Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2
Голод не тетка, пирожка не поднесет

Меня быстро утомила вакханалия в двух шагах от Патриарших прудов, визгливый женский смех, попытки самобичевания, надоело наблюдать, как люди напивались на глазах. «Только не заводись», – сказал я себе и отправился искать полковника Уильяма Хэскелла, главу всей ARA в России.

Он нашелся на третьем этаже в своем кабинете. Рабочий стол был завален бумагами, среди них пряталась тарелка с недоеденной яичницей с беконом.

– Молодец, лейтенант, что приехал, – протянул мне руку седовласый поджарый мужчина с умным решительным взглядом.

– Я гражданское лицо, полковник, – буркнул я нелюбезно. – С армией и флотом покончено навсегда.

Хэскелл не смутился. Усадил меня за стол, вручил пропуск ARA с уже вклеенной моей фотографией и несколько рулонов с розовыми «миллионами» советских дензнаков – в общей сумме где-то под четверть миллиарда. Принялся докладывать обстановку. Четко, по-военному, хотя и не был обязан.

– Голод гораздо сильнее, чем мы предполагали. В зоне бедствия 800 миль с севера на юг, от Вятки до Астрахани. Хуже всего в Самаре, Поволжье. Но ничто не сравнится с Пугачевским уездом. Мой сотрудник привез оттуда неопровержимые доказательства людоедства. Хотите взглянуть на фото?

Я вздрогнул и отрицательно замотал головой. То, что происходило в России последние годы, нельзя назвать по-иному, чем людоедство. Но в переносном смысле. Выходит, и до каннибализма докатились.

– Наша работа в России началась с первой кухни в бывшем ресторане «Эрмитаж». Теперь же мы кормим 570 тысяч детей в день на 2997 пунктах питания в 191 городе и деревне. Три месяца, всего за три месяца, ARA смогла так развернуться, – продолжил не без гордости свой отчет полковник. – Вы готовы включиться в работу?

– За этим и прибыл. В идеале – выберу один уезд и полностью постараюсь обеспечить его продовольствием.

– У вас есть свой чекист? – задал мне странный вопрос Хэскелл, нервно постукивая ручкой по краю стола. – И оружие. Пистолет с собой?

– В чемоданах парочка найдется, – осторожно ответил я. – Причем тут чекист?

– Вы вообще не представляете, с чем вам придется столкнуться. Оружие нужно держать при себе, на этот случай есть договоренность с «товарищами» из ЧК. Их помощь никогда не лишняя. Если и есть в России организация, способная решать вопросы в американском духе, то есть без проволочек и толково, то это только они – это пугало Старого и Нового Света, палачи из застенков. Я ничего не забыл? Ах да, безжалостные костоломы, мозги и стальные руки красного террора. Они неустанно за нами шпионят и только ждут от нас промашки, – желая смягчить сказанное, он добавил: – Очень толковые ребята.

– Да, я получил своего куратора, но не в курсе, будет ли он и дальше ездить со мной по стране. Власти правда с нами сотрудничают? Не подозревают в подрывной деятельности? Советская паранойя-шпиономания, что с ней?

– Сперва так и было. Но мы смогли доказать, что действуем из благих побуждений, а Совет народных комиссаров признал, что без нашей помощи ему не справиться с бедой. Калинин, номинальный глава правительства, еще в сентябре отдал приказ, чтобы во всех губерниях наши требования исполнялись в течении 48 часов. К сожалению, не все так просто. Русский лидер Троцкий с трибуны заявил, что не Советская Россия нуждается в Западе, а Запад нуждается в Советской России. То есть вы, мистер Найнс, прибыли сюда, чтобы спасти Америку от кризиса. Понимаете, с чем мы имеем дело?

– Они могли бы еще добавить, что мы в долгу перед Россией, – не поддержал я саркастический тон полковника. – Никто иной, как Запад, устроил интервенцию и разорил многие губернии.

Хэскелл недовольно поморщился.

– Есть один тонкий момент, мистер Найнс, и мне хотелось бы, чтобы вы его поняли правильно. Нам не нужны дискуссии, лишняя шумиха, реклама и прочее. Русские панически боятся последующей благодарности народа к нам, к тем, кто бескорыстно протянул руку помощи. И, соответственно, обвинений в свой адрес как не справившихся, не сумевших предотвратить. Это чудо, что комиссары вняли голосу разума и приняли нашу помощь…

Никакой рекламы? Полковник явно соврамши – даже за его спиной на стене висел плакат на русском языке «Америка – голодающей России». И в Риге мне рекомендовали не чураться средств наглядной агитации. Гувер так или иначе желал извлечь политические дивиденды из своей кампании. Что не отменяет того факта, что большевики попали в цугцванг и вынуждены терпеть наглую капиталистическую пропаганду.

– Помнится, что Ленин до революции на голод смотрел как на средство политической борьбы (1), – хмыкнул я. – Ему досталась аграрная страна. Голод может изменить соотношение городского и сельского населения. Проблема в том, что беженцев в городах некуда девать, для них просто не найдется работы. Безработица – вот что ждет государство пролетарской диктатуры. Социальные эксперименты до добра не доводят.

Хэскелл удивленно на меня посмотрел. Как на человека, от которого подобного он точно не ждал. И не понимал, хотя я всего лишь объективно оценивал происходящее.

– Давает оставим политику политикам, а сами займемся делом, – примирительно предложил полковник. – Вы уверены, что сможете выдержать экзамен? Достаточно ли у вас нравственных сил, чтобы сохранить душевное равновесие при виде массовых телесных мук?

– Мне многое довелось испытать.

– Запомните, лейтенант, главное в нашей работе – это организация. Не распыляйтесь. Выстраивайте производственные цепочки для бесперебойной работы наших кухонь. Не пытайтесь объять необъятное и всех спасти. Это невозможно. НЕВОЗМОЖНО! – повторил он по буквам. – И сами сгорите, и людям не поможете. Это тяжело. Но необходимо! И не вздумайте возгордиться. Одного доступа к продуктам мало, чтобы превратить вас в небожителя.

Я по-новому взглянул на полковника. В мужестве и уме ему не откажешь. Он тянул неподъемную ношу и, надо признать, эффективно.

… ARA неплохо устроилась в Москве, выбив себе пять роскошных зданий в районе Арбата. Их прозвали в соответствии с цветом фасада: дом Щукина – Розовым, а остальные – Коричневым, Синим, Зеленым и Белым. Нас с Осей устроили в Розовом, прозванным «золотым бараком», ибо после революции в нем устроили музей. Здесь на стенах висели подлинники Рембрандта, Моне, Пикассо и Матисса и стояла драгоценная мебель. Жильцы смотрели на окружающую роскошь без малейшего пиетета, пустые бутылки из-под виски валялись под секретером эпохи Людовика XV или под чайным столиком Годдартов.

Устроившись, я вышел прогуляться. Ноги сами собой понесли меня во Всеволожский переулок – идти было недалеко. От Плеховых знал, что почтенный провизор Чекушкин не пережил бурных революционных событий – его отправил на тот свет сыпной тиф, занесенный в аптеку кем-то из клиентов. И все равно хотелось взглянуть на дом и, быть может, поклониться теням прошлого.

– Командор!

Восторженный вопль привлек мое внимание. Я всмотрелся в окликнувшего меня человека. Ба! Привет из прошлой жизни, из далекого 1905-го года. Савраска без узды, член компании молодых недорослей. Кажется, его звали Ростиком Мудровым, прозванным мною Робким. Жизнь его не баловала, весь лоск слетел, как мишура с рождественской елки в январе. Он вез салазки, на которых красовалась тяжелая коробка, посылка из Америки.

