Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

С горючкой, как и с питьевой водой, надвигалась беда, поэтому мы решили завернуть в гости к шотландцам, владевшим на правах аренды островом Пасха. Его полвека назад аннексировали чилийцы, но ничего лучше не придумали, как отдать его в управление шотландской компании Williamson-Balfour. Ее владельцы с успехом разводили овец и с неменьшим успехом изводили местных аборигенов, загнав их в самую настоящую резервацию. Не сказать, что я горел желанием встречаться с подобными типами, но выбора не было. Завернули к ним на огонек.

Классические колонизаторы в пробковых шлемах, два астенических типа, тонких в кости и с длинными конечностями – вылитые эльфы, если бы не уши и лошадиные физии – порадовали нас новостями. В их распоряжении был не только радиопередатчик, но и телеграфный аппарат – одним словом, держали руку на пульсе.

Первая хорошая новость заключалась в том, что поставлен крест на карьере грозы Тихого океана, благородного разбойника с графским титулом – фон Люкнер со своими людьми все ж таки попался после череды головокружительных приключений. Задержали его недалеко от Фиджи, в трех, на секундочку, тысячах километрах от Маупихаа. Редкий тип – такому дай лопату, прокопает в Земле сквозную дыру, чтобы выбраться где-нибудь в районе Киля. Не удивлюсь, если он еще что-нибудь придумает (3).

Вторая новость – шхуна «Лютеция» на острове не объявлялась.

– Если боши планируют обогнуть мыс Горн, чтобы попытаться прорваться домой, – уверили нас «эльфы», – обязательно сюда заглянут. Захотят запастись свