Текст книги "Ревнитель веры (СИ)"

Автор книги: histrionis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

========== Пролог ==========

В низеньких оконцах заброшенной деревенской таверны рассвет забрезжил многим позже, чем ожидали находящиеся внутри. Первый солнечный луч, пробившись сквозь полумрак, озарил просторный пыльный зал, из которого уже долгое время не шел прочь въедливый табачный дым. Второй легко пробежался по трем печально замершим в центре зала столам, что не использовались по назначению многие месяцы. Третий, самый, казалось, нерешительный, оставил свой невесомый свет на стоявшей у дальней стены зала скамье, на которой замерли в ожидании скрытые тенью фигуры.

Мужчин было четверо. Они молча и недвижно сидели у стены уже битый час, неловко сжимая в руках увесистые колуны и мотыги. У одного из сидевших – дылды с рябым лицом, – в кулаке был зажат отливавший серебристым охотничий нож. Грузный рыжеволосый детина, что пристроился рядом с ним, держал в левой руке курительную трубку, а правой поглаживал лежавший на коленях топор.

– Он не выйдет, – нерешительно сказал рябой. – Небось вылез давно уж в окно и смылся.

Полный и низкий мужчина, что сидел слева от него, обреченно вздохнул.

– А я говорил, что трактир давно надобно было с землей сравнять, – подал он сиплый голос. – Тогда б никакая шваль типа него к нам не наведывалась.

Все остальные согласно закивали. Кто-то вздохнул.

– Да я к чему это говорю-то, – не унимался рябой, – может, по домам пойдем, а? Не выйдет он, ясно же. Уже который час сверху ни слуху, ни духу. А нам уже работать надыть.

– А я поддерживаю, – гаркнул верзила с трубкой в руках. – Эотасианцы все, как один – жуткие ссыкуны. Он небось ночью еще убег, а мы тут сидим и маемся понапрасну.

Сутулый и тощий мужчина в самом правом углу, до этого сидевший тихо, расправил вдруг плечи и неудовлетворенно вздохнул.

– Хватит уже чушь нести, – строго сказал он. – Мы сюда пришли за конкретным делом и, его не выполнив, никуда не уйдем. Уговор помните?

Трое нерешительно кивнули.

– Если вам так невтерпеж, – продолжил сутулый, – можете хоть щас наверх подняться. Я тут никого не держу. Идите, убейте спящего, мне начхать. Только вот перед богами за свое бесчестье сами потом оправдываться будете.

Рыжеволосый верзила вдруг усмехнулся и, взяв топор, медленно поднялся.

– Да какое ж может быть бесчестье в убийстве таких уродов?! – громко возмутился он. – Пойдемте, братцы, покончим с этим. И правда засиделись уже.

Но идти им в итоге никуда не пришлось. Потому что в следующий же момент дверь наверху с грохотом распахнулась, и на лестнице, ведущей вниз, послышались легкие шаги.

Эотасианец, шумно зевая, медленно спустился в зал. Он плавно подошел к стойке у северной стены, неторопливо уселся на стоявший подле нее стул и скинул на пол болтавшуюся на плече сумку. Затем развернулся всем корпусом и, оперевшись согнутыми локтями на стойку и закинув ногу на ногу, наконец-таки посмотрел на безмолвно замерших у стены четверых мужчин.

Эотасианец был молод, бледен и безобразно худ; впалые его щеки с высокими выделяющимися скулами были едва-едва подернуты юношеским пушком. Несмотря на тонкие, несколько даже аристократичные черты, лицо его казалось неприятным из-за светлых прищуренных глаз, в которых замерло насмешливое, даже несколько издевательское выражение.

Коротко остриженные его волосы были черны, как и все, что было на нем надето. Эотасианец носил высокие кожаные сапоги со шнуровкой, узкие штаны и длинный изящный плащ с растительной вышивкой по нижнему краю. Оружия при нем не было. Под закрывающим плечи плащом, перетянутая на талии кожаным ремешком с металлическими бляхами, скрывалась простая черная туника.

И если бы не эта туника, четверых вооруженных мужчин в таверне сегодня утром бы не было. Потому что в центре туники, на самой груди, у эотасианца серебряными нитками вышит был символ его бога. Символ этот, правда, изображен был перевернутым – серебристые лучи, исходившие от трех мерцающих звезд, тянулись книзу. Но четырех вооруженных мужчин это вовсе не смущало.

Довольно смерив собравшихся взглядом, эотасианец вновь зевнул.

– Неудачное вы место выбрали для того, чтобы рассвет встречать, – скучающе заметил он, переведя взгляд на окно. – Советую выйти на улицу. Там вид всяко получше будет.

Вопреки его словам, солнечный свет, пробиваясь через оконные стекла, озарял все пространство мягким золотым сиянием. День обещал быть ясным. Стоявший напротив эотасианца рыжеволосый верзила, нервно мотнув головой, сжал в руке топор.

– Да чхать мы хотели на рассвет! – рявкнул он, откинув в сторону свою трубку. – Мы здесь ради тебя, недоумок. Можешь начинать молиться своему плешивому божку, потому как очень скоро ты с ним встретишься!

Верзила тяжело дышал, в любой момент готовый сорваться, но с места не двигался. Остальные трое также стояли недвижно. Ждали. Эотасианец, прикрыв глаза, напрягся.

“…вот сейчас он упадет на колени. Начнет рыдать и молить о пощаде. Может, от ужаса даже в штаны наложит. А как он будет вопить, когда получит по башке топором! Ведь так? Они ведь так делают, когда боятся? Бран же рассказывал о чем-то похожем… Ух, пламя, да почему ж он с места не двигается?!”

Эотасианец хмыкнул.

“…нет, нет, нет! Это не по плану. Он сам должен напасть, должен разозлиться… От нас требовалось только защищаться! Если этот изувер сейчас не опустит топор, не остановится… Нет. Боги нам не простят.”

Эотасианец глубоко вдохнул и выдохнул. Затем, все также не открывая глаз, медленно поднялся со стула.

От четверых вооруженных мужчин разило потом и возбуждением. Конечно, они убивали и раньше – в их глазах, остервенелых и безжалостных, это виделось абсолютно ясно. Но ведь это совершенно разные вещи – прирезать кого-то в бою и убить безоружного человека. Неужели они взаправду не понимали этого? Неужели ненависть и усиленно подавляемая после окончания войны жажда крови затуманили им разум настолько, что они больше не ведали, что творили?

Эотасианец сжал руки в кулаки и наконец-таки открыл глаза.

– Жалкие, ничтожные создания, – начал он с грустной усмешкой. – Допустим, вы убьете меня. Зарубите безоружного с гордой мыслью о том, что совершаете это во имя тех, кто погиб из-за самодурства Святого Вайдвена. Но разве вы не страшитесь той ужасающей тяжести греха, что обрушится на вас после моей…

Эотасианец не смог договорить до конца, потому что в следующий же миг рыжеволосый детина вскинул топор у себя над головой и, зарычав, кинулся к стойке. Но его занесенный для удара топор в итоге не достиг своей цели. Потому что, не успев сделать и пары шагов, верзила вдруг выронил его из рук и с отчаянным визгом упал на пыльный пол.

Прозвучал хлопок.

Черепные коробки четырех собравшихся перед эотасианцем мужчин прорезало ужасающей силы ультразвуком. Кто-то вскрикнул; кто-то тут же упал вниз, скорчившись и изо всех сил зажимая уши. Ультразвук, схлопнувшись, перешел вдруг в ужасающей силы вой; с каждой новой секундой громкость его, казалось, лишь нарастала. Кто-то застонал. Кто-то начал мысленно умолять о пощаде. Сквозь пальцы, которыми лежавший на полу рыжеволосый детина зажимал уши, выступила кровь. Но эотасианцу не было до всего этого дела. Он был зол.

– Слушайте меня, сука, когда я с вами разговариваю! – вскричал он, вскочив и с силой надавив каблуком сапога на голову лежавшего у его ног верзилы. – Вы, жалкие кретины! Твари, утратившие человеческий облик! Вы не заслуживаете вставшего для вас сегодня солнца, не заслуживаете земли у себя под ногами… Ничего вы, блять, не заслуживаете!

Эотасианец, тяжело выдохнув, раздраженно потер пальцами переносицу. Затем он медленно отвернулся к стойке, поднял и повесил себе на плечо дорожную сумку. Вой в головах мужчин не прекращался ни на секунду.

– Прекрати… Прекрати! – надрывно прошептал кто-то. – Мы поняли… перестань… Ради всех богов!

Эотасианец обвел мужчин взглядом и сплюнул на пол.

– Да еще бы, Хель, вы не поняли, – невесело усмехнулся он. – Язык боли не понять невозможно.

Снаружи послышалась возня. Дверь с еле различимым скрипом приоткрылась, но внутрь не решился войти никто.

– Впрочем, в отличие от вас, я не садист, – глухо сказал эотасианец, прокашлявшись. – Поэтому на первый раз прощаю.

На короткий миг вой в головах мужчин усилился, а затем схлопнулся и пропал так же неожиданно, как и возник.

– Но благодарите за милосердие не меня, а бога, которого вы все так дружно ненавидите, – процедил эотасианец. – Однако теперь рассвет я вам посоветую встречать с осторожностью. Потому что тех, кто ее не принимает, заря привыкла сжигать.

Из носа у него выступила кровь. Эотасианец, небрежно утерев ее рукавом своей туники, усмехнулся. Он сделал несколько неловких шагов по направлению к двери, но на полпути вдруг остановился и посмотрел назад. Все четверо мужчин, безуспешно пытаясь подняться, глядели на него с нескрываемой ненавистью. Рыжеволосый детина, не сводя с эотасианца глаз, шарил по полу рукой в поисках своего топора.

“Урод.”

Эотасианец несдержанно усмехнулся. Затем все-таки распахнул дверь и вышел прочь.

========== I. Куда дует ветер? ==========

И опять его прогнали.

Нет, конечно, ничего удивительного в этом не было. Пусть деревенские и пустили его на ночь в заброшенную таверну, но с утра прогнали бы в любом случае. Так уж теперь заведено. Злило Этьена только то, что жгучая ненависть к Эотасу в них решила проснуться в самую рань, не дав ему даже позавтракать.

– Вот, милсдарь: отобедайте и валите. Нет, ничего страшного, что вы! С кровопролитием мы подождем, – бурчал себе под нос Этьен, со злостью пиная придорожные камни. – Вот вам на дорожку еще отличный охотничий нож, из самой Бухты Непокорности привезли. Как извлечете из печени, можете использовать по своему усмотрению.

Впрочем, злиться Этьену все-таки не стоило: в конце концов, деревенские оказали ему милость, решив дождаться утра, а не попытавшись прирезать его во сне. Так что теперь сдохнуть ему могло повезти лишь от голода где-то далеко в полях, а не после идиотской заварухи в таверне. Этьен с досадой пнул очередной камешек.

Повсюду вокруг, насколько хватало глаз, простирались бескрайние поля, лишь на уровне горизонта увенчанные буграми далеких холмов. Золото тянущегося к солнцу овса доверчиво щекотало Этьену руки, шепталось волнующимися на ветру колосьями, утопало в ласковом свете только-только зачавшегося утра. Пусть он того и не заслуживал, но Дирвуду в этом году с урожаем определенно повезло, безрадостно думал Этьен. Впрочем, что в пышущем жизнью, что в засохшем поле голодная смерть будет ощущаться одинаково.

Сколько там идти до следующей деревни – три дня, четыре? У него нет и шанса. Все-таки надо было остаться в Редсерасе.

Столкновения с одним из камешков покрупнее его сапог все же не выдержал, поэтому в следующее мгновение Этьен споткнулся, едва не распластавшись на дороге. Ветер, казалось, зашелестел в колосьях призрачной насмешкой.

– Нет, ну чего ты от меня хочешь?! – злостно прокричал Этьен окружающим его полям. – По-твоему, я должен был заикаться и мямлить, пытаясь вбить им в головы бредни о твоей великой милости, а потом позволить рассечь себе башку? Да катись ты в Хель! Им нужна возможность выплеснуть накопившуюся внутри злобу, а не долбанные проповеди о свете и всепрощении. Ты ведь сам все прекрасно видишь!

Поля вокруг него томительно молчали. Как и обычно. Этьен вздохнул, отряхнув с себя дорожную пыль, и побрел дальше.

– Так ты… жрец?

