Текст книги "Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)"

Автор книги: Gromova_Asya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

«Ты сгоришь вместе с ними»

И пути назад больше нет. И нет больше тех надежных, обхватывающих рук жителей Панема. Нет больше, даже слабой надежды на то, что когда-нибудь они станут рядом со мной, чтобы излечить раны, а не придаваться приступам ненависти.

– Китнисс, ты с ума сошла?! – врывается в мои мысли Гейл, – Держись крепче, ты сорвешься!

Я замечаю, как мои руки повисли вдоль туловища, словно у тряпичной куклы. Ветер склоняет меня к заднему колесу, и в последний момент, когда я едва не слетаю с сиденья, я успеваю прижаться к Гейлу обеими руками и уткнутся носом в складки пятнистой водолазки. Слышу, как бешено колотится его сердце. Визг тормозов разносится по тихим и безлюдным улочкам Капитолия. Первое, что я замечаю, открыв глаза, подмигивающий желтым светом глаз светофора.

– Ты в порядке? Что это вообще было?! – негодует напарник.

– Я увидела Сойку, – слабо отвечаю я, – Она увешана тряпками, и надпись…

Гейл, помедлив, кивает.

– Да. После интервью ты не пользуешься спросом у Безликих.

Напарник чувствует, как я напряглась и тут же ретируется:

– Безликие – люди, отказавшиеся от справедливости. Они гнутся под властью Койн, становятся серой массой – ослепленными пустышками, продолжая верить в то, что их лидер следует моральному кодексу, долгу чести, – расстроено отвечает Хоторн.

– У вас тоже революционное название? Что-нибудь ужасающее? – пытаясь улыбнутся, спрашиваю я.

– Нам это ни к чему, но Элмер настаивает на «Огненном морнике».

– Звучит глупо, – говорю я, – Хотя символично: морник – порождение неповиновения, огонь – начало революции.

– Идем, революционерка.

Гейл оставляет мотоцикл в одном из переулков между двух капитолийских многоэтажек, и пускается в легкий бег, петляя меж домами. Я замечаю, что вся окружающая среда пропитана серостью и безжизненной коркой холодного отречения: в окнах не горит свет, на улицах нет прохожих, припаркованные машины стоят у окраин тротуара.

– Комендантский час, – откликается Хоторн, ныряя в очередной переулок.

Когда же передо мной встает чернота заброшенного завода, я опасливо кошусь на Гейла. И в этой рухляди собираются повстанцы? Не большие у них денежные средства.

– Не суди по «обертке», – будто читая мои мысли, говорит Гейл.

Мы проходим внутрь, и я думаю о том, как хорошо Хоторн успел изучить меня. Он знает чего ожидать от меня – и разве это не утомляет? Но дело, кажется, не в моей предсказуемости – напротив, он ожидает одного, а мой несгибаемый характер преподносит ему все новые и новые «сюрпризы». Гейл считал нас парой, пока я все это время грезила о настоящей дружбе. Предлагая сбежать в тот злосчастный День Жатвы – он сознавался в своих чувствах ко мне, а я воспринимала это, как жест неповиновения.

Широкая железная лестница, кажется мне хлипкой и я неуверенно кошусь на Гейла.

– Нет, нам не наверх.

Я оглядываюсь по сторонам, но вновь попадаю впросак.

– Кискисс, ты такого плохого мнения об Огненном Морнике? – с напущенной серьезностью спрашивает Гейл.

– Просвети меня. Где вход? Лестница? Лифт? – негодую я.

– Он у тебя под ногами, – Гейл нагибается к земле, и я замечаю ручку от погреба.

Теперь здание заброшенного завода кажется мне раем. Революционеры расположились под землей, где наверняка было слишком сыро, глухо и темно для нормальной жизни. Я чувствую, как пакет с провиантом дрожит в моих руках. Гейл помогает спуститься по винтовой лестнице и мы, в кромешной темноте, движемся вниз. Мне становиться стыдно – через пару часов я окажусь в теплой кровати, и, укрываясь от кошмаров шелковыми простынями, буду думать о том, каких креветок нам подадут на завтрак.

