Текст книги "The Phoenix (СИ)"
Автор книги: Gromova_Asya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)
В ушах застучал пульс. Дети пропадали, а им хоть бы хны? Никому не посоветую такой родни. Надеюсь, в список горе отцов не входил Посейдон. Я нервно сжимаю ручку в руках, будто ее возможно сломать.
– Если мы правильно тебя понимаем, – начала Аннабет, и меня передернуло от ее пустого голоса, – полукровки просто исчезают? Почему ты не решил, что это монстры?
– После заточения Геи, во вратах по-прежнему остаются лазейки, щели, в которые пробираются монстры, чтобы попасть в мир смертных. Но давайте судить трезво, Аннабет. Они не смогли бы отследить такое количество полукровок. Даже если это их рук дело, почему чутье сатиров не говорит об их присутствии?
– Может быть, все дела в богах? – начинает Джейсон. – После их раздвоения личности они крайне редко связываются с нами.
Связываются? Мой отец, даже не пытался этого сделать. Злоба захлестывает меня с головой. Хирон размеренно качает головой.
– Дело ведь касается двух лагерей, верно? – неуверенно спрашиваю я. – Теперь, когда они приняли свое второе «я», олимпийцы признают всех полубогов?
Хирон оборачивается ко мне, и как-то опечаленно, опустошенно улыбается мне. Как если бы нас впереди ждало еще одно испытание, и он знал об этом. Кто бы сомневался. Сейчас настанет время: «Ты узнаешь это в нужном месте, в нужное время».
– Дионис отправился на Олимп, чтобы потребовать объяснений у олимпийцев, но… Все пошло не так, как я себе представлял…
И кентавр замолкает, глядя куда-то вдаль за окном. Я слышу, как капли дождя нервно барабанят по стеклу и стекают по водосточным трубам к мощенной брусчатке. Странно видеть дождь в конце декабря, но кто я такой, чтобы перечить богу морей? Ах, кажется, я был его сыном. В какой-то другой невероятной реальности, в которой я вытащил, спас его, а теперь оказался самым неуклюжим сыном неудачником.
– Все дело в пророчестве, – выдает Рейна.
В эту же секунду за окном раздается гулкий раскат грома. Свет в комнате подмигивает, ярко вспыхивает и громко щелкнув, гаснет. В Круглом Зале пахнет паленой проводкой, но через секунду я слышу раздраженное ржание и цокот копыт.
– Рейна! – гневно вскрикивает кентавр.
– Они имеют право знать! – Я слышу, как рядом Рейна резко вскакивает со стула. – Дионис повел себя, как последний трус! Он скрылся на Олимпе, точно так же, как и все они! Теперь у нас нет ни ответов, ни бога, который мог бы найти эти самые ответы. К чему тянуть, Хирон?
Тихое, раздраженное ржание учителя. Он согласен с Рейной, но снова знает слишком много, чтобы позволить правде сокрушить нас. В комнате загорается свет, но – нет. Это ладони Вальдеса, что вспыхнули огнем. Я узнаю в полутьме лицо Рейны, и поверьте, лучше бы мы оставались сидеть в темноте. Она едва не плачет, руки бьет мелкая дрожь, она силится совладать с самой собой.
Первым в себя приходит Джейсон. Он успокаивающе хлопает ее по плечу.
– Ты права, мы должны знать правду.
Впервые в жизни я не замечаю в лице претора ни злобы, ни надменности, ни высокомерия.
– Их всего пятеро, Джейсон. Пять полукровок за весь прошедший год, – ее голос надламывается. – Только пятеро, чей божественный родитель был греческого происхождения.
– Пророчество? Ты же сказала, что мы должны знать о каком-то пророчестве? – сипло спрашивает Лео.
Я едва сдерживаю гнев. Сколько можно издеваться над ни в чем неповинными детьми? Как будто это доставляет олимпийцам радость. Но, когда я отрываю взгляд от побелевших костяшек своих рук, меня пробирает холод. Рейна, прежде воинственная, живая, храбрая Рейна, улыбается подобно Хирону – опечалено, опустошенно, слабо.
– Его нет. Ни одного пророчества, ни слова о том, что мы должны делать.
– Но Рейчел или Октавиан... – начинает Пайпер.
– Ничего.
