Текст книги "Ревнитель веры (СИ)"

Автор книги: histrionis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Рено, запрокинувший голову для очередного глотка, едва не поперхнулся.

– И ты что ж, – недоверчиво проговорил он, отставив в сторону бутылку, – даже мысли читать умеешь?

– Ну… Это долгая история.

Сочувственно улыбнувшись, Рено вскинул бровь.

– А какой же от тебя тогда толк?

– Дремучая ты все-таки деревенщина! – раздраженно фыркнул Этьен. – Между прочим я, если захочу, могу тебя заставить думать, будто бы я – Святой, мать его так, Вайдвен! А потом приказать ползать предо мной на коленях и сапоги мне вылизывать.

Рено коротко рассмеялся.

– Вряд ли кто-нибудь сейчас стал бы слушаться такого приказа. Но суть я уловил.

Этьен вздохнул. Небо над ними разгладилось, умолкли спустя время сверчки, утихомирился ветер. В гробовом молчании сверху на них глядела Белафа.

– Этьен?..

– Чего?

Рено медленно потянулся к своему медальону, но на полпути рука у него вдруг дрогнула и безвольно опустилась.

– На кой ляд ты пришел в нашу деревню? – неуверенно спросил он. – Зачем пытался проповедовать тем, кому это было не нужно?

Некоторое время Этьен смотрел на Рено, собираясь с мыслями, затем быстро отвел взгляд. Чуть приподнявшись, он потянулся к приставленной к одному из пней бутылке и неловко схватил ее.

– Ради таких дебилов, как ты, – выдохнул наконец Этьен, вглядываясь в дно бутыли. Блаксон кончился.

– Я не понимаю.

Этьен нарочито медленно отставил пустую бутылку в сторону, затем, отвернувшись, выпрямился и глубоко вдохнул.

– Дирвуд, в конце концов, оказался первым государством, которому удалось убить бога, – начал он, все так же глядя в сторону. – Хель вас всех забери, мне бы было откровенно наплевать на все это, если б вы грохнули какого угодно другого бога. Но вы взорвали, задави вас Колесо, Эотаса.

Где-то в вышине пронзительно закричала птица.

– И вот убили вы бога, – невозмутимо продолжал Этьен, закинув ногу на ногу, – но вам этого оказалось недостаточно. Вы вдруг решили, что всякая память о нем вас до глубины души оскорбляет. Что каждый его последователь, какие бы благородные цели он ни преследовал, должен немедленно умереть. Причем умирать он обязан очень мучительно и желательно очень долго – так, чтобы, видимо, у самого Скейна поджилки затряслись.

Рено не комментировал, молча глядя на огонь. На беспокойно трепыхающееся пламя слетались десятки насекомых, но ни он, ни Этьен не стремились их отгонять.

– Казалось бы – у кого после такого появится желание продолжать в Эотаса верить? У кого хватит глупости продолжать выкрикивать бредни о том, что их вездесущий бог сдохнуть не может, что он все равно всех бескорыстно любит и что мы в любом случае должны покаяться и принять его очищающую зарю? – Этьен сплюнул. – Здравомыслие мне подсказывало, что ни у кого. Но Дирвуд, сука, в очередной раз меня удивил.

Огонь подрагивал перед ними в нерешительном танце, сверкая тянущимися кверху всполохами искр. Подобно этим же искрам, постепенно разгорался в душе у Этьена огонь чужой злобы.

– Не подумай, я не считаю дирвудских эотасианцев однозначными и пропащими идиотами, – улыбнулся он, сощурившись. – Вы, наоборот, невероятно меня интересуете. Мне искренне любопытно, до какой степени нужно лишиться рассудка, чтобы продолжать бить поклоны этому… чудовищу после всех выходок Вайдвена.

Этьен явственно почувствовал, как сильно Рено захотелось сейчас вскочить. Как его вмиг охватило желание крикнуть что-нибудь до дрожи оскорбительное, а еще лучше – вмазать проклятому богохульнику оплеуху, опрометью убежать прочь и никогда, никогда больше о нем не вспоминать. Но Рено не поддавался. Что-то внутри уперто его сдерживало.

Вот сейчас…

“…как он мог? Как он посмел скрывать это отношение так долго, как осмелился так открыто насмехаться над самим Эотасом? Сможет ли хоть однажды его душа очиститься? Сумеет ли он осознать, насколько ошибается?”

