Текст книги "Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)"

Автор книги: Gromova_Asya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

Все. Темнота.

Кончилось.

Нет, Мелларк. Для тебя все только начинается.

***

– Мистер Хевенсби, мы просто не можем скрывать от него правду…– сиплый, тихий голос разрывает тишину.

– Полковник, вам, я смотрю, не особо дорого ваше место?

Плутарх Хевенсби выстукивает по железной поверхности сидения. Он не замечает, что я пришел в сознание, и возможно, это единственная хорошая новость за последние сутки. Я пристегнут к сидению в отдалении от них, но из-за шума турбин, практически не слышу их дальнейшего разговора. Обрывки их фраз и хмурые, спорящие лица свидетельствуют о том, что предположения о том, кто все-таки взорвал поезд, у них все-таки имеются.

Я слишком хорошо разбираюсь в людях. Уверен, распорядитель не собирается посвящать меня в эти предположения. И тогда мой взгляд нашаривает взгляд миротворца, сидевшего напротив Плутарха. К моему изумлению он неотрывно следит за мной. Но то, что шокирует меня больше, так это то, что он продолжает вести беседу с распорядителем, но теперь уже куда громче.

– Вы просто ссадите его и отправитесь в Капитолий?

– Президент Койн должна знать об инциденте. Ее дальнейшие распоряжения относительно «Огненного морника» не должны дойти ни Пита, ни Китнисс, ни кого-либо из бывших победителей. Шайка революционеров ничего не изменит. То, что они живы – вопрос времени.

– Он – победитель, Хевенсби. И не нам с вами судить, каково это – быть выжившим.

– Мне кажется, вы переоцениваете свое положение в армии, полковник. На ваше место найдутся люди и поопытнее, и пособраннее. Мы ссадим вас в Двенадцатом. И ради Бога, поймите, что от того, как долго вы будете молчать о диверсии, зависит продолжительность вашей жизни.

– Дистрикт-12, – запрограммированный голос проводницы заставляет меня всего сжаться.

Дом. Я дома. Сердце старается выпрыгнуть из груди от волнения, и я мечтаю о том, чтобы наклонится над иллюминатором и увидеть родные земли. Хотя бы то, что от них осталось.

Я наигранно зеваю и оглядываюсь по сторонам. Мне на руку то, что этот бывший полковник на моей стороне. И то, что он будет находиться в Двенадцатом увеличивает мои шансы узнать правду. Все что мне нужно – сделать вид, что я не помню взрыва. Будто его и не было вовсе. Плутарх мгновенно расплывается в улыбке.

– Доброго вечера, Пит.

Полковник криво ухмыляется мне, и проходит в кабину пилота, оставляя меня и Плутарха наедине. Распорядитель потирает ладони и буравит меня пристальным взглядом. Кажется, он все же уверен, что я видел то, чего мне видеть не следовало.

– По-поводу увиденного вами…

– Да, хотелось бы знать, что именно заставило нас покинуть поезд, если нам ничего не угрожало? – спрашиваю я, с интересом.

– О, – Хевенсби издает странный, похожий на кряканье звук, – Это абсолютно моя вина. Маршрут был проложен через восьмой дистрикт. В это время в этой местности проводятся полевые учения, и мы оказались в ненужном месте, в ненужное время.

Я дважды оказывался в ненужном месте, в ненужное время.

– Разве это не кажется странным – учения в мирное время? – ложное подозрение должно сбить его с толку.

– Мы должны отличаться от прежнего Капитолия, хотя бы высоким уровнем подготовки. Мы должны быть готовы ко всему. Включая революцию, – Его беспокойный взгляд теряет ко мне всякий интерес. Я убедил его.

Планолет повисает в воздухе, а затем медленно опускается к земле. Уши закладывает неприятным звоном турбин, но кажется, даже эта мелочь не может омрачить моего счастья. Я чувствую слабость, как будто бы вот-вот сбудется моя заветная, неугасаемая, казалось бы, такая далекая, но вечная мечта. Долгие месяцы ожидания и лечения. Бесконечное количество лекарств, препаратов и капельниц. Наставления, промывка мозгов, через боль и страх, через приступы и неизбежные холодные и ужасающие ночи. Жуткие мысли переродка. Взрыв, унесший сотню невинных жизней. И так много вопросов, на которых у меня все еще нет ответов.

И самое главное – тишина. Переродок, будто умер в это счастливое мгновение. Есть только я и мое безмерное счастье.

– Разгерметизация салона, – отчеканивает девичий голос.

И шлюз с тихим гудением медленно опускается вниз. Планолет полностью оседает на землю. Сердце неумолимо стучит и мчится вперед. На самом деле я готов плакать. И, кажется, в глазах появляются слезы. Но я слишком счастлив, чтобы думать о том, как это выглядит со стороны. В одно мгновение я получил лучший подарок за всю мою прожитую жизнь. Плутарх продолжает рассказывать мне о прелестях нового строя Капитолия, но мне настолько плевать на его лепет, что я просто отстегиваю ремень безопасности, и на негнущихся ногах бреду прочь из планолета. В корпусе нет никого кроме меня и распорядителя. Выживших больше нет.

Но я упрямо смотрю прямо перед собой. На горизонте виднеется крыши домов. Многие из них покрыты рабочей пленкой, многие все еще в руинах и обвалах, но я узнаю их. Будто бы признавая своего бывшего жителя, мне на лицо ложатся лучи закатного солнца. Оно прощается со мной и заволакивает Дистрикт-12 в ночную пелену вечера. Планолет остается позади, а я все иду. Волочу за собой ноги , стараясь не потерять равновесия.

И тут происходит невероятное. Неожиданно вечерний бриз приносит с севера, забытый и смытый стерильным запахом Капитолия, аромат свежескошенной травы Луговины. Он словно пробивает нос, и я начинаю дышать прерывисто, часто, словно никогда прежде я и не дышал этим наполненным любовью и теплотой ароматом дома.

Я пытаюсь сделать еще один шаг, но запинаюсь и едва не падаю. Мгновенно ноги приходят в движение. Я несусь вперед. Несусь не от переродков и смерти, не от стального привкуса крови, ни от пыток, страданий и агоний – я несусь навстречу своим страхам. Хотя теперь неважно, что я увижу. Слезы слетают на холодном ветру, но я смеюсь. Я чувствую упругость мышц, ощущаю навеянные детством запахи, вижу знакомые улочки и дома…

А впереди только солнце, светящее в лицо. И я хочу домой. К матери. Прижаться и никогда больше не огорчать ее. Увидеть братьев и поблагодарить от всего чистого сердца, что они дождались меня. А потом… Потом снова к отцу. В пекарню, где я мог быть собой. Быть наедине с человеком, который никогда в жизни не придавал меня, а был рядом.

Но я сворачиваю в переулок, а за ним углубляюсь в потемки Двенадцатого. За ним Шлак. За ним – моя жизнь. И неожиданно перед глазами встают серые облака. Приятные, пушистые серые облака, плывущие по прежне голубому небу. Такие же серые, колючие, но бесконечно добрые глаза Китнисс. И я помню их…

Почему я должен помнить их, если она предала меня? Если она лишала меня раз за разом жизни, а, переродок? Слезы стекают по щекам быстрее прежнего, а ноги слишком устали, чтобы продолжать бежать. Я задыхаюсь, но от того, что счастье наполняет меня до краев. Оглядываясь по сторонам, я замечаю вокруг котельную. А за ней только высокую, покрытую матовой пленкой, крышу Котла. Теперь я стараюсь идти, как можно медленней. Я не хочу спугнуть этот образ. Я хочу верить, что это правда.

Происходит что-то невероятное, но я замечаю в Котле шумящих людей. Все они перепачканы грязью, и кажется, слишком усталыми, но на их лица сияют улыбки. Они просят добавки, кричат и веселятся. Многие кажутся слишком пьяными, но даже они хвалят стряпню Сальной Сей: «великолепный беличий суп», «прекрасный гарнир», «зажарка была что надо». Здесь нет драк за еду. Здесь никто не обделен ни пищей, ни вниманием. Они обогреты и живы. Шлак объединился. Мы стали одной большой семьей…

Все это настолько по-настоящему, настолько по-старому, что когда один из рабочих замечает меня, меня обдает током, когда он кричит:

– Гляди-ка, Сей. Даже победители возвращаются, чтобы отведать твоих кушаний.

Сальная Сей отрывается от своих клиентов и замирает при виде меня. Кажется, она вот-вот заплачет, но вместо этого, она с несвойственной ей быстротой оказывается рядом со мной и по-матерински прижимает меня к себе.

– Мальчик… Мой милый мальчик… Победитель, ты, наконец, дома.

Счастлив ли я?

Моя рубашка мгновенно намокает от ее слез, и, кажется, она рыдает в голос, и все повторяет мое имя. Ласково путает мои волосы. Я улыбаюсь при мысли, что грязь с ее рук смешается с новомодным капитолийским гелем. Эта мысль настолько нелепа, что я начинаю смеяться. Я что-то говорю ей в ответ, но продолжаю смеяться и смахивать с ее опухшего, морщинистого лица материнские слезы.

К нам подходят мои односельчане. Многих я вспоминаю мгновенно. Других узнаю с трудом. Но они все – все до единого – ободряют меня, шутят. Некоторые плачут, другие смеются, третьи советуют завязывать с Голодными Играми.

И неожиданно из толпы, словно скрипучая, заезженная пластинка звучит его голос:

– Кто знал, что ты так быстро забудешь своего спасителя?

И руки Сальной Сей мгновенно отпускают меня.

Я узнаю спутанные волосы, оборванные штаны, выпачканную в грязи и рвоте рубашку, кривую ухмылку желтых губ и раскрасневшиеся глаза моего ментора. Он стоит, опираясь на несущую балку крыши Котла. Он по-прежнему сторонится людей, и кажется на этом празднике жизни лишним, но честное слово, я испытываю такое облегчение и счастье при виде него, что снова начинаю смеяться.

– Спасибо вам всем, вы не дали старому пройдохе спиться, – говорю я, и толпа разражается смехом.

– Радует, что ты не потерял свой острый язык, Мелларк, – кряхтит Хеймитч, – Но вопрос остается открытым: ты завязал с Играми, парень?

Теперь Шлак смеется надо мной. Я и сам искренне улыбаюсь ему в ответ. Какое-то бесконечное, теплое ощущение спокойствия среди этих людей, дает мне возможность не входить с ментором в перепалку.

– Ты как-то дал мне дельный совет, – говорю я, подходя к нему.

– Постараться выжить, – Хеймитч слабо ухмыляется в ответ.

– И я следую ему по сей день.

Ментор сгребает меня в охапку и хлопает по спине. Он не плачет, кажется, ему вообще плевать на меня. Но я знаю, что это не так. Что это далеко не так.

Всхлипы стихают и по Котлу разносятся громкие аплодисменты и свист. Они мне рады. Они моя семья. В голове слишком много мыслей и я понятия не имею, как это до сих пор не вызвало приступа. Но все спокойно.

– С возвращением, сынок, – Сипло отзывается он.

========== Глава 32 : Новая встреча ==========

От автора:

Дорогие мои, любимые читатели. Я так рада, что на этот Новый Год, я могу сделать вам, пусть небольшой, пусть слегка сумбурный и во многом непонятный, но подарок. Я очень рада, что смогла вернуться к “ВИП-у”. И честно говоря, по большей части это только ваша заслуга. Потому что даже разгневанные отзывы вроде “Где же прода?”, ” Автора обнаглел” и т.д и т.п, радуют меня как писателя. Желаю Вам в этом Новом Году получить как можно больше позитивных, настоящих и искренних эмоций. Обрести настоящую любовь, настоящих друзей. И вообще, побольше использовать слово “настоящий”. Ведь так важно не смотря на боль, страхи и отчаянье оставаться собой.

С любовью и обожанием,

Громова.

У нее одной был этот странный, наглый, шокирующий взгляд из-под полуопущенных ресниц. У нее одной получалось появляться из ниоткуда и исчезать в ночную, сказочную тень. У нее одной была походка мягколапой кошки, что в одно и то же мгновение может и шипеть, и греться у твоих колен. Тишина нагнетает обстановку, но я игнорирую этот факт. Я даже не замечаю пугливо-насмешливый взгляд нашего ментора. Хеймитч боится не за себя, а за нее. Эта девушка всегда была ему дороже. Злоба? Обида? Разочарование? Безразличие. Мне безразлична Девушка из Огня.

Она смотрит на меня не то с испугом и раздражением, не то с издевательским вызовом, что тлел огоньками в ее глазах.

Я пытаюсь понять, что со мной не так. Почему в этот момент я ощущаю себя исчезнувшим, пропавшим без вести человеком, который желал только одного – пустынного забвения, которое ему неподвластно. Но я уже знаю – лучше тысячи уколов и капельниц, новые пытки Капитолия, нежели этот тяжелый взгляд.

Ну, здравствуй, Китнисс Эвердин.

– Привет, Китнисс, – мгновенно обрываю переродка я.

Она переминается с ноги на ногу, опуская взгляд. Серые глаза больше не смогли видеть творение Капитолия. Я – искусство Панема. Как жаль, Китнисс, что ты об этом так мало знаешь.

– Привет.

Это звучит слишком неестественно и натянуто. Голос. Этот голос преследовал меня в кошмарах, только вместо слабых приветствий, он разрывал меня словами ненависти. Китнисс из моих снов желала мне смерти. Мечтала о ней. Грезила.

– Как ты? – ретируется девушка.

– Отлично. Вернулся из Капитолия десять минут назад.

Напоминает разговор двух друзей. Только это – Китнисс, а это – я. Человек, пытавшийся убить ее. Не единожды.

Она изменилась. Серая, почти неживая Китнисс была похожа на изнемогавшую тень. В движениях появилась непринужденная скованность. Резкие, краткие шаги, пугливый, настороженный взгляд, черные, как смоль, круги под глазами. Она сделалась хрупкой. Но не настолько, чтобы я сомневался в том, что это символ революции. Китнисс не стала больным человеком, она по-прежнему не нуждалась ни в чьей заботе, оставалась своенравной кошкой, что гуляет сама по себе. Единственное, чего она лишилась – жизненных, прежде струящихся в ней ключом, сил.

– И уже успел побывать в душе?

Сперва, вопрос застает меня врасплох. Ее детская непосредственность. Ее колющий голос, и чуткий, сосредоточенный, охотничий взгляд. Переродок откликается прежде, чем я успеваю возразить ему:

– Меня не выпустили за пределы города без фирменной прически. Новый стилист – отстой.

Тварь пытается быть с ней милой. Он овладевает моим сознанием за доли секунд, но так же быстро растворяется в потоке моих собственных мыслей. Разве возможно отследить его среди себя самого?

Но неожиданно внутри все теплеет. Становится ярким, живым и ясным. Я понимаю, что радость зарождается внутри меня не по приказу инородного сожителя. Это ее улыбка. Мимолетная, тающая, замершая на ее губах по ошибке, но это она – моя Китнисс. Не та, что тысячи раз убивала меня, а та, что раз за разом спасала меня у самого обрыва.

В комнате тихо. Но эта тишина не давит на уши, а приносит удовольствие. На мгновение я возвращаюсь домой. Ведь здесь меня все еще ждут.

– Китнисс, идем на кухню, – наконец вмешивается ментор.

Девушка откликается мгновенно. Ментор пропускает ее вперед и на секунду вновь поворачивается ко мне. Он улыбается и слабо кивает головой. Пусть желтые глаза и кривая ухмылка отпугивают прохожих, мне она подарила отцовскую благодарность.

Ты ему безразличен. Она всегда была дороже пьянице, чем ты.

Ты прав. Дороже. Но у Хеймитча не было детей. Он одинок и, возможно, он встретит свою старость у могил людей, которые были ему дороги. Китнисс и я – все, что осталось у него от жизни нормального человека. Мы его семья.

К ушам прорывается монотонный шум – шипение переродка.

Она убьет и его, как только поймет, что он ей ни к чему.

Руки впиваются в шершавые обои. Стараюсь дышать как можно ровнее. Это даже не приступ – слабое покалывание в сердце и всего. Всего лишь слова, брошенные монстром. Я считаю до десяти. Привычка, которая не раз спасала меня от твари. Мне нужно думать о чем-то одном. Сконцентрировать все свое внимание на определенном предмете. Глаза, не замечая глянцевых блик, выискивают точку опоры. Завядшие цветы у окна, пылящиеся картины, бутылки или моя сумка брошенная у входа…

Но я ошибся. Я не нуждаюсь в этом.

Серые, грозовые, отливающие сталью глаза… Может, я преувеличивал? Может, это девушка лишь одна из тысяч? Может, и глаза ее дотлевшее пламя?

Неожиданно я чувствую острую, мимолетную боль в ладони. Она отрезвляет, но когда я, наконец, открываю глаза, а дыхание приходит в норму, мир сужается до размеров этой безделушки. Круглый, золотой ободок; мрачные тени, мелькающие на крыльях птицы; блеклый, иссякающих блеск броши. Капля крови причудливо замирает на ее игле, а затем стекает к основанию – там, где обод слит с тельцем сойки-пересмешницы. Кажется, даже птица почернела и сделалась тенью.

Переродок отступает. Он не в силах бороться. Не сейчас. Тяжелый вдох. Слабый выдох.

Китнисс, кем бы ты ни была на этот раз. Кого бы ни играла в прошлом, и чью бы сторону ни приняла в будущем. Как бы тяжело мне ни было … Я постараюсь понять тебя, Девушка из Огня.

Чтобы она снова сожгла тебя.

***

Наше время

Шум. Громкие возгласы. Крики. Скрежет метала. Лязг выстрелов. Воображение рисует черные улицы, залитые кровью. Вокруг слишком темно, чтобы разглядеть чьи-либо лица. Только крики – по ним я узнаю знакомые голоса. Сначала, они только зовут на помощь, но я трупом лежу, где-то поодаль, а значит, люди лишены моей помощи. Из горла вырывается животный, громкий рык. Освободить скованное тело, выбраться наружу, помочь мученикам! Но голоса приближаются, а я по-прежнему обездвижен.

– Пит! Господи, Пит! Они близко… Помоги мне!

Ее голос. Он разрывает на части. Почему я не могу ответить?! Почему я обездвижен?!

– Пит!!!

Ее голос. Он ближе. Но эта безнадега, истерический вопль. Бездна, в которую он затягивает. Ненависть и страх, которую он приносит. Я готов кричать вместе с ней. Она на краю пропасти, из которой каждый раз вытаскивала меня самого.

– Пит, отзовись! Прошу…

Последние слова надрываются, и как струна, лопаются на тысячи мелких осколков. Последний вздох. Ее слабый стон, будто извинение и высвобождение, сорвавшееся с губ. Серые глаза закатываются, я вижу, как ее ноги подкашиваются, и она летит в эту бездну. Смех и плач – сливается в одно нечеловеческое рыдание. Все кончилось. И для меня. И для нее. И есть в этом что-то ироническое, контрастное и лишенное смысла. Мы тысячи раз убегали от смерти, чтобы, не дотянувшись друг до друга сантиметр, пасть, как герои проигранной революции.

Мы могли быть семьей. Я уже представляю, как ты неумело обнимаешь нашего сына. Как странно и опасливо оглядываешься по сторонам, пеленая его в одеяло. Ты боишься. Я боюсь. Мы заложники счастливой ситуации. Все, о чем я мог только мечтать – это ты. И моя мечта сбылась. Мы рядом. Вот – в паре метрах друг от друга. Среди окровавленных трупов, что, возможно, точно так же тянутся навстречу. Вспышка – выстрел.

Я широко раскрываю глаза. Резко выбрасываю руку вперед, хватаясь за чье-то предплечье. Воздуха мало, чертовски мало, словно никогда прежде я и не дышал этим искусственным кислородом, с привкусом медицинского спирта. Мне больно, но уже не так, как прежде. Я могу шевелить конечностям, хотя по-прежнему ослеплен вспышкой света. Или все-таки выстрела?

Жив. Могу дышать. Двигаться. Значит и она жива. Китнисс. Говорить больно и практически невозможно, но я пытаюсь.

– Китнисс… Китнисс…

– Он очнулся, полковник. Жду дальнейших указаний, – раздается голос незнакомки.

Не ее. Не она.

– Китнисс… – наконец, это не только хриплый стон, но еще и мой твердый указ.

Скажи, что она жива! Большего мне и не надо! Скажи же! Скажи!

Глаза привыкают к боли и свету. Я плохо соображаю, но по-прежнему крепко цепляюсь за армейскую куртку незнакомки. У нее огромные зеленые глаза, вздернутый нос и прямые, собранные на затылке, черные волосы. Холодность ее поведения не отпугивают меня – главное, не сожаление в кошачьих глазах. Не хочу даже думать о том, что с Китнисс что-то случилось. И всему виной – я. Моя слепая уверенность в том, что она откажется и не посмеет принять участие в Играх. Вновь.

– Китнисс, – уже четко говорю я.

– Солдат Эвердин пропала без вести, – без тени сожаления отвечает она, – Полковник Хоторн доложит вам обстановку через несколько минут. Отдыхайте.

– Где он?

– Он уже спешит сюда.

Я разжимаю пальцы и отпускаю солдата. Она встает у дверей, в ее руках шипит рация, но эта собранность вводит меня в ступор. Китнисс пропала без вести. Как произошло, что вместо меня в лапах Койн очутилась Сойка? Как это допустил Гейл? Почему я в палате? Неужели Тринадцатый и мы снова в заложниках? Но тогда Гейл – предатель?

Эти вопросы выжигают во мне боль и страх. Как я мог допустить это? Как мог поверить в то, что Китнисс лишилась своего самопожертвования? Сердце надрывно бьется в груди, ударяясь о ребра. Разбиваясь. Мучаясь. Мысль о том, что Китнисс может быть мертвой – невыносима. В руках таится дрожь – напоминание о недавнишнем кошмаре. Он был слишком реальным – я и Китнисс… Мы были мертвы. Я чувствовал это. Она звала меня, но я не помог ей. Не смог, потому что был слишком слаб. Ненависть. Грубость. Злоба.

Механический звук разрывает тишину комнаты. В проеме показывается мой соперник – Гейл Хоторн. Но я едва могу узнать его – строгое, сереющее лицо, шрамы покрывающие шею и руки парня, армейская одежда миротворцев. Мысль о том, что Гейл стал предателем, не кажется мне такой абсурдной. Девушка коротко кивает ему и скрывается за дверью.

– Добрый вечер, Мелларк.

Я молчу. Пытаюсь понять, в чем подвох. Возможно, он настолько ненавидел меня, что позволил этому случиться?

– Где она? – грубо выплевываю я.

– Джэйден уже говорила тебе, Мелларк. Пропала без вести, как и остальные участники Игр, – отзывается Гейл.

Он не хамит мне. Констатирует факт – не более того.

– Ты… как ты… Ты спас мою шкуру?

Хоторн коротко кивает. Он больше похож на ребенка, которого отчитывают за непослушание, но кажется, ему все равно. Гейл далеко от меня. И ему все равно, что я о нем подумаю. Ему плевать, что о нем скажут другие. Он выполнил свой долг. И меня на мгновение парализует.

– Это она, верно? Ты поклялся ей, что вытащишь меня? – мой голос совершенно упал.

– Я поклялся, что вытащу вас обоих. Но мы не знали… Ты все испортил, когда вызвался добровольцем. Вы должны были покинуть сцену по моему приказу. Группа «Огненного Морника» должна была зачистить периметр до площади, но мы не могли продвинуться дальше Третьей Проходной. Мы были слишком близки к провалу, но в какой-то момент миротворцы просто отступили.

– Вы решили, что они сдаются?

– Конечно, нет. Мы предполагали, что их отправили на подкрепление кольцеванию вокруг площади, – сипло отвечает Гейл, – По плану мы должны были добраться до вас к началу Жатвы. В результате – расчистили проход для техники до самой сцены, только…

Его голос обрывается. Гейл упорно прячет взгляд, разглядывая пол под ногами. Внутри меня закипает злость. Как он мог? Он позволил ей остаться один на один с миротворцами?

Но чем ты лучше?

И я ненавижу переродка за это – он прав.

– Только Китнисс оказалась умнее вас. Умнее меня. Умнее всех нас.

– Мы не будем ни о чем сожалеть, Мелларк, – грубо отрезает охотник, – Мы либо работаем в команде, либо ты остаешься здесь, на лечении. Разведданные подтвердили – все участники Игр были отправлены на Арену.

– Где она может находиться? – натягивая куртку миротворца, спрашиваю я, – Бити был главным ее проектором. Его вы еще не допросили?

Гейл ухмыляется.

– Смеешься? Он был первым, кто оказался в моем кабинете. Но его допускали лишь к работе с ловушками, к самой арене он не имел никакого отношения. У Технолога нет предположений на этот счет.

Сердце леденеет от мысли, что Китнисс среды остальных трибутов сражается где-то на арене. Среди чужих ей людей. Среди страхов, от которых она старалась убежать. Одна. Я должен был быть на ее месте. Должен был занять место Хейвен. Я вспоминаю о них двоих, и сердце предательски ухает камнем вниз. Костяшки пальцев белеют от боли. Кости хрустят от непреодолимой ненависти к самому себе. Да только это не вернет Китнисс. И не спасет Хейвен от расплаты Койн. Это два дорогих мне человека и я не позволю кому-либо забрать хоть кого-то из них.

Серые, умные, лучистые глаза Китнисс, в которых всегда была стальная уверенность. Они заставляли выбираться из темного омута приступов, сотканного моими собственными страхами. Она верила в меня, знала, что смогу преодолеть свое второе, капитолийское я. Почему же я не верю в нее? Называю слабой и беззащитной? Почему моя Девушка из Огня не сможет вытащить всех трибутов со злосчастной арены?

– Она сможет, ясно? – грубо говорю я, – Никто из нас не смог бы. А она – сможет.

Гейл, наконец, поднимает свой взгляд. Он не спал, кажется, даже не ел. Напарник Китнисс выглядит убитым горем, лишенным последней надежды. Но он светлеет после моих слов, словно пробудившись от долгого сна.

– Добро пожаловать в «Сойкино Гнездо», Пит Мелларк.

Он протягивает мне свою руку. Сперва я решил, для рукопожатия. Но после, в обожженных, израненных руках охотника я замечаю блик знакомой броши. Что-то изменилось с нашей последней встречи. Она приобрела нездоровый, светящийся блеск. Крылья покрылись черных оперением, словно обуглившись, а в клюве она держала уже не стрелу, а ленту – символ мира. Китнисс желала мира, а не войны. Лапки птицы алого, горящего цвета, как и кончики ее оперения. Языки пламени оставили на ее хрупком теле розовые полосы ожогов.

С ней что-то не так. Она изменилась. Проследив за моим удивленным взглядом, Гейл изрекает:

– У людей должен быть символ, но не тот, что им подарил Капитолий, а тот, что оставила им Кискис. – Он улыбается, какой-то пустой, задумчивой улыбкой. – Сойка, восставшая из пепла.

Я чувствую, как к вискам пробивается сбивчивый пульс. Она восстала из пепла, потеряв всех своих родных и близких. Она умерла, пусть и не в буквальном смысле.

Но она возродилась. Ради меня. Ради нашего общего будущего. Ради будущего всего Панема.

========== Глава 33: Павшая ==========

Хеймитч расхаживает из стороны в сторону. Он зол, как никогда и это видно невооруженным взглядом. Я и сам не могу сдерживать эмоций, пока Сальная Сэй обмакивает мои раны пекущей жидкостью. В глазах женщины немой упрек, она продолжает бормотать себе под нос что-то нечленораздельное. Едва переродок уступил место моему сознанию к физической боли примешивается душевная. Изъедаю себя изнутри. Я позволил этому случиться. Я – человек клявшийся защищать ее до конца – едва не убил Китнисс. С ужасом вспоминаю ее серые глаза, концентрируюсь на каждой мелочи: вспыхивающих картинках пекарни, холодном полу, стеклах разбросанных повсюду. Надеюсь, боль отступит, но это ложь. Самообман, который раз за разом уничтожает меня. Никто кроме меня не мог, не может и не причинит Китнисс больше боли.

– Я обработала раны, – безразлично говорит она, откладывая марлевую ткань. – Прости, Пит. Мне нужно проверить, как она.

Я сжимаю ее сухую, истрескавшуюся ладонь и странным образом ко мне возвращается спокойствие. На долю секунды. На мгновение, которое обрывается, как только она уходит, одаривая меня улыбкой сострадания.

И я остаюсь один на один с Хеймитчем. Надеюсь, он выкинет что-то уничтожающе, надеюсь, что лишит меня права видеться с ней. Китнисс слишком многое пережила, чтобы теперь я уничтожил её. В буквальном смысле. Тишина горным пластом давит на уши, но я не смею нарушить молчания. В конце концов, мне нужно услышать это. Просто избавится от ощущения сострадания со стороны ментора.

Изгнание переродка, как затянувшаяся болезнь: либо неизлечима, либо пройдет сама собой. Но если вспомнить, что я человек – всего лишь человек – лишенный привилегии выбора, можно подумать, что Капитолий сделал мне одолжение: оставил подыхать в четырех стенах, вместо того, чтобы я имел доступ к Китнисс Эвердин. Сострадание ли я испытывал, когда мчался сюда? Дружескую эмпатию? Эгоизм?

– Это жутко, парень, – наконец, раздается голос ментора. – Не то, что ты попытался убить Китнисс, а то, что я позволил тебе это сделать…

– Хеймитч, ты здесь не причем, – резко обрываю я.

– Тогда и смерть Прим не пятнает рук Гейла. Да, мы можем быть толерантными, скрывать это, но факт остается фактом.

– Я не знаю, почему опять сорвался…

– Аврелий говорил мне об этом, но я почему-то не послушал. Мне казалось, что ты сильнее этой твари.

Я молчу. Смотрю себе под ноги и думаю о том, как все-таки ужасно вернутся домой.

– Мне жаль, что ты ошибся.

Хеймитч вздыхает и накидывает пальто. Он собирается уходить. Наверняка для того, чтобы проведать Китнисс.

– Собирайся, парень.

Сердце выбивает настойчивый, несущийся ритм. Неужели он все еще думает о том, чтобы отправить меня обратно в Капитолий?

– Ты уверен?

И тогда ментор по-доброму оборачивается ко мне, приоткрыв дверь и впуская в комнату прохладный воздух. Что-то в этом такое отцовское, не похожее на Хеймитча, но он произносит:

– Если кто-нибудь, когда-нибудь скажет мне, что Сойка сможет взлететь без тебя, я изобью уроду морду в кровь, – сипит он. – Послушай меня, парень. Может раньше, пташка и не смыслила в любви, но теперь о ней забыл ты.

Он выходит, оставляя после себя лишь натянутую тишину и запах пахучих трав Сальной Сей. Внутри бьется сердце. Я вдруг осознаю, что я по-настоящему жив. Что это все реально, что я человек, и что это моя жизнь. Ничья больше. И если это так, то мой выбор – оставаться среди своих кошмаров или ринуться вперед на свой страх и риск – только за мной.

И я готов поддаться соблазну. Решить все. Измениться сейчас, чтобы изменить будущее. Простит меня Китнисс или нет, я хотя бы попытаюсь. Она смыслит в любви? Возможно, Хеймитч прав и я забыл об этом чувстве, но все изменится. Рано или поздно.

Меня зовут Пит Мелларк. Мне девятнадцать. Моя родина – Дистрикт-12. И теперь у меня есть выбор.

***

Если у тебя нет выбора, и ты лишен сил – ты проиграл. Если ты хотя бы на минуту задумываешься о том, что победа выскальзывает из рук – ты сломлен. Если ты падаешь, надеясь на скорое приземление – ты убит. Я должен был умереть, но почему-то еще жив. Должен был проиграть, но партия все еще продолжается. Сменились короли, сменились масти, возможно, мы поменялись местами, но внутри остается чувство уверенности: я жив благодаря кому-то.

Я так давно не орудовал ножом, что буквально с первого раза Гейл опрокидывает меня на лопатки. Будь это реальная схватка, он бы вспорол мне живот. В глазах недруга слабый огонек азарта. Могу поспорить, он думает над тем, как на это отреагировала Китнисс: усмехнулась, расхохоталась, едко подшутила. На самом деле, он дико ошибается. Ладонь выхватывает нож, и, рассекая воздух, со свистом задевает его плечо. Ни вздоха, ни вскрика. Гейл спокоен. Мышцы пресса напрягаются, когда его кулак врезается в область печени. Ощущаю привкус забытой боли, но по-прежнему не сдаюсь. Я ведь все еще жив, а Китнисс по-прежнему в плену Койн.

За последние три дня ничего не изменилось. Бити по-прежнему безоружен, а все научное подразделение «Морника» безрезультатно стоит на ушах. Все это до дури глупо, и я мечтаю лишь о том, чтобы отправится вместе с остальными вооруженными солдатами на поверхность. Но приказ генерала – есть приказ генерала. Из «Логова Сойки» меня не выпускают, я нахожусь под наблюдением врачей и заботливой няньки Гейла. Иногда его сменяет Хейс, но, честное слово, его болтовня хуже укорительного взгляда напарника Китнисс.