– Но это их дети! Да сколько можно? – я нервно сдергиваю колпачок с ручки, и в воздухе проносится металлический свист. – Потребуем правды, Рейна. Разве иначе мы заставим их говорить? Мы вернули им рассудок, а теперь что? Теперь Олимпийцы вершат судьбу – кому жить, а кому умирать? Это задача парок.
– Успокойся, Перси, – слабая просьба, я не откликнусь на нее.
– Хирон, я по горло сыт ими.
– Перси…
– Хватит.
Это что-то что сильнее меня. Гнев, обида, несправедливость. Чувства, так долго ждавшие своего часа, вырываются на свободу. И я едва ли готов сдержать их. Прежде, чем я успеваю окончательно сойти с ума от безысходности, в дверях показывается чье-то лицо. Слипшиеся волосы, блестящие глаза, играющие на доспехах тени огня. Я узнаю в ней одну из дочерей Ириды.
– В чем дело? – грубо отрезает Хирон.
– Отпрыск Аида… ди Анджело… – Задыхаясь, начинает она, – Ранен… смертная…
Но большего мне слышать и не надо. Анаклузмос мгновенно обращается ручкой, а я несусь прочь из Большого Дома. Подошвы кроссовок утопают в грязи, я едва различаю дорогу. У меня не так много времени, значит, я должен бежать. Дождь бьет меня по лицу, а я безуспешно пытаюсь создать вокруг себя оболочку, чтобы оттолкнуть воду. Слишком быстро – мне нужно сконцентрироваться, остановится, передохнуть, но я не имею на это право. Однажды я уже позволил погибнуть Бьянке. И я не позволю умереть Нико сегодня. Никогда.
Гром повисает в воздухе. И у меня закладывает уши. Все повторится снова.
Я задыхаюсь от быстрого бега, но вдали виднеется дерево Талии. Рывок, последний нужный рывок, чтобы что-то изменить. Перед глазами замирают пустые глаза храброй Бьянки. Это невыносимо. Больно. Отвратно. Жестоко. Это не может повториться снова.
Возле сосны столпились полукровки, и я без разбору расталкиваю их, продвигаясь вперед. У меня нет времени. Бьянка. Улыбка, ее смех, голос, все это путается и замирает кадрами из прошлого в моей голове
– Да приведите вы чертовых выводков Апполона! – надрывается чей-то до боли знакомый голос.
Я чувствую радость, облегчение, безграничное счастье. Нико заставляет обступивших его людей шарахнуться в сторону. Никто не собирается звать на помощь. Когда я продвигаюсь ближе, то, наконец, замечаю, что его черная футболка истерзана глубокими, кровоточащими ранами. Он выглядит не так уж плохо, но ранения не затягиваются.
– Нико! – наконец, кричу я.
Его спина на мгновение вздрагивает как от удара. Сын Аида оборачивается. Все его лицо усыпано порезами, словно от стекла. Он вскакивает на ноги и бредет ко мне. Я ужасаюсь его шаткой походке, но никто не спешит ему на помощь, сторонясь его. Его рука впивается в мое плечо, он едва не падает, но прежде, чем я успеваю о чем-либо спросить, Нико выдает:
– Я виноват... Помоги мне, она не продержится дольше. Тени отняли у нее все силы… – Он запинается. – Это случайность. Дикая случайность. Я должен был учуять их…
Я заглядываю за спину друга и немею от ужаса. Страх – он опутывает каждую мышцу моего тела своими липкими, скользящими щупальцами. Узнаю темные, слипшиеся волосы, вздрагивающие ресницы, пухлые, бледные щеки...
– Би!
Невнимательный писатель не может отыскать ошибки, про которые все упоминают. Прямо обидно. Буду премного благодарна, если Читатели помогут мне.
====== VII ======
Часть VII
Перси
Cross walks and crossed hearts and hope to die
Seal the clouds with grey lining
(Alex Clare – Whispering)
Я буквально срываюсь с места. Ее кожа странного синего оттенка. Би накрыта кожаной курткой Нико, и, когда я сдергиваю ее, меня начинает мутить. Глубокие, рваные раны, которыми исполосована девушка, в некоторых местах обуглены. Мантикора. Но подруга не издает ни единого жалостливого звука. Она смирилась, сдалась и приняла свое поражение как должное. Ее, прежде светлые, горящие дружелюбием глаза, теперь казались пустыми. Она прерывисто дышит, слабо хрипит, и, когда я сжимаю ее ледяные руки, слабо стонет.