Нет. Недостаточно глубоко.

“…я ведь поверил ему. Всего лишь на миг, но поверил искренне – так, как верил до этого лишь одному человеку. А в итоге он оказался грешником намного худшим, чем даже я сам.

Эотас, если слышишь… Прости ему этот грех. Прости и помоги мне наставить…”

– Ой, перестань, – усмехнулся Этьен. – У Эотаса явно есть дела поважнее прощения такой до ужаса грешной души.

Рено недоуменно вскинул голову.

– Умею я читать мысли, куда ж без этого, – спокойно объяснил он. – Правда, при соблюдении определенных условий. Извини уж, но показать тебе это было проще, чем вдаваться в подробности.

Рено, нахмурившись, отвернулся.

– Да какая разн… – Он резко осекся и, закусив губу, посмотрел Этьену в глаза. – Не надо было лезть в мою голову, я бы и так все тебе сказал. Ты – обманщик. Ты защищал в таверне имя Эотаса, говорил о своих поисках веры, заставил меня поверить в твою искренность, хотя на самом деле все это время лишь насмехался и над моим богом, и надо мной. И ведь ты даже не раскаиваешься!

– Я не спорю, но и брать своих слов назад не буду. – ответил Этьен, отведя взгляд. Перевернутый символ на его груди переливчато мерцал. – Я действительно не слишком жалую Эотаса. И я не пытался этого от тебя скрывать. Назвав меня еще впервые жрецом, переврав весь наш разговор о вере так, как тебе хочется, ты выдумал себе притягательную до одури иллюзию, в которую тут же охотно поверил. Единственный, кто тебя разочаровал и обманул – это ты сам.

Рено, не найдясь, что ответить, молча опустил голову. Друг на друга они больше не смотрели.

Холодало. Пришлось подбросить в костер несколько сухих прутьев, чтобы он не потух окончательно. И лишь спустя несчетное количество минут Рено тяжко вздохнул и дотронулся до своего медальона.

– Прости мне мою грубость. Я не должен был тебя обвинять, – сказал он, судорожно поглаживая побрякушку на шее. – И все-таки из всего тобой сказанного в одном ты прав. Мы действительно убили Эотаса. И пусть не дирвудские эотасианцы заложили у него под ногами бомбу, но и мы приложили к этому руку своим равнодушием. Своим… бездействием. И именно поэтому мы заслуживаем всего, что происходит с нами сейчас.

– Ой, заткнись. Нельзя убить бога, несчастный ты дурак. Но даже если ты уверен в обратном, то я скажу тебе вот что: нет и не может быть никакого искупления в смерти и унижениях, через которые такие, как ты, сейчас проходят.

Рено нахмурился. Сделать он, конечно, хотел сейчас намного большее, но продолжал изо всех сил сдерживаться. Этьен в некотором роде даже завидовал его выдержке.

– Я не могу понять твоей уверенности. Да и… Прости, если мои слова вновь покажутся грубыми, но неужели ты можешь знать об искуплении больше, чем я, эотасианец?

– Ну, – усмехнулся Этьен, – у меня был сравнительно неплохой учитель. Жаль, что его в итоге взорвали.

В глазах у Рено вспыхнули вдруг искры.

– Так ты, – проговорил он почти шепотом, – хочешь сказать…

Этьен деланно зевнул, прикрыв рот дрожащей рукой.

– Все, хватит на сегодня.

Рено едва не вскочил.

– Но ты не можешь просто замолчать после такого!

– Могу и буду, – отрезал Этьен. – Не заставляй меня применять на тебе свои всесильные способности.

Он показательно свернул свой плащ, игнорируя откровенное возмущение Рено, разложил его на земле и как ни в чем не бывало улегся спать.

Белафа смотрела на их маленький лагерь с холодным равнодушием. Костер, сожрав все подкинутые ему ветви, постепенно затух окончательно. А Рено не ложился спать еще долго.

***

Свет не слепил его.

Он не был подобен сиянию солнца, хотя многие утверждали, что они суть единое целое. Свет не стремился обжигать, не хотел слепить или ранить, но вместе с тем был неизменно всеобъемлющ и грозен.

Этьен его не боялся.

Он боялся тогда, в прошлой, казалось бы, жизни, когда ничего о свете не знал и узнать не стремился. Поэтому в первое их столкновение его обожгло. Но это и не могло быть иначе. Свет всегда ведь режет глаза, когда просыпаешься, разве нет?

Сейчас свет сиял для него ласково и мягко. Он застилал Этьену взгляд, лишал его слуха и способности мыслить, но это не казалось неправильным или пугающим. Потому что взамен свет награждал его величайшим из всех существующих благ – спокойствием.

Свет отрезвлял его и пьянил одновременно. Свет обволакивал его, впитывал в себя, позволяя стать с собой единым целым, и в себе радушно позволял Этьену забыться. Свет лишал его навязчивых отголосков чужих чувств, его собственного страха и смятения, оставляя взамен только мерцающее бархатное сияние, что в своем всеобъемлющем лоне шептало ему лишь одно слово: спасибо.

За то, что поверил. За то, что не испугался. За то, что помогаешь мне помнить о том, что забыто быть не должно.

Этьен принимал эту благодарность с улыбкой. И больше ни на секунду не сомневался в том, что выбранный им путь оказался правильным. Потому что свет Вайдвена не слепил его никогда.

…и тут кто-то бесцеремонно толкнул Этьена в плечо.

– Что, впервые видишь? – насмешливо спросил его хриплый голос. – Ничего, после пары-тройки проповедей привыкнешь.

Этьен глубоко вдохнул и выдохнул, неловко моргнул несколько раз. От солдат несло потом и воодушевлением. Вайдвен, стоявший на возвышающемся постаменте, горячо распинался перед ними уже добрые полчаса. Корона на его голове мерцала все это время так ярко, что весь первый ряд словно бы утопал в ее свете, становясь почти что неразличимым для глаз. Нет, все-таки иногда Вайдвен со своим свечением перебарщивал. Самую малость.

– К этому привыкнуть невозможно, – со вздохом отозвался Этьен голосу позади. В ответ тот лишь приглушенно усмехнулся.

На обед им подали бесформенную жижу, предусмотрительно обозвав ее при этом овсяной кашей. С овсяной кашей – по крайней мере, с той, которую привык есть Этьен, – вязкая масса в его миске не имела ничего общего. Поэтому он не ел.

День стоял погожий и ясный. Утреннее солнце, обильно заливающее все пространство вокруг, где-то далеко на горизонте блестело белыми отблесками снежных вершин. Впереди их ждал Белый Переход. А за ним – Дирвуд. Треклятый грязный Дирвуд, смердящий гнильем и конским навозом, в который Вайдвен истово желал вцепить свои перепачканные в ворласовой краске и крови руки.

Из очередной его речи Этьен не запомнил ни единого слова. Но лагерь у него за спиной, оживленно гудящий людскими голосами, видимо, его примеру не последовал. Этьен явственно чувствовал в воздухе всеобщий триумф, касавшийся их грядущей экспансии. Но за собой, пусть заметил он это и не без сожаления, не ощущал ничего похожего. Все-таки, как бы Вайдвен ни старался, скептицизм из Этьена…

– Хей!

…так и не вышел.

За плечом у него, держа в руке полную бесцветной байды миску, стоял высокий и грузный солдат. Лицо его, обрамленное выдающейся рыжей бородой, показалось Этьену знакомым.

– Я тут рядышком приткнусь, не против?

Этьен, отвернувшись, покачал головой. Солдат, удовлетворенно хмыкнув, уселся на одно с ним бревно. Слишком близко.

– Дивную все-таки речь господин наш сегодня толкнул, – улыбнулся солдат, с упоением запуская ложку себе в миску. Парочки передних зубов у него не доставало. – Хотя я от него иного и не ждал. Меня, кстати говоря, Габино звать.

Этьен, глядевший себе на колени с низко опущенной головой, кашлянул.

– Этьен.

От Габино разило чесноком, перегаром и недалекостью обыкновенного деревенского мужика. Эмоции его были простыми и ничем не выдающимися. Этьену Габино был не интересен, как, впрочем, и все, кто сейчас находился в лагере за его спиной, но он не жаловался. Пока что.

– Я тебя тут раньше не видел, – сказал вдруг Габино, оторвавшись от своей каши. – Ты из новых рекрутов, да?

