Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Поразительно! Французская нация смогла породить такой тип офицера, только полностью обгадившись в войне с Пруссией и лишившись части территории. Она годами пила вино, мощно и со вкусом закусывала, подсчитывала дивиденды от русских займов и мечтала о реванше, возлагая надежды на свою армию. Годами! Она холила и лелеяла генералов, чья компетентность равнялась нулю, ибо они не сталкивались с серьезными конфликтами, в коих их могли бы проверить. Она, эта уверившаяся в своих силах нация, делегировала им свою веру, свою надежду на возврат Эльзаса и Лотарингии – веру, подкрепленную исключительно деньгами и союзом с русскими. А что получила взамен? Мясников, которых презирала собственная армия? Любителей военно-полевых судов? Вместо того, чтобы честно признать, наши-то женераль – дерьмо на палке, предпочла петь им дифирамбы. И вырастила монстров. Своим обожанием ничтожеств! Она заслужила своего Петена, заслужила Виши – не пройдет и двадцати с небольшим лет, и прилетит ответка. И исчезнет нация-гегемон, и появится нацию-служанка вашингтонского «обкома». Какая ирония!

Я не понимал, как такое возможно. Но хорошо помнил, что в будущем на французов будут смотреть иначе. Как на второй сорт. Как на пыжащихся дурачков, живущих с чужих подачек. С туризма. С наследия предков. С памяти о том величии, которое имели и растеряли. Смогли головенки свои оболваненные поднять только тогда, когда рухнула великая империя по имени СССР, созданная кровью русского народа. На чужой беде захотят подняться, вернуть себе утраченное место на политическом Олимпе. На разглагольствовании о необходимости победить Россию на поле боя. На снарядах из прекрасной Франции, прилетевших в Донецк, чтобы убивать детей. На стравливании между собой братских народов.

Эта мерзость первой четверти XXI века родом из этих лет. Подумаешь русские или сербы. Рабы. В стойло. На заводы за 75 сантимов в сутки. Или на каторгу!

Французы…Кто в будущем всерьез вас воспринимает? Вы не ох…ли⁈ Видимо, где-то подспудно во мне дремало это негодование, почти позабытое. Вот оно-то и прорвалось, простимулированное жутким рассказом Антонины Никитичны, – лишнее, неправильное, ничего не дающее. Потерял самообладание, если честно признаться. Бомбануло.

Я собрался с духом и выпалил в лицо честной компании, когда мне попытались всучить бокал с шампанским:

– Стесняюсь спросить, вы также пили за союз с русскими генералами в этих стенах, а потом их солдат загнали на каторгу? Когда эти мужики всего лишь потребовали вернуть их домой, не желая воевать, когда родина вышла из войны?

Французы остолбенели, Дженкинс удивленно округлил глаза.

– Моральное разложение русских – угроза всей нашей армии! – выпалил генерал Жерар. – Не вам, американцам, судить об этом.

– Постыдитесь! Кто вам дал право решать судьбу бывших солдат из чужой страны⁈

– Их содержат в прекрасных условиях, – взвился «гнилозубый». – Генерал Нивель, он предоставил армии отчет (4).

– Ваш генерал врал как сивый мерин. А вы сделали вид, что поверили. Угадал?

Генерал Дженкинс попробовал вмешаться.

– Насколько вы уверены в своих источниках информации? Не ввели ли вас в заблуждение неблагонамеренные лица?

– Правда состоит в том, генерал, что эти господа, – я кивнул на французов, – без суда и следствия, одним росчерком президентского пера отправили на каторгу десять тысяч граждан чужой страны.

– Не может быть!

– Еще как может!

Испуганные официанты поспешили скрыться из зала, оставив офицеров без очередной перемены. Всем резко стало не до еды.

– Наслаждайтесь лоском и шиком столицы и не лезьте, куда вас не просят! – предпринял последнюю попытку генерал Жерар меня остановить.

– Это невозможно! Это невозможно! – повторял как заведенный «гнилозубый».

Я приблизился к соотечественнику и проникновенно сказал:

– Задайте себе простой вопрос: как посмотрят на эту историю наши солдаты? А не спросят ли они себя: чем мы отличаемся от русских кроме медведей и балалайки? Если наш президент решит выйти из войны, французы поступят с нами также бесчестно и несправедливо?

