Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

Глава 4
Отдать долги

– Ты многого не знаешь, Американец. Видишь только фрагмент картины и по ней судишь о причинах несчастья, постигшего страну. Да будет тебе известно, летом 20-го года Партизанская армия Антонова вторглась в Нижнее Поволжье. Хочешь верь, хочешь нет, на государственных складах были захвачены все запасы зерна – три миллиона пудов.

Похудевший, похожий на мертвеца и обритый наголо Степан Корчной наконец поправился и присоединился ко мне. Я обрушился на него с обвинениями, ругался на всех – от Бухарина до пропившего мозги начальника коммунального отдела и его дружков. Именно они стояли за схемами воровства с моих складов. Вот тогда-то чекист и выдал мне гостайну.

Цифра меня поразила. В сентябре АРА привезла всего 10 тысяч пудов муки – капля в море в сравнении с такой потерей. Для удовлетворения минимальной физиологической потребности в пище требовалось 15.3 пуда на душу населения (большевики считали, что крестьянам хватит и 12). В год, не в месяц! То есть исчезнувшим зерном можно было бы накормить массу людей, дать им шанс выжить. Куда же оно делось? Досталось спекулянтам, превращено в самогон, сгнило в ямах-укрытиях? Будь проклята эта Гражданская война!

– А вот тебе еще факт, – продолжал поражать меня Корчной. – Прошлым летом были разбиты основные силы этой Партизанской армии. И многих мужиков отпустили по домам, чтобы было кому убирать урожай. Вместо расстрела, заключения или ссылки – на жатву.

Я не знал, что ответить. А Степан продолжал меня добивать.

– Ты на ребят из местной ЧК зла не держи. Чтоб ты знал: они по выходным «кружковый» сбор проводят, чтобы в детдома продуктов купить. И конфискованное у богатеев туда отдают. Тот самый Леха, который с тобой разговаривал, лично снимал трупы детишек-беженцев с крыш вагонов – снимал и рыдал. Тогда и сединой обзавелся, несмотря на молодые годы. Такая вот у нас, брат, тут жизнь. И тебе благодарны, ты не думай.

– Те воры, которые на моих складах жирели? Они благодарны?

– Уже арестованы, – пожал Степа равнодушно плечами, а потом рассмеялся. – Люди тебе благодарны, люди. У детишек даже слово появилось – «американиться».

– Это что значит?

– Наесться от пуза. А еще частушку народ сочинил.

Не хочу я чаю пить,

Надоел он, право,

Буду мистера любить,

Попивать какао.

Мы посмеялись. Но в глазах Степана я читал тревогу.

– Что еще?

– Не к добру эти проявления чувств, ты уж мне поверь, – признался он со вздохом.

Я вспомнил недавнюю сцену, приключившуюся в селе Волынском, где скопилось много беженцев. АРА их подкармливал, давал работу на заготовке дров. Во время плановой инспекции вручил женщинам свитера, носки и одеяла из посылок от Красного Креста, а детям раздал ботиночки, закупленные Осей по моей просьбе. Одна баба дважды падала на колени и пыталась поцеловать мне ноги. Как на такое посмотрят в Москве, когда туда доложат местные соглядатаи, коими я уже плотно окружен?

– Не там ты видишь проблему, Степан. Не мне нужно волноваться, а товарищам в Москве. Ведь глупость творят. Глупость несусветную! А еще называют себя теоретиками марксизма. Боятся, что мужик и рабочий скажет: наши не смогли, а американцы смогли.

– Есть такие настроения, – нахмурился Корчной.

– А ты глубже посмотри. В корень. Почему не трубить из всех утюгов: ради людей мы готовы на все, даже на союз с чертом⁈

– Из утюгов? – улыбнулся чекист.

– Из всех углов, – отмахнулся я. – Все средства пропаганды в руках. Но и кто вам мешает показать себя в лучшем свете? Почему нужно считать, что люди настолько тупые, что не поймут, где истинная правда⁈

Корчной посмотрел на меня с большим сомнением. Похоже, даже он считал народ темным, забитым, а потому нуждающимся в манипуляциях, в постоянном вранье.