– Би, ну, что же ты… – Я улыбаюсь ей, аккуратными движениями отделяя ткань футболки от обгоревшей кожи.
И на секунду она одаривает меня ответной, вымученной, едва живой улыбкой. Я сосредотачиваюсь на ранах, на водном изобилии в округе. Пытаюсь собрать ускользающие мысли, едва касаюсь подушечками пальцев алого месива на ее груди, и в этот момент вода откликается. Вместо того, чтобы смывать кровь с ее ран, она замирает, двигаясь по ее плечам к сердцу и животу. Я будто вижу, как затягивается каждая царапина. Чувствую, как к моему Карманному Солнцу возвращается жизнь.
– Би, – слабо зову я. – Давай.
Я призываю к немому телу, что покоится у меня в руках. Ее пульс учащается, а дыхание становится ровным. Нет, я не способен на полное исцеление, но хотя бы попытался избавить ее от мук. Серо-зеленые глаза недоумевающе уставляются на меня.
– Перси?
– Хочешь, я тебя обрадую? – как можно спокойнее говорю я. – Теперь ты в нашей команде, Карманное Солнце.
– Идиотская кличка, – слабо вздыхает Би, держась за мою руку. – Теперь я в команде лузеров, верно?
Я смеюсь сквозь слезы. Кажется, я ощущаю, как они прожигают глаза ноющей болью. Би все еще цепляется за мои руки, и я помогаю ей сесть. На щеках девушки, наконец, появляется румянец. Кто-то протягивает мне флягу с водой, и я отпаиваю ею новоиспеченного «лузера».
– Это рудниковая вода с Зефирового ручья. Она должна обеззаразить раны, – рядом со мной на колени опускается светловолосый парень, сын Апполона. – Она ведь смертная, Перси. Ей нельзя находиться на территории лагеря так долго. Если об этом узнает Хирон…
– Послушай, мне плевать на это. Помоги ей, удостоверься, что ее здоровью больше ничего не угрожает, и я лично отведу ее домой.
– Ей нельзя домой, – вмешивается чей-то грубый голос.
Я оборачиваюсь на звук. Нико едва держится на ногах, но мне становится плевать на это. В одну секунду я сгребаю его за шкирку и встряхиваю, как щенка.
– Что все это значит?!
– Я уже говорил тебе, что это несчастный случай. На нас напали, – грубо отчеканивает он, сбрасывая мои руки.
– Ты должен был только объяснить ей причину нашего скорого ухода и вернуться в лагерь! Да что с тобой не так?!
– Мы были в людном месте! Этого не должно было произойти! – Рядом с ним возникают черные языки теней, что готовы вцепиться мне в глотку, – Я был настороже, но…
– Би!
По коже пропустили разряд тока. Ее надрывный, испуганный голос, который спасал меня от кошмаров в Тартаре. Аннабет несется к нам с неимоверной скоростью, позади нее я замечаю Хирона и остальных ребят. В глазах плещется ужас. Задней мыслью я понимаю, что на ней нет верхней одежды. Я, наверное, должен был об этом позаботиться. Я должен заботиться. Должен. Или уже нет?
Но неожиданно меня отталкивают в сторону. Я чувствую, как хрустнула рука, на которую я неудачно приземлился. Боль разносится по телу одним надрывным импульсом, замирая в каждой клетке моего тела. Неужели Воображала так сильно меня ненавидит? Я пытаюсь нашарить взглядом вялое лицо Би, но когда утыкаются в пустоту, в уши ударяет чей-то отчаянный вопль.
– Это был Чарли! – странный щелчок, словно хлыст прошелся по чьей-то коже. – Это мой брат! Ты оставил его одного!!!
Снова щелчок.
– Остановите ее! Мы еще не наложили швов! – Кричит сын Апполона.
Но это бесполезно. Мое Карманное Солнце, самое спокойное, добродушное и скромное создание на всей планете, избивает самого вспыльчивого, высокомерного и одичалого парня, которого мне доводилось встречать. Это ирония или явное помешательство. Я слышу чьи-то смешки, чье-то улюлюканье, и мне становится гадко от того, что никто не пытается ее остановить.