Держась за липкие и холодные стены туннеля, мы продвигаемся вперед. Гейл шлепает рядом со мной – я ощущаю прикосновение его руки, которое сплетает наши пальцы. Теперь я ощущаю былую уверенность. Где-то вдалеке я слышу мерные постукивание некого предмета о железную поверхность. Думаю, это жестяная банка с консервированной фасолью, о которую бьется алюминиевая ложка, подобная тем, которыми пользовалась наша семья в Двенадцатом. Вцепляюсь в руку Гейла еще сильней – мне привычно видеть голодающих людей, которые с обессиленной верой смотрят на меня, как на последний луч надежды. Вот только после провала с «Безликими» мне страшно говорить на людях.

Я вижу слабый огонек где-то в глубине тоннеля. Он мерцает, словно маяк, помогая нам не сбиться с пути. Я испытываю хлипкий страх, при виде кирпичных стен штольни. Воспоминания накатывают на меня волнами боли – Финник. Жизнерадостный, полный жизни, неувядающий Финник погиб в стенах подобного тоннеля, и я не могу не связывать ассоциаций с этим местом.

Переродки. Боль. Ужас. Страх. Отчаянье. Слабый вскрик зеленоглазого.

– Ты привыкнешь к свету, но пока что, прикрой глаза, – говорит Гейл.

Я пытаюсь понять, о чем он говорит, когда замечаю его руки на размашистом рычаге. Дверь с характерным скрипом открывается и в глаза бьет яркий больничный свет. Я ослеплена и дезориентирована. Кроме монотонного звука лязгающего металла, который теперь был слышен намного отчетливее, я не слышу абсолютно ничего.

Когда боль прекращает разжигать глаза, я едва приоткрываю веки, и дыхание перехватывает от дикого, распирающего восторга. Мы словно на окраинной точке города – нависли над размашистым селением, тянущимся на многие километры вокруг нас. Я вижу рабочих; огромные машины, вбивающие в пласт земли монументальные сваи; гражданских: загорелых и бледных, с черно-смоляными и вьющимися светло-русыми волосами. Есть те, которые едва отличны друг от друга; есть те, которые являются полной противоположностью. Это значит только одно – новая, возрожденная нация, не живущая отдельным кланом своего Дистрикта, а принимающая друг друга, как верного и недостающего собрата. Мы одна семья.

– Добро пожаловать в логово Сойки, Огненная Китнисс, – выкрикивает кто-то над нашими головами.

Я отрываюсь от панорамы города и перевожу взгляд к ступеням по правую руку от меня. Выступы вроде нашего, огибают селение, словно соты строго по кругу. На одном из таких я замечаю улыбающееся и просветлевшее лицо Элмера Хейса.

_____________________________

Уважаемые Читатели, большая просьба оставляйте о себе какую-нибудь весточку – хоть точку в комментариях, просто, чтобы я знала, что вы есть.

========== Глава 24 : Солдат Эвердин ==========

– Не воспринимай его всерьез, ладно? Он, по большей части, выделывается, – сипит Гейл.

Напарник раздраженно, но примирительно хмурится – мол, все, что мне остается: мириться с этим. Неожиданно замечаю, как ноги Элмера перемахивают через железную оградку, и я пытаюсь остановить его прежде, чем тело упадет в бездну ухающих гидравлических молотов. Но он, кажется, и не собирался останавливаться – прежде, чем мой крик растворится в металлической обшивке огромного куполообразного бункера, он окажется ровно напротив меня, упершись обеими ногами в перила ограждающие выступ.

– Я же говорил, – повторяется Гейл.

– Не бухти, старик, – спускаясь, отвечает Элмер, – Кто знал, что ты такая трусиха, Сойка.

– Я – Китнисс.

– Теперь придется объясняться, – не обращая внимания на мои слова, отвечает напарник Гейла.

– Объяснятся с кем…?

Но прежде, чем он успевает ответить, я оглядываюсь к городу. Кажется, тишина забилась в каждый сантиметр логова – все взгляды революционеров обращены ко мне. Счастье или разочарование; боязнь или вера; расположение или скептицизм – сложно сказать. Я знаю только одно: мне нужно поприветствовать их. Они ждут от меня слов поддержки, а в голову не приходит ничего, что бы могло действительно поддержать их. Сойка с вами? Сойка рядом? Что за ненатуральность, навеянная излишним празднеством Капитолия?