Я узнал этикетку – это было живое свидетельство мутной схемы, которую прокручивал Гувер в поисках дополнительных источников финансирования для работы ARA в России. Посылка весила 117 фунтов и включала муку, рис, чай, жир, сахар и 20 банок сгущенного молока. Желающим помочь она обходилась в 10 долларов, хотя стоила в 6,5 долларов плюс 1 доллар за перевозку и страховку. Разница между себестоимостью и продажной ценой шла в фонд ARA.

Я расспросил Мудрова о житье-бытье. Буржуйское происхождение не позволило ему прорваться в наркоматы, комиссии или во всерокомпомы (2), припасть, так сказать, к руке дающей, и оставалось лишь уповать на продовольственные посылки из-за рубежа. Этот бывший кутила, в юности до краев заливавший с легкостью рояль дорогим шампанским, нынче стал большим специалистом по подсчету жиров в продуктах. Казалось, все его мысли были лишь о них, об органических соединениях из глицерина и жирных кислот, дающих надежду пережить следующий день.

– Командор! Из уважения к старой дружбе. Поделитесь коробочкой сардинок! Не жадничайте. Ах, эта рыбка, плавающая в масле! Она мне снится по ночам.

– Есть встречное предложение. Отправишься со мной в глубинку, и будем людей спасать. Сыт будешь, обещаю, – и польза от тебя хоть какая…

Встречное предложение показалось моему визави сродни езде по встречной полосе – столь же опасным для жизни. Он исчез, растворился в московских густых сумерках, и лишь скрип полозьев его саночек подтверждал, что наша встреча не была миражом.

Я отправился дальше.

Вот и знакомый дом. На нем красовалась надпись «Аптека П. Панченкова». НЭП тихо-тихо запускал свои щупальца в столичную жизнь, оживлял торговлю и сектор услуг. Советские буржуи, поверив обещаниям большевиков, потихоньку разворачивались – ровно до того момента, когда уверенные в своем всесилии власти не прихлопнут эту лавочку. Нэпманы думали, что делают нужное дело, что им должны быть благодарны за то, что они, поверив, помогли вытащить страну из руин. Их и «отблагодарили» в начале 1930-х – тюрьмами да ссылками…

Я поспешил обратно и, надо сказать, очень вовремя. Меня уже дважды вызывал к телефону Ося.

Перезвонил по оставленному номеру.

Мой верный друг, проведя в Зарядье несколько дней, хлебнув изнанки городской жизни при большевиках, насмотревшись на то, как изменилась жизнь в трущобах, погрузился в глубокий пессимизм. И в ярость. Революция, совершенная во имя борьбы с несправедливостью, ничего хорошего, по его мнению, простым обитателям дна не принесла. Лишь заставила заткнуться и покорно ждать светлого будущего. Пенки сняли другие – впрочем, разве когда-то было иначе?

– Сил у меня нет терпеть чужое унижение, это бесконечное страдание, спрятанное за фальшивой радостью. Во что превратились люди, Босс? Куда подевался русский бунтарский дух? Бесшабашность, московский разгуляй, одним днем живем?

– Ты бы завязывал с откровениями по открытой линии, – предостерег я.

– Люди краснеть от стыда разучились, спрятавшись за кумачовыми полотнами. Вот тебе и весь мой нетелефонный сказ, – подвел черту Ося и повесил трубку. Мне показалось, что в ней отозвалось эхо – то ли барышня-телефонистка всплакнула, то ли чекист на прослушке крякнул от откровений недобитой контры. Эх, зря Ося по-русски разговаривал.

Джо Блюма депортировали из Совдепии в 24 часа. Он уехал в Ригу и обещал мне оставаться там столько, сколько потребуется, чтобы обеспечивать новые закупки и логистику. А я собрался в Липецк. Туда, где началась моя эпопея в России-1905. Почему-то во мне набатом звенело желание оказаться в той самой деревне, которая 16 лет назад так хотела нового светлого будущего, а некоторые несознательные селяне – бесплатных яблок в товарном количестве из дворянского сада. Зов, я слышал зов.

