Текст книги "Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)"

Автор книги: Gromova_Asya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Меня бросает дрожь. Эти люди – обычные жители Дистриктов – встали на путь, который пророчил нам сам Сноу. Кровь за кровь – в этом теперь состояла их главная задача.

Это напоминает мне восстания против Капитолия, но теперь люди сражалась не за лучшую жизнь для себя, а за худшую смерть для других. Во время Игр они не пришлют спасательный парашют с мазью, едой или медикаментами – они добьют тебя с помощью ловушек и будут наслаждаться тем, как ты умираешь.

Мне повезло больше – капитолийцы сочувствовали несчастным влюбленным из Двенадцатого, а значит, могли содействовать нам с Питом в самые сложные времена.

Я выключаю телевизор и сильнее вжимаюсь в диван. Так не должно быть. Мы могли бы спасти этим детям жизнь, вместо того, чтобы радоваться новой пролитой крови. Их вина лишь в том, что они не видели другой жизни, кроме красоты и богатства Капитолия. Раньше. Теперь же они поплатились за свою «слепоту» сполна.

Прим была права: я обязана спасти их. Во чтобы то ни стало я буду говорить с Койн. Выдвину свои беспочвенные аргументы, стану шантажировать ее информацией, которой у меня нет – но мне плевать.

Сзади меня раздается звон бокалов.

– Хеймитч, ты видел это?

– Постоянно вижу, Китнисс, – отзывается хрипловатый бас ментора.

– И как нам быть? – не оборачиваясь, удрученно спрашиваю я.

– Мы для того и едем в Капитолий, чтобы исправить это.

Теперь же, могу поклясться, его голос избавился от алкогольной хрипотцы и раздражительных ноток. Теперь я могла бы узнать его среди крика вопящих трибун стадиона. Теперь я замечаю собственную дрожь. Разряд сперва касается сердца и тонкой нитью разносится по всему телу – сомнений больше не осталось. Я опираюсь о спинку дивана и медленно оборачиваюсь.

– Пит.

___________________________________________________

А теперь о плохом. Ребят, я уехала на две недели на море. Как выставлять проду и радовать всех вас ею, пока не разобралась: печатаю с нетбука и переправляю через мобильный интернет, а это двухчасовая морока для человека с такими кривыми руками, как у меня. Надеюсь на ваше понимание, поддержку и комментарии. Люблю вас:)

========== Глава 10 : Искра ==========

Сердце выстукивает бешенный, отчаянный ритм, выбиваясь из грудной клетки, словно дикая птица. Я чувствую, как волну радости сменяет волна страха. Возможно, в данную минуту он контролирует свой разум, но едва сознание напомнит ему о родителях, и переродок одержит над Питом верх.

Я с удивлением обнаруживаю, как крепко мои пальцы впились в мягкую обивку дивана. Я стараюсь разжать руку и понимаю, что сделать этого попросту не могу: пальцы словно онемели и не отвечали на любой мой самый мизерный приказ.

Он не сводит с меня испуганного взгляда, и я начинаю задумываться о том, кто кого больше боится. Ужас отступает и на его место занимает недоумение. Пит не двигается с места, так и оставаясь в проеме между буфетом и коридором. Его кулаки напряженно сжаты и так сильно, что я замечаю белеющие костяшки.

– Китнисс, – шумно выдыхает он.

Меня вновь обдает разрядом тока и, отвечая на него, мое тело передергивается. Пит замечает это и шагает вперед. Одно его движение – и я уже стою на ногах, готовая кинуться к своему купе. Встречая мой обезумевший взгляд, он замирает. Одергивает протянутую ко мне руку, будто ошпарившись.

Это движение возрождает во мне целую гамму эмоций – будто палитру всех оттенков смешали в один, образуя что-то темно-бурое и непонятное.

Страх за Пита? Возможно. Боязнь за собственную жизнь? Несомненно. Радость того, что с ним относительно все в порядке? Именно. Отчаянье от того, что я боюсь его прикосновений? Да. Тысячи раз – да.

– Прости, Китнисс. Я ведь говорил, я – животное, которое хочет причинить тебе вред. – Он подходит чуть ближе, и я стараюсь не двигаться. – Но, поверь, – этого больше не произойдет. Я не позволю ему, каких бы усилий мне это не стоило.

Теперь его лицо освещает тусклый свет буфетной лампы. Он выглядит еще хуже, чем тогда у моей постели: темные синяки были видны теперь куда отчетливее, на щеке я заметила пару царапин, костяшки рук и пальцев были сбиты в кровь. Он боролся сам с собой и переносил всю свою злобу на неповинную в его бедах стену.

Я вслушивалась в каждое его слово с замиранием сердца, выискивая в глазах и тоне Пита железную, непоколебимую ярость переродка. Но теперь этого не было, и кроме старого доброго и такого забытого Пита Мелларка я не видела в незнакомце абсолютно ничего. Хотя – нет. Теперь к образу моего мальчика с хлебом приписывался неописуемый детский трепет, который он излучал.

Тело невольно качнулось ему навстречу. И вот я стою прямо перед ним – человеком, который еще вчера пытался меня убить. Я снова безоговорочно доверяюсь ему.

Пит не верит в это счастье и очередной подаренный мною шанс, оставаясь на прежнем месте. Трудно сказать, сколько мы стоим так, просто выискивая друг в друге подвох. Что-то, что может навсегда разрушить хрупкий, неподвластный никакому логическому объяснению мир, в котором есть место только для меня и Пита. Хотя, конечно, он так не считает.

Первым сдается он. Но лучше бы он стоял, не шевелясь. Его рука медленно тянется к моему горлу, я тут же отскакиваю в сторону.

– Нет, я просто хотел проверить… – оправдывается мой бывший напарник.

Я неуверенно возвращаюсь на свое прежнее место в надежде на то, что это не очередная уловка переродка.

Его мягкая ладонь касается моей шеи, и я тут же чувствую расходящуюся по всему телу боль. Он сравнивал отпечаток и свою ладонь – они, конечно, совпадали. Он стиснул зубы, и я услышала скрежет зубов. Ярость.

Мне вновь стало страшно, и я уже не пыталась этого скрыть. Медленно высвобождаясь из его хватки, я кинулась к выходу, надеясь, что Пит не станет преследовать меня и поймет, что мне стоит побыть одной.

Но он нагоняет меня у самого входа в буфет. Его рука выхватывает мой локоть и бережно разворачивает к нему лицом. Только он так умел – вселять ужас и в то же время обращаться со мной как с дорогой фарфоровой игрушкой.

Я не видела страшного гнева в его взгляде. В лазурных глазах плескалось отчаянье, отчаянье того, что я никогда не смогу простить и отпустить животный ужас, который вспыхивал во мне при его виде.

– Я пойму, если ты ударишь и сбежишь от меня, Китнисс. Но прошу: просто выслушай меня. Всего несколько минут – и ты свободна, клянусь.

Я молчу и стараюсь не выказывать своего страха. Он ждет моего ответа.

Сглатываю подкативший к горлу комок, облизываю пересохшие губы и вдыхаю ненужный воздух. Пит ждет, но я не тороплюсь с ответом: этому меня научили Игры, этому меня научил Капитолий, этому меня научил сам Пит.

– Я выслушаю тебя.

Он замирает: снова не до конца верит в происходящее. Но на этот раз не позволяет себе такую роскошь, как молчание, и практически сразу начинает говорить:

– Китнисс, чтобы хоть как-то загладить свою вину перед тобой мне не хватит и всей жизни. Ты боишься меня – это правильно. Ты возненавидела меня – это логично. И теперь, когда нам снова придется играть в «несчастных влюбленных», я могу представить, какой это мукой станет для тебя, – Пит переводит дыхание и не сводит с меня лазурных глаз. – Мне нужно было предупредить тебя тогда, в пекарне, но я понадеялся на собственную силу духа и проиграл… Я видел, как он убивает тебя, Китнисс. Видел, как мои собственные руки душат единственного человека, который знал меня прошлого.

Значит, вопрос только в том, чтобы узнать себя прошлого?

«Китнисс, это пустые надежды. Кроме злобы переродка и лояльного отношения к тебе в нем не осталось никаких иных эмоций», – вторил внутренний голос. Душу облили соляной кислотой.