За спиной у Этьена стоял, вперившись в него недоверчивым взглядом, один из деревенских. Совсем еще юноша, явно не старше самого Этьена; утром в таверне его, кажется, не было.

– И с чего ты это взял?

– Жрецы разговаривают с богами, – простодушно пожал плечами юноша. – Ты ж вон разговариваешь.

Этьен скрестил руки на груди, скептически разглядывая незнакомца в ответ, а затем вдруг разразился смехом. Честное слово, это была лучшая шутка, что он слышал за последнее время.

– Эотасу в его нынешнем состоянии такие жрецы явно не нужны, – пробурчал Этьен сквозь распирающий его хохот. – Ну, а ты что ж, только ради этого вопроса за мной уплелся?

Юноша отрицательно покачал головой:

– У меня есть и другие.

Этьен, отвернувшись, небрежно взмахнул рукой.

– Ну, рад за тебя. Только вот ответов у меня нет.

И тут под грудину его кольнуло премерзкой болью. Навязчивой чужой болью, блокировать которую Этьен так и не научился. По-хорошему, сейчас надо было бы попросту быстро уйти, оставив позади и этого идиота, и его глупые эмоции. Вот только юноша заговорил раньше, чем Этьен успел хотя бы вдохнуть.

– Жаль, – с почти что искренним вздохом проговорил он. – Видимо, придется предложить дармовую еду какому-нибудь другому жрецу.

Этьен, широко раскрыв глаза, развернулся в его сторону. Внимательно глядя на юношу, прислушался к его чувствам еще раз. И понял, что никакой ошибки здесь не было.

Волосы незнакомца в свете утреннего солнца отливали медью, а светлые глаза смотрели пытливо, с некоторой долей добродушной усмешки. В иной ситуации, глядя на него, Этьен никогда бы не подумал, будто этот доходяга может так хорошо скрывать собственные эмоции. При себе у юноши не было ничего, кроме тощей дорожной сумки и медальона с тремя звездами, торжественно болтавшегося на шее. Этьен довольно ухмыльнулся.

– Зовут-то тебя как, самоубийца? – спросил он, кивнув на его медальон.

Юноша, не отводя глаз, неловко дотронулся пальцами до побрякушки в явном порыве спрятать ее под рубаху. Но в итоге все же не стал.

– Рено.

Улыбнувшись, Этьен махнул рукой по направлению бегущей впереди дороги.

– Ну, Рено, – усмехнулся он, – если не боишься мучительной и жалкой смерти, то пошли.

Полдень встретил их удушливым зноем. На небо, что еще час назад казалось ровным и ясным, постепенно наползали клочки неприветливых облаков; ветер беспокойно трепал овсяные колосья. Этьен потянул носом. Аромат полей, казалось, ощущался в разы сильнее.

– Только дождя еще не хватало, – со вздохом проворчал он. Рено в ответ лишь понимающе хмыкнул.

Он вообще оказался не из разговорчивых. Если у Рено и правда были какие-то вопросы, то он уперто старался держать их при себе. По какой-то совершенно загадочной причине. В моменты вроде этих Этьен жутко завидовал тем своим братьям по сайферскому ремеслу, что умели по одному лишь своему желанию читать чужие мысли. Сейчас у него не было ни единого желания вытягивать из Рено что-либо силой. Но в ином случае день начал бы тянуться для них еще дольше.

– А тебя, кажется, не особо волнует, куда я… куда мы направляемся.

Рено вскинул голову и, заслонившись рукой от проглядывающего сквозь клочки облаков солнца, посмотрел на небо.

– К вечеру доберешься до рощи, – сказал он, прищурившись. – Спустя день, если идти по дороге, дойдешь до мельницы. Там можно будет пополнить запас чистой воды и, если повезет, еды. Спустя еще день…

Этьен от него отмахнулся.

– Понял, понял. Можешь перестать.

Пошли дальше. Поля вокруг надрывно гудели под натиском ветра; с каждой новой секундой света на них падало все меньше. Рено молчал, а Этьен в очередной раз вспоминал причины, по которым он терпеть не мог подобного неловкого молчания. Комфортно молчать можно было в компании людей, в которых он мог быть уверен – в обществе тех, чью мотивацию Этьен понимал хотя бы отдаленно. Или же хотя бы тех, чьи эмоции не пытались так бессовестно лезть ему в голову. Рено не вписывался ни в одну из перечисленных категорий. Поэтому молчать с ним было попросту мучительно.

– Меня вот что удивляет, – раздраженно пробурчал Этьен. – Ты ведь наверняка видел эту дурную заваруху в таверне. Явно сумел понять, что я – не тот тип, путешествия с кем могут тебе гарантировать безопасность. Но все равно за мной пошел.

Рено опустил голову, напряженно закусив губу, и нерешительно дотронулся до своего медальона. Несколько шагов они сделали в молчании. Внутри Этьен стонал.

– Я не знаю, – сдался наконец Рено, беспокойно теребя медальон. – Это было страшно. То, что ты сделал в таверне. Но мне до этого было еще страшнее.

На минуту он умолк.

– У меня от семьи никого не осталось. Мать давным-давно в Колесо отошла, а отец как на войну пошел, так и не возвратился. А в Эотаса в деревне, считай, только я один и верю. Все остальные – в Бераса. – Рено вновь закусил нижнюю губу. – До меня всегда по большому счету дела никому не было. Я в поле работал, никому не мешал, ни с кем никогда не ссорился. А потом к нам пришел парень один из города и рассказал про Эвон Девр и Молот Бога, и… Я не знаю. Все на меня как будто по-другому смотреть начали, с каким-то укором, что ли, с презрением… С ненавистью даже. Меня отцовский знакомец, у которого я работал, дважды пытался прогнать, так зло безбожником называл… Мне свечи на ночь боязно было гасить. А потом ты явился, и после этой заварухи в таверне…

Этьен резко остановился, выставил перед собой руку в немой просьбе перестать. Чужая боль, девственно чистая и ничем не помутненная, наваливалась на него с такой силой, что Этьен едва не давился собственным дыханием.

– Я понимаю, – сказал он, тряхнув головой. – Но ты сам себя обманываешь, думая, что я чем-то тебе помогу.

Рено опустил взгляд, но все равно понимающе улыбнулся. Улыбка его вышла настолько вымученной, что смотреть было тошно. Иглы чужого разочарования резко укололи Этьена прямо в грудь. Нет, он не хотел рушить его ожидания. Да, ему жаль. Катись все это в Хель, он ведь именно потому, что сочувствует, все это сейчас и говорит! Этьен сплюнул, раздраженно зажав пальцами виски. Попытался вслушаться в нарастающий гул ветра, прочувствовать запах окружающих его полей… Не помогло.

– Да боги милостивые… Не прогоняю я тебя, – вздохнул Этьен. Волна смятения в чужом сознании резко спала. – Я пытаюсь сказать, что у меня нет ответов на все твои долбанные вопросы. Так что в ближайшем городе тебе придется найти жреца получше.

Изнутри его ласково облизали лучи чужого облегчения. Несколько мгновений Рено блаженно улыбался, глядя куда-то в сторону, а затем вдруг посмотрел прямо на Этьена. Глаза у него хитро блестели. Этьен нахмурился.

– О нет, перестань. – Он раздраженно помахал рукой у себя перед носом, словно бы пытаясь отогнать от лица назойливое насекомое. – Я не то хотел сказать. Я не жрец.

Рено усмехнулся.

– Нет, жрец, – добродушно прищурился он. – Не-жрец сразу бы отобрал у меня еду и смылся. Или бы просто прогнал.

Этьен вызывающе ухмыльнулся, упершись руками в бока.

– Не жрец я никакой, несчастный ты самоубийца, – уверенно повторил он. Рено улыбнулся шире.

– Еще какой жрец.

– Да ты идиотск… самоубийца!

– Жрец!

– Жалкий самоубийца!

– Жрец… блудливый!

Этьен возмущенно разинул рот.

– Блудливых жрецов не бывает!

– Еще как бывают! – Рено явно едва сдерживался от того, чтобы не засмеяться. – На тебя вот посмотришь, и никаких сомнений не останется!

Этьен умолк на пару мгновений, едва дыша от возмущения, и указал пальцем на затянутое облаками небо.

– Если не заткнешься, из солнца сейчас вылезет оскорбленный Эотас и обрушится на тебя всем своим божественным гневом, эдакий ты засранец!