… Весна принесла новые проблемы. На железных дорогах участились случаи воровства кукурузного зерна АРА, причем в таких масштабах, что оно напоминало целенаправленную компанию. Исчезали целые составы. Я получил телеграмму от Хэскелла из Москвы: «10 апреля, в день открытия Генуэзской конференции, я проинформировал мистера Гувера, советуя приостановить закупки продовольствия в США и отправку зерна в Россию, пока советское правительство не продемонстрирует, что хочет продолжения гуманитарной операции».

Мне и самому пришлось столкнуться с хищениями в особо крупных размерах. Мало того, что приходили полупустые вагоны с просверленными полами, так еще железнодорожники в Грязях внаглую отжали часть груза. Калачев только руками разводил:

– Им семьи кормить нужно.

Грязинская волость считалась у меня самой лучшей, а тут такой удар. А ведь я ей подкидывал продуктовые наборы, чтобы растащили завалы из паровозов и вагонов на Лебедянском мосту – подарочек от русского казачества русскому Черноземью…

Прибавилось и случаев бандитских нападений на составы. Они случались на перегонах, где составы тормозили перед подъемами. Из ближайшего леса вылетал тележный обоз и несся к железнодорожному полотну. Бандиты, выскочившие как из-под шпал, уже носились по крышам в поисках нужных вагонов, повисли на ходу на веревках, сдвигали дверь, сшибив пломбу, и начиналась грабиловка. Целые составы не трогали – их охраняли вооруженные солдаты, но в сборных вычисляли на раз-два нужные вагоны. Те, в которых переправлялись посылки Красного Креста или закупленные Осей партии штанов и детской обуви. Награбленное исчезало в ларях и подвалах крестьян из ближайших деревень.

В масштабах всей страны конфликт между АРА и советским правительством был решен после личного вмешательства Дзержинского. Мою частную проблему закрыли местные чекисты. Они устроили засаду в одном из вагонов. Бандиты на подъеме вскрыли двери, телеги выдвинулись из леса и… напоролись на кинжальный пулеметный огонь из вагонов. Остатки банды добивали подготовленные засады.

Об этой операции мне с гордостью отчитался Степан.

– Видишь? Есть и от нас, чекистов, польза для твоего дела!

– Вижу. Спасибо!

Корчной благодарно улыбнулся, чуть помедлил, но все же спросил – скорее для проформы:

– Ты куда собрался?

Он видел, что я стоял уже полностью одетым – в кожаное пальто по случаю теплого весеннего дня, – и вопрос задал скорее из вежливости, ибо никто меня в перемещениях никогда не ограничивал и не контролировал.

– В Сергеевку. Зерно посевное отвезу. С Олдером, – ответил я и всем своим видом изобразил крайнюю степень неохоты.

Сергеевка была той самой деревней, возле которой меня нашли в 1905-м. Поездка была вовсе не обязательной. Кухню, открытую там, курировал помощник, и нареканий к ее работе не было. Прихоть с моей стороны, тот самый зов, которому я противился до последнего, оправдываясь перед собой занятостью, распутицей и прочим. В глубине души я признавал, что присутствовал также страх – скорее даже опасение, что может случиться всякое. Вдруг снова провалюсь в иное время? Никаких оснований так полагать или доказательств у меня не было. Просто иррациональное чувство.

Вздыхал не из-за самой поездки – все же зов победил, я убедил себя, что ничего страшного со мной не приключится. Компания, с которой придется ехать, – вот причина моей пантнимы. Упомянутый Гарри Олдер. Посевное зерно принадлежало не мне, а АРА. Вот она и прислала своего человечка. Проследить, отчет написать. Или просто спровадило молодого американца из Москвы, уж больно он увлекся в столице разного рода развлечениями. Весело жила московская контора АРА благодаря НЭПу, о многом мне Гарри поведал – с тоской из-за своей ссылки и с пламенем в глазах от воспоминаний. Кутежи в ресторанах, вечеринки с цыганами в Розовом доме, танцульки до упаду в «фокстротной» компании – этакого закрытого клуба на частной квартире, – ночные покатушки на офисных машинах и женщины… Самые лучшие красавицы столицы – бывшие княжны и графини, все с хорошим образованием и великолепными манерами. И… доступные. Кто-то из них сумел захомутать себе мужа, но многие просто развлекались, срывали цветы удовольствия, понимая, что это их последнй шанс, и кочевали по койкам распоясавшихся «спасителей» России.

