то четыре недели, то сильно ошибается. Ведь мне же уже шестнадцать, и это серьёзный возраст. Примерно столько было Татьяне Лариной, Софье Фамусовой, Бедной Лизе, Джейн Эйр, Эсмеральде и Скарлетт О’Хара, а Наташе Ростовой и того меньше. Мама ответила, что судьба многих из этих девушек отнюдь не успокаивает, однако задумалась. Её беспокоили какие-то совершенно приземленные и скучные вещи: как я буду вставать по утрам, питаться и с кем проводить время, но больше всего – моя безопасность. Пришлось рассказать про Марченко и Широкову, чьи родители постоянно мотались по командировкам.
Я ещё и сама плохо понимала, как это – остаться одной, но упускать такой шанс из-за меня мама не имела права. А спустя пару дней она действительно позвонила родителям Даши Марченко, долго выспрашивала, что да как, и, наконец, всё же решилась.
Сказала, что договорится с Анастасией Фёдоровной, нашей соседкой, чтобы она каждый вечер заходила и проверяла меня, а ещё будет заезжать её питерская сестра тётя Катя, время от времени бывающая в Москве по делам, и если я не передумала, то она бы с удовольствием составила папе компанию.
Я заверила, что всё хорошо и волноваться нечего, однако уже перед самым их отъездом, когда сидели на чемоданах, неожиданно ни с того ни с сего расплакалась и долго не могла успокоиться.
Мама, конечно, тоже разнервничалась и стала говорить, что никуда не полетит, но приехавшая проводить их тётя Катя вместе с папой силой вытолкали её из квартиры. Это была очень горькая сцена, и весь оставшийся вечер я прорыдала в подушку, а тётя Катя сидела рядом и вместо того, чтобы утешать, ругалась, что я маленькая, эгоистичная и капризничаю, как ребенок.
В свои тридцать восемь тётя Катя никогда не была замужем, и своих детей у неё не было.
Тётя Катя прожила со мной первые несколько дней, Анастасия Фёдоровна заходила, а мама звонила по два раза на дню. Казалось ничего особенного не произошло.
Однако постепенно я начала ощущать вокруг себя странную, тревожную пустоту и поначалу решила, что просто скучаю по маме с папой. Но чем дальше, тем волнение становилось сильнее.
Внутреннее беспокойство не отпускало ни утром, ни днем, ни вечером. Особенно вечером, когда за окнами темнело, и тягостные мысли о завтрашнем дне заставали меня за уроками или за чтением. Внезапно накатив, они разрастались и доводили до отчаяния, вытесняя всё остальное. Я засыпала и просыпалась, мечтая только о том, как бы избежать очередных столкновений с Дубенко.
Раньше, когда родители были дома, все школьные неприятности исчезали, стоило переступить порог квартиры, теперь же преследовали повсюду.
В ту пятницу я задержалась после восьмого урока, чтобы дописать сочинение. Обычно с литературой у меня проблем не возникало, но в этот раз тема поставила в тупик: «Имеет ли человек право на месть?».
Вроде бы всё ясно: месть – отвратительное, низкое намерение причинить вред другому. Однако формулировка «Имеет ли право?» заставила серьёзно задуматься.
Отчего никому не приходило в голову спросить: «Имеет ли человек право на убийство?» или «Имеет ли право на ложь?»
С местью всё обстояло гораздо сложнее, потому что у неё совсем другой окрас. По сути, она ведь является наказанием, которое может быть вполне справедливым.
На свете есть множество вещей, за которые перед законом ты отвечать не должен. Никто не накажет за унижение, насмешки, высокомерие или злые сплетни. Не существует никакой ответственности за предательство или разбитое сердце.
В половине пятого уже темнело, во дворах зажглись блёклые фонари, и грязный мартовский снег в их лучах блестел, как новенький.
Полностью погрузившись в свои мысли, я вышла с территории школы и свернула на узкую пешеходную дорожку, как вдруг раздался знакомый свист в спину. Оглянулась, и точно – догоняют. Все трое.
