Текст книги "Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)"

Автор книги: Gromova_Asya

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Я киваю. Она выхватывает мое запястье из рук Пита, и уводит прочь из гримерной. Ее хватка похожа на железные оковы, но я стараюсь не выказать дискомфорта.

Когда мы останавливаемся у подножия сцены, ее руки сгребают меня в объятия. Меня словно окатили ушатом холодной воды, и прежде, чем я успеваю сообразить, что должна сделать, она отступает назад.

– И не думай, что я решила сдаться, ясно Сойка? – грубо отрезает Джоанна, – Помни, что мы должны вытащить наших ребят. И вне зависимости от того, чьи имена произнесут сегодня, ты должна помнить, что мы одна команда? Даже Энобария одна из нас, ясно? Мы одно целое и только так мы сможем одолеть строй Койн. Я знаю о Гейле.

Я слышу только рев толпы за сценой. Только гулкое биение своего сердца. Только пульсацию крови прорывающейся к вискам. Джоанна по-прежнему впивается в черты моего лица взглядом. Кажется, то, что она сказала мне невозможно, и я стараюсь не подавать виду, но она опережает меня.

– Гейл связался со мной несколько дней назад. «Огненный морник» дал свое согласие на вмешательство отряда повстанцев в Жатву. Сегодня они будут рядом, Китнисс, будь готова.

– Кто бы мог подумать? Китнисс Эвердин и Джоанна Мейсон. Рада встрече, – надменно произносит кто-то позади нас.

Оборачиваясь, я встречаюсь с карими, практически черными глазами. Ненависть застилает мой разум, и я едва не набрасываюсь на Тагетис. В душе просыпается целый шквал эмоций, и я не в силах их остановить. Соперница – хотя, я должна бы называть ее напарницей – ухмыляется, и я замечаю, как к ней примыкают ее союзники. Я не помню их имен, но по-прежнему встречаюсь с агрессивно-озлобленными глазами будущих менторов.

– Пора на сцену, Китнисс. Пусть удача будет на стороне ваших трибутов, – гортанно говорит широкоплечий боров, нависая надо мной, – Я знаю Тагетис с пеленок, и то, что я простил тебе ту выходку в Тренировочном Центре абсолютно ничего не значит.

– Ах, Хорн, перестань, – лукаво, говорит кареглазая, пока к ней цепляют наушник.

Интересно, что нам будут диктовать? Уж не имена ли трибутов? Поддаюсь, когда руки незнакомой девушки, цепляют к воротнику пальто некое устройство, сквозь которое торчит наушник. С Джоанной и остальными она проделывает тоже самое. Вскоре на площадке появляется Пит, Энобария, Бити и Хеймитч.

Ментор подходит ко мне в плотную и впервые за то долгое время, что мы провели плечом к плечу друг с другом, он целует меня в макушку, сгребая в охапку. Сегодня день неожиданных ласк. Я вымученно улыбаюсь и едва успеваю сдержать слезы, когда он прижимает меня к себе еще крепче.

– Теперь я понимаю тебя, Хеймитч. Твои чувства, когда ты отправлял нас на Жатву, – шепчу я, цепляясь за воротник его теплого свитера.

– Я проделывал это дважды. Но были трибуты и до вас, которые не возвращались… домой. И я уверен, что таких в этот раз будет ровно двадцать три. Койн не из тех, кто оставит их в живых.

– Она уже на сцене? – прислушиваясь к голосам, доносящимся за железными пластами, спрашиваю я.

– Уверен, что да. Им нужен кто-то, кто умеет красиво говорить.

Им. Людям, которые ранее были единой нацией, а теперь раздробились и стали подобны убийцам, что вершат самосуд. Но мы ведь единое целое – нечто, что должно сосуществовать рядом, а не перерезая друг другу глотки.

– Я буду ждать тебя здесь. Пит поможет вам пережить это. Я… не ожидал от него. Вы снова…?

– Не снова, Хеймитч. Впервые, – невнятно бормочу я, – Я хочу, чтоб ты знал, что я рада за тебя и Эффи. И вообще, я люблю тебя.

Руки ментора напрягаются, а после он нервно усмехается и отпускает меня.

– На сегодня объятий достаточно.

– До выхода десять секунд, – слышен голос в моем наушнике.

Горло сдавливает не вырвавшийся вздох. Я словно забываю дышать. В округе все замирает, вместе с тем замираю и я. Только бесконечный страх, холодеющие руки и замершее дыхание.

– Девять, – механически отчеканивает звук.

Это самая длинная моя дорога: от прошлой жизни Сойки-пересмешницы – к её будущему. Я переплетаю наши пальцы и чувствую, как незаметно для других он шевелит губами.

«Все будет хорошо. Верь мне».

– Восемь.

Я ступаю на первую ступень, что ведет на сцену. Впереди нас, плечом к плечу, идут Тагетис и Хорн. Позади – Бити и Джоанна. Я слышу ее сбивчивое дыхание – радует одно: она хотя бы дышит. В отличии от меня.

– Семь, – шипит голос.

Из-за туч пробился один единственный, яркий, но блекнущий в лучах софитов луч солнца. Он скользнул от моего лица к нашим сплетенным с Питом рук. Я вскидываю голову вверх и замечаю вдалеке росчерк молнии. Надвигалась буря.

– Шесть.

Ноги готовы провалится в просветы меж ступенями. Я едва не срываюсь вниз, но Пит по-прежнему шепчет:

«Все хорошо. Все будет хорошо. Верь мне».

Как молитву, как заклинание и держит меня еще крепче.

– Пять, – говорит девушка, – Передняя камера – эфир, через три…

Вдох.

– Две.

Я слышу запоздалый гром. И вскидываю взгляд на замершие, круглые часы в центре Площади.

– Одна.

На часах по-прежнему полдень.

***

Когда моя нога опускает на темный настил сцены, толпа взрывается аплодисментами, что выводит меня из пробирающего оцепенения. Фликермен приветствует нас и когда на сцене оказывается последний ментор – светловолосая милая машина-убийца из отряда Тагетис, он напоминает всем нам, что сегодня за «Великий День». На экранах, что размещены вдоль площади вспыхивает герб Капитолия. Фильм подобный тому, что показывали всем Дистриктам перед Жатвой.

Великий Голод, Страшная Война, Квартальная Бойня, Обреченная Победа. Названия путаются в моей голове, а я все еще гляжу в пустоту перед собой. Такое ощущение, что я вот-вот рухну на землю. И на секунду, я задумываюсь о том, чтобы отвлечь внимание, чтобы дать возможность детям сбежать, своим театральным падением, но слишком быстро понимаю всю абсурдность идеи. Фликермен оглядывается на нас и в его широко раскрытых, желтеющих глазах я замечаю пустынное выражение скорби. Капитолиец, за все свое служение Сноу поплатился сполна – он стал частью будущей казни. В глазах ведущего блестят слезы, что в лучах софитов кажутся не ограненными алмазами.

Пит сжимает мою ладошку. Он смотрит на меня и улыбается во все тридцать два выбеленных зуба. Я с ужасом уставляюсь на него – чему он так рад? Но потом, замечая на широких экранах свое испуганное, бледное и почти безжизненное лицо понимаю, чего он добивается.

К несчастью, «одарить» присутствующих блаженной улыбкой у меня не выходит. Я лишь слегка приподнимаю уголки губ и стараюсь стереть с лица одичалое выражение, полное ненависти. Понемногу тело расслабляется и я уже могу перевести взгляд в центр площади. Там, где среди бушующей толпы, виднеются белые, накрахмаленные воротнички; где бьется полсотни испуганных сердец; где нет и следа от их прежних искренних улыбок.

Мои дети.

Дети. Разве я хотела детей? Разве не боялась за жизнь своего будущего чада и избегала любого контакта с детьми, после смерти Прим? Неожиданно, как будто ослепительной вспышкой, в память приходит воспоминание о пробившемся сквозь пелену сизых туч, лучика солнца. Он ласково скользнул по моей щеке и прикоснулся к моей ладошке, что покоилась в руке Пита. Я знаю, что это была Прим. Знаю, что в последний момент она хотела сказать, что так или иначе, я сделала абсолютно все, что от меня зависело. Но я не хочу знать, что сестренка сдалась. Не хочу знать, что сдался Пит. Джо или Энобария. Сдался Бити или Хеймитч. Ведь я не сдавалась даже тогда, когда надежда, казалось бы, умирала у меня на глазах.

– По традиции – девушки вперед.

Фликермен со звенящим стуком, передает микрофон в руки помощницы, а сам направляется к прозрачному, поблескивающему шару. Он грузно ступает по настилу сцены. Я слышу каждый его шаг – грубым шумом они раздаются у меня в голове.

Я хочу отвернутся и увлечь за собой Пита. Но вместо этого вскидываю голову вверх, где быстрым роем пчел, уплывают перистые облака. Белые и пушистые, сменяются свинцовыми, практически черными грозовыми облаками. Я жду, что из-за них выглянет солнце – ведь так обычно случалось. Я отчаивалась, не верила в то, что может быть что-то за гранью той непроходимой ситуации, в которую я попадала. И именно в последний момент приходило мое спасение – быстрое решение, поддержка, взявшаяся из неоткуда. Но ее не было. Фликермен уже водрузил шар в свои руки.

Первой к кому он протянул шар, была Джо. Я молюсь о том, чтобы у нее не случилось нервозного приступа, и она бы не отбросила несчастного телеведущего к краю сцены. Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами, точно так же, как и она на меня. Рука Джоанны проникает вглубь стеклянного шара, но она все еще глядит на меня. Улыбка сама спадает с моего лица, когда она разворачивает четырехгранный конверт.

Теперь уже улыбается она. Её губы дрожат, а лицо становится цвета мелованной бумаги. Эта истерическая гримаса не сходит с ее лица, когда она выхватывает из рук Фликермена микрофон:

– Камилла Уэрвуд.

На глаза наворачиваются слезы. Это та самая рыжеволосая девчушка с веснушчатым лицом и бесконечно добрыми, изумрудными глазами. Сердце ухает к пяткам, я по-прежнему стою на месте, стараясь не кинуться к ней на встречу. Толпа расступается и вперед выходит девочка в белом платьице. Ее волосы перевязаны небесной лентой и она… улыбается. Искренне, как прежде. Плакаты, что возвышались над толпой, медленно опускаются вниз – люди не желают видеть смерть этой малышки. И осознание того, что они натворили на самом деле приходит к ним слишком запоздало.

Первое имя вспыхивает на Турнирной таблице.

Джоанна помогает малышке взобраться на сцену и целует ее веснушчатый лоб, что-то шепчет ей на ухо.

Поднимаясь с колен, она медленно изрекает:

– Нет той кары, которую бы я хотела обрушить на вас.

Без микрофона ее слова услышал лишь первые ряды и остальные менторы. Но было в них столько боли и ненависти, что по телу моему побежали мурашки – я гордилась ей, так же, как гордилась Испуганной, но улыбающейся Камиллой, что стала к краю сцены.

Ментор за ментором они называют имена будущих трибутов.

Все происходит словно в замедленной съемке. Бити комкает листок и нервозно изрекает имя мальчика, которого я часто замечала рядом с ним. Того мальчонки, что в день, когда мы все поедали солнечные пирожные, помогал Питу расправиться с тяжелыми пакетами. Толпа вновь молчит. Мне кажется, я даже слышу всхлипы – да только это запоздало. Это еще один удар ниже пояса. Будто с каждым новым именем в меня вонзается стрела, и я непроизвольно сжимаюсь.

Девушка из отряда профи. Энобария встречает ее холодным кивком. Боль сковывает тело, и я вновь забываю дышать.

Один из братьев, который попал в ту же группу. Пит пожимает его дрожащую руку. Но я-то помню, как мастерски он управлялся с копьем и считался одним из фаворитов в стрельбе из лука.

Я все еще смотрю в пустоту, когда в ушах раздаются имена тех, кого я знала или замечала в Тренировочном Центре. Вновь и вновь меня пронзают стрелы отчаянья. Гейл по-прежнему бездействует. Хорн произносит имя высокой и статной девушки, что умело владела топором и была лучшей в отряде Джоанны. Еще одна профи.

В глазах нет отчаянья и испуга. Только стальная самоуверенность. Только ненависть. Я обращаю свой взгляд к Камилле, но едва не разрождаюсь истерикой, она крепко сжимает ладонь Майка. На экранах пропадает стальной взгляд фаворита из бокса Джоанны, все взгляды и камеры прикованы к их сплетенным пальцам. И неожиданно на заднем фоне я замечаю нас с Питом. Мы словно отражение этих маленьких трибутов. Наши пальцы. На обескровленные лица. И единый страх…

Когда очередь доходит до меня, Фликермен едва держится на ногах. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами и замечаю лишь испуганное выражение его лица. Двенадцать менторов – двадцать четыре имени трибутов. Мне придется сделать это дважды. Я смотрю остекленелым взглядом куда-то сквозь блестящую поверхность шара. Рука касается поверхности листков, и я словно обжигаюсь ими.

Вздох и я мертвой хваткой впиваюсь в четырехгранный конверт. Разворачивая его, я вспоминаю бодрый взгляд Эффи, когда она разворачивала листок с именем моей сестры.

Именно тогда все изменилось.

И я не хочу, чтобы на этот раз там было имя Хейвен.

Не она. Только не она.

– Лорель Гриффит.

Глаза наливаются слезами счастья. Я не обязана радоваться подобному исходу событий, но это не Хейвен, и это главное. Грузная, полная девушка поднимается по ступенькам на сцену. Ей около шестнадцати. Я знаю, каковы её шансы на победу, но вместо слов правды, изрекаю:

– Постарайся победить.

– Без проблем, – салютует она мне и отходит к остальным.

Я дивуюсь ее силе духа, будто бы я отправляю ее не на Арену, а в школу, где она будет учиться выживать.

Их семеро. И я теряюсь в подсчетах. Снова – имя за именем, знакомыми за незнакомыми лицами я медленно умираю. Я молюсь. Впервые в жизни я страстно желаю того, чтобы Господь помог мне избавить всех этих детей от страдальческой участи. Чтобы не было больше Голодных Игр. Чтобы не было больше смертей для потехи.

Толпа молчит. И с каждым новым именем я слышу все новые всхлипы. Слишком поздно вы очнулись, но теперь, возможно, вы дозволите себе раскошелиться на должность спонсоров. Мне не стыдно показывать слезы – мне стыдно за этих людей.

Двое из бокса Бити. И технолог выглядит так словно умер заживо. Я гляжу перед собой, но неожиданно взгляд цепляется за край плотного, мутно-бурого лоскута штанов. По мере того, как я поднимаю взгляд, во мне закипает чувство отвращения и ненависти. Койн.

Турнирная таблица мерцает именами девятерых трибутов.

В первом ряду, на почетном месте, она «подбадривала» будущих трибутов слабыми аплодисментами. На лице Президента играет улыбка. И я сожалею, что я, как Джо не тащу собой лук. Заметив мой взгляд, она улыбается и просто пожимает плечами.

«Вы ничего не изменили, мисс Эвердин. Хотя наверняка, хотели бы».

Неожиданно ладонь Пита отпускает мою руку, и я резко оборачиваюсь к нему. Фликермен держит у его рук стеклянный шар. Девичьи имена. Слабый вздох. Он резко вытягивает руку, словно хочет покончить с этим побыстрее. Я вспоминаю, что после Хорна и Тагетис, следую я. А значит, я приговорю еще одного трибута…

Неожиданно на мою щеку падает капля. Она стекает к подбородку, когда следующая оказывается у самого уха. Время замирает, и я вновь обращаю свой взгляд к небу. Сизые тучи очерчивают молнии, дождь набирает обороты.

Яркий след молнии делит все небо напополам. Я сжимаюсь в ожидании грома, но вместо этого у самого уха слышу надрывный шепот:

– Хейвен … Ли…

Город сотрясает гром. Я чувствую дрожь, которую он заставляет испытывать. А затем я вновь оказываюсь в реальности. Я оборачиваюсь к Питу и смотрю на его остекленелую гримасу боли. Все, что он может чувствовать – чувствую и я.

Я вспоминаю, как однажды в лесу, поджидая добычу на дереве, я задремала и грохнулась вниз практически с десятифутовой высоты. Казалось тогда, что я отбила себе все внутренности. Воздух будто выбили из меня и я едва не задохнулась.

Так было, когда выпало имя Примроуз Эвердин.

И так я чувствовала себя теперь, когда Пит, произнес имя Хейвен.