Неожиданно руки Би смыкаются на его шее, и я слышу чей-то вскрик. Кто-то из толпы, наконец, пытается оттянуть ее, но они отступают, когда перед ними взметаются черные тени. Нико защищал ее … от полукровок? Я пытаюсь приподняться на руке, но это вызывает только страшную, невыносимую боль. Прежде чем я встаю, Би оказывается в объятиях сероглазой.
Аннабет сгребает ее в охапку, не обращая внимания ни на душераздирающие крики, ни на ее слезы, ни на боль никакого внимания. Я с ужасом замечаю, что руки Воображалы покрылись чем-то алым.
– Это мой брат, – истерический, оглушительный вопль бьет по ушам. – Мой брат!
Би разрождается криком, прячась ото всех на груди Аннабет. Тени, что окутывали Нико, словно кокон, отступились от своего хозяина, маяча у самых его ног. Словно боясь чего-то. Или кого-то. Когда я вглядываюсь в лицо сына Аида, я не удивлен. На щеке, кроме свежих царапин и заживающих ссадин, алыми отметинами горят пощечины.
– Помогите ей! – Изо всех выдавливаю я, и, наконец, толпа откликается.
Я атрофируюсь от боли, и, вскакивая на ноги бреду, к окровавленному телу подруги, что все еще пытается содрать с себя кожу. Вокруг Аннабет кружат дети Апполона, передавая медикаменты, стараясь вколоть в извивающее тело, что било судорогами, обезболивающее. Боль. Внутри все горит болью, только не физической. Ладони Би впиваются в мои руки, но что хуже всего это ее глаза. Посеревшие, вновь опустелые глаза, которые будто обезумев, замерли в немой молитве.
– Чарли… это был Чарли…
(Groove Addicts – Mercury
Hanz Zimmer – Inception)
Мне показалось, что эти два часа тянулись целую вечность. Я расхаживал из стороны в сторону, метался к двери медпункта, взывал к богам, но все было тщетно. Это было два часа. Сто двадцать минут чистого ада. За дверью продолжали звякать металлические принадлежности, а в комнате все еще царили тишина и напряжение. Это изнуряло, выматывало и душило изнутри. Я по-прежнему не уверен, что Би жива, но даже в том случае, если детям Апполона удалось сохранить ее жизнь, как я смогу объяснится с ней?
Я подвел ее. Подвергнул ее жизнь опасности, которой и не видел нормальный человек. Она не полукровка, и в первый раз в жизни, я жалею об этом.
Я поднимаю глаза на Аннабет. Боги, я не думал, что вновь увижу эти слезы, что ее кожа снова приобретет болезненный, мелованный цвет. Пайпер поглаживает ее по спине, но это не поможет. Возможно, только я мог бы убедить Воображалу в том, что все будет в порядке. Но черт подери, это ложь.
Неожиданно за моей спиной раздаются чьи-то шаги. Я оборачиваюсь и встречаюсь с виноватым взглядом золотых глаз.
– Как она? – сипло спрашивает Хейзел.
– Дети Апполона все еще там, – вместо меня отвечает Джейсон. – Что сказал Хирон?
– Как только они закончат, мы должны отправить ее домой. Таковы правила.
– Он что-нибудь слышал о человечности? – нервно передергиваю я.
– Перси, перестань.
– Фрэнк, она наш друг. Мы бросаем раненого на поле боя?
– Она ведь человек, а не полукровка, – примирительно говорит Пайпер, продолжая обнимать Аннабет. – Би не должна становиться частью того, чему не принадлежит. Мы отправимся по воздуху, на пегасах.
– После операции?
– Возможно, Нико мог бы… – начала было Хейзел, но осеклась. – Это был бы самый безопасный способ.
Я пытаюсь не злиться. Но это крайне сложно. Глядя на добродушную, словно извиняющуюся Хейзел, я начинаю ненавидеть ди Анджело все больше. Он так и не смог ответить за свои слова, скрывшись в своем домике. Он был виноват в этом, но снова бежал ото всех, прячась среди мертвецов. Меня бросало в дрожь от мысли, что этому человеку настолько плевать на остальных.
– Мы не будем обсуждать это, – раздается стальной голос Аннабет. – Если это причинит ей как можно меньший вред, Би отправится по теням. Мы приставим к ней охранника, одного из сатиров, чтобы быть всегда начеку.
Внутри вспыхивает злоба. Я слышу хруст собственных зубов.