– Я не заслуживаю твоего прощения, но я хотел бы знать: не передумала ли ты по поводу беженцев?

Его интересуют беженцы. Не ты. Беженцы.

– Нет, – твердым, но охрипшим голосом отвечаю я.

Его лицо озаряет вымученная, слабая, но такая знакомая улыбка надежды. Он улыбается так, как тогда, на Арене, когда я лечила его у воды. Он понимал, что долго не протянет, а я не позволяла думать ему об этом, заставляла бороться. В глазах тогда теплилась нежность. Та самая нежность Пита Мелларка, с которой он смотрел на меня. НА МЕНЯ. И ни на кого больше…

– Они нуждаются в нас. Не по отдельность, а вместе. Если ты одна смогла свергнуть Сноу, что можем сделать мы вместе? – я соглашаюсь с ним и коротко киваю головой. – Китнисс, я клянусь, что бы со мной там ни стало, я клянусь, ты больше не пострадаешь от этих рук.

Он с ненавистью глядит на свои ладони, длинные истерзанные кровоточащие пальцы, руки с длинными проходящими по всей длине порезами. Я перевожу взгляд с его рук на самого собеседника. В бирюзовых глазах, казалось, отражается весь свет и пронзительность неба. Я беру его за руку, стараясь делать это как можно безразличнее, осматриваю раны.

Я забываю о безопасности. Забываю о страхе.

– Их нужно обработать, Пит.

– Ерунда.

– Если в кровь попадет грязь, начнется гноение. Тебе не хватает еще одного протеза? – колко подмечаю я.

Он соглашается. Я неуверенно отпускаю его руку и направляюсь к своему купе, стараясь не оглядываться на своего бывшего напарника. Почему «бывшего»? Теперь мы снова в одной «связке». Боремся против Койн. По-моему, моя жизнь – одна сплошная непокорность власти Капитолия. Возможно, это потому, что именно Койн и отобрала у меня родную сестру, косвенно, но была виновата в том, что Боггса разорвало на мине, а Финника истязали переродки.

О чем ты говоришь, Китнисс?! Все они умирали за твою жизнь, все они страдали из-за того, что ты стала символом восстания, а их ошибка состояла лишь в том, что они успели привязаться к тебе.

– Китнисс? – кто-то ласково хлопает меня по плечу.

Я оборачиваюсь. Ты все еще здесь, мальчик с хлебом.

– С тобой все в порядке? Ты, не отрываясь, смотришь на эту дверь уже минуты две.

В его поведении еще были видны смятение и осторожность. Он двигался плавно, едва заметно – могу поклясться! – как настоящий охотник. Он боялся спугнуть меня. Спугнуть мое доверие. Ведь впереди нас ждал Капитолий – беженцы – спасение.

Я неуверенно перевожу взгляд на дверь моего купе. Она отъезжает с привычным механическим звуком. Все по-старому: купе, я и Пит. Иронично, странно и небезопасно. Но о последнем я забыла. И стараюсь не вспоминать.

Из дорожной аптечки вытряхиваю абсолютно все. Теперь содержимое покоится на моей полке, но этих лекарств я не видела прежде. Перламутровые коробки, жестянки, вроде тех, что нам присылали на Играх, вытянутые полые, на первый взгляд, футляры. Отсутствие всяких опознавательных этикеток меня уже не удивляет. Наверняка на моем лице написано недоумение и растерянность, поэтому я беру себя в руки и будто со знанием дела хватаю первый попавшийся под руку «препарат». Я стараюсь не смотреть на свою сжатую ладонь, в которой находится «НЕЧТО», что должно помочь Питу.

Хоть бы не футляр. Хоть бы не футляр.

Футляр. Ну, да. Вспоминается лозунг Голодных Игр.

«…И пусть удача, всегда будет на вашей стороне…»

– Присаживайся, – как можно спокойнее говорю я.

Пит садится на самый край полки. Подальше от меня. Подальше от пляшущего света фонарей, стоящих вдоль уплывающей дороги. Я шумно выдыхаю и стараюсь не выказать своего волнения. Кроме едва заметно дрожащих пальцев, я выгляжу вполне адекватной.