АРА кормила шесть миллионов человек, а летом планировала увеличить эту цифру до восьми. Как по мне, такие выходки ее сотрудников серьезно дискредитировали организацию и давали большевикам повод для нападок. Олдер был мне неприятен, и я дни считал до его отъезда. Степан об этом догадывался. Он вообще считал Гарри человеком с двойным дном. Если не шпионом, то провокатором. Он прекрасно знал, что, каждый раз, когда Олдер приезжал в любую деревню с зерном от АРА, непременно кричал: «Да здравствует власть Советов!» С американским акцентом.

– Не хочу Гарри одного отправлять. Еще набедокурит, – выдал я чекисту правдоподобную версию.

Корчной сочувственно похлопал меня по плечу.

– От твоей энергии можно папиросы прикуривать. Как ты все успеваешь? Недаром в газетах уже пишут, что для развития советской экономики необходим марксизм плюс американизм.

Очередная чушь советской прессы. Она восхищалась нашим духом предприимчивости, признавая, что АРА буквально горы свернула за короткое время. Даже всерьез обсуждала перспективы социализма в США – мол, аравцы не могут не впечатлиться его завоеваниями и непременно расскажут о них дома в восторженных выражениях. Странный вывод из нашего сотрудничества, отражение фантазий руководителей Коминтерна, считавших себя умнейшими из умнейших и не видящих дальше своего носа. Товарища Сталина, например.

Я вышел из конторы. Караван стоял уже готовый к отправке, мешки были заботливо уложены на телегах. Олдер сидел в пролетке, стоявшей впереди колонны, как командир на лихом коне. Он ждал, что я к нему присоединюсь. Но у меня были другие планы.

Прошел вдоль обоза, высматривая знакомые лица. И нашел! Прохор, сильно постаревший, но все такой же бойкий. Тот самый, кто с приятелем вытащил меня с перерезанным горлом из оврага на берегу Воронежа, а позже помог довезти Максима Плехова до городской больницы.

– Здорово, дед!

Не спрашивая разрешения, я плюхнулся на его телегу. Махнул Олдеру, чтобы трогался. Колеса заскрипели, караван под транспарантом «Добровольный дар американского народа народу России» направился на выезд из Липецка.

Прохор украдкой косил на меня взглядом, на мое дорогое пальто. Я разглядел на его лице выражение растерянности, потом проблеск догадки.

– Это же ты, Солдат! Снова из-за тебя чуть впросак не попал! – благоговейно прошептал старик Прохор невпопад. – И не проси – все про тебя в селе расскажу.

– Что ж ты расскажешь?

– Как что? Барин у нас новый.

Полет его мыслей не мог не вызвать у меня громкого смеха.

– Глупости не болтай, дед. Какой я барин! Долги приехал отдавать.

Он посчитал, что задеты его чувства, и принялся бурчать, что-то прикидывая в уме.

Воровато оглянувшись, он еле слышно прошептал:

– Спрятаться тебе нужно. Потом с краснопузыми посчитаешься. Когда все утихнет.

Работа фантазии Прохора не могла не изумлять. Но что я знал о русской деревне, особенно о том, как она выживала последние годы, чтобы брать на себя роль судьи? Социалисты, интеллигенция любили рассуждать об идиотизме деревенской жизни, сами пребывая в состоянии ярчайших заблуждений. Полагаться на их мнение – все равно что доверить слепому роль поводыря.

– Всё в порядке, дед! Ни от кого не прячусь. Наоборот, зерно вам привез. Я теперь американец.

– Из этих, что ль? – он кивнул на пролетку в начале колонны.

– Угу!

– Что ж ты мне голову морочишь про какие-то долги? – сердито пробормотал он и демонстративно отвернулся.

Как ему объяснить? Я действительно считал, что отдаю долги. Понял это, когда заработали первые мои кухни, когда увидел детей, хлебающих рисовую кашу и с выражением восторга на лице пьющих сладкое какао. Когда встретил на улице трех девчонок в американских ботиночках. Когда раздал железнодорожникам партию штанов. Когда в прибывшем автоклаве удалось продезинфицировать одежду ребят из детского дома и избавить их от тифа. Когда началась принудительная вакцинация – хочешь бесплатную кашу или посылку, изволь сделать прививку…

– Давай, старик, сменим пластинку. Расскажи лучше, как вам тут жилось все эти годы. Много ли винтовочек по сусекам схоронено?