– Мы уже доверились ему однажды. Я не позволю, чтобы с ней случилось что-нибудь еще. Она остается в лагере, и если надо будет, я лично оповещу об этом Хирона. Разговор окончен.
Мои шаги нарушают прежнюю тишину комнаты. Я проношусь мимо Хейзел и выбегаю на улицу. Вокруг толпятся полукровки. Что же это за девчонка, что вот так просто оказалась в Лагере? Смертная? Да еще и подружка Джексона? Эти вопросы врываются в голову с их тихим шепотом. Ненавижу. Я едва сдерживаюсь, чтобы не превратить округу в еще один кусок Атлантического океана.
Наконец, промозглый дождь, который должен был стать рождественским снегом, превратился в мелкую морось, что оставляла на одежде легкую щетину полупрозрачных капель. Мне не было так плохо со времен Тартара. Прошел ведь всего год, а мой досрочный отпуск решили отменить так… неожиданно? Утопая в грязи и, наконец, контролируя уровень «сухости» собственной одежды, я уверенно иду вперед. Минуя домики, оружейную, я останавливаюсь у метровых сосен, что ведут к подножию Лонг-Айлендского пролива. Я ловлю себя на мысли, что совершенно точно не собирался на пляж. Поговорить с отцом? Если только мне есть о чем с ним разговаривать. Побыть одному? Вот уж только не вблизи океана. Последнее место, куда бы я хотел отправиться именно сейчас. Что-то не так, и седьмым чувством, подаренным заботливым папочкой, я понимаю, что моим отвлеченным разумом кто-то контролирует. Такое случалось раньше, словно дорога вела меня навстречу … Ох, неужели снова? Из горла вырывается неясный рык. Злоба, ненависть, гадкое чувство отвращения – этот ком превращается в нечто среднее между атомной бомбой и сорокаметровой волной.
Это плохая идея мыслить о водной среде в таком масштабе. Это очень плохая идея. Вдох. Выдох. Все нормально, лузер. Все в порядке. Твоя девушка тебя отшила. Твоя подруга при смерти. Тебя ненавидит сын Аида, а значит, даже после смерти тебя вряд ли ждет заветное слово «покой». Дети полубогов исчезают, а значит, время настало, Джексон. Отдохнешь на пенсии.
Если, конечно, доживешь.
Я поднимаюсь по каменистым уступам на утес. Оттенки серо-черных туч покрылись чем-то ослепляюще золотым, словно выгорая изнутри, они пропускают наружу белесые полосы солнца. Мне кажется, я в Монтауке. С мамой. Сейчас мне ее особенно не хватает, да только как теперь вернешься? После моего возвращения, она, лишенная сил, слегла в больницу. Да, пусть с ней был Пол. Пусть он заменил ей отца и стал для нее главной опорой в жизни, но это был не я. Не я был рядом с ней в самые тяжелые минуты, и именно из-за меня она оказалась в карете скорой помощи.
Я знаю, что мама теперь вплотную занялась своим здоровьем. Знаю, что они с Полом все еще надеются на то, что однажды я стану хорошим братом. Знаю, что сердечная недостаточность не будет угрожать ее жизни. Знаю. Но до сих пор понимаю, что во всем произошедшем только моя вина. Я ни минуты не жалею о том, что не отпустил руку Аннабет. Теперь, когда мы вернулись оттуда живыми и невредимыми (если вечные кошмары и бессонница созвучны со словом «невредимые»), изучив все аттракционы Подземного Царства, я не жалею об этом вдвойне.
– О, ты всегда был таким хмурым, Перси Джексон? – заявляет кто-то.
В тоне незнакомца сквозит недоверием и издевкой. Первое, что узнаю в приближающейся со стороны пляжей фигуре, странную, ленивую, кошачью походку. Затем глаза натыкаются на светлые, отливающие рыжим, волосы. За ним заходит солнце. Только в том случае, если солнце не стоит прямо перед тобой.
– Аполлон.
– Формальности, но ты мог бы вести себя и повежливее, – откликается бог, поравнявшись со мной. – Что расскажешь?
Сегодня он похож на обычного подростка-отшельника. Яркие наряды бог искусств сменил на поношенную толстовку и серые, обтрепанные джинсы. Не густо.
– Это вы меня сюда привели? – сквозь зубы спрашиваю я.