Руки захватывают футляр с двух сторон в поиске нужной кнопки. Возможно, там ничего нет, и это всего лишь футляр, но я не сдаюсь. Нашариваю в нем небольшое углубление и слегка надавливаю. Перед тем, как футляр с щелчком разомкнулся, в голове проснулась мысль, что это может быть сигнальная ракета. Что она могла делать в аптечке? Пылиться до очередного восстания.

Нет. Всего лишь бинт. Я несказанно рада тому, что я довольно быстро справилась с «нелегкой» задачей.

– Бинт, – зачем-то говорю я, становясь эхом своих мыслей.

Я бросаю короткий взгляд на моего «пациента». Он все также недвижим, но теперь с интересом наблюдает за моими неловкими движениями. Вот только этого не хватало.

Прежний забытый страх возвращается с новой силой, и на секунду я думаю о том, что уже соскучилась по переродку. Лишь бы Пит не видел моего краха.

Теперь, стараясь действовать как можно слаженнее, я отдаюсь логике. В жестянках нам переправляли мазь, которая довольно-таки быстро затягивала смертельные раны. Почему бы ей не оказаться там и теперь? Со щелчком открываю банку с обтянутой вокруг ее оси голубоватой лентой.

Невезение – дар. И я им, к несчастью, обладаю. Всего лишь ватные диски.

– Китнисс, ты уверена, что я нуж…

– Молчи, – перебиваю его я.

Теперь я совершенно забываю об осторожности и врачебной «сдержанности», открывая банку за банкой. С каждой минутой я все больше разочаровываюсь в собственных силах и все больше ненавижу чертову капитолийскую аптечку.

Я не отрываюсь от своих «поисков» до тех пор, пока чья-то рука вновь не ложится на мое плечо.

– Давай я попробую, – примирительно говорить Пит.

Я уступаю ему место. Он тут же берет в руки сине-зеленую коробочку, которая полетела в сторону уже впервые минуты борьбы с препаратами.

– Снежинка – это охладительный эффект. Он снимает боль и способствует лучшему заживлению, – указывая на коробку с шестигранным кристалликом, говорит он.

Я чувствую себя дурой. Полной и непроходимой. И это Сойка-пересмешница, победительница войны, символ восстания, дочь врача, в конце концов?

Пит улыбается. По-настоящему, не пытаясь играть. Хотя кто еще играл?

– Держи.

Я неумело открываю злосчастный тюбик. Мазь пахнет точно так же, как и та, что была на Играх: можжевеловым лесным запахом, который смешивался со свежим ароматом мятной листвы. Я наношу первый слой мази на самые глубокие порезы. Вторым покрываю незначительные ссадины и царапины. Для пущего эффекта перебинтовываю обе руки своего «пациента».

– Не удивляйся, я слишком долго проболтался в Капитолии, чтобы не знать такой элементарщины, как охлаждающая мазь.

– Ты часто получал там такие травмы?

– Не особо, – бросает Пит. – Только после приступов, которые там становились одиночными. Когда бродишь по белоснежным коридорам в поиске признаков жизни, мало что может напомнить о родном дистрикте, или Тринадцатом, или…

Он умолкает. Его взгляд теперь неотрывно следит за моими переменами в лице.

– Обо мне, – договариваю я.

По-моему, заканчивать самые неприятные части предложений вошло у меня в привычку. Пит кивает.

– Я думал, меня никогда не вернут в Двенадцатый. Но теперь я понимаю, что зря обрадовался.

О чем это он говорит?

– Как раз перед отъездом домой меня отправили на прием к Аврелию – нашему с тобой лечащему врачу, которого ты игнорируешь. Подходя к кабинету, я услышал чей-то разговор. Как я потом уже понял, это была Койн, и она беседовала с доктором по поводу Игр. Они решали, какое психологическое давление на арене будет действовать на трибутов эффективнее…

Я с ненавистью сжимаю руки в кулак. Слышу скрежет собственных зубов. Ощущаю волну ненависти, которая накатывает на меня.

– Это было подстроено, Китнисс. Тогда я не понимал этого, потому что меня точно так же, как и тебя, обуревали гнев и ненависть. А теперь все становится ясно и состыковывается словно пазл.

– Пазл? – недоумеваю я.