Девушка, которая как и все трибуты должна жить.

И вдруг происходит самое странное, что могло произойти, наушник хрипит и неожиданно, я слышу голос Гейла:

– Будь готова, Китнисс.

От неожиданности я едва не вскрикиваю, но это чувство сметает волна отчаянья, когда я замечаю печальный, но уверенный взгляд Пита. Он касается моей щеки и накрывает мои губы своими. Целует так, как никогда прежде – нежно, но отчаянно. Будто это прощание. Будто это… прощание.

Прощание.

То, что я поняла вчера ночью – то, что за секунду изменило мое мировоззрение: осознание того, что Пит готов ради неё на все. На все! Он готов бросится и в огонь, и в воду. Он готов… стать трибутом. Он отрывается от меня и, смотря прямо в глаза, произносит:

– Я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня за это.

Он хочет стать трибутом. Я оглядываюсь на поднимающуюся по ступеням Хейвен, и сердце пропускает череду жизненно необходимых ударов. Я должна остановить его. Я не позволю ему. Койн не позволит вернуться Питу с арены.

Я не могу потерять его.

Не могу.

Неожиданно ощущаю, что кто-то будто вырывает Пита из моих рук. Это Энобария. Она смотрит на меня призывающим взглядом, обхватывая ладонью рот напарника. Она призывает меня к действиям, словно кричит: «Давай, Китнисс».

Я не понимаю, чего она хочет. Не понимаю или просто не хочу понимать. Ведь, я должна заплатить ту же цену. Я должна стать трибутом.

Гром раздается над головой, и я понимаю, что мои волосы липнут ко лбу – разразился настоящий стенной ливень. Я отдам за него жизнь, но только не так – мне слишком страшно вновь вернутся на арену. И я знаю, что я пожалею о том, что не сказала этих слов во время.

Пит вырывается из ее цепких лап.

Гром раздается вновь.

Я опоздала.

– Есть доброволец!

Эти слова разносятся по площади звучнее грома. Они словно молотом стучат в моей голове. Слабость и отчаянное желание не дать обступить миротворцам Пита. Белое облако плывет к сцене, а Фликермен все повторяет: «Таковы правила». Глаза Койн обжигают меня.

«Вы не в силах предотвратить это».

Глаза сотен других людей, что прикованы ко мне. И Хейвен, замершая у ступеней. Гримаса ужаса и боли искажает ее прекрасное, бледное личико. И неожиданно я слышу слабый писк наушника. Хриплый, практически мертвый голос Гейла:

– Что же ты наделала …

И я оборачиваюсь к Турнирной таблице. Гром повторяется. Это и в правду не Пит. Это не любой другой из обреченной двадцатки оставшихся трибутов. Это даже не Джо или Бити. Это не Хеймитч. Не Эффи. Не Тагетис или Хорн.

Новый трибут Семьдесят Шестых Голодных Игр – Китнисс Эвердин, девушка, что сделана из огня.

Горло сдавливает победный крик. На часах по-прежнему полдень.

КОНЕЦ ПЕРВОГО РАЗДЕЛА.

========== Часть IV: ВОССТАВШИЙ. Глава 29:”Ненавижу”. ==========

Дорогие Читатели, эту главу я хочу разделить на две части, т.к желаю возобновить в памяти остаток трилогии и постараться максимально следовать канону. Вторая часть появится совсем скоро, надеюсь на вашу поддержку, Громова.

РАЗДЕЛ ІІ.

Пит

Тьма. Словно кокон, окутавший меня. Я слышу слабые голоса, которые зовут меня наружу, но поддаться им я не в силах. Только тьма. Только пустошь. Только бесконечное черное зарево, которое кружит надо мной. Боли больше нет – прежде я ощущал ее каждой частицей своего тела, но теперь… Что-то изменилось с последней инъекцией черноглазого санитара. Помню лишь сизый дым, что по вентиляционной трубе проник в палату, пока я приходил в себя на промерзлом полу казематов.

Шум. Выстрелы, чьи-то крики. В соседнем отсеке слышу гортанный вой Энни. Ее образ – остриженной, несчастной, полуживой – застает меня врасплох. Я чувствую, как внутри обрывается что-то живое, что-то настоящее, будто последняя капля терпения разбивается оземь. С криком Энни Кресты я вновь вспоминаю арену.

На жуткие недели назад. Как нашел эту диковинную птицу. Как старался отделить правду ото лжи и как терял тонкую нить реальности. Как боль пригвоздила меня полуживого к земле, будто стараясь уберечь своими объятиями от ненасытного врага.

Протез едва шевелится, вторая нога отказала полностью. Даже воздух вместо животворительного чувства, заставляет задыхаться между вздохами. Я должен помнить, что мне еще есть ради чего жить – но я не помню. Только озноб. Только холод и тьма.

Я боюсь, что эти выстрелы – последнее, что видела Энни Креста – полуживая, сумасшедшая девушка с шоколадными волосами и глазами цвета далекого моря…

Шаги. Визг металла. Чьи-то сильные руки.

– Пит!

Знакомый голос, будто гонг, что разразился очередным ударом.

– Хватай его, Хоторн! У нас слишком мало времени!

Откликается кто-то за стенами казематов.

Меня взваливают на плечи. Слишком явно противник – или друг – испытывает ко мне чувство отвращения. Он бередит каждую рану, перелом, каждую незажившую часть кожи на моем теле. Боль вновь возвращается ко мне, но кажется я слишком привык к ней и одолеть меня, как прежде, ей уже не удастся. Это всего лишь судорожные спазмы моих мышц.

– Надеюсь, когда-нибудь, Мелларк, ты скажешь мне за это спасибо…

Очередной поворот. Враг – или друг – несется очертя голову. Спускаясь по лестнице, он не забывает встряхнуть меня, да так, что я слышу собственный хруст костей. Но я знаю, что это возвращение.

Мое возвращение домой.

***

– Пит, скажи, – говорит медсестра, доставая мой бланк лечения, – они вводили тебе какие-либо инъекции? Прививки? Антибиотики?

Я неуверенно оглядываю белую, будто морг, комнату. Белый цвет напоминает мне Сноу, Капитолий и те опыты, что изнуряли мое тело. Ведь после боли, были только вспышки – ослепительные вспышки белого цвета. Мало что отличает капитолийскую комнату пыток, от комнаты, где надо мной нависает стадо врачей. В стенах этого помещения я пролежал уже несколько дней. В определенное время, ко мне приставляют катетер, ставят капельницы, берут кровь. Каждый раз я слышу ободряющие слова, но вижу в глазах, только жалость и обречение.

Вокруг меня целая орава снежно-белых халатов. И снова всё внимание приковано лишь ко мне одному. Порыв ярости вышибает вопрос медсестры из головы. Я помню, что должен жить. Жить ради одной только мести.

– Антибиотики? – насмешливо спрашиваю я, – После того, как они снова и снова ломали мне кости? После того, как раз за разом восстанавливали тряпичное тело, чтобы вмешаться в мое сознание? Нет, ни антибиотиков, ни прививок заботливые доктора Капитолия мне не предоставляли.

– Мы обнаружили в твоей крови слишком большее количество яда, Пит, – подхватывает высокий, статный врач, с красно-алым бейджем, – И ввести его можно лишь внутривенно. Вспомни, был ли такой период…

Я не слышу их. В ушах начинает гудеть. Я помню мерцающий экран. Чьи-то руки, раскрывающие мои веки. До боли сжатые кулаки, что царапают обшивку железного кресла. И только ярость. Ненависть. Боль. А затем укол. И вновь темнота. Рычание прерывает дискуссию врачевателей, и все они обращают свои удивленные взгляды ко мне.

Но меня уже нет рядом с ними.

…Экран показывает яркие картинки прежней Арены, и если честно, я не понимаю, зачем они привели меня сюда после того, как железный прут надсмотрщика прошелся по моему хребту. Кажется, ужасней этой пытки может быть только сама смерть. Как жаль, что я ошибся.

Яркий свет, наполнявший комнату, после темноты казематов, заставляет жмуриться и ощущать головную боль. Сомневаюсь, конечно, что в этом вина одного только света.

Человек в белом халате указывает на кресло посреди комнаты. На его лице слабая ухмылка, а в глазах садистский, врачебный интерес. Я надеюсь, что это будет новое сшивание тканей бурой кожи, но сомневаюсь, что подобную операцию можно проводить в стоматологическом кресле. Что ж, возможно, на это раз Сноу превзошел все мои ожидания и это вскрытие кожи без анестезии. Руки холодеют от ужаса и спина, вместе с остальными отбитыми органами, откликается невыносимой, предвкушающей болью.

– Мистер Мелларк, прошу, не задерживайтесь, – хмуро просит врач.

Провожающий – груда мышц, в два-три раза выше меня самого – впивается в плечо мертвой хваткой, оттаскивая меня к кресло. Прежде, чем я успеваю возразить, на руках смыкаются железные оковы.

– Зачем это? – как можно более спокойно спрашиваю я.

– Это всего лишь мера предосторожности, мистер Мелларк. Поверьте, никто из нас не желает вам зла. Мы надеемся, что вы не считаете нас врагами, мы лишь пытаемся донести до вас одну простую мысль – вы запутались, Пит. Вы не видите правды, или просто не хотите видеть ее.

Я чувствую холод металла, впивающийся в покров кожи. Доктор закрепляет мою шею в нужном ему положении, сдавливает виски плотным ободом. Я стараюсь пошевелить пальцами, но даже это дается мне с трудом.

– Вы должны знать правду, – успокаивающе повторяет Доктор.

– Какую правду?

– Правду об Огненной девушке – Китнисс Эвердин.

Немой вопрос так и не слетает с губ. Правда о Китнисс Эвердин? Они пытаются обмануть меня, но я знаю, в чем состоит моя правда о Китнисс: эта девушка, единственное, ради чего я по-прежнему терплю капитолийские муки. Однажды все это закончится, и она придет за мной – ведь, несмотря на неведенье, я по-прежнему точно знаю, что она жива. Я чую это своим нутром. И сейчас, перед тем, как Доктор ввел мне блекло-золотистую жидкость, я думаю только о ней. Я буду сражаться ради нее…

***

– Добро пожаловать в Тринадцатый, Пит, – говорит усатый мужчина, протягивая мне руку.

Я верчу в руках браслет с моим личным, больничным номерком, не ответив на его рукопожатие. Ко мне приходит слишком много нежелательных посетителей, и запоминать все имена, я считаю слишком однообразным занятием. Вместо этого я проматываю в голове список дел на сегодня: поесть, сдать кровь, пролежать под капельницей, постараться вспомнить мою главную жизненную цель.

Меня уже не удивляет тот факт, что я оказался в разрушенном Дистрикте-13. Само осознание пришло тогда, когда по больничному отсеку шугали медсестры с наручным расписанием, над которым виднелась цифра тринадцать. Форма охранников и врачей, на которых вышито тоже число привело меня к мысли, что я действительно схожу с ума. Они пытались скрыть от меня эту информацию, страшась, что это разрушит мою психику. Но с этим они опоздали.

Браслет лязгал своим железным основанием о пластиковое покрытие катетера, когда мужчина, наконец, продолжил:

– Как ты уже успел заметить, в здании нет окон, сюда не проникает солнечный свет. Мы находимся под землей, в укреплении, что после бомбежки отстроили выжившие жители дистрикта. Я уверен, когда ты сможешь ходить, дистрикт понравится тебе. – Неожиданно Боггс замер, и прочистил горло, – Здешний президент – Альма Койн, желает твоего скорейшего выздоровления. Ты нужен нам, Пит.

– Я провел в казематах добрые четыре недели. В результате я лишился почки, не обзавелся вторым протезом, по наростам пересчитал свои сломанные ребра. Вам не кажется, что со стороны Президента это эгоизм? – спрашиваю я.

– Меня зовут Боггс. Я ее заместитель, и как заместитель, я могу ответить тебе на этот вопрос: нет, это не эгоизм. Ты не видел последних новостей, но вокруг война, Пит. Настоящая война. После бомбежки Тринадцатого, дистрикты перешли в контрнаступление. Никто не считает нас погибшей расой, Пит. Все желают видеть надежду посреди всего этого бедлама…

Я оглядываюсь на него. Ему не больше пятидесяти. Выгоревшие, с прорезью седины, волосы. Он проводит на поверхности довольно много времени, в отличие от белесых, синюшных медсестер. Он все время повторяет: «…Мы ждем твоего скорейшего выздоровления…». Я не желаю знать, что окажусь в руках Правительства. Мне отвратна одна мысль о том, что я вновь стану между Капитолием и Дистриктами. Вновь?