Прохор молчал, но я-то знал, что язык у него без костей. По всё и всех мне доложит. Дорога-то длинная.

… Сергеевка встречала нас всем селом на площади перед деревенским храмом. Даже из окрестных деревень подтянулись мужики на телегах, чтобы забрать свою долю посевного зерна. Событие знаковое, дающее надежду на новый урожай, на жизнь. Не раздружило лихолетье мужика с работой – нас горячо благодарили. Олдер рыпнулся было выдать очередную глупость, но я не позволил.

– Проголодались с дороги. Яишенкой из свежих яиц не угостите?

Нас тут же потащили в дом к тому самому огороднику, которого я давным-давно угостил дробью. Он переметнулся в птицеводы, когда в связи с всеобщим обнищанием лишился рынка сбыта своей зелени. И на яйца чувствовал бы себя неплохо, если бы не агент ссыпной конторы, собиравший налоги. Их много придумали взамен продразверстки – не только на зерно, но и на картофель, масло, яйца, сено. Вот и явился гость незваный по душу «огородника» и все стращал его ударной кампанией, объявленной в губернии. «Ударная по яйцам» – по-моему, пришло время говорить об идиотизме жизни совслужащих. От их фантазий сводило скулы.

Агент на нас с Олдером посмотрел с опаской, но продолжил убеждать хозяина, хоть и сбавив тон. «Огородник» захлопотал у стола, довольный, что есть повод отвязаться от докучливого гостя.

Яишню нам соорудили знатную – большая широкая сковорода так и просилась, чтобы ее очистили. Мы вооружились собственными приборами, но спокойно поесть нам не дали.

– Беда, Солдат, приключилась! – завопил с порога запыхавшийся дед Прохор. – Банда! Сахаров в селе!

В подтверждение его слов с улицы донесся выстрел. Потом другой. Дед исчез со скоростью звука.

– Милиционера кончили! – уверенно заявил «огородник».

– Ой лихо мне, лихо! – заголосил агент. – Убьют меня! Спрячь, хозяин, Христом Богом прошу. Хоть в курятнике закопай!

– Провоняешь, – незло усмехнулся хозяин дома и спросил у меня. – А вы? Тоже прятаться?

– Погодим, – спокойно ответил я и вынул из карман прихваченный револьвер.

Пересел лицом к двери, выложив оружие перед собой. Прикрыл его полотенцем-утиркой с красными петухами. Побледневший Олдер, ничего не понимая, возбудился, аж уши полыхнули как запрещающий сигнал светофора, обиженно выпятил губу и шмынгул носом в расчете привлечь мое внимание. Не до него – я напряженно смотрел на входную дверь.

В комнату зашел решительным шагом мужик аршинного роста, с клочковатой неопрятной бородой. За ним прятался мальчишка, паскудный и кривоногий, с глумливой улыбочкой на губах. В сенях еще кто-то шебуршил.

– Я Афанасий Сахаров! Слыхали про такого? – представился детина с видом местного князька, с насмешкой рассматривая меня, одетого в простою косоворотку. – А вы кто будете?

Я вспомнил, что слышал про этого бандита. Лихой парень, сбежал из-под расстрела. За ним гонялись, но он умудрялся всегда уходить.

– Мы есть америкэн, – на ломанном русском промямлил Олдер.

– Энто они какаву раздают, – наябедничал мальчишка.

– Какаву? Американцы? Отчего ты, – он ткнул в меня пальцем, – в русской одежонке?

– Твои дружки украли заморскую!

Он засмеялся.

– Ну тогда живите, – снисходительно подарил нам жизнь главарь банды.

– А ты – нет!

Не сбрасывая утирки, я подхватил кольт со стола и дважды выстрелил в левую сторону груди Сахарова. Бандит упал лицом вниз как подкошенный. Из сеней выглянула голова. Я тут же огрызнулся огнем, вскочил на ноги и лишь потом сорвал с руки занявшиеся пламенем полотенце.

– Гарри, держи и не опускай мальчишку!

Обогнул стол, схватил пацана за плечо и толкнул его к Олдеру. Подскочил к сеням – там сучил ногами и подвывал мужик, валяясь рядом с бочкой с питьевой водой и зажимая рану на лице. Пуля попала ему в челюсть. Пришлось добить, чтобы не мучался.

Я сунулся было в дверь, ведущую во двор. Грохнул выстрел. От косяка полетели щепки.

Чертыхаясь, отпрянул в темноту сеней. Быстро скользнул обратно в горницу. Зашарил по карманам в поисках обоймы-держателя. Быстро перезарядил барабан, сбросив отработанный гильзы на пол под истошные вопли мальчишки.

– Что будем делать, Баз? – с тревогой спросил Гарри, прижимая к себе извивающегося шкодника.

– Ты вооружен?

– Конечно! – кивнул Гарри, доставая из кармана пистолет и отталкивая от себя юнца, похожего на звереныша, попавшего в капкан.

– Будем отбиваться. А ты, – набросился я на пацана, – заткнись и замри в углу, если хочешь жить. К окнам не суйся!

Дзынь!

Стекло в оконце, выходящее во двор, со звоном разлетелось.

Истошно заорали бабы в глубине дома.

– Сколько с вами было бандитов? – грозно спросил я съежившегося в углу пацана.

Похоже, до него только сейчас дошло, в какой переплет он влетел. Он не отводил сумасшедших глаз от трупа Афанасия и упрямо молчал.

На улице загрохотали выстрелы, и почему-то ни одна пуля не влетела в дом.

– Солдат, живой? – раздался голос деда Прохора.

Я осторожно выглянул в разбитое оконце. Во дворе стояли жители села, державшие в руках разномастные винтовки. У их ног валялись трое, все связанные, и один труп.

– Живой, Прохор, живой!

– А Афонька? Сахарок?

– Покойник!

– Отсохни мой язык, коли вру: то Солдата работа, – завопил Прохор, обращаясь к сельчанам.

– Какой солдат, это ж американец, – высунулся из птичника «огородник».

Я засмеялся – радостно и беззаботно, как может смеяться человек, выпутавшийся из серьезной заварушки.

– Мужики! Вы, что ль, банду повязали? – спросил сборище, выходя на двор.

– Мы, кто ж еще! – гордо ответил Прохор.

– Надоели они, покоя от них нет, – поддержали старика соседи, потрясая винтовками.

Не удивлен – тут у каждого не один ствол укрыт. Было бы странно, если бы оружия не было.

– Вот и славно! Спасибо, мужики, выручили.

Я спрятал револьвер в карман. Потянулся.

– Дед! – обратился я к Прохору. – Проводишь до бывшего имения?

– Чего там смотреть? – нахмурился он. – От дома одни головешки остались.

– А яблони?

Мужики потупились.

– Посрубали мы те яблони под корень.

– Чем же вам сад не угодил?

Никто мне не ответил, но я и сам знал, почему. Эх, мужики-мужики, не хотели вы возврата к прежней жизни. Вот и получили новую. Со всеми ее «прелестями». И еще ничего не закончилось, много бед вас ждет впереди.

Но как об этом сказать?

Над нами с плачем пролетела сойка. Все задрали головы, провожая ее взглядом. И лишь агент, выбравшийся из птичника, пытался привести в порядок свой пиджак, покрытый куриными перьями.

– Пахать скоро, – нарушил установившуюся тишину дед Прохор. Как-всегда невпопад.

Эпилог.

Пятая годовщина революции. Митинг под проливным дождем, поникшие мокрые флаги. И конец моей эпопеи в России – утром я получил от Хэскелла телеграмму, в которой мне сообщили: финита ля комедия, миссия АРА завершилась.

Странную точку в ней поставили лидеры большевиков. Вглядываясь в скупые строчки послания, я живо представил себе, как все вышло.

– В следующем году мы планируем экспортировать 50 миллионов пудов зерна, – не моргнув и глазом, без объяснений заявил товарищ Каменев полковнику.