– Зачем меня вернули в Двенадцатый, так и не окончив курс лечения? Зачем объявили Игры именно сейчас? Зачем на всю страну трезвонят об этих мизерных восстаниях? Зачем так явно измывались над беженцами? Зачем дали подслушать разговор Койн и Аврелия, зная, что я его все равно услышу? Зачем вынудили нас отправиться в Капитолий? Это начало чего-то большего, Китнисс.

За одну секунду ко мне приходит осознание всех сказанных им слов.

– Она ждет, пока мы начнем восстание…

– У Капитолия должны быть веские причины, чтобы убить нас, – заканчивает за меня Пит.

_________________________________________________________________________________________________

Зная, что моя любимая бета пропадет на несколько недель, решила выложить сейчас, поскольку из меня очень плохой редактор.

Люблю вас, читатели мои:З

Не пропадайте)

========== Глава 11 : Сомнения ==========

Приближаясь к очередному незнакомому дистрикту, оконное стекло покрывается крупными дождевыми каплями начинающейся грозы. С каждой минутой шум нарастает и вскоре кроме него самого не слышно даже гудящего звука поезда. Я тяжело вздыхаю, стараясь не смотреть на край собственной полки. Мы оба не замечаем друг друга более получаса. Не знаю, чем занимается Пит, а вот я упорно гляжу в окно, лишь бы не встретиться с лазурными глазами лишний раз.

Что делают нормальные люди в начале третьего ночи? Спят?

Что ж, глупо называть себя «нормальной», если еще в Капитолии мне приписали звание душевнобольной. Подумать только – мне всего восемнадцать лет, а на своей собственной жизни я уже успела поставить жирный крест. Но, к несчастью, я была не одна – совсем не одна. Таких же обескровленных и обделенных подростков всегда хватало по всему Панему во времена правления Сноу.

Но теперь я боюсь. Я слишком быстро согласилась облачиться в перья. Слишком быстро допустила возможность своего столь скорого возвращения и теперь это пугало меня. Прошел месяц со Дня Моих Главных Потерь. Даже не так – со Дня Осознания этих потерь, и я уже мчусь в Капитолий, чтобы вновь расправить крылья, заключенные в стальной хватке сердца Панема. Мне казалось, что все будет не так скоро. Чтобы встать на ноги, мне нужен год, а может быть, и два. Если не понадобится целый десяток лет, но у меня его попросту не было. Время поджимало, не дожидаясь моей готовности.

Как могли затянуться еще незажившие раны? Несмотря на потери, теперь в лице главного моего хранителя выступает Пит. Он рядом, несмотря на то, что в любую минуту его руки потянутся к моему горлу. И не надоело переродку повторяться?

Но главный вопрос всех моих терзаний состоял в другом: ради чего все это? Ради людей, которые были бы рады моей смерти на арене? Которые не видели в Играх ничего из ряда вон выходящего? Возможно, ради Капитолия? Столицы, в которой похоронена прежняя Китнисс Эвердин? Но ответ мне уже известен – Прим.

Прим. Ты снова всплываешь в моей памяти словно поплавок. Ты немой балласт, который тянет на дно, ты причина быть лучше, чем я есть на самом деле. Я живу ради тебя. Я стремлюсь спасти их жизни ради тебя. Мщение не вернет моего серьезного и рассудительного для столь малых лет утенка.

– Ты знаешь, я думал о братьях… – неожиданно говорит Пит.

Меня передергивает. Болезненная тема для нас двоих. Мы мыслим словно на одной волне, только теперь «разговоры по душам», станут для него новым препятствием.

Я оборачиваюсь к Питу и замечаю, что он не сводит с меня глаз. Возможно, он ищет во мне поддержку, точку опоры и сопереживание, а возможно, просто старается разрядить тишину, которая сглаживалась шумом разразившегося дождя.

Он долго молчит, стараясь, быть может, подобрать нужные слова. И я уже не надеюсь на продолжение разговора, зная, какую боль это приносит, когда он вновь начинает говорить.