Но сперва мне пришлось отправиться в Самару. Поучится и набраться впечатлений, как выразился Хэскелл.

… Огромная гора ящиков и коробок возвышалась рядом с железнодорожными путями, на заснеженной насыпи. Около нее стоял одинокий часовой в длинной шинели и засаленной папахе. В руках он держал ружье с расщепленным прикладом, удерживая его за потертый ремень. Вид затвора внушал подозрение, что из этой берданки вряд ли вообще можно выстрелить.

Метрах в тридцати, прямо на рельсах и шпалах, сидела немалая группа беженцев в такой рванине, что ее постеснялось бы огородное чучело. Эта толпа дрожала как одно большое желе и не сводила глаз со сброшенного из вагона продуктового груза. О его характере четко свидетельствовал разбитый ящик, из которого вывалились пакеты с крупой. Несколько штук порвалось, на снегу ярко желтела кукурузная мука. Но никто не сделал ни единой попытки не только ее собрать или быстро схватить целый пакет и убежать, но даже приблизиться. Вряд ли часовой смог бы кого-то остановить. Но нет, люди тряслись от холода и молча, без единого звука, не отрывали оцепеневших глаз от продуктов, будто они ненастоящие, будто беженцы пришли в кино и видят все на экране. Боялись человека с ружьем, пережив жуткие годы насилия? Или у них не было сил на малейшее усилие? Даже на мольбу, на рыдание… Так ослабели от голода? Отечные отупевшие лица, распухшие ноги-култышки, мертвенно-бледная кожа, лишенная подкожного жира – они явно голодали давно, перестали обращать внимание на свой внешний вид. И смирились с неизбежностью смертью. Только так можно было объяснить их неподвижность и немоту.

Я наткнулся на них, когда вышел из поезда и встречавший меня сотрудник ARA, чуть не плача, попросил помощи и утащил в сторону запасных путей. Набросился на меня, стоило мне вытащить из тамбура свои вещи.

– Товарищ Найнс… ой, мистер… – тарахтел он на ломанном английском.

– По-русски говорите, – спокойно поправил я, передавая ему большой баул, набитый деньгами, с притороченным к нему спальным мешком и подхватывая два чемодана с запасной одеждой.

В воздухе пахло печевом. Около перрона шла торговля пирожками. Расторопные тетки, раскрасневшиеся на легком морозце, настойчиво зазывали покупателей. Торговля шла ни шатко ни валко, денег у людей не было, чтобы баловаться вокзальной выпечкой.

– Простите, – смутился молодой парень в бекеше, перепоясанной по-военному крест-накрест тонкими ремнями. – Беда у нас. Пришел груз. Его сбросили прямо на землю, не дождавшись наших телег. Хорошо хоть охрану поставили. Сейчас транспорт прибудет, нужно будет его загрузить. Постоите рядом, а потом поедем. Или в кадиллаке подождите…

– Не белоручка. Помогу, – спокойно ответил я.

Парень скептически оглядел мою шубу, но промолчал. Двинулся быстрым шагом, я поспешил следом и в итоге наткнулся на описанную выше сцену.

Послышался шум мотора. Приближался грузовик – принадлежащий АРА 5-тонный армейский Pierce-Arrow Rf, сконструированный во время Первой мировой войны, – и телеги. Беженцы зашевелились, затряслись еще больше. Мне на глаза попался мальчонка, попытавшийся сделать шаг в сторону рассыпанной крупы. Но тут подошел еще один солдат – сменщик, как я понял. Ребенок вернул на место занесенную ногу и замер.