– Только если под «привели» ты имеешь в виду контроль твоего сознания. На самом деле, это не особо трудно. Ты стал слишком несосредоточенным, Джексон. Забудь о звании героя, будь я мантикорой, ты бы давно превратился в мясную нарезку, – олимпиец слабо скалится. – У тебя в голове слишком много ненужных мыслей.
– О своих мыслях я позабочусь самостоятельно. А вам следовало бы чаще следить за собственными детьми, – необдуманно бросаю я.
Глаза Аполлона вспыхивают огнем. Кажется, еще секунду, и мы обойдемся без мантикоры. Сомневаюсь, что от меня останется хотя бы мясная нарезка. Олимпиец испепеляет взглядом, радует только, что не в буквальном смысле. Остынь, Джексон, тебе жить надоело?
– Вы отвернулись от них, – поспешно добавляю я. – Ото всех нас.
И я попадаю в точку. Взгляд бога смягчается, и он устремляет взгляд в серое небо. Кажется, этот, на вид восемнадцатилетний парень, знал все на свете, но по какой-то странной причине, продолжал держать язык за зубами. Может и мне стоит попробовать?
– Тебя не должно волновать…
– Но меня волнует!
– Это заботы Зевса, – резко обрывает меня он. – Запомни, Джексон. Вмешиваться в дела богов опасно и не сулит ничего хорошего. Отказываясь от бессмертия, ты принял на себя ответственность за свою жизнь. Будь любезен, не нарывайся.
– И что? Мы должны просто оставить все, как есть? Пять полукровок. Всего пять…
– Не сомневаюсь, что у тебя есть непреодолимое желание умереть молодым героем, но подумай о матери, в конце концов, – зло выплевывает Олимпиец. – У меня не более пяти минут, до того… Ах, чертовы мойры. Слушай, внимательно Персей Джексон. То, что я сейчас скажу, может однажды спасти тебе жизнь.
Я не стал задавать вопросов. Если сам Аполлон изволил заговорить со мной, дело можно считать гиблое. Не знаю, что могло удивить или расстроить меня больше, чем события сегодняшнего дня, но в любом случае, Олимпийцу это удалось.
– Мне запрещено спускаться на землю. Говорить с тобой здесь и сейчас равносильно самоубийству, но тебе повезло, потому что перед тобой восстал дух поэзии. В общих чертах, никто кроме тебя самого не может заметить моего присутствия. Думаю, легко догадаться, какая там, – указывая куда-то в небо, говорит Аполлон, – задница. И, думаю, ты уже понял, что дело всех пропавших полукровок – это не шутка и не отказ богов от потомства. Я не имею права вмешиваться, да и кто я такой, чтобы сами мойры обратили на меня внимание.
Аполлон сделал выразительную паузу. Неужели этот парень подбивал клинья к творительницам судеб?
– Ты должен запомнить, Джексон, что верить в этом мире никому нельзя. Особенно теперь, когда… все пошло кувырком.
Олимпиец замолчал и, довольный собой, уставился на меня. И что? Это все? Все напутствие, ради которого стоило рисковать? Это нелогично.
– Эм-м… Это все?
– Нет. Вот, оставляю тебе на память, как своему старому, доброму другу, – Аполлон шарит в карманах толстовки и выуживает оттуда странный блестящий предмет.
Прежде чем я успеваю возразить, медальон миндалевидной формы опускается на ладонь. Прохладной, граненной формы, он напоминает мне блик солнечных лучей.
– Медальон, – констатирую я.
– Твоя девушка Аннабет не ошиблась с кличкой. – Неожиданно Апполон поднимает голову вверх, наблюдая за плывущими, ставшими словно угли, облаками. – Боюсь, твое время на исходе, Джексон. Стоило бы поспешить.
Сначала я не понимаю в чем дело. Бог продолжает разглядывать вечернюю гладь неба, пока его рука не ловит в воздухе нечто похожее на вату. Снег? Неужели снег? Я следую примеру Аполлона, но когда в моих руках оказывается снежинка, я чувствую запах жженой древесины. Пепел покрывает носки моих кроссовок, опадает на куртку, заставляет задыхаться.
– Что это значит?
– Остерегайся собак, Перси Джексон. И помни, что небо всегда наблюдает за тобой, – туманно отвечает бог.
Он в последний раз ухмыляется мне и растворяется в золотой дымке. В голове проносится тысяча и одна мысль, но прежде, чем я успеваю осознать весь ужас происходящего, со стороны лагеря доносится звук горна. Три длинных, взывающих гудка. Опасность. Тревога.