Рено, откинув голову назад, громко расхохотался. Этьен отвернулся, стараясь спрятать свою улыбку. Тепло чужой души мягко плескалось у него внутри, и он больше не стремился его блокировать. Потому что эмоция Рено была искренней. И очень, очень приятной.

Поля вокруг вдруг шумно всколыхнулись, взволнованные ветром, и в следующее же мгновение с неба на них обрушился дождь. Этьен, заслонив рукой голову, вздохнул.

– А ведь я говорил.

Рено в ответ лишь добродушно усмехнулся.

Дождь, впрочем, шел совсем недолго. Обильно обдав землю влагой, уже спустя полчаса он пропал так же резко, как и появился. Рено, пусть и промокший, все еще казался веселым из-за их шутливой перебранки. Учитывая, сколько радости вызвало в нем столь незначительное событие, очевидным было, что все последнее время в жизни Рено выдалось намного менее счастливым. Или же он просто был крайне эксцентричным идиотом.

Если дождь и не смог попортить оптимистичного настроя Рено, то местным селянам это удалось сделать в два счета. К тому моменту, когда они с Этьеном вышли из деревни, ее жители только-только начали выползать на работу в полях, поэтому-то никого из них на своем пути они и не встретили. Дальше по дороге с обеих сторон распростерлись редкие фермерские домишки, и как раз-таки на их обитателей Рено с Этьеном в итоге и напоролись.

Когда они проходили мимо селян, состригающих снопы зрелого овса у самой дороги, те либо просто косо на них поглядывали, либо с откровенным презрением сплевывали на землю. В воздухе, подобно полуденному зною, густо нависало отвращение, но Этьен к такому отношению уже привык. Редко где появление человека со знаком Эотаса во всю грудь сейчас встречалось с большим дружелюбием. Впрочем, спустя несколько шагов до Этьена дошло, что отвращение это было направлено вовсе не на него. Причиной такого отношения целиком и полностью был Рено.

Проходя мимо селян, он либо стыдливо отводил от них глаза, либо и вовсе шел, низко опустив голову. Стыд и какая-то скрытая в глубине сознания боль доносились от Рено к Этьену навязчивым отголоском старого воспоминания. Подавить эти чувства, насколько Этьен знал по горькому опыту, можно было лишь одним-единственным способом.

– Наплюй на этих безбожников, – сказал он так громко, чтобы селяне услышали его наверняка. – Смотри на них с гордо поднятой головой. Не доставляй им удовольствия видеть тебя испуганным.

Желая подать пример, Этьен и сам задрал голову и, когда один из фермеров сплюнул прямо ему под ноги, сделал ровно то же самое в его сторону. На Рено, впрочем, это эффекта не оказало.

– Все в порядке, – сказал он, скупо улыбнувшись. – Не называй их безбожниками. На свое отношение они имеют полное право.

Этьен хмыкнул.

– Какой-то дурной из тебя выходит эотасианец, раз ты так просто позволяешь всяким кретинам косо смотреть на последователя твоего бога.

Рено ничего не ответил. Лишь еще ниже опустил голову. Жест этот не остался без внимания прикованных к нему презрительных взглядов.

Все окружавшие деревню поля они прошли лишь к тому моменту, когда солнце поднялось в зенит. Рено, пусть эмоции его и не улеглись до сих пор, встретил это событие вздохом облегчения. Обернувшись к Этьену, он улыбнулся. Совсем не искренне.

– Мы прошли с тобой бок о бок уже несколько часов, а я так и не спросил твоего имени.

– Этьен.

– Хм-м. – Взгляд Рено лукаво блеснул. – И фамилии у тебя нет?

Этьен на какой-то миг замялся.

– Нет.

– Какая жалость, – деланно вздохнул Рено. – А что насчет приставки с местом рождения? Должен ведь такой видный священник иметь столь же видное имя.

– Если ты еще раз обзовешь меня жрецом или священником, я дам тебе по башке.

– Как страшно. И все же?

– Ну… – Этьен взглянул на небо. – Тогда, получается, Этьен из Редсераса.

– Из Редсераса! – всплеснул руками Рено. – И какими же ветрами тебя занесло в Дирвуд?

Этьен косо на него зыркнул.

– Не твое дело.

– Значит, для проповедей о милосердии?