– Я помню, какими они были. До мельчайшей детали. Какую выпечку любили, какие книги читали, с какими девчонками заигрывали, а после до полуночи обсуждали это в нашей комнате… Мне казалось, и нет никакого противостояния между Капитолием и Дистриктами. Казалось, что вот оно – счастье, даже несмотря на голод…

Он рассказывал мне все это так, как бы я сама рассказывала ему о Прим. Я продолжаю молчать, зная, что сказано еще не все.

– Они не давали меня в обиду матери. Лишь когда она сильно выходила из себя. Из всех нас больше всего она терпела Гая – он был самым старшим и своими габаритами внушал ей страх, так, по крайней мере, казалось мне самому. Я помню, он часто говорил о лесах Двенадцатого. Он ни разу в жизни там не был и, боюсь, не успел увидеть даже во время бомбежки…

– Я помню твоего отца, – говорю я, стараясь сменить неприятную тему.

Пит грустно усмехается.

– Он часто говорил о тебе и твоей матери. «Та, что убежала с шахтером». Мне кажется, до самой смерти он любил только её… Он несся к ней, едва кто-либо из нас начинал кашлять. Он надеялся, что она передумает, а возможно, и полюбит его, но все было тщетно. И теперь мне даже жаль мою мать…

Он вздыхает. Переводит взгляд с меня на покрытое крупными каплями осеннего ливня окно.

– Прожить всю жизнь с тем, кого любишь больше жизни, зная при этом, что кроме чувства долга он ничего не испытывает…

Сейчас он намекал на меня? Неужели он действительно считает, что то, ради чего я возвращаюсь в Капитолий, то, ради чего спасла его жизнь на арене, – всего лишь чувство долга? Нет, Китнисс. Это не двусмысленный разговор – не поддавайся надеждам.

– Она любила вас? – звучит, словно риторический вопрос, но я все же задаю его.

– Возможно, но тогда у нее была довольно своеобразная любовь.

– Ты соврал мне тогда, на арене.

Пит недоумевающе смотрит на меня.

– О чем ты?

– Что ни разу в жизни не заговаривал со мной, – говорю я. – Мы встретились с тобой, когда мне было десять. В лесу. Ты был весь в синяках, истрепанный, в грязи и с волдырями от тлен-травы.

– Я совершенно этого не помню, – честно признается он.

– Ты распугивал всю живность в округе и каждые двести метров застревал в корягах.

Я знаю, это нечестно – заставлять вспоминать Пита страшные и такие счастливые искореженные моменты его прошлого. Но кто знает, возможно, это станет еще одним неосознанным шажком на встречу к нему самому.

– Я всегда ее распугиваю – правда или ложь? – усмехается он.

– Правда.

И мы замолкаем. Чтобы мы не предприняли, Капитолий на шаг впереди. И этот шаг становится роковым для нас обоих. Сперва столица отобрала у меня нормальную жизнь, после – забирая в эту тягучую неизвестность всех моих знакомых, близких и любимых людей. Теперь же, когда наступит время моей собственной непокорности, спастись от гнева Койн будет уже невозможным.

– Мы не остановим ее, – начинаю я. – Койн и так слишком долго ждала того момента, когда, наконец, прикончит символ революции. Ты прав: ей нужен повод, который я ей предоставлю…

– Даже если ты начнешь восстание, это не изменит Панем до конца. Останутся те, кто захотят правосудия над капитолийцами. Гнев – причина всех бед.

– У тебя есть идея получше?

– Все, что мы можем, – подготовить беженцев к арене. К тому, что они могут там увидеть.

– Пит, у них не будет спонсоров! Им некому помочь! Ты думаешь, Койн обойдется тем ужасом, которая вселяла Квартальная Бойня? Она отомстит, за всех отомстит раз и навсегда.

– Ты же слышала о подготовке? Времени у нас чуть больше…

– Оно не спасет их. За две недели нельзя научиться стрелять из лука, плести сети, ставить силки, разбираться во всех ягодах и травах арены. Нельзя научиться лазать по деревьям, наработать удар и силу, обращаться с оружием. Нельзя научиться тому, чему учили профи с самого раннего детства! Тому, чему я училась долгие годы выживания и голода!

– Китнисс, мы что-нибудь придумаем, – уверенно говорит Пит.

И неожиданно в голову приходит наш разговор в пещере.

« – Мы раздобудем лекарство…

– Что на парашюте сбросят? – невесело усмехается Пит.

Его бьет озноб, он едва фокусирует взгляд.

– Мы что-нибудь придумаем, – уверенно отвечаю я.

Все это надумано, я сама не верю в правдивость собственных слов.

– Например?

– Что-нибудь.

Повинуясь внезапному порыву, я наклоняюсь и целую его. Все бы ничего, если бы вокруг нас не было этих скал, камер и всего Панема…»

Я с замиранием сердца вспоминаю этот поцелуй и понимаю, что, возможно, его – такого настоящего и живого – я не почувствую никогда больше в своей жизни. Он испарился словно предрассветная дымка, как растворилась и я прежняя – Китнисс Эвердин в Огненной, обрастающей черным оперением восстания и неприязни к Капитолию птице. Возможно, я проиграла свою частицу души, отдавая ее тому моменту у стен Президентского Дворца, ведь вместе с ней умирала и Прим. Но кто сказал, что Сойка-пересмешница, Огненная Китнисс, восставшая из пепла, словно феникс проиграла бой?

________________________________________________

Как вы заметили, эта глава совсем маленькая. Она не планировалась во время возникновения и дальнейшего обдумывания фанфика, но мне кажется, она нужна. Сомнения Китнисс – важная составляющая ее жизни. К тому же она вновь не принимала решения, которые выдвинули за нее. Поэтому, надеюсь, вы не закидаете меня помидорами, а отнесетесь с пониманием:)

Жду вашего мнения на этот счет и хотелось бы знать – сколько вас? Ставьте хоть точку, если мельком прочитали главу. Это огромная просьба от меня самой, и заранее я благодарю вас за понимание.

С любовью, Ася.

========== Глава 12 : Дистрикт-2 ==========

Когда за окном наконец-то стало светать, Пит покинул мое купе, сославшись на усталость и недомогание. Хотя мне самой давно уже стало ясно: молчание, затянувшееся в помещении, стало исчерпывать себя и давить на уши. Темы разговора вроде: «восстание», «свержение Койн», «помощь капитолийцам» и «воспоминания из детства» стали для нас отчужденными и выговоренными. Нельзя было в сотый раз обсуждать то, что стало ясным с самого начала: нет у нас никаких шансов предотвратить 76-е Голодные Игры, пусть даже аргументы, – которых у нас, кстати, нет – были бы неопровержимым доказательством того, что Койн – всего лишь махинатор, вроде Сноу. Вроде Сноу?

Мне кажется, она – его тень, бесчеловечная и движимая одной лишь ненавистью. Возможно, у прежнего правителя Панема этой ненависти не было. Кроме неприязни к жителям Дистриктов, он испытывал, быть может, только омерзение.

Я разминаю затекшие руки и перевожу взгляд на круглое зеркало у противоположной стены. С ужасом замечаю, как плохо выгляжу: серый домашний костюм висел на мне мешком, глаза обрамляли следы моих ночных сопровождающих – кошмаров, а на спутанные и лежащие колтунами волосы я стараюсь вообще не смотреть. Неожиданно в голову приходит запоздалая мысль о том, что мне предстоит пережить в следующие несколько часов. Новая команда подготовки, их щебетание, порхание незнакомых отчужденных рук, возможно, даже слабые упреки в мою сторону за столь ужасный вид. Но разве это важно?

Мои домашние любимцы: Вения, Октавия и Флавий? Неужели Койн настолько малодушна, решив, что это станет самым лучшим способом подстегнуть ненависть и враждебность Сойки? На самом деле она права. Несмотря на то, что я не любила всю наигранность, всю жестокость и одновременную детскую непосредственность капитолийских жителей, ко многим из них я уже успела привязаться.

Цинна. Он никогда не отзывался о моем участии в Играх как о том, в чем мне действительно повезло. Мое самопожертвование ради Прим зажгло в нем ту искру надежды, которая теплилась в каждом, кто мечтал о свободе. Будь он жителем моего Дистрикта, я бы наверняка с ним подружилась, но не уверена, что среди боли, страданий и грязи Шлака ему жилось бы так же уютно, как внутри обоюдного дворцового празднества Капитолия.