Я поставил чемоданы на землю, покопался в карманах и протянул ему кусок сахара, жалея, что не купил на вокзале пирожков. Он не поверил мне, хотя глаза сверкнули голодным лихорадочным блеском. Развернулся и бросился к матери с изможденным простым русским лицом, уткнулся в подол ее рваной юбки, из-под которой торчали худые, черные ноги. Босые, несмотря на снег! Через что она прошла вместе с сыном? Он боялся руки дающей – что-то явно плохое случилось с ним, что-то такое, с чем не мог справиться даже голод. Что же натворила неизвестная мне мужская рука? Пролетарская карающая рука, добравшаяся до деревни, растерзавшая ее. Жуть.Эти детские серые глаза врезались мне в память, как до отказа закрученный шуруп.

– Возьми сахар! – сердито приказал я женщине, и она молча протянула дрожащую руку, похожую на птичью лапку, обтянутую желтой пергаментной кожей.

Избавившись от дурацкого рафинада, подхватил чемоданы, дошел до сваленных ящиков, сбросил шубу и включился в работу.

Ящик. Еще ящик. Нагнуться-поднять-передать-нагнуться… Я работал как заведенный, как автомат, от тела валил пар. Около сброшенной на снег шубы стоял сменивший часового солдат и равнодушно наблюдал, как мы загружаем кузов машины.

«Ну хоть шубу не сопрут», – понадеялся я, и не напрасно. Шуба уцелела. Я накинул ее сразу, как только закончил работать, чтобы не подхватить воспаление легких.

– Что солдатик, не замерз? – спросил я.

Он не ответил, на его широком монголоидном лице не отразилось ни одной эмоции. Все так же пялился в одну точку, равнодушно и нелепо.

«Наверное, считает меня контрой», – подумал я и двинулся от него в сторону так, чтобы, не подставляя спину, добраться по дуге до начала автоколонны. Поясницу с непривычки начало ломить.

«А кто я есть для него? – продолжал я рассуждать, забираясь в присланный за мной Кадиллак-Туринг. – Контра и есть – в шубе, ушанке, добротных ботинках и при продуктах».

Я вытянул ноги и вдруг впервые за долгие годы почувствовал что-то, похожее на удовлетворение. Потом вспомнил мальчонку, и хорошее настроение испарилось как не бывало.

… Глава самарского отделения Чайлд Ринг (3) кубарем скатился по лестнице, чтобы приветствовать прибывшего гостя. Он энергично потряс мне руку и потащил показывать талисман конторы – приличных размеров медвежонка, который жил на заднем дворе, у гаражей. Ринг, тщедушный, узкоплечий, но с большой лобастой головой, источал энергию, несмотря на выпавшие на его долю испытания. Он, казалось, успевал повсюду – и сунуть угощение прирученному зверю, и раздать указания о разгрузке прибывшего транспорта, и сообщить мне, где смогу остановиться. Когда узнал, что я говорю по-русски, пришел в восторг.

(самарский талисман ARA. Из соображений морали осознанно не помещаю жуткие фотографии о голоде в Поволжье. Их много – и советских, и американских. На многие нельзя смотреть без содрогания, буквально мороз по коже)

– Мой переводчик – он вас как раз встречал – хороший парень, но кажется, он работает на ЧК.

– Отчего вы все так боитесь чекистов? И «москвичи», и «самарцы» – все?

– Но это же ужасно, когда за тобой все время наблюдают!

– Плюньте!

– Не могу, – честно признался Чайлд и потащил меня наверх.

В его приемной мне попалась на глаза седая старорежимная старушка – просто классический типаж, ее можно было смело брать в театр на амплуа отжившей свое барыни-помещицы. Она сидела молча, ни к кому не обращаясь с вопросами или просьбами, застывшая как манекен, чтобы никому не доставлять беспокойства.

– Это внучка генералиссимуса Суворова, – огорошил меня Ринг. – Хочет у меня работать, но у меня нет для нее вакансии. А благотворительностью я не занимаюсь.

– Зачем же она сидит?

– Откуда я знаю? Может, у нас атмосфера такая, напоминает ей о былом.

– Это вряд ли, – неуверенно заметил я, разглядывая самарских сотрудниц ARA, наряженных в такие же лохмотья, как и старушка, но удивительно милых.

В Самаре странным образом уцелел тип тургеневской девушки, бессребреницы, тонкой жертвенной натуры. Они, сотрудницы, принесли нам торт, испеченный из муки, полученный здесь же, в конторе как продпаек – хотели отблагодарить, хотя им было кого накормить, уверен на сто процентов (4). Кусок в горло не лез, когда об этом подумал. И о том, как они смогли не обзавестись печатью обреченности, смирения перед судьбой, избежать насилия в горниле Гражданской войны? Сколько раз им пришлось выкручиваться, чтобы остаться все теми же уютными провинциальными барышнями, а не превратиться в комиссарские подстилки?

– Ну что, Баз? – серьезно спросил меня Чайлд. Мы сразу перешли на «ты», проникшись взаимной симпатией. – Готов пройти по кругам Ада?

– За тем и приехал, приятель.

– Тогда пошли.

Первым делом мы посетили образцовую столовую для детей – чистую и такую американскую, хоть и украшенную имитацией березок. Юные посетители приходили сюда, предъявляя карточку-пропуск. Выносить еду запрещалось. Для посещения требовалось пройти медицинское освидетельствование и дезинфекцию.

– Не вздумай к ним приближаться и, тем более, трогать. Как ни боремся, они все заражены вшами.

Когда мы вошли, установилась тишина и двести напряженных лиц смотрели на нас с тревогой. От вида этих стриженых налысо головок на тонюсеньких шейках, исхудалых тел, стариковских лиц меня бросало то в жар, то в холод.

– Теперь больница, – еще больше помрачнел Ринг.

Она находилась в шаговой доступности. Дошли быстро. Лучше бы я пропустил этот визит.

В палате, в которую меня привел американец, на кровати сидела девочка. О ее поле я узнал от Ринга, сам бы не догадался, хотя она была раздета. На меня смотрел не ребенок – существо с прилипшим к позвоночнику животом, у которого выпирали все кости, ибо мышцы просто отсутствовали. Голова на фоне тщедушного тельца казалась непомерно большой. Огромные глазищи напоминали фары.

– Это голод? – спросил я, еле ворочая сухим, как наждачка языком.

– Это холера, Баз, «собачья смерть», как принято тут называть. Мы не пойдем с тобой в сыпные бараки, просто поверь, что там не менее ужасно. Голод, тиф и холера – они идут рука об руку. «Испанка», растерзавшая мир, сбежала отсюда при виде творящегося ужаса и запаха чеснока.

Внутри все заледенело.

– Пойдем, последний штрих, чтобы ты до конца проникся.

Он привел меня к большому сараю во дворе больницы, в… морг. Сунул в руку сторожу полмиллиона. Красноносый старик в тулупе безразлично отодвинул скрипучую воротину, царапавшую и сгребавшую свежевыпавший снег.

Наверное, я стал белее первоснежья – все пространство сарая до потолка было наполнено скрюченными детскими телами…

Вернувшись в офис Чайлда, мы оба, не сговариваясь, потянулись за бутылкой виски. Ринг натужно улыбнулся и взял на себя разлив по стаканам. Напиток провалился – даже не заметил, как. С Чайлдом дело обстояло схожим образом – его лицо с застывшими чертами не разгладилось, взгляд не потеплел.

– Теперь понимаешь, Баз, с чем мне приходится иметь дело?

Я окунулся в круговерть работы конторы. Ездил в волости, ругался с местными руководителями, помогал подыскивать людей для работы на кухнях. Вся лежало на плечах местного населения, американцы занимались только администрированием. Тысячи сотрудников обслуживали питательные пункты – не бесплатно, за паек, что в нынешний условиях означало спасение. Но в каких условиях! Не только среди повальных болезней, но и в обстановке страшного морального давления. Есть хотели не только дети. У кухонь бывало собирались беженцы – на них было страшно смотреть. Страна, недавно кормившая всю Европу, напоминала перевернувшиеся сани с торчащими наружу человеческими ребрами вместо полозьев.