Генералы союзников густо покраснели от ярости, Жерар схватил бокал с вином, выпил его, не разбирая вкуса, и выпалил на весь зал:

– Не какому-то лейтенантишке требовать от нас отчета! Что ж вы молчите, коллега? – повернулся он к генералу Дженкинсу. – Уймите же его!

– Он служит на флоте, – ловко отбрехался американец.

Моему соотечественнику хватило ума активно не вмешиваться в перепалку. Он дорожил не только хорошим расположением французов, но и своим именем, своей репутацией в родных пенатах – сразу сообразил, что от такой публичной персоны, как я, можно огрести немало неприятностей на родине. Был бы он родом из Айдахо, тогда другое дело. Но он родился во Фриско, и это все меняло.

Он свел брови и примиряюще молвил:

– Крупица истины в словах господина Найнса все же присутствует. Не стоит забывать о пропагандистском эффекте.

Он не назвал меня «лейтенантом» и своим обращением ловко подчеркнул, что я непростая фигура и не стоит от меня отмахиваться как от мухи.

Но Жерара было не остановить.

– Если вы не в состоянии обуздать лейтенанта ВМФ, давайте вызовем морского атташе САШ.

– И что вы хотите добиться? Насколько я знаю, герои «Титаника» должны отправиться на фронт, чтобы воодушевлять…

– Он будет не вдохновлять, а подстрекать! И близко не подпущу к нашим полкам! Можете отправить его в Марсель, в тренировочные лагеря генерала Першинга. И найдите способ его заткнуть.

О, а генерал-то с головой дружит! Идею его я раскусил не напрягаясь, подтекст читался на раз: забирайте своего бузотера, вся ответственность за его действия ложится на вас. Как это по-армейски – скинуть проблему на чужие плечи. Но и Дженкинс был не лыком шит, не даром штаны в Вест-Пойнте протирал:

– Я обсужу этот вопрос с флотскими, доложу в Вашингтон. Уверен, рано или поздно решение найдется.

«Гнилозубый» наконец-то справился с растерянностью. Разглядывал меня с видом ученого-вивисектора, даже пенсне нацепил, чтобы ничего не упустить.

– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал он зловеще.

– Ваш президент как-то сказал: «Чести, как и девственности, можно лишиться только один раз». Честь имею, господа! – сообщил я с намеком и, щелкнув каблуками, гордо удалился.

Покидая зал, краем уха услышал слова Дженкинса:

– Господин Найнс – непростая штучка. При желании он может скупить пол Парижа…

– Не все в этом мире измеряется деньгами, – громко закричал в ответ «гнилозубый».

Я хохотал, прикрывая дверь. Не все измеряется деньгами? Кто бы говорил, но только не французы. Они же скоро удавятся из-за невозврата русских займов!

(1) На флоте САШ офицеры носили белые ботинки, чтобы не пачкать ваксой обшлага белых брюк.

(2) «Парижская пушка», «труба кайзера» – немецкое суперорудие, обстреливавшее Париж с марта по август 1918 г. Стрельба корректировалась немецкими шпионами, передававшими информацию через Швейцарию.

(3) Подлинное письмо. Во Франции иногда делают попытки доказать, что термин «каторга» неверный. А как еще называть принудительные работы на шахтах, копку оросительных каналов, рубку леса и заготовку камня за копеечную оплату, с содержанием в бараках и с постоянными дисциплинарными наказаниями людей, незаконно получивших статус военнопленных?

(4) Генерал Нивель, печально прославившийся наступлением 1917-го г., прозванного «бойней Нивеля», с декабря того же года служил в Северной Африке. Требовал, чтобы русские записывались в легион, в противном случае он пригрозил «покончить с варварами-большевиками самым решительным образом». После его инспекции в лагерях начали применять пытки.

Глава 6
Бириби

Злопамятный Жерар и его коллега устроили все так, чтобы я быстро убедился, что запасы гостеприимства французов полностью исчерпаны. Мне с извинениями было объявлено администрацией «Лютеция» о необходимости освободить номер в течении суток. Следовало полагать, что с комфортным гостиничным жильем меня ожидают большие проблемы. Антонина Никитична любезно предложила мне переехать в ее скромную квартирку, тем более что я пообещал вытащить ее мужа из Алжира, чего бы это мне ни стоило.

В переезде нужды не возникло. Не успел я покинуть отель, как туда прибыл Луи Обер, руководитель «Отделения исследований и информации» Верховного комиссариата Франции в САШ. Он представлял непростую организацию, созданную восходящей политической звездой, Андре Тардье, – настоящее министерство в Новом Свете с огромным штатом, и все для того, чтобы втянуть американцев в войну. Обер был философом, а не военным. Прожив несколько лет в Вашингтоне и Нью-Йорке, разбирался в ментальности тамошних жителей, в сложном сообществе, говорившем на десятках языков и имевшем самые разноречивые устремления. Как лицо, связанное с пропагандой, он отлично понимал, какую информационную бомбу я могу взорвать в американских газетах.

– Давайте договариваться, господин Найнс, – сразу обозначил он свою позицию. – Я не медный лоб и жилы моей шеи не железные. Генералы, скандал с которыми вы зачем-то затеяли, ничего не решают. Наш комиссариат потратил уйму времени и сил, чтобы добиться благосклонности американцев. И сейчас, когда большая часть людей Тардье возвращается на родину, чтобы крепить союзнические отношения, нам ни к чему конфликты. Скажите прямо, что вы хотите в обмен на обещание не затевать скандал в публичном пространстве САШ?

Я довольно кивнул. Философ сразу просек, где от меня можно ожидать беды, и как дипломат, как человек, поживший в Штатах, сразу предложил сделку.

– Приятно встретить деловой подход.

– Сразу обозначу рамки. Решить ради вас судьбу отправленных в Алжир русских я не смогу. Они крайне радикально настроены. Наше правительство не может себе позволить усиливать подрывной пробольшевистский элемент в России.

– Всех не нужно. Меня интересует конкретный человек. Доктор Антонин Сергеевич Плехов. Отправился туда добровольно, но связь с ним прервалась.

– Если я наведу справки…

Я замахал руками.

– Нет-нет, так дело не пойдет. Мне нужны документы и какие-нибудь полномочия, чтобы смог лично его найти и вытащить, если он попал в беду. Начнете наводить справки через военные каналы, через того же генерала Нивеля, и я не поручусь за жизнь моего товарища. Вам рассказать, как военные умеют прятать концы в воду?

Обер удивленно покачал головой.

– Решение есть. Можно действовать через колониальную администрацию, она не подчиняется военным. Но нужно будет подмазать. Продажные твари, каких поискать, – откровенно высказался философ-дипломат. – Что с вашим начальством, препонов не встретите?

Препоны? Дженкинс мне аплодировал! Мое вызывающее поведение удивительно точно совпало с позицией генерала Першинга, с его борьбой с французской опекой (1). «Побольше бы таких „анфан террибль“, как вы, мистер Найнс», – сообщил мне генерал со смешком, вручая предписание отправиться в Марсель, превращенный в главный порт армии США. Оттуда меня должны будут отправить в Штаты. Против посещения мною Северной Африки он не возражал. Напротив, четко обозначил, что ждет отчет о тамошнем состоянии дел.

Понятно, посвящать Обера в такие детали я не стал. Как и в то, что мне не требовалось искать судно, чтобы пересечь Средиземное море. В двадцати километрах от Марселя расположен небольшой городок Кассис с рыбацким портом. В его гавани меня ждали капитан Рискель и его кораблик, которым он в настоящее время командовал, совершая рейсы в Испанию. С Филиппом я уже все обсудил и получил от него клятвенное заверение в том, что он всеми правдами-неправдами берется меня доставить в алжирские порты Оран или Бон.

– Господин профессор, – уверил я Обера, – мне нужно лишь разрешение на посещение Алжира и документ с просьбой к местным властям оказывать мне содействие.

– И больше ничего? – напрягся француз. – Транспортное предписание тоже не нужно?

– Ничего! – подтвердил я. – Тема со своеобразным толкованием французской стороной союзнических обязательств мною будет закрыта. Обещаю, что буду держать рот на замке, если вы мне поможете.

Обер поморщился, но протянул мне руку.

Через несколько дней все нужные бумаги были доставлены курьером в отель. Я попрощался с Антониной Никитичной, буквально навязав ей доступ к счету, открытый на ее имя в «Лионском кредите» и вместе с Филиппом Рискелем отправился в Марсель.

… Грузопоток из САШ, Канады и Британии плотно запечатал атлантическое побережье. Поэтому армии САШ для выгрузки, развертывания и переброски к полям сражений выделили Марсель. Вспомогательные службы проделали титаническую работу, создав мощную инфраструктуру. Не просто склады наскоро собрали – железные дороги со своим парком и службами протянули на правый фланг европейского фронта, который выделили для американцев. Все это огромное хозяйство требовало немалого числа обслуживающего персонала, в том числе автомобильного. Ося, он же лейтенант Джо Блюм, получил под свое начало одно из автономных автохозяйств. Изе так не повезло, он служил в пехоте и проходил пока обучение в Лангре.

Меня к Изе не пустили, с Осей же мы встретились без особых проблем. Мне не хватало их обоих. В дни невзгод и в часы радости мы всегда были рядом, чувствовали товарищеское плечо. Их помощь мне бы не помешала. Но что ж поделать, придется опереться на лейтенанта Джо Блума. Тем более что Ося – это Ося, он не только толковый водитель-механик, но и прохиндей каких поискать, славный плут – Америка его перевоспитала.

– Нашего дорогого доктора Плехова негодяи держат в плену? Того, кто нам Изю вытащил с того света? Даже не отговаривай – я еду с тобой.

– Как же ты смоешься из армии?

– Эка невидаль! Оформлю командировку в Париж, мне ее кто-нибудь отметит. Я тебе больше скажу. За деньги тут можно устроить что угодно. Хоть грузовики! В Алжире без колес нам не управиться.

И ведь не соврал! Мы прибыли в Кассис на двух армейских фордах. Филипп встретил как родных, и вскоре мы вышли в Средиземное море, полные решимости наказать французскую военную полицию.

Во время перехода через Средиземное море мое воображение рисовало один сценарий за другим – нет, не будущих фильмов, а вариантов воздействия на администрацию дисциплинарных рот. Примут ли они во внимание юридическую несостоятельность содержания на каторге солдат чужой страны? Плевать им на приговоры, их задача – превратить жизнь осужденных в ад. Выбить из них бунтарский дух. Сломать. И как мне быть? Оставался лишь силовой вариант, чреватый непредсказуемыми последствиями. Не воевать же со всей армией Франции!

– Смотри, что у меня есть, – будто прочитав мои мысли, сказал Ося и вынул из чехла дробовик. – Помповое ружье M1897 Winchester, шесть зарядов. На фронте его прозвали окопной метлой. Боши его бояться больше, чем газовых атак.

– Думаешь, пригодится? – спросил я с сомнением.

– Ко всему нужно быть готовым. Я для нас еще и гранаты прихватил. Mills bombs.

Он предъявил мне две натуральные «лимонки». Насечка на литом корпусе, кольцо с предохранительной булавкой.

– Ты превратился в штурмовика? Вроде, в дивизионном гараже должны служить люди с менее агрессивными наклонностями.

Ося рассмеялся.

– После того, как я угнал два грузовика, у тебя еще остались вопросы?

– Зачем нам два?

– Странно, что ты задаешь такой вопрос. Мы едем в пустыню. Сломается один, что будем делать?

– Логично.

С этими грузовиками вышла проблема. Филипп доставил нас в Оран, но внутренний порт оказался не приспособлен для разгрузки техники. Пришлось переместиться на три мили западнее, в просторную гавань между городом и мысом Фалькон, и броситься в ножки военным морякам, у которых был и плавучий док, и краны и другое портовое оборудование. Кавалеру ордена Почетного легиона и герою морской пехоты охотно пошли навстречу. Нас быстро разгрузили, даже не интересуясь нашими документами. Не теряя времени, я с Осей помчались в колониальную администрацию, а Филипп занялся бумажной волокитой, чтобы подчистить концы. Обещал ждать нас столько, сколько потребуется.