Это был удар ниже пояса: никто в мире не поймет, если Америка продолжит поставки продовольствия, а Советская Россия параллельно начнет вывозить зерно. Хэскелл, насколько я его знал, наверняка воздержался от упреков, от споров, от напоминания о том, что с голодом не покончено, что остались пострадавшие районы. Лишь кивнул своей седой головой, давая понять, что информация принята, и ответил скупо:

– Я разошлю телеграммы своим представителям. Мы свернем свою деятельность столь же быстро, как ее организовали.

– Только предупредите их, чтобы обошлось без показушных демонстраций, – вот и все, что прозвучало в ответ.

Весть о том, что я уезжаю навсегда всколыхнула уезд. Оказалось, у меня много друзей, много поклонников. Люди шли с подарками, несли кто что мог. Поделки, детские рисунки, приветственные адреса, благодарственные грамоты, даже домашние соленья. Почувствовал себя в роли Якубовича на «Поле чудес»…

Из Сергеевки примчался нарочный, загоняя коня.

– Василий Петрович! Люди очень просят вас приехать.

Корчной долго упирался, но все же согласился прокатиться со мной на машине – на моей, кстати, на кадиллаке, который я обещал подарить чекистам. Когда мы прибыли на место – сильно пожалел. Даже напрягся. На площади перед храмом людей собралось много, не только из Сергеевки, но и из окрестных сел – казалось, вся волость собралась здесь, чтобы со мной попрощаться.

Было облачно, но не пасмурно. В небе, затянутым серыми тучами, кружили птицы. Когда солнцу удавалось на мгновение напомнить о себе, пробившись сквозь облака, отчетливо выделялся черный крест. Пожелтевшие от времени стены храма давно требовали ремонта. Его судьба, как и судьба тысяч других церквей, была печально – не восстановление, а поругание их ожидало, а их настоятелей – преследования, ссылки и расстрелы.

Я всмотрелся в лицо батюшки, стоявшего перед плотной толпой, надеясь разгадать его судьбу.

Он ждал, пока я подойду, нисколько не удивленный моим нарочито американским видом. Ни стетсоном, который надел, чтобы напомнить, откуда приехал. Ни костюмом с галстуком, сменившими косоворотку, в которой примелькался на людях за прошедший год. Ни кожаному пальто – не черному, как у чекистов, а бежевому, элегантному. Одним словом, американец. Его все и ждали.

Священник откашлялся и громко, на всю площадь, произнес короткую речь:

– Вы спасли наших детей от голодной смерти и тем самым спасли будущее нашей страны. Пусть мы поплатимся за грехи наши, но благодаря вам наши дети вырастут и увидят светлое будущее, не повторяя наших ошибок.

После этих неожиданных слов, подходящих скорее мирянину, а не священнику, вся площадь, как один человек, опустилась на колени, и дети в первых рядах протянули мне руки, словно прося подаяние. Этот порыв, эта волна любви, признательности нахлынула на меня как теплый прибой южного моря, выметая все мысли, заставляя сердце сжаться в ответной благодарности и смущении.

Я вздрогнул и, не зная, что сделать, просто отсалютовал батюшке и всем собравшимся, вскинув ладонь к своему стетсону. Развернулся и двинулся в сторону ожидавшей меня машины и Корчного, побледневшего, встревоженного и не знающего, что предпринять.

– Долги отданы, Степа! – подмигнул я чекисту, но не стал ему объяснять, что имел в виду.

Я ограбил Банк Московского купеческого общества взаимного кредита и с помощью его денег смог построить сытую, полную приключений жизнь в Америке. Катался как сыр в масле, пока Родина задыхалась от голода, крови и гноя. «Не по-пацански, Вася, стоять в стороне», – эта мысль однажды пришла мне в голову в Самаре и больше не отпускала. И я тратил и тратил свои деньги без счета, закупал и закупал продукты и другие нужные вещи, совсем не задумываясь, что наступит момент, когда мои финансы покажут дно. Покажут и покажут, плевать. Зато сколько спасенных жизней. Каждый мальчишка шести-семи лет, выживший в эту страшную годину – плюс один солдат в страшной войне с гитлеризмом. Каждая девочка – это будущая мать, способная не дать зачахнуть русскому корню. Все не напрасно. Жизнь прожита не напрасно.

Я покидал площадь с легким сердцем и чистой совестью. Как там сказал Ринг в Самаре? Feci quod potui faciant meliora potentes? Мало? Сделайте больше! Люди ждут.