– Да.

– Под чьим командованием ходишь?

Где-то сзади раздалось дребезжание разбившейся бутылки и последовавшая за ним брань. Этьен поморщился.

– Командор Анаис.

– О, а я сразу так и понял, – отозвался Габино, запуская себе в рот полную ложку. – Она баба славная, Анаис эта. Грубая местами, конечно, но в господина нашенского верит беспрекословно. Учитывая, как восторженно ты на него все утро пялился, тебе у нее понравится.

Этьен неопределенно хмыкнул.

Анаис была помешанной на Вайдвене и невероятно крикливой женщиной, добившейся своего положения явно с трудом, чего она не упускала возможности показать при каждом удобном случае. Весь отряд она держала в неутихающем страхе перед собственной персоной, а дисциплину боготворила до такой степени, что при любом неловком чихе во время построения приходила в состояние ярости. Этьен ее не переносил.

Время, отведенное на обед, постепенно заканчивалось, и гомон лагеря за их спинами начал плавно затихать. Габино, довольно набивавшего себе рот кашей, это, кажется, ничуть не волновало. Что-то в его лице никак не давало Этьену покоя. Он изо всех сил пытался вспомнить, где же мог видеть Габино раньше, но на ум уперто ничего не приходило.

– Вот ты, видно, из наемников, – простодушно заметил Габино. – Мне казалось, в каком-нить Аэдире работы для вас щас побольше будет. Так почему ты пошел за Вайдвеном?

– Потому что поверил в него, – автоматически отозвался Этьен, широко раскрыв глаза от изумления.

Нет. Тогда он сказал не это. Вовсе не это.

– Тогда почему ты предал его в тот момент, когда он нуждался в тебе сильнее всего?

Этьен инстинктивно развернулся в его сторону. Лицо Габино не выражало ничего. И Этьен наконец-то понял, где видел это лицо.

Небо, до этого ясное, в один миг заволокли подернутые алым тучи. Шум лагеря позади вдруг словно бы схлопнулся, а затем взорвался оглушительным гвалтом голосов, смеха и собачьего лая. И еще – криков.

– Ты отвратителен, Этьен, – проговорил Габино. На лице его отразились всполохи полыхающих закатных лучей.

– Ты грешен и жалок.

Запахло гарью.

– Каждая частичка твоей души погрязла в беспросветной тьме, и никогда больше всепрощающая заря не коснется тебя.

Вокруг вдруг стало неимоверно жарко. На лбу у Этьена выступил пот.

– Потому что даже для нее ты слишком мерзок.

– Ты – лжец.

Сзади послышался скрежет. Этьен не оборачивался.

– Ты – предатель.

– Ты не заслужил своей жизни.

Небо над ним залилось алым пожарищем.

– Ты не заслужил милости Эотаса.

Нет, понял Этьен. Не только небо – все вокруг него пылало.

– Ты не заслужил вообще ничего.

Голосов было множество. Все они говорили Этьену вещи, что он успел уже повторить самому себе сотни раз, но он все равно слушал их. Голоса, визжащие и стенающие, скрежетали свои слова прямо внутри его разума, и все существо Этьена подернулось вдруг болью.

Болью, с неистовой силой разрывающей плоть на сотни клочков.

Болью, похожей на ту, что испытывает сгорающий заживо.

Болью, которую испытали все они, когда на мосту Эвон Девр взорвался Молот Бога.

Этьен расхохотался.

– Я не буду терпеть ваши бредни, несчастные души, – невозмутимо проговорил он, чувствуя, как все его тело содрогается в рвотном позыве. Запахло горелой плотью. – Если Вайдвен хочет мне что-то предъявить, пусть сделает это сам.

– О нет, – дребезжаще рассмеялся рой душ, – Вайдвен мертв. Ты больше никогда не услышишь его голоса.

– Не ощутишь в себе его света.

– Не почувствуешь покоя в своей душе. Теперь – никогда.

Этьен ощутил своей кожей пламя.

– Потому что это ты убил его.

– Потому что это из-за тебя он сгорел.

Этьен, вызывающе усмехнувшись, скрестил на груди руки. Руки ли это вообще были, или лишь две обгорелые культи, он не понял.