Думай, Китнисс. Думай.

И неожиданно, в памяти всплывает забытая картинка Тура Победителей. Я стараюсь отстраниться от этих мыслей – повернуть их в другое, более безопасное и менее болезненное русло, но все что выходит в результате, заставляет меня вернутся в прошлое только быстрее.

Я не могу поверить в это: кажется, нельзя действовать так слажено, но толпа, словно по мановению невидимого указчика, протягивает ко мне три пальца – давний и забытый жест Дистрикта-12. Так провожают значимого, а главное, любимого жителя нашего дистрикта; так я провожала Руту.

Слезы застилают глаза, но я уверена, что это не слезы радости. В голове страшным клеймом все еще раздается назидательный голос Сноу: моя цель утихомирить публику, и я не справилась с ней. Это единодушное приветствие девушки, которая бросила вызов самому Капитолию? Это жест неповиновения? Это объединение одного селения, которое так старательно пыталась рассоединить столица? Ради общей цели? Ради общего блага?

Тщетно пытаюсь сообразить, как исправить подобную ситуацию. Судорожно соображаю, какие слова могли бы разрядить обстановку , но слышу затворнический щелчок – микрофон выключен, а назад пути нет. Мэр продолжает речь, а Пит, хватая под руки, уводит меня прочь со сцены, не обращая внимания на прощальные аплодисменты. Прим права – все изменилось. То, что прежде давалось Дистриктам в мизерной дозе, ныне обуревает сердца каждого жителя Панема. Надежда – теперь она в каждом из них.

Серые стены Дома Правосудия разгораются яркими пятнами света. На полпути я замираю, будто забыв, что нужно продолжать идти.

– Китнисс, что с тобой? – спрашивает Пит.

– Ничего, – Я замечаю в его руках цветы и слабым голосом шепчу, – Цветы. Я забыла цветы.

– Сейчас принесу.

– Я сама.

Мы бы поверили в «безоблачную правду», скрываясь в стенах Дома Правосудия; продолжали жить в неведении, если бы я не вздумала пойти за букетом. Мы видим все это собственными глазами.

Из толпы два белых мундира вытаскивают старика, который разнес среди людей колыбельную Руты. Поставили прямо перед публикой на колени, в очередной раз доказывая свою власть. Я жду удара плети. Но вместо этого слышу гулкий выстрел, эхом разносящийся по округе. Они прострелили ему голову.

Дыхание перехватило от неожиданного рывка в прошлое. Я снова похожа на обезумевшую птицу, метающуюся в клетке. Мне страшно, потому, что моего прошлого слишком много в моем настоящем.

Пит. Как его здесь не хватает. С его умением находить нужный ключик к сердцу каждого обычными, казалось бы, словами, он бы мог помочь мне высказать всю ту признательность и благодарность к этим людям, которые окружали меня. Я боюсь увидеть в их глазах потухший огонек надежды. Так ужасно понять, что они ошиблись во мне.

Я целую три пальца, и моя рука взмывает вверх. За Руту и Прим. За Цепа и Цинну. За Лису и Мегз. За Финника и Боггса. За Вайресс и Рубаку. За всех Победителей, когда-либо переживших страхи арены. За людей, которые когда-либо потеряли любимых. За людей, которые, так или иначе, нашли в себе силы простить Капитолий.

Толпа откликается на мое движение, страшась. Они все еще боятся этого жеста неповиновения. Но они должны знать, что им нечего боятся, что они часть меня – а я часть их новообразовавшейся нации.

– За них, – эхом разносится по толпе.

Радость наполняет меня до краев. Я нашла в себе силы – я открыла им душу. Мне кажется, что слова пылающее знамя, которое станет главным «рукопожатием», которое скрепит наш союз.

Ведь последние слова я произнесла вслух.

***

– Чувствуй себя, как дома, – говорит Гейл, распахивая обшитую алюминием дверь.