Ноги откликаются мгновенно. Я несусь к лагерю, сбегая по склону вниз и стараясь не напороться на коряги деревьев. Пульс стучит в ушах, а я продолжаю задыхаться паленым воздухом округи. Я снова заложник времени, которого у меня нет. Слова «слишком поздно» могут снова нарушить тишь спокойствия вокруг меня. Но вместо ощущения дежавю, я пытаюсь сосредоточиться на главном: что все это значит?
У меня не более пяти минут, до того…
Слова Аполлона гулким эхом разносятся в голове. Он не мог предупредить меня. Не мог вмешаться, чтобы не изменить ход событий, но он пытался предостеречь меня. Что-то происходит… Что-то, с чем боги прежде не имели дела…
…оставляю тебе на память, как своему старому, доброму другу.
Мы не были друзьями с солнечным божеством. Я был не в ладах со всеми олимпийцами, но он назвал меня другом. От того ли, что испытывал ко мне теплые чувства? Аполлон хотел дать мне подсказку. Нечто большее, чем безделушка, болтающаяся в моем кармане.
…помни, что небо всегда наблюдает за тобой.
Олимп. Я под наблюдением всего неба. И у меня нет права на ошибку. Все должно оставаться как есть. Это проблемы Зевса? Значит, о его проблемах я должен узнать самостоятельно.
Сердце ускоряется в предчувствие жуткой картины, но я не останавливаюсь. Проблемы Олимпа – проблемы полубогов. Когда они поймут, что мы неудачная, разношерстная, незадавшаяся, но семья. Би, Аннабет, Рейчел, Лео, Джейсон, Пайпер, Хейзел… Я вижу их лица, что вспыхивают в моем сознании и сменяются резкими кадрами. Они улыбаются, смеются. Они рядом. И я не могу представить, что с ними могло что-то случится.
Страх, несравнимый ни с какой физической, донимающей болью, обжигает изнутри. Я боюсь, что сорвусь и разрожусь громкий криком, но кто знает, что ждет меня впереди? Прикрывая лицо рукавом, чтобы не задохнутся, я выхватываю из кармана Анаклузмос. Скользя по привычной поверхности металлической ручки, что уже через секунду сверкнула светом небесной бронзы, я ускоряюсь. Делаю последний рывок.
Когда лес, наконец, редеет, и передо мной восстают домики полукровок. Хотя бы то, что от них осталось. Огонь вздымается высоко над землей, так, что даже пики домиков Зевса объяты диким пламенем. Я немею от ужаса. И не смотря на то, что в лагере стоит дикий шум сражения, для меня это не больше фонового шума. Человеческие крики, металлические удары, ржание пегасов, чье-то утробное рычание.
Позади меня появляется чья-то громадная тень, и прежде чем клыки рвут меня на части, Анаклузмос со свистом рассекает плоть чудовища. Когда я, наконец, замечаю, что передо мной адская гончая, я едва не задыхаюсь от ошеломления.
– Мисс О’Лири!!!
Оглушающий вой гончей раздается позади меня. Она хромает в мою сторону, скалясь и лая, но упорно перегрызая глотки мантикоры, что как тряпичная кукла повисла в ее огромной пасти.
Адские гончие на поверхности? Аид тебя дери, что здесь происходит?! Над моей головой проносится чья-то стрела и со свистом врезается в … изваяние льда? Стрела вонзается ровно посредине лба человека-льда и поражает его разрядом тока. Тело монстра осыпается крошкой и подрагивает в предсмертных конвульсиях.
– Джексон, пригнись.
Прежде чем стрела Талии поражает еще одну человекоподобную ледышку, я приникаю к земле.
– Что произошло? – Принимая руку дочери Зевса, спрашиваю я.
– Они появились из ниоткуда. Это фригасы – духи льда. Не спрашивай по поводу гончих, я не имею об этом ни малейшего понятия. Но могу тебя обрадовать…
Она умело сбрасывает пустой колчан на землю и выуживает из ножен короткую спату.
– Это не все хорошие новости на сегодня?
– В поиске вы как-то встречались с богиней льда…
– Хиона…
– Она вернулась, Перси. И, кажется, богиня в плохом настроении, – на лице Талии появляется грустная улыбка, но продолжить разговор мы не успеваем.