В голове прочно засела мысль: «не отступать, не опускать руки!» Если бы не она, я бы точно сбежал. Видеть этот ежедневный ужас… Теперь я понимал спивающихся на Спиридоновке молодых американцев. Они прошли через это, и только в алкоголе обретали спасение. Слабонервные же здесь долго не выживали.

Чайлд оказался не только кремнем, но и человеком сложным – трудоголик, работающий на износ, он мог и анекдот отпустить, и предаться веселью, но глаза его оставались все такими же холодными, оценивающими. Постоянное напряжение вытравило из его души участливость, сострадание к горю отдельного человека. Теперь я понимал Ринга, твердившего всем и каждому: «не занимайтесь благотворительностью. Спасая одного, не успеете спасти сотню». Он безжалостно изгонял тех, кто, как он считал, камнем висел у него на шее, не задумываясь о глубине трагедии, в которую с головой погружались лишенные доступа к продуктам ARA. Он сбрасывал их из рая в ад и шел дальше, выискивая недостатки. То, что можно улучшить. То, что даст возможность накормить новую сотню детей.

«Он играет роль тирана не для того, чтобы удовлетворить дурные инстинкты. Все во имя дела. Ринг похож в этом на Генри Форда, каким он был, когда мы познакомились».

– Feci quod potui faciant meliora potente – вот мой девиз, Баз.

– Не понял.

– Это латынь, старина. «Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше». Марк Туллий Цицерон.

– Отлично сказано, Чайлд. Вызов принят!

Ситуацию в Самаре следовало оценивать как отчаянную. Но кто сказал, что на северо-западе Тамбовской губернии, в Липецком уезде, она была проще? Проблема была в том, что меня не хотели туда пускать. Из-за восстания Антонова. Оно уже было подавлено в крови, лидер мятежа скрывался, его разыскивали. Большая зона, в которую Липецкий уезд не попал, контролировалась войсками. Что там творилось, представить несложно. В деревнях все выметено до зернышка. Уцелевшие скоро побегут кто куда – в том числе и на северо-запад. Если уже не побежали.

– Не торопи события, Баз, – советовал мне Чайлд. – С русскими всегда так – никогда не знаешь, как все повернется. То палки в колеса вставляют, то лучшие друзья…

Как же мне спокойно усидеть, если у меня целый пароход продуктов и есть люди, испытывающие в них крайнюю нужду? Еда нужна «еще на вчера», каждая минута на счету. Я отправил телеграмму Степану Корчному. С ультиматумом.

(1) Добрый дедушка Ленин до революции считал, что «голод может и должен явиться прогрессивным фактором не только в области экономической. Он заставит мужика задуматься над основами капиталистического строя, разобьёт веру в царя и царизм и, следовательно, в свое время облегчит победу революции», помощь голодающим есть сентиментализм нашей интеллигенции. «Глубокий» марксистский анализ ситуации с голодом в 1921−22 гг. не мог не подвести к выводу, что голод может вдохнуть силы в контрреволюцию. Отсюда и все странные действия при взаимодействии с ARA.

(2) Всерокомпом – Всероссийский комитет помощи больным и раненым красноармейцам и инвалидам войны. Организация, оказывавшая адресную помощь семьям красноармейцев, погибших на войне.

(3) Чайлд Ринг – выдуманный персонаж, собирательный образ таких подвижников-американцев, как Ф. А. Голдер и Дж. Ривз Чайлдс. Последний, к сожалению, полностью скомпрометировал себя, пойманный на контрабанде ювелирных ценностей из России.

(4) Месячный продпаек совсотрудника АРА составлял 25 кг муки, 13 кг риса, по 5 кг сахара и свиного сала, 10 банок сгущенки и 1,5 кг какао.