Мы проникаем в «сердце» Гнезда – Штаб Главнокомандующего. Здесь свет прожекторов, заменяется обычными неоновыми лампами, которые венчают потолок помещения. Длинный стол, по обе стороны которого, стоят массивные стулья. Элмер в шутку называет «Круглым Столом короля Артура». Здесь просторно, но я чувствую удушье – как будто Гейл показал слишком откровенную часть своей жизни, в которую я, пока, не могу войти.

Во главе стола я замечаю крупного, седовласого мужчину, который едва ли старше моего ментора. Он копошится в бумагах и кидает вопросительные взгляды то на стройную, темноволосую девушку, то на сутулого мужчину с рыжеватой шевелюрой.

Я замираю у входа, но Элмер бесцеремонно подталкивает меня к столу. При первой нашей встрече он казался мне серьезным и образованным человеком, теперь же похож на бездумного мальчишку, который мало кого воспринимает всерьез.

– Знакомься, Китнисс. Джонатан Хейс, – указывая на седовласого, говорит он, – Правая рука Гейла и по совместительству мой отец.

– О втором я могу только пожалеть, – качая головой, откликается он, – Приятно видеть тебя, Китнисс Эвердин. Никто не думал, что ты вернешься в ряды солдат.

Он перегибается через стол и протягивает мне свою жилистую руку. Я поспешно жму ее, и замечаю, что под столом, там, где должна находиться левая нога, только пустынный клочок пространства.

– Да меня слегка потрепало в Третьем, – проследив за моим взглядом усмехается Джон.

Я покрываюсь пунцовыми пятнами смущения.

– Я – Джэйден, – говорит девушка с прямыми и бархатистыми черными волосами.

Цвет ее глаз больше напоминает свежую мяту – они вытянуты и огромны, сужаясь к концам. Да, она, несомненно, похожа на лесную кошку – вроде кугуара или рыси: домашней любимицей, свернувшейся на коленях, ее точно не назовешь.

Молчаливого мужчину, с ожогами, словно языками пламени, замершими у него на лице, зовут Фрайзер и он вместе с Джэйден прибыли в Логово из Восьмого Дистрикта, в день казни Сноу. Как оказалось, подобное сооружение, предполагало собой защиту на случай земных катаклизмов стеревших прежние государства с лица земли. Здесь было основано первое повстанческое селение, которое распространяло свою политику по всему Панему.

Масштабная карта, занимавшая практически всю стену позади «Круглого Стола», доказывает лишь то, что я в который раз ошибаюсь в силе духа Гейла. Тысячи красных точек по всему государству. Где-то они едва заметны, где-то отмечены особыми знаками – но слова «около сотни» повисшие между нами, кажутся теперь смешными. Каждая красная точка – очередное расположение групп «Огненного Морника».

Элмер рассказывает остальной части «команды» о моем поступке на выступе, и я натыкаюсь на восторженные и изучающие взгляды окружающих. Хейс младший успел досадить мне больше, чем кто и когда-либо в моей жизни. Еще немного и руки готовы потянуться к его горлу. Я стараюсь вести себя более чем достойно, но вместо этого ощущаю только странную теплоту, прилившую к щекам.

– В этом она профи – толпа готова идти за ней, – вмешивается Гейл.

Я благодарно смотрю в серые глаза напарника и получаю ответную, прежнюю, счастливую улыбку.

– Никто в этом и не сомневался. Главный вопрос в том: готовы ли мы принять её? – подает голос Фрайзер, – Качества соответствующие поведению Сойки – упрямство, непослушание и своеволие, а с таким лидером далеко не уйдешь.

Он говорит это так, будто меня и нет в комнате. Хочу сказать, что-то в ответ, но меня опережает Гейл.

– Чтобы не делала Китнисс – она делала это ради общего блага. Человек, не работающий в команде, не стал бы Победителем.

– Хочу напомнить, что Семьдесят Пятые Голодные Игры прошли под лозунгом: «Во что бы то ни стало, спасти несчастных влюбленных из Дистрикта-12». Поправьте меня, если я ошибаюсь, полковник Хоторн.

– Мне кажется, Фрайзер, ты недооцениваешь силу духа этой юной особы, – наконец выдает Джонатан.

– Сила духа не идет в сравнение с воинским опытом.

– Вы понятия не имеете, о чем говорите, подполковник, – шипит Джэй, – Просто дайте Китнисс высказаться и ваша совесть дрогнет.