– Вот только не надо делать меня центром вселенной. Вайдвен сам выбрал свой идиотский путь и получил по заслугам. Я не был ничего ему должен.

Гул голосов вокруг него оглушительно завизжал. С ног до головы Этьена обдало огнем.

– Лжец! Ты принес клятву верности!

– Ты дал слово, что не покинешь Вайдвена, что вместе с ним пройдешь путь до конца!

– Ты осознавал риски, но все равно поклялся. Поклялся, хотя знал, что рано или поздно предашь!

Ничего вокруг больше не было. Ни мыслей, ни образов – ничего. Только медленно сжирающий его тело огонь. И эти треклятые голоса.

– В тот день, когда ты оставил редсерасский штандарт у себя позади, ты предал самого бога, жалкий грешник!

– Твоя душа, твоя мерзкая, погрязшая в пучине греха душа никогда больше не отыщет прощения в лице Эотаса, никогда не достигнет соразмерного искупления!

– Твоя душа не заслужила перерождения. До скончания времен ты будешь гореть вместе с нами в пламени взрыва у Цитадели Халгот.

– Ты никогда не будешь прощен.

– Никогда.

Душа Этьена горела заживо мучительно долго. Он не имел ни рта, ни разума, ни дара речи – оказалось ли это все выжжено из него сейчас, или же не было в его власти никогда, Этьен не знал. Но он все равно смог ответить голосам. Так же, как и всегда.

– Я знаю.

========== III. Сострадание ==========

– Этьен?..

Очнулся он от того, что кто-то судорожно тряс его за плечи. И чудовищно смердил страхом.

– Этьен! – Рено, встряхнув его еще раз, нервно вдохнул и выдохнул. Голос его казался обеспокоенным. – Ох, боги милостивые…

Этьен, не размыкая век, с силой отпихнул нависшего над ним Рено в сторону и медленно сел.

– Да чего ж тебе с утра с самого неймется? – проскрежетал Этьен, протерев глаза тыльной стороной ладони. Лицо его было влажным. Явно не из-за выступившей ночью росы.

Рено, подобрав к груди колени, сидел на земле поодаль от Этьена и напряженно смотрел в сторону горизонта. Рассвет только-только зачинался, и равнины мягко окутывал сизый сумрак. Все небо от края до края заполнено было непроглядной пеленой облаков; ветер молчал, и потому вокруг них стояла мертвая тишь.

– Ты кричал во сне, – глухо сказал Рено. – Что… Что тебе там такое снилось?

Этьен тяжело выдохнул и тут же поежился. Холод стоял нещадный.

– Да так, ничего особенного, – невесело усмехнулся Этьен. – Ничего из того, что могло бы быть твоим делом.

Рено, поджав губы, опустил голову. Произнесенные слова отдались в его сердце гулкой болью, что тут же впилась Этьену в грудь. Только вот дела до нее Этьену не было. Потому как собственное раздражение занимало его сейчас куда сильнее. Он неторопливо поднялся, подобрал с земли свой плащ и, стряхнув прилипшие к ткани листья, обернулся в него. От холода это не спасло.

– Надо огонь развести, – недовольно заметил Этьен, глядя на оставшиеся от их костра угли. – И пожрать.

Рено, не сменив положения, мотнул головой.

– Нет, – тихо отозвался он. – Лучше пойдем сразу.

И тут в голове у Этьена что-то щелкнуло. Он глухо зарычал и, злостно пнув отсыревшие уголья, взметнувшиеся облаком пепла, подошел к Рено вплотную.

– Что, мать твою, противно в моем обществе лишние десять минут провести? – вскричал Этьен, наклонившись к самому чужому лицу. – Ну так и катись нахер отсюда, тебя тут никто не держит! Не надо было здесь всю ночь торчать только для того, чтобы с утра мне так уперто демонстрировать свою неприязнь!

Несколько мгновений Рено смотрел на него в немом изумлении, а затем вдруг лицо его исказилось, и он опрометью вскочил на ноги.

– Да что с тобой не так?! – громко проговорил Рено, едва не захлебываясь словами. – Единственный, кто тут неприязнь демонстрирует – это ты! Пламя, да если у тебя проблемы, то виноват в них не я!

Этьен, нахмурившись пуще прежнего, сплюнул.