Нужный нам чиновник оказался на месте. Он принял от меня конверт, вскрыл, аккуратно разложил каждую бумажку перед собой и… замер, не отводя глаз от стопки франков, которые я небрежно бросил сверху документов.

– Вам нужна особая услуга? – проявил он редкую сообразительность.

– Вы угадали, месье. Мне нужно срочно разыскать одного человека.

Чиновник моргнул и изобразил предельное внимание. Он походил на гончую, взявшую след – навалился на стол, вытянул в мою сторону голову, точь-точь, как собака прижимает к земле щипец во время погони.

Суть дела ухватил сходу. И слово «срочно» понял правильно, вопреки моим опасениям.

– Русские раскиданы по всему Алжиру – Оран, Константина, Бон, Блида, Бискра, Богар, Сук-Ахрас, Мостаганем, Лагуат, Монтаньяк, Тебесса, Афревиль… Поиск будет нелегким. Время – деньги, да, господа? Так у вас принято говорить? – спросил он, получив все установочные данные.

Я вздохнул и прибавил несколько купюр.

– Ждите! Постараюсь управиться быстро, – пообещал чинуша и исчез добывать информацию.

– У меня для вас дурные новости, господа, – сообщил он через два томительных часа. – Ваш человек в бириби в Ля Крейдер. Это место пользуется особо дурной репутацией.

– Что такое «бириби»?

– Это лагеря дисциплинарных рот. Небольшие. Они разбросаны по пустыне. Их часто называют l’Enfer, ад. Понимаете?

Что ж тут непонятного? Концлагеря! Я не понимал другого.

– Как мог туда попасть доктор, к которому у французских властей не было претензий?

– Тут я вам не подсказчик. Военные в Алжире плевать хотели на законы, – француз понизил голос и добавил. – Возможно, ваш человек чем-то не угодил генералу Нивелю.

Он принял эту ситуацию так близко к сердцу, что обозвал военных Алжира «африканской скотинкой», а военную полицию – законченными мерзавцами. С первыми еще можно договориться, но со вторыми – о, тут все иначе. Тут можно столкнуться с эффектом местечковых Цезарей, с полным нежеланием прислушиваться к доводам разума. Под доводами чиновник безусловно имел в виду звон монет.

– У них настолько дурная репутация, что двери всех приличных домов в Оране для них закрыты. Их с радостью принимают лишь в борделях.

Из его слов я заключил, что, если с подобными типами случится какая беда, никто по ним не заплачет. Примем это к сведению.

– Вам нужно проехать на юг порядка двухсот километров, на полпути переночуете в Сайде, – напутствовал нас чиновник, не смея дольше задерживать – он видел мое нетерпение и проявил редкое для француза понимание ситуации. Хороший человек. За деньги, но это не важно.

Мы выехали немедленно, запасшись водой в бочках, горючку привезли с собой из Кассиса. Мой верный друг был преисполнен оптимизма, которым на редких остановках старался заразить и меня. Сидя в грузовике, а не в седле, которого он на дух не переносил, Ося даже в мыслях не допускал трагический исход нашей поездки. И, вроде, нас везло. Несмотря на то, что пришлось двигаться по давно не езженной дороге, держась подобия колеи. Гнали даже ночью, не став задерживаться в Сайде.

Через восемь часов мы добрались до концентрационного лагеря в пустыне. Он не был окружен ни колючкой, ни более простой оградой – лишь легкий намек на внешнюю охрану. Бежать отсюда было некуда. Ближайшая вода в ста километрах, да и та под присмотром жандармов. Заключенные жили в палатках, спали на циновках на голой земле. Питались в каменных бараках – в беленых каменных полуцилиндрах, лежащих на боку и утопленных в земле. В одном находилась столовая, в другом, как я догадался, тюрьма. Перед ее входом дежурил солдат с ружьем. Рядом пристроились небольшая клумба с чем-то, похожим на кактус. Дисциплина была строжайшей. Мы видели, как заключенных в французской военной форме построили в колонну и погнали на работу. Русских не заметили.

Наши грузовики и американские мундиры вызвали недоуменные взгляда. Но охрана зверствовать не стала, приняв если не за своих, то за тех, кому разрешено посещение дисбата. Кто еще попрется в такую дыру? Без лишних вопросов нам показали домик коменданта. Мы прошли в его апартаменты, где застали странную картину. Перед ним на столе стояла тарелка с гусиными полотками, нарезанными тончайшими ломтиками, и бокал красного вина. Он лакомился и одновременно внимательно изучал стоявшего перед ним заключенного, раздетого до пояса. Все открытое тело зека покрывали синие и красные татуировки.

– Армия САШ! – рявкнул Джо Блюм.

Комендант не удивился. Он встретил нас странным вопросом:

– «Мне все смешно», – гласит надпись на его груди, «страдай и молчи» – на спине. Не правда ли, редкостный болван? Понаберут в армию всякий мусор, а мне расхлебывать. Проваливай!

Он нисколько не удивился наличию оружия у Оси на плече. Видимо, наша офицерская форма ввела в заблуждение. Он встал из-за стола, вытер руки салфеткой, чтобы с нами поздороваться, но передумал, уселся обратно и спросил с любезной улыбкой:

– Американцы? «Свежее мясо» привезли? Решено отправлять в бириби и ваших штрафников?

Не удостоив его ответом, я прошел вперед, подцепил носком ботинка табурет, придвинул его к столу и уселся.

– Сколько в лагере русских?

–19 человек, – машинально ответил он. – По какому праву вы задаете подобные вопросы?

Я не стал отвечать. Мельком взглянув в окно с решетчатыми ставнями, распахнутыми по случаю сбежавшего на другую сторону дома солнца, сразу понял, с кем имею дело. Узкое пространство между двумя «пустынными цилиндрами» было отведено не под курилку, как это обычно бывает, в военных гарнизонах. Под нечто иное. Под мини-плац для наказаний, под лобное место «бириби», под место развлечения для спятившего с ума коменданта. По иному я не мог определить его душевное состояние. Из его окна можно было наблюдать за страданиями заключенных, как из театральной ложи. Их привязали к столбам, причем так, чтобы они стояли на носочках. Под раскаленным солнцем.

Я почувствовал, как сердце учащенно забилось. На подвергнутых экзекуции были русские гимнастерки. Точно такие, как на фотографиях о прибытии Экспедиционного корпуса, которые мне показала Антонина Никитична. Только вид у формы был жалким – выгоревшие на солнце, рваные лохмотья. Заключенных-французов, как я успел заметить, заставляли следить за своим внешним видом. А на русских коменданту было плевать. Вернее, плевать на их форму, но не на страдания. Ими он наслаждался.

– Вы применяете пытки? – гневно спросил я. – Мне нужно увидеть русского врача. Плехов Антонин Сергеевич, он точно в вашем лагере.

Коменданта передернуло от злости. Расшаркиваниям был внезапно положен конец, улыбка сползла с его лица – стремительная метаморфоза, когда вам сперва призывно улыбаются, а через мгновение готовы разорвать на части.

– Что такого вы прочли в моем вопросе?

Француз на глазах превращался в чудовище. Выпятил подбородок, часто задышал, ухватился за первую пуговицу своего мундира.

Не понял. Что за выкрутасы?

– Отчего, месье американец, такой интерес к большевистскому отродью? Этот русский… Он не вылезает из карцера.

– Полегче, приятель, на поворотах!

Недооценил с кем имею дело. Капитан тут же взбеленился.

– Вы рехнулись? Стража! Немедленно сюда!

Ути-пути, какие мы грозные!

В комнату влетели два бугая, но замерли, когда наткнулись на Осин дробовик. У меня был заготовлен еще один сюрприз. Комендант, судя по его равнодушному взгляду, нуждался в дополнительной порции внушения.

Он возмечтал, что я буду страх как напуган его возможностями? Его всевластием в этом богом проклятой дыре? Ну-ну, у меня есть, чем поставить тебя на место.

На свет божий появилась граната. Тот самый «милсбомбз», от которого писали кипятком боши на фронте. Предохранительное кольцо-чека мелькнуло пред лицами считавшими себя пупами Земли, и исчезало в моем кармане. У «пупов» тут же возникла гримаса, как у человека, решившего, что стены его дома опоганены. И дар речи испарился. У коменданта подкосились ноги, и он рухнул в свое кресло.

– Вы не посмеете!

– Хотите проверить? Мне разжать пальцы?

Он отрицательно покачал головой, не сводя глаз с гранаты в моей руке.

– Внимание! – я пощелкал пальцем у его носа. – Повторяю вводные данные: доктор Плехов. Немедленно доставить сюда.

Комендант пролаял по-французски приказ. Охранник бочком выскользнул из комнаты. Ему на смену в комнату протиснулся офицер, представившийся заместителем коменданта.

– Располагайтесь, – любезно предложил я, вызвав у него приступ столбняка.

Привели доктора. Антонин Сергеевич, грязный, в лохмотьях, с трудом напоминавших военную форму, обросший колючей бородой, – с ней он был похож на деревенского знахаря, а не на врача, – с воспаленными глазами, выглядел краше в гроб кладут. Карцер никому не идет на пользу, но тут особый случай, пятизвездочный антикурорт. Повезло еще, что не наступил пик жары. Тем не менее бодрости духа доктор не утратил. С небольшой задержкой, но узнал нас. Сгорая от любопытства, он все же не осмелился задавать вопросов без разрешения коменданта.

Я подмигнул ему и грозно уставился на офицера.

– Похищение человека, состоящего на службе иностранного государства. За такое по законам военного времени полагается расстрел.

– Идите к черту!

Ося не выдержал и, переложив в левую руку дробовик, подскочил к коменданту, влепил ему леща, сбросив со стула.

Для всех, кто находился в комнате, стало понятно, что ситуация набирает нехороший оборот.

Плехов сообразил, что можно никого не бояться.

– Вася! Надо наших вытаскивать отсюда. Двоих уже похоронили.

Он нисколько не удивился нашему с Осей появлению, будто мы расстались вчера, а не 12 лет назад. А может, и удивился, только вида не подал. Куда больше его волновали наши соотечественники.

Я грозно взглянул на коменданта.

– Предъявите мне хоть одну бумажку, подтверждающую ваше право на содержание доктора под стражей, да еще в карцере.

Коменданту на все было наплевать, кроме причиненного унижения, кроме собственной беспомощности. Он снова взгромоздился на стул и гневно пыхтел, сверля взглядом гранату. А вот его заму стало понятно, что грядут серьезные неприятности. Шито-крыто уже не выйдет.

– Никто не задерживает месье Плехова. Он волен покинуть лагерь, – офицер подтвердил мое предположение о незаконности заключения доктора в лагерь.

– Неплохая попытка, но не прокатит. Рот вы нам не заткнете.

Офицер пожал плечами:

– Дальше этой дыры не сошлют.

Я кивнул на замершего коменданта.

– Его не осудят?

– Сомневаюсь, – ответил зам. – Никто не станет выносить мусор из дверей. Тем более мы выполняли личную просьбу генерала Нивеля.

– И бумажка есть?

– А то как же!

– Не сочтите за труд, покажите!

Офицер, снисходительно улыбаясь, покопался на столе коменданта и с торжествующим видом предъявил мне документ.

Я выхватил его из пальцев ротозея и спрятал в карман.

– Мировой общественности будет крайне интересно ознакомится с делами, которые здесь творятся.

– Убирайтесь! – зашипел как змея комендант.

Раздираемый злостью и презрением, решил немного пошутить. Повертев гранату перед его лицом, ткнул пальцем в отверстие для чеки.

– Вот же дьявольщина! Иголку уронил! Не подержите, пока буду искать на полу?

Я протянул гранату с невинным лицом и сделал вид, что готов разжать пальцы.

Комендант побледнел сильнее прежнего, его лицо покрылось потом, дрожащие руки, которые я приказал держать на виду, заходили ходуном. Не ожидал, что он такой трус. Взгляд, которым он меня наградил, нормальным не назовешь – не испуганный, не яростный, а пустой, немигающий. Весь его вид говорили за то, что он боялся, но только не глаза. «Конченный псих», – сделал я вывод. Дальнейшее поведение офицера военной полиции полностью подтвердило мой скоропалительный диагноз. Он вдруг выскочил из-за стола и забился в угол, съежившись там подобно ребенку и издавая нечленораздельные звуки.

– Что с ним? – спросил я зама коменданта, вставляя чеку на место.

– Приступ, – пожал он плечами. – С ним бывает в минуту сильного потрясения. Надо его скрутить, чтоб не причинил себе вреда.

– И часто с ним такое?

– В последнее время частенько.

– Ему же в больницу нужно.

– Это поставит крест на его карьере.

Решение пришло мгновенно.

– Мы забираем его с собой и отвезем в Оран.

Заму было плевать. Хотите возиться – дело ваше. Но следующая мой фраза пробила его бастионы равнодушия.

– Я также забираю всех русских.

Офицер покосился на гранату, на своего начальника, продолжавшего подвывать в углу, на дробовик в руках Оси. Не найдя аргументов для возражения, он открыл было рот, чтобы попенять на судьбу или пригрозить мне судебными последствиями, но тут же его захлопнул. Стопка долларов в моей свободной от «лимонки» руке стала той соломинкой, что способна сломать спину верблюду. Или убедить в моем праве делать, что захочу. В безоговорочном праве. Безусловном.

– От вас, мой милый друг, потребуется ничтожно малая жертва, а в награду прилетят ну очень большие деньги, – для убедительности я потряс в воздухе пачкой серо-зеленых купюр. – Итак, в случае необходимости вы засвидетельствуете, что комендант забрал русских и отбыл с ними в направлении Сайды. И все. Что с ним дальше произошло, вам неизвестно. Приступ помешательства – на него все спишут.

Он тут же клятвенно пообещал держаться этой версии: сразу сообразил, что все стрелки так или иначе сойдутся на коменданте, а с сумасшедшего какой спрос? По его приказу, охранники побежали сгонять русских к нашим грузовикам. Через минут двадцать мы выехали из лагеря. В кузове машины, которой я правил, валялся комендант, придавленный рваными солдатскими ботинками.

На полпути между Крейдером и Сайдой остановил грузовик и обратился к бывшим заключенным:

– Ребята, выбросите эту дрянь!

– Так нельзя! – запротестовал Плехов. – Он болен. Его нужно доставить в госпиталь.

– Сергеич! – отозвался один из солдат. – Добрая твоя душа. Не волнуйся, на себя грех возьмем.

С этими словами ожидающие на глазах русские мужики, все еще не верящие до конца в свое спасение, вышвырнули из кузова мычащего коменданта. Вокруг на расстоянии не менее пятидесяти километров расстилалась ровная на доска безводная пустыня. Шансы на то, что сумасшедший выживет, были крайне малы.

Я придавил педаль газа. Грузовик набирал ход. Плехов не отрываясь смотрел назад.

– Антонин Сергеевич! – дернул его за рукав. – Забудь ты про мерзавца. Это же маньяк. В ад ему дорога.

– Мы и были, Вася, в аду, – вздохнул смиряясь Плехов.

– Вас-то как угораздило?

– Генерал Нивель подделал результаты инспекции. Написал, что с русскими обращаются хорошо. Как же, хорошо… – с едкой усмешкой сказал доктор. – Без всяких на то оснований наших мужиков превратили, по сути, в отверженных военнопленных. Гоняли на тяжелейшие работы, спать заставляли на голом асфальте – нарочно разобрали нары в лагере, куда свозили большую часть сосланных. Потом их раскидывали на мелкие группы, «трудовые роты», и держали под вооруженной охраной. Били, издевались, лишали еды и воды, медицинского обслуживания. Все делали для того, чтобы унизить, растоптать, утратить веру в спасение. Чтобы отказались от родины и записались в легион. Я протестовал. Меня похитили прямо из медпункта и отвезли в Крейдер. Комендант пытался меня сломать, добиваясь отказа от протеста. Публичного. Ты вовремя появился. Еще бы немного, и мог сдаться…