Девушка-кошка оборачивается ко мне и дарит обворожительную улыбку поддержки. «Я с тобой» – читается в ее глазах. И я не могу понять чем заслужила подобное отношение. На самом деле, мне давно хочется влезть в эту перепалку, хотя бы потому, что обсуждая личность Сойки-пересмешницы, они упускали маленькую, но довольно-таки весомую деталь – я все еще находилась в комнате. Гейл незаметно касается кончиками пальцев моей ладошки и ко мне возвращается уверенность.

Злоба отступает – я должна быть строгой и расчетливой.

–Вы возлагали на меня надежды, отправляя Гейла в Тренировочный Центр, но в одном вы правы – я не имею военного опыта. Я была лишь солдатом – младшим по рангу, но в результате оказавшимся в эпицентре трагедии. Вы считали меня свихнувшейся и это допустимо: я потеряла сестру – единственного, по-настоящему близкого человека…

– Мы все потеряли «по-настоящему» близких людей, – обрывает меня Фрейзер, – Это восстание, а не разгребание чужого дерьма. Вы осознаете всю важность этого мероприятия? Я считаю, что Китнисс Эвердин должна оставаться символом – не предводителем. Становиться по правую руку Вашего сына и полковника Хоторна опрометчиво, Джонатан. Мы не располагаем военным оснащением, а из наших людей лишь немногие могут похвастаться навыками владения оружием. Нельзя рисковать солдатами – их жизни на вес золота.

– Я встану под пули, если того потребуете вы, – выплевываю я, – Меня не страшит слово смерть, но я знаю, как дорого обходятся чужие жизни. Не вам меня тому учить. И если люди верят мне – я не стану оставаться в стороне, как идол поклонения! Вера – то, что делало меня сильнее, каждый раз, когда я оказывалась на арене. Вера – то, почему я все еще жива, а не гнию в братской могиле Дистрикта-12.

– Браво. Воистину: ваши речи пробуждает во мне шквал эмоций – патриотизм, надежду и… жалость. Довольно, – говорит Фрайзер, – Посвящать эту девушку в наши планы я считаю самоубийством. Мы так долго шли к тому, чтобы избавить Панем от правления Койн, а теперь готовы накинуть петлю себе на шею, ради Сойки-пересмешницы.

– Фрайзер, – тихий, но уверенный голос прерывает его речь.

Объятый смущением он отступает в тень. На пороге появляется широкоплечая дама. Ее волосы острижены почти так же коротко, как и у Гейла. Улыбка на ее губах, создает на щеках маленькие впадинки: ямочки. И если бы не военная форма, грубые мужские сапоги, исполосованные швами руки, я бы предположила, что она настоящая красавица.

– Пэйлор, – Выдыхаю я.

Тело женщины, после прошлой нашей встречи кардинально изменилось. Огромные мышцы, буграми расходились по ее рукам, и скрывались под грубой тканью болотной майки. Нынешние волосы, походили больше на выжженные лоскутки поросли, оставшиеся от ее прежней прически. Она все еще умела улыбаться – и я откровенно восхитилась этим умением, намного больше, чем размашистыми плечами и набранной мышечной массой.

– Что скажешь, Китнисс? – спрашивает она.

И я не могу понять, о чем конкретно она говорит: об «Огненном Морнике»? О Логове? О ее обновленном теле? Прежде, чем я успеваю сообразить, улыбка капитана расплывается еще шире.

– На самом деле, Фрайзер хорош в бою, но отчаянно много говорит «на суше». Я решила перебить эту идиллию потому, что решение, относительно введения солдата Эвердин в наши войска давно принято. И не подлежит никакому обжалованию. Именно поэтому он так раздражается, – властно говорит Пэйлор.

Я невольно вспоминаю, как впервые увидела ее. Среди умирающих, окровавленных, полуживых солдат, которых она, как защитница, не пускала на тот свет, продолжая бинтовать, успокаивать, бинтовать и снова делится обнадеживающими словами. Не лгать – поддерживать, какой бы горькой не была правда.

– Введите нашего юного борца в курс дела, полковник Хоторн. Джэйден, Элмер – жду вас на стрельбище. Фрайзер, думаю, твоя помощь в госпитале будет очень кстати.

– Есть, генерал, – отрезает Фрайзер.

– Так точно, генерал, – подхватывают остальные.

– Удачи, Китнисс, – Пэйлор провожает меня ласковым, почти материнским взглядом, но голос ее по-прежнему тверд.

Генерал. Подумать только! Ей нет и сорока, а она возглавляет повстанцев. Она, как и прежде, не любит славы: вот потому-то слух о том, что главными лицами в развязанных бунтах являются Гейл и Элмер вполне объяснимо. Все считают их лишь пешками, пытающимися остановить игру значимых фигур. Никто и не воспримет всерьез двух парнишек, едва выбравшихся в реальный мир. Я смотрю на поучительный взгляд Джонатана Хейса, который о чем-то беседовал с Гейлом, пока я все еще наблюдала, как остальные покидали Штаб. Я вижу восхищение и преданность в глазах Гейла, и мне кажется, он считает Джонатана заменой своему отцу, которого он, как и я, потерял в раннем детстве.

– Начнем с того, что в подсчетах повстанцев, ты действительно ошиблась, – начинает Гейл, – Мы не знаем конкретную цифру жителей каждого Штаба. Да и не каждый Дистрикт может позволить себе подобный бункер в котором разместились мы. Но мы точно знаем, что Первый и Второй расположились в подвальных-складах своих Дистриктов. Третий обустроили в одном из заброшенных заводов – в дистрикте его считают отравленным ядохимикатами, которые использовало предприятие, но на самом же деле это еще одна уловка повстанцев. В Четвертом, Пятом и Шестом дистриктах оборудованы самые незначительные повстанческие бункеры. Люди мало откликаются на наши просьбы – все страшатся мести Койн, хотя никто не доволен подобным режимом тоталитаризма. Остальные укрываются в малодоступных для миротворцев местах, передавая весточки и сообщения через посланников.

– Посланников?

– Людей, которые не были замечены в бунтах. Им разрешается покидать собственный дистрикт, а вот мне выезд официально запрещен, – расстроено произносит напарник.

– А Элмеру разве нет? Как тогда он оказался во Втором?

– Официально – нет, но кто сказал, что заполучить один поезд тяжелее, чем завладеть Тренировочным Центром?

– Думаю, ты хочешь знать почему, если сила и мощь повстанцев так велика, мы не предотвращаем Игр? – наконец вмешивается Джонатан.

– Да, это действительно приходило мне в голову.

– Мы выжидаем, – отвечает Гейл.

– Пока силы «Огненного Морника» наберут обороты? – наобум спрашиваю я.

– Нет, Кискисс. Мы ждем Голодных Игр.

Я впадаю в ступор. Они ждут, пока развяжется кровавая бойня? У меня появляются сомнения насчет искренних побуждений революционеров.

– Может, все-таки, объяснишь? – стальным голосом спрашиваю я.

– Все эти бунты, мелкие восстания, волнение в народе и слабые стычки с миротворцами – как ты думаешь, зачем все это нам? – спрашивает Джон.

– Я не имею ни малейшего понятия. Хватит плести интриги, я хочу знать – зачем вы ждете начал этих чертовых Игр?!

– Мы выискиваем их слабые места. Те, с которых и начнется переворот. Шаг за шагом мы продвинемся к Капитолию, чтобы наши потери не составляли и трети от потерь армии Койн. Пока происходят эти стычки, к нам приходят все новые и новые люди – наши ряды пополняются, мы восстанавливаем силы. Отстраиваем бункеры, в которые, в случае чего, мы сможем вернуться.

– Это выжидание перед началом…

Дыхание перехватывает. Я глотаю воздух словно рыба, и не могу не почувствовать, как больно кислород обжигает мои легкие.

– Да, Китнисс, – строго и расчетливо говорит Гейл, – перед началом войны.

***

Вечерний воздух по-прежнему путается в моих волосах. Я стараюсь прижаться к Гейлу еще плотнее: у нас осталось не так много времени, перед тем, как в Тренировочном Центре опять включатся камеры видеонаблюдения. На обратном пути он едет во множество раз быстрее, и потому, кроме грубого свиста в ушах я абсолютно ничего не слышу. В комендантский час подобный звук должен обратить на себя внимание, но почему-то до сих пор не обратил. Мы не видим ни единого «белого облака» пока добираемся до Центра. И когда мотоцикл наконец-то тормозит у черного входа, я продолжаю держаться за складки его футболки.

– Китнисс, ты можешь отпустить меня – мы приехали, – ухмыляется Гейл.

– На обратном пути ты несся как сумасшедший – я думала, мы разобьемся, – нервно отвечаю я, – Даже если ты неплохой водитель, помни, что удача никогда не бывает…

– … на нашей стороне. Да помню я, помню.

В этот момент ко мне возвращаются воспоминания о нашей дружбе. Как познакомились, как охотились, как ненавидели и нуждались, как верили, как сопереживали. Как вместе ждали первой Жатвы для Прим. Как хохотали над Капитолием, как шутили о все той же «удаче». Я нервно тереблю края его куртки, болтающейся на мне, как мешок. Недостает ли мне любви Гейла? Да, возможно. Возможно, я просто нуждаюсь в чьей-нибудь опеке, а возможно, я просто хочу знать, что этот парень до сих пор любит меня.

Гейл теребит телебраслет. Нажимает на клавиши, грозно ругается. И я невольно любуюсь этим, как чем-то, что было множество жизней назад и уже никогда не станет прежним. Я знаю, что не станет.

– Гейл… – невнятно шепчу я.

– Две секунды, Китнисс. Да чтоб тебя, чертова ты техника!

– Гейл, я … я скучала, – говорю я, потупив взгляд.

– Да, и я скучал, Кискисс. Выкину эту хреновину, как только вернусь в Логово.

– Нет, ты не понял. Я действительно скучала…

Он замирает. Отпускает руку и долгим протяжным взглядом изучает мое раскрасневшееся лицо. Я радуюсь тому, что на улице за полночь, а солнце по-прежнему не показывается на горизонте и мое лицо, залитое краской, остается в клубящейся тени ночи. Его руки – знакомые, жесткие, властные, но нежные смыкаются за моей спиной. Я утыкаюсь ему в шею и чувствую слабый, но такой неземной аромат лесного духа. Луговина. Беззаботное счастье. Радость. Пусть я не чувствую себя в безопасности, подобно тому, как чувствовала себя рядом с Питом, я знаю, что этого мне не хватало.

Он не убийца. И никогда им не был. Он оказался в ненужном месте, в ненужное время – он человек преданный волей случая. Преданный мной. Он считал себя палачом. Зализывал раны, излечивал, восстанавливал себя по кусочку намного тщательнее, чем я, ведь он считал себя убийцей – и не позволял себе этого забыть. Руки сами тянутся обнять его, и я чувствую, как по его спине проходит дрожь – мышцы напарника невольно напрягаются. Он шумно выдыхает, и так же жадно втягивает носом воздух.

То, что происходит в следующее мгновение, я спишу на предательство Пита, слабость моего характера, безвольность Гейла, старую дружескую привязанность – но его губы накрывают мои, и я растворяюсь в этом поцелуе. Я отвечаю на него. Так же, как отвечала, когда он был при смерти. Я поддаюсь ему – потому, что это не «секс без обязательств». Потому, что это чувства.

Его ладонь покоится на моей шее, там, где теперь с бешеной скоростью пульсирует кровь. Рука напарника прижимает меня к нему так, словно я могу упорхнуть в любое мгновение. Но это мгновение наступает. И наступает тогда, когда я слышу скрип лестницы со стороны черного входа. Я отскакиваю от него и опираюсь о кирпичную стену – дыхание нехотя приходит в норму. И очень своевременно.

Дверь распахивается и из-за нее показывается пепельноволосая шевелюра. Пепельноволосая! Девушка недоумевающе оглядывает меня со стороны, но потом, увидев моего ошарашенного напарника, кидается к нему на шею.

– Ге-е-ейл!

Значит не безгласая.

И что самое ужасное в этом голосе нету лжи: искренняя, неподдельная, настоящая радость, которая отражается в этом крике, заставляет сердце упасть вниз – к пяткам.

– Иллайн!

Когда он подхватывает ее на руки, и в глазах я вижу пляшущие огоньки счастья, я чувствую слабость. Будто бы мной воспользовались, а теперь словно выбросили на помойку.

– Как давно… давно, ведь прошло больше полугода, Гейл? – едва различимо шепчет девушка, – Как же я скучала. Это же невыносимо…

Она прижимается лбом к его лбу и продолжает что-то шептать. А он что-то отвечает, но я мало, что различаю в их совместном ворковании. Ноги несут меня по лестнице и что самое ужасное, я не слышу молящего крика Гейла. Он не зовет меня. Он не пытается остановить меня. И в этом… в этом состоит главный ужас всего, что могло произойти со мной сегодня.

Я поддалась. Господи, я поддалась на провокацию, как дошкольница. Кажется, и это не чувство. Кажется, и меня теперь нельзя назвать «непорочной». Я срываю с себя куртку Гейла и бросаю на кафельный пол гостиной. В глазах пляшут слезы, и я едва добираюсь до своей комнаты. Тут все еще стоит тарелка с остатками еды, которую я приносила ему. Тут все еще его запах, смешанный с моим собственным. Это сводит с ума, потому, что от меня все еще несет лесным бризом. Это не я – это он так пахнет.

Я срываю шелковый халат. Рву его на себе, как будто скинув его исчезнет и этот одурманивающий запах счастья, который теперь стал для меня зловонием. Я кутаюсь в простынь, стараясь сдавить крик вырывающийся из горла. Он растворяется в мягкой перине подушки.

Я думаю обо всем и сразу. Гейл. Пит. Я. Повстанцы. Боль – адская боль. Хеймитч. Слабая Эффи. Пепельноволосая. Все это вспыхивает в моей голове образами и мешаясь с друг другом, превращается в чувство отчаянья и одиночество.

Китнисс Эвердин – Сойка-пересмешница – Огненная Китнисс – символ Революции. Но кем бы я ни была в будущем, кем бы ни была в прошлом, кем бы теперь ни была в настоящем. Я окружена болью. Я, по-прежнему, одинока.

========== Глава 25 : Менторы ==========

Вода обтекает мое тело, оставляя на коже приятную дрожь. Воздух все еще наполняет мои легкие, когда я опускаюсь к самому дну бассейна. На уши тут же наваливается давящая и страшная тяжесть, но я мало обращаю на нее внимания, есть только я, расслабленность, тихие всплески воды где-то надо мной и покой. Плаванье – единственное дело после охоты, которое по-настоящему могло очистить мой разум, расслабить напряженные мышцы тела.

Бокс на поверхности забит учениками. Они вглядываются в серебристую гладь воды под надзором усиленного отряда миротворцев. Я же стараюсь оттолкнуться, уплыть, скрыться в блеске бассейна от всего этого.

Остался день. Всего лишь утро и ночь, разделяющие детей от кроваво-красного пламени ужаса арены. Каждый раз, вспоминая об этом, я чувствую жуткую слабость и горечь, заходящуюся внутри меня. Мне кажется, я проглотила сотню иголок, и теперь они впиваются в органы, заставляя меня невольно задыхаться.

Отталкиваюсь от самого дна и всплываю на поверхность, как совсем недавно учил меня отец. Недавно? Мне было шесть, и теперь от этого беззаботного детства меня отделяла непроницаемая стена под названием «Голодные Игры».

Свет обжигает глаза. И я невольно жмурюсь, смахивая капли воды. Купальный костюм, который выдан мне как ментору впивается в плечи и сдавливает мою грудь, так, что я едва могу вздохнуть. Неожиданно замечаю склонившуюся фигуру надо мной: светлые лучистые волосы, лазурные глаза с золотым ободком, пушистые ресницы, слабая полуулыбка.

– Я понадеялся, что ты утонула, – выдает Пит.

Слабо отталкиваю его протянутую руку.

– Записался в ряды Джоанны?

Не помню, как циничность закралась в наши отношения. Возможно, после слов «секс по принуждению», а возможно, как раз тогда, когда мы согласились оберегать друг друга в роли друзей.

Он протягивает мне полотенце и помогает выбраться из бассейна.