Ничего не ответив, Этьен легко вдарил ему по затылку.

– Какое внушительное согласие, – усмехнулся Рено, потерев ушиб.

– Заткнись.

Следующие несколько часов они ни о чем толком и не разговаривали. Этьен, впрочем, был сейчас даже этому рад. Со временем эмоции внутри Рено поутихли, и теперь ничто не мешало Этьену спокойно размышлять.

Заданный Рено вопрос едва ли не задел его за живое: слишком уж часто Этьен и сам задумывался о том, зачем он вообще сюда направился. Первым на ум, конечно, всегда приходил Вайдвен, но его образ Этьен каждый же раз быстро отбрасывал прочь. В конце концов, с Вайдвеном все уже давно и крепко покончено – Молот Бога не даст соврать. Но следом наружу всплывал и другой вопрос: а почему тогда Этьен до сих пор здесь?

Возможно, из-за наличия в Дирвуде хоть какой-то выпивки помимо опостылевшего ему вирсонега. Возможно, что, стоило бы только ему сделать шаг за Белый Переход, его тут же бы разорвали в клочья. А, возможно, и правда из-за проповедей о милосердии. В конце концов, такие проповеди были именно тем, в чем сейчас Дирвуд и его эотасианцы нуждались больше всего. Этьен, впрочем, действительно пару раз пробовал зачитать кому-нибудь нравоучение о грешной природе жестокости, но каждый раз это оканчивалось практически так же, как и недавно в таверне. Как и ожидалось, народ Дирвуда был непробиваемо туп.

Впрочем, об идущем рядом с ним Рено Этьен однозначно сказать такого не мог. Даже несмотря на весь свой скептицизм в отношении эотасианцев, в своем новом знакомом он чувствовал нечто с собой схожее. Этьен и сам пока еще не мог понять, что испытывает по поводу этого открытия. Если он выглядел со стороны так же жалко, то единственным разумным выходом здесь виделся лишь суицид. Но Этьен пока что не спешил пускаться на поиски ближайшей отвесной скалы. Ведь, очевидно, было здесь и что-то еще. И, возможно, из-за этого “еще” Этьен и оставался здесь до сих пор.

День выдался жарким, а признаков нового дождя в округе заметно не было. Вокруг них теперь простирались лишь гладкие равнины, поросшие высокой травой, и дорога среди этих буйных зарослей прослеживалась лишь частично. Но Рено с Этьеном шли дальше, сделав за это время лишь одну передышку для перекуса еще в полдень. Когда ноги их начинали ныть от усталости, им оставалось лишь упасть на некоторое время в траву.

Во время одной из таких передышек Рено и решил заговорить с Этьеном вновь. В тот миг они лежали у самой дороги, слушая стрекотание сверчков, и блаженно глядели на безоблачное небо.

– А ты ведь и правда не жрец? – со вздохом спросил Рено, и вопрос его прозвучал больше как риторический.

– Наконец-то до тебя дошло.

– Прости меня, если мои шутки по этому поводу тебя утомили. Я по собственной дурости считал их забавными.

– Они и правда вышли несколько забавными, – выдохнул Этьен, приподнявшись на локтях. – Эдакие очаровательно забавные деревенские глупости.

Рено, продолжая лежать, подложив руки под голову, взглянул на него и на краткий миг улыбнулся.

– Знаешь, – заговорил он спустя минуту изменившимся тоном, – а ведь у каждого человека есть своя причина верить в Эотаса. Особенно в такое время. Какой она вышла у тебя?

– Вопрос твой некорректен. Я даже не знаю, действительно ли в него верю.

– Вот как. – Рено сощурился. – Значит, война пошатнула твою веру?

– Дело не в этом. Дело в том, что я даже не уверен, была ли у меня когда-то эта вера и вовсе.

– Понимаю. Но сейчас ведь ты продолжаешь находиться в ее поисках?

Этьен вздохнул.

– Вроде того.

– О, это замечательно, – улыбнулся Рено. – Пусть ты и, как оказалось, не священник, но я все равно рад, что нас свела вместе дорога. Возможно, мы сумеем друг другу помочь.

– Интересно, как, – прыснул Этьен.

– Время нам покажет.