Позади нас раздается собачий хрип и передо мной восстает громадная адская гончая с красными полукружиями глаз и клыками, по которым стекает чья-то кровь. Чья-то братская кровь. Мысль об этом пробуждает во мне ненависть, черную, как исполосованная ранами шкура твари.
...остерегайся собак, Перси Джексон.
====== VIII ======
Часть VIII
Беатрис
(Birdy – Strange Birds
Boyce Avenue feat. Jennel Garcia – Demons)
Свет. Теплый, пронизывающий до мозга костей, свет. Он впитывается в кожу, странно, нежно лаская мою щеку. Мой собственный смех осколками битого стекла разлетается по округе. Это чувство восторга, счастья, бесконечного спокойствия разливается внутри меня. Качели взмывают высоко над землей, и я ощущаю, как что-то внизу живота сворачивается в тугой узел. Я едва не визжу от этого счастья. Железные, теплые прутья согревают вспотевшие от предвкушения полета ладошки.
И неожиданно я слышу смех рядом с собой. Он раздается четче, звонче и намного ярче моего собственного. Я оборачиваюсь, и сердце странно подпрыгивает в груди. Шоколадные волосы, что блестят искрами на солнце, золотистые глаза, что щурясь глядят на солнце, щеки, покрытые веснушками. Испачканные в грязи ладони, футболка с неуклюжим роботом, что, видимо, изваляли в грязи. Мои качели останавливаются, и я, не отрываясь, гляжу в широко раскрытые глаза незнакомого мальчишки.
Прилив нежности, нахлынувший на меня слезами, взявшимися из неоткуда, и я уже прижимаю к себе худощавого малыша, вдыхая запах теплой домашней выпечки. Я не знаю его имени. Не знаю даже, как зовут меня саму, но руки мимо воли поглаживают его волосы, противясь упирающимся в грудь рукам мальчишки.
– Монстр! Монстр! – смеясь, визжит он. – Что ты сделала с моей сестрой?!
Он вымазывает мою, кажется, любимую футболку. Но и это не важно. Он вырывается, и у меня не так много сил, чтобы сдерживать его сопротивление. Но я знаю главный его недостаток – щекотка. Он боится щекотки. Мои пальцы впиваются в бока мальчишки, и он тут же заливается диким хохотом, извиваясь под моими руками, как змея.
Неожиданно, я останавливаюсь. Отчего меня вдруг посещает страх? Почему мне страшно отпустить его?
С большой неохотой, словно сомневаясь в правильности своих действий, я отрываюсь от него. Смотрю в карие глаза, которые продолжают светиться недоумением и счастьем.
– Что это с тобой такое? – удивляется малыш.
Но прежде, чем ответить что-либо, я замечаю чей-то темный силуэт, приближающийся к нам. Мои ладони впиваются в грязные ладошки мальчишки, заводя его за свою спину.
Темная фигура все ближе, но я даже и не думаю о том, что бежать. Отчего-то я знаю: это не спасет меня. Черный дорогой плащ, что развивается на теплом летнем ветру; жуткая, белая кожа и серое, угрюмое лицо. Он улыбается мне, как-то по особенному вздернув подбородок. Мне кажется, я видела этого мужчину прежде, но я забываю о нем, как только рука мальчишки впивается в мое плечо и он тихо произносит:
– Мне страшно.
Мужчина все ближе, и я, кажется, даже начинаю пятиться. Единственное, на чем я стараюсь сконцентрироваться – это рука моего мальчика, впивающаяся в кожу. Улыбка исчезла с его лица, а губы нервно подрагивали, словно он вот-вот заплачет. Я стараюсь выглядеть решительной, зная, что это придаст уверенности и ему. Но хваленая твердость духа рушиться, словно карточный домик, когда я слышу жалобный голос ребенка:
– Он пришел за нами… Он снова пришел за нами, – он дрожит, мужественно сдерживая слезы, – Бьянка, снова…
В глаза ударяет яркий солнечный свет. Когда я привыкаю к пляшущим белым искрам вокруг себя, ко мне приходит осознание того, что я нахожусь в собственной комнате. В собственной новой комнате. По телу проходится дрожь – самый милый сон превратился в сущий кошмар. Я отпустила мальчишку. Разжала пальцы. Господи, я разжала гребанные пальцы! Мысль о том, что я могла оставить его один на один с фигурой в черном…