Я тяжело вздыхаю. Цинна, как и Прим – часть меня, которая теплится внутри лучиком надежды на то, что однажды я стану счастливой, но не ради себя – ради них.

Неожиданно я вспоминаю прошлый счастливый сон, который настиг меня в пекарне. Цинны там не было. Нет, я бы наверняка запомнила его лицо, ведь он дорог мне ровно настолько, насколько дорог мне Финник, тогда почему? Почему я не видела его среди остальных?

Мое воображение мечется в поисках ответа. Не могло ли случиться так, что после всех его мучений в казематах Капитолия он все-таки выжил? Остался жив и теперь находится на длительном лечении все в том же сердце Панема? Что за ересь, Китнисс? Ты вновь отдаешься пустым надеждам. Ты видела, как его избивают, видела его обескровленное лицо и могла подумать о том, что с ним все в порядке? Ты знаешь жестокость Сноу, ведь ты – птица, на груди которой выжжено клеймо Капитолия. Ты знаешь его безразличие, ведь именно он превратил жизнь Пита в ад. Ты знаешь его садизм, ведь Сноу уничтожил гнездо Сойки-пересмешницы.

Я отворачиваюсь от зеркала и выхожу из душного купе вон. Мне кажется, я в действительности схожу с ума. Я забываюсь, не помня, когда реальность теряет свою тонкую и очерченную грань, превращаясь в одни лишь мечты и вымышленный мир, в котором все потерянные и загубленные мною люди вновь рядом…

Возле меня тут же возникает светловолосая девица. По-моему, единственная из всего персонала экспресса, кто не лишен здесь человеческой улыбки и языка.

Она интересуется моим самочувствием, предупреждает о вынужденной остановке поезда на дозаправку, предлагает крепкий кофе. Никогда не любила этого напитка, но улыбка девушки заставляет меня почувствовать укол совести, и я позволяю ей позаботиться об этом. Она скрывается в конце коридора, и я остаюсь одна.

Чувства не успевают поглотить меня – вокруг становится темно и тихо. Тоннель. Еще одна преграда меж Дистриктами. Трудно сказать, какой это на этот раз: вокруг разместился хребет Скалистых гор, мы словно по тонкой борозде пересекаем горную расщелину. Пейзаж за окном однообразен: скалы, горы, витиеватые тропинки, ведущие к их подножию. Проезжая несколько километров всего за пару минут, я замечаю будто «встроенный» в массивную груду камня город. Он выглядит намного основательнее, чем мой Дистрикт. И даже находясь на его окраинах, я замечаю обустроенные госпитали и дома, как мне показалось, государственных лиц Панема.

Подъезжая к станции, я замечаю подергивающиеся голограммные таблоиды: «Добро пожаловать в Дистрикт-2».

Все становится ясным. И богато обустроенные дома, и роскошные приветственные рекламные вышки, и шикарный, отделанный по столичным меркам вокзал. Вспоминаются дни Тура победителей. Уже тогда я замечала присутствие Капитолия в каждом приближенном к нему Дистрикту. Во втором и первом это ощущалось особенно. Возможно, от того, что только Второй Дистрикт не принял сторону сопротивления в Тёмные времена, поддерживая в войне столицу Панема.

Я ощущаю противоречивые чувства, находясь в этом месте. Возможно, именно здесь правление Альмы Койн ненавидят больше всего, но ведь не она развязала восстание? Не она убила Сноу? Дрожь проходит по телу, когда я вспоминаю о том страшном и вздернутом пеленой воспоминаний дне казни бывшего Президента Панема.

Рядом со мной вновь появляется светловолосая проводница, когда поезд полностью останавливается.

– Не желаете подышать свежим воздухом?

Я согласно киваю, и она провожает меня на перрон.

Вокзал широкой полосой тянется вглубь очередной скалы, и мне уже докучают эти горные виды, навевая тягостные воспоминания о своих родных, пропитанных счастливыми днями лесах.

На улице я не замечаю ни одной живой души, и, кажется, Дистрикт-2 еще спит. Стрелки круглых, обрамленных каймой подсветки часов клонятся к половине пятого утра. Достаточно раннее время для близлежащего к столице Дистрикта и абсолютно нормальное для такого, как, например, Двенадцатый.