========== II. Пламя ==========

До рощи, как и предсказывал Рено, добрались они ровно к тому моменту, когда солнце начало клониться к холмам. Устраивать привал они не спешили, пусть и были измучены долгой дорогой, потому как которую уже минуту не могли оторвать глаз от неба.

Наступивший закат был красивее, чем они того заслуживали. Чем заслуживал кто-либо из тех дирвудцев, что сейчас могли его видеть. Медленно плывущее книзу солнце походило на огонек светильника, что неторопливо уводил из равнин весь оставшийся свет; мягкие его лучи рдели на травах отблесками последнего присутствия дня, и с каждой секундой, казалось, становилось его все меньше. Надрывный ветер завывал с ясно ощутимой скорбью по убегающему вдаль свету, и под его порывами холмы словно бы танцевали, отливая сотнями оттенков алого. Все вокруг утопало в золоте и кармине, звучало голосами птиц и пахло так ярко, что едва не кружилась голова.

– Это Гхаун провожает уходящий день, – завороженно прошептал Рено, провожая взглядом уходящее солнце. Этьен неопределенно хмыкнул, но глаз от неба все равно не отвел.

– Это солнце садится, дурень, – выдохнул он спустя пару мгновений, толкнув Рено плечом. – Пошли. Если мы сейчас не пожрем, Гхауну придется провожать Туда не только закончившийся день.

Костер сумели разжечь лишь к тому моменту, когда солнце село окончательно. Окружающую их россыпь редких деревьев и рощей-то назвать можно было с натяжкой: так, пара хлипких березок на выстланном листьями пригорке да с десяток пней.

Еды при себе у Рено оставалось не шибко много: пара черствых буханок да несчастный кусок сыра, лежавший скульдр знает где явно не первую неделю. Но за скудный провиант Этьен Рено не винил. В конце концов, из деревни они выбирались в совсем не располагающих к неторопливому сбору условиях. Однако, в итоге Рено оказался чуть более предусмотрительным, чем Этьен думал сначала, потому что в сумке у него спустя некоторое время нашлась и бутылочка блаксона.

– О, картина маслом, прям вижу: в дверь тебе ломится с десяток злобных селян, а ты впопыхах тащишь из погребка не что-нибудь, а долбаную выпивку! – усмехнулся Этьен, пытаясь извлечь из горлышка пробку. – Диву с тебя даюсь, вот чесслово.

Рено сдержанно улыбнулся, глядя в сторону лилового от последних закатных лучей горизонта.

– Не мог ведь я ее там оставить, – сказал он, не отводя глаз. – Отец эту бутылочку до лучших времен берег. Только вот лучшие времена в его жизни все как-то наступать и не торопились.

Пробка наконец-таки поддалась. Этьен, победоносно ухмыльнувшись, торопливо поднес бутылку к губам.

– Правда, – добавил Рено, – никогда бы не подумал, что распивать ее в итоге буду с редсерасским эотасианцем. Каноны, вроде как, предписывают тебе воздерживаться от спиртного.

Этьен на миг оторвался от блаксона, взглянул на Рено с укором. Но комментировать не стал.

Они долго пили в молчании, поочередно передавая бутылку друг другу и не отрывая глаз от беснующегося под порывами ветра костерка. Огонь, казалось, погаснуть мог в любую минуту. Вот только Рено с Этьеном это не сильно волновало.

В колосьях где-то поодаль беспокойно стрекотали сверчки; редко кричали пролетающие в вышине птицы. Из-за рваной вуали облаков выползла на небо, окруженная свитой многочисленных звезд, светлоликая Белафа, озарив собой и равнины, и крохотный привал Рено и Этьена. Наступившая ночь была теплой и ясной настолько, что, казалось, в костре сейчас не было никакой нужды.

– Я вот спросить хотел, – начал вдруг Рено, не отводя глаз от луны. – Почему ты оружия с собой не носишь?

Этьен, передав ему бутылку, гордо улыбнулся, выпрямился и закинул ногу на ногу.

– А ты еще не понял? – спросил он, прищурившись. – Я – сайфер!

Рено непонимающе поморщился.

– Кто?

– Деревенщина невежественная, – пробурчал Этьен себе под нос, скрестив руки на груди. – Сайфер же, говорю. В головы людям залезать умею, все в таком духе.