– Я хотел, – не унимался Рено, – я хотел помочь, поэтому и остался. Хотел помочь тебе несмотря на весь тот бред, который ты вчера нес! И вот, как ты мне за это спасибо говоришь?

– Да даром мне не нужна твоя помощь!

– Нужна! Ой как нужна! – Рено, сорвавшись, перешел на крик. – Потому что сам себе помочь ты не можешь, ид… идиот! Потому что если тебе сейчас не помочь, то Эотас никогда тебя не простит!

Этьен не знал, что именно руководствовало им в тот момент. Собственная ли стихийная злость, на удержание которой в нем не было больше сил, или же эмоции Рено, для которых в Этьене попросту не хватило места. А, может, и все это одновременно. Но, так или иначе, в следующий миг Этьен ударил Рено. Ударил с такой силой, что у того хрустнула челюсть.

Рено тяжело отлетел в сторону, ударившись локтем о близлежащий пень и взметнув под собой целое облако пепла. Он не сказал ничего, даже не застонал. Лишь неловко коснулся пальцами губ и с удивлением взглянул на выступившую на них кровь.

Он привык, резко понял Этьен. Рено давно уже привык к подобным беспричинным побоям, поэтому в нем больше не было злости. Ни капли. Он ведь столько времени жил среди этих… безбожников.

Рено, не отнимая от лица руки, взглянул на Этьена. И взгляд его был пуст. В нем не было не только злобы – в нем не было больше ни единой эмоции, с ужасом осознал Этьен. Лишь звенящая, удушливая пустота. И это было самое страшное.

Этьен вдруг почувствовал, как тело его содрогается в рвотном позыве.

– Ты прекрасно знал, за кем пошел… и к чему это может привести. – Он изо всех сил пытался говорить спокойно, но голос его предательски сорвался. – Я ведь… Я пытался дать тебе понять…

Рено не спускал с него глаз. Ноги у Этьена вмиг стали ватными, и он тяжело опустился на землю. Сухая листва недоверчиво зашуршала у него под коленями. Дрожащей рукой Этьен прикрыл глаза.

Он уже и забыл, как ощущается собственная боль. Пребывая столько лет во власти чужих эмоций, будучи все это время не в силах среди них разобрать отголоски собственных чувств, он совершенно забыл о том, как эта боль может быть страшна.

– Уходи сейчас же, – хрипло попросил Этьен. – Уходи. Я прошу тебя.

Где-то в высокой траве совсем рядом с ними пронзительно закричала вдруг птица. Свет плавно возвращался на равнины. Рено недвижно молчал.

– Ты не сможешь мне помочь, – прошептал Этьен. – Никто не сможет. Ты не понимаешь, Рено, нихера не понимаешь! Посмотри на меня, и кого ты увидишь? Тень, всего лишь жалкую, пустую, увязшую в грехе тень, которой никогда больше не суметь стать настоящим человеком! Твое стремление мне помочь доказывает лишь то, что ты опять нафантазировал себе невесть что на пустом месте. Ты благородно думаешь, что сможешь стать мне пастырем, что сумеешь вывести меня к свету, к прощению Эотаса… Но при этом совершенно не понимаешь одну простую истину: то, что однажды было сожжено светом, уже никогда не сможет к нему возвратиться.

Где-то за их спинами мягко забрезжила заря. Золотые лучи настойчиво пробивались через рассасывающуюся пелену облаков, что постепенно уступала место просыпающемуся солнцу. Ветер вернулся в холмы и всколыхнул их с новой силой, словно бы радуясь наступающему дню, пробудив вместе с тем голоса беспокойных птиц. Вязкая предрассветная сырость начала медленно отступать, со временем оставшись лишь воспоминанием о минувшей ночи. Где-то высоко-высоко, неловко прячась от людских глаз, проступали на небе тихие утренние звезды.

А Рено… Рено усмехнулся. Он медленно, пусть и не без труда, поднялся, подошел к Этьену. И, опустившись напротив, доверительно положил ему руку на плечо.

– Ужасный ты все-таки дурак, – мягко улыбнулся Рено, другой рукой потирая ушибленную челюсть. Кровь на его губах едва уловимо поблескивала в свете зари. – Все-таки не тебе судить о том, кого Эотас может простить, а кого нет. Я, конечно, как выяснилось, не разбираюсь в вопросах искупления и… ну… вывода всяких там заблудших душ к свету. Я и сам, в общем-то, не безгрешен и не знаю, заслуживаю ли прощения. Но я верю, что вдвоем шансов понять все это у нас куда больше.

Этьен, вскинув голову, очень долго и недоверчиво всматривался ему в глаза. Он хотел сказать что-то язвительное о том, что Рено опять ничегошеньки не понял, что он опять навыдумывал себе всякого и опять безуспешно пытается играть в благородство. Но потом окрашенное багряным солнце вдруг поднялось у Рено над головой, и на миг Этьену показалось, будто бы на лбу у сидевшего перед ним златоволосого юноши сияет сотканная из рассветных лучей корона.

***

Солнце проглядывало из-за рваных облаков редко и словно бы исподтишка; утренний туман не сходил ещё долго и в свете блеклых солнечных лучей походил на укрывающий равнины золотой саван.

Слова были лишними. Нет, даже не так, думал Этьен: да пусть сейчас будут произнесены хоть тысячи слов, пусть даже и необходимых им, словно воздух, они бы все равно не смогли изменить ничего. Так, наверное, было даже лучше. Правильнее. Но Этьен все равно чувствовал, что не способен молчать.

– Ты кажешься обеспокоенным.

Всю дорогу Рено шагал очень медленно, едва не спотыкаясь о каждую встречающуюся на земле неровность, и постоянно теребил медальон у себя на шее. По правой стороне челюсти у него плавно расползалось сине-зеленое пятно.

– Послушай меня, – выпалил Этьен, чувствуя, как внутри у него полыхает стыд. – Если это из-за того, что я натворил ранее, то не нужно…

– Мельник, – со вздохом перебил его Рено, развернувшись. – Это из-за мельника.

Этьен непонимающе вскинул бровь.

– Я погорячился, когда раньше сказал, что мы сможем взять у него еды. – Рено смотрел ему в глаза, взволнованно поглаживая свой медальон. – Мельник… Мельник терпеть меня не может. Нам повезет, если он не решит схватиться за топор тут же, как увидит нас на своем пороге.

Вокруг стояла звенящая тишь, что жадно проглатывала каждое брошенное в нее слово.

– А верит он, дай угадаю… В Бераса?

Рено кивнул.

– Хочешь сказать, – ухмыльнулся Этьен, – чувства юмора у него совсем нет?

Светлоокое солнце глядело на него с явным пренебрежением. Рено, не спуская с Этьена глаз, не ответил.

– Тогда все будет проще, чем ты думаешь.

Мельница, старая, покореженная, истрепанная ветрами и непогодой, чернела на фоне белесого марева неприступным фортом. Казалось, она была местом, которого заря не способна коснуться вовсе; несмотря на залитый светом туман, она отбрасывала на луга четкие, глубокие тени. Душа у Рено начинала дрожать тут же, стоило только ее владельцу поднять глаза от пыльной дороги. Этьена это веселило.

– Ты доверишься мне? – с искренним любопытством спросил он, повернувшись в сторону своего спутника.

Рено смотрел на него совершенно недоуменно. На бледной коже синяк его походил на клочок выжженной земли.

– А у меня есть выбор?

Этьен улыбнулся.

Спавшая у дома возле мельницы старая дворняга, габаритами своими походившая скорее на теленка, чем на пса, почуяла присутствие Рено и Этьена лишь к тому моменту, когда они успели ступить на отбрасываемую мельницей на дорогу тень. Мельник, однако, оказался чуть расторопнее своей скотины. Поэтому, стоило только дворняге подать голос, как он тут же выскочил из-за двери с мотыгой в руках. И в следующий же миг замер в оцепенении.

Глаза его, залегшие под кустистыми бровями и подернутые привычным для стариков выражением всеобъемлющей ненависти, смотрели на Этьена с чудовищно плохо скрываемым страхом. Руки мельника, морщинистые и мозолистые, как и все его существо, била крупная дрожь.

Этьену совершенно не было его жаль. Поэтому он уверенно сделал шаг вперед и, подбоченившись, театрально взмахнул рукой.

– Значит, так ты встречаешь своего господина, жалкий смертный? – гордо гаркнул Этьен, кивнув на мотыгу в ладонях мельника. – С оружием в руках?

Старик затрясся еще сильнее и, упав на колени, швырнул мотыгу прочь.

– О, владыка…

– Нет! – перебил его Этьен, деланно схватившись за голову. – Избавь меня от своих оправданий, несчастный! Мне не нужен твой жалкий лепет, ведь я здесь за тем, чтобы вершить твою судьбу!

Побледневший мельник едва не терял сознание. Рено, стоявший все время поодаль, смотрел на происходящее с нескрываемым недоумением. Этьен прекрасно это чувствовал. И потому едва сдерживался от того, чтобы не расхохотаться.

– Выйди вперед, обиженная душа! – Он кивнул Рено, на миг хитро улыбнувшись, а затем вновь обратился к мельнику. – Скажи мне, несчастный: признаешь ли ты свои грехи перед этим человеком?

Рено, сдвинув брови, недоверчиво подошел ближе. Старик взглянул на него, и глаза его вмиг переполнились изумлением.

– Да, владыка Берас… – недоуменно промямлил мельник. – Но разве человек этот – не безбожник, существу твоему противный?..

– Молчать! – рявкнул на него Этьен, и старик, зажав уши, вскрикнул. – Не тебе судить эту душу, жалкое отродье! Я есмь закон и судья, и лишь я знаю, кто здесь бога ведает, а кто бесконечно от него далек!

Из носа у Этьена выступила кровь, заблестев кармином в редких солнечных лучах. Но ему не было до этого дела.

– Долгие годы ты прилежно возносил мне молитвы, – продолжал он с неизменным пафосом, – но все это время они были ничем иным, кроме как попустительством твоих грешных деяний. Ты прикрывался моим именем, сея хаос и бесчестье, но боле не бывать тому – ибо вот он я, здесь, дабы покарать тебя за твои прегрешения!

Мельник, упав лицом вниз, спазматически затрясся. Этьен прерывисто выдохнул.

– Следовало бы мне сейчас растерзать твою душу и рассеять ее по всем сторонам света, но я все же дам тебе шанс на… искупление. В обмен на свою спаси жизнь человеку, которому ты причинил столько бед, прикрывая свои бесчестные деяния моим именем: поделись с ним едой из дома своего в знак извинений за все совершенное, и будешь мною прощен. Пока что.

Мельник, медленно поднявшись на ноги, попятился обратно к двери, продолжая неловко кланяться, и скоро исчез внутри своего хлипкого домишки. Недоуменный пес, тявкнув напоследок пару раз, улегся обратно под стену. И лишь тогда Рено позволил себе рассмеяться.

– Ох, боги, – промямлил он сквозь распирающий его хохот, – Этьен, ты ужасен! Просто ужасен!

Этьен неловко улыбнулся, схватившись за голову. А затем вдруг тяжело опустился на землю.

– Он мертв.

В течение последних десяти минут Рено изо всех сил тряс мельника за плечи, кричал ему что-то в лицо, пытался разомкнуть веки, бил по щекам. Но все его старания не давали никакого эффекта. И дать не могли.

– Сердце небось не выдержало, – скучающе вздохнул Этьен, оперевшись спиной о стену. – Видать, у Бераса все-таки есть чувство юмора.

Рено, рывком развернувшись, посмотрел на него с нескрываемой неприязнью. А затем как ни в чем не бывало продолжил трясти бездыханного мельника.

Внутри дома смердело кислой капустой и грязным бельем. Крохотные хлипкие оконца не могли дать всему пространству достаточно света, поэтому кругом царила полутьма, в которой хаотично разбросанные предметы удавалось разглядеть по одним лишь очертаниям. Куда ни плюнь, повсюду валялись пустые бутылки или кружки из-под меда, и, глядя на них, можно было лишь гадать о том, как же мерзко было на душе у мельника последние несколько недель. Этьен не почувствовал внутри него скорби. Наверное, способности его со временем все же притупились.

Впрочем, неиспорченная еда у старика все же была, и нашлось ее больше, чем Этьен с Рено смогли бы утащить с собой. Рено, впрочем, вряд ли бы после такого согласился брать что бы то ни было из дома несчастного мельника. Поэтому Этьен, пока спутник его был занят безуспешными попытками привести старика в чувство, впопыхах набивал их сумки хлебом и вяленым мясом.