Голова начинает гудеть, я стараюсь расслабиться, потирая виски. Вспомнить. Только и всего?

Сама Альма Койн удостоила меня своим пожеланием «скорейшего выздоровления». Если честно, я устал уже от этого преисполненной «добротой» Правительства.

Боггс, заметя мой отрешенный взгляд, напоминая о своем присутствии, прочищает горло. Он считает меня больным. Да ладно, кто так не считает?

– Но вы-то знаете, что ее нет, поэтому и просите помощи, – отчеканиваю я, – Вы, как и Койн, не имеете ни малейшего понятия, как справляться с обезумевшей толпой мятежников, верно? Вы, ведь даже не задумываетесь о том, что будет дальше? Какой строй выберет Койн? Как будет продолжаться жизнь людей в Панеме?

Боггс устало глядит на меня. Он задумался – в его зеленых глазах было слишком много мудрости, для тупого, неконтролируемого предводителя. Он знал цену, которую каждому дистрикту придется заплатить. Но, по правде, я не жалел о сказанных словах.

– Пит, я не прошу тебя прыгнуть выше своей головы. Я желаю лишь скорейшего твоего выздоровления. Врачи бессильны, и охмор не выводится даже переливанием крови. Этот яд действует на формирование твоих условных рефлексов, а значит, заложен в твою психику.

Психику. Была ли у меня вообще психика?

– Что прикажете, полковник? – выдаю я.

Боггс недовольно хмурится и встает со стула. В комнате кроме нас никого нет, но было такое ощущение, что за стеклянной поверхностью, светоотражающего зеркала за нами наблюдают «чужие» глаза.

Возможно, это снова мания преследования. Возможно, я действительно схожу с ума. И только я могу знать правду наверняка.

– Мне жаль, что подобное сотворили с тобой, парень.

Он бросает эти слова мне в лицо и уходит прочь.

***

Триста двадцать четыре. Триста двадцать пять. Триста двадцать шесть. Я считаю капли, что стекают по трубкам к моим венам. Это успокаивает, и я могу вновь погрузиться в важные раздумья. Вспомнить. Должен вспомнить. Дыра внутри с каждым днем расширяется все больше и это сводит с ума, ведь каждый раз, будто найдя правильный ответ, я лечу в пропасть. Головная боль. Неконтролируемые приступы ярости. Врачи говорят, я легко отделался – охмор должен был свести меня с ума.

Помню пытки. Как мой надсмотрщик, приставленный ко мне самим Президентом, срывал пласты заново выросших ногтей. Как раз за разом окунал в бочонок воды, задавая один и тот же вопрос. Как Доктор вводили яд ос-убийц, повторяя, что я должен знать правду.

Что за вопросы?

Что за правда?

Часто во время приступов, медсестры взывают к доктору Аврелию, моему психоаналитику. На самом деле он мой психиатр, заботливо замаскированный под доброго врача-аналитика, желающего найти причину моих нездоровых приступов. Из всех остальных доходяг он нравится мне больше всего. И не потому, что его речь более связна и лишена обнадеживающих слов, все дело состоит в душевном умиротворении этого врача. Когда он входит, все сразу становится на свои места. Он задает те вопросы, которые я бы хотел услышать, и пренебрегает теми, что в следующее мгновение вызывают приступы. Он рассказывает о неудачах и победах Дистриктов в борьбе за справедливость, которые, как он уклончиво выразился, «я пропустил».

И сейчас, в пустоте белого отсека, я понимал, что усатого докторишки мне не хватает просто критически. Вздохнув, я вновь начал считать плюхающиеся капли жидкости капельницы.

Но едва я вновь дошел до двухсот, как дверь отсека отъехала, и я заметил знакомое лицо своего бывшего ментора. Хеймитч. Я прекрасно помню его желтоватые, покрытые налетом алкоголя, глаза, но теперь, я могу поклясться, он был трезв. За ту неделю, что я провел в Тринадцатом он появляется впервые. В серо-голубых глазах я замечаю пренебрежения, но даже не могу представить, чем вызвал у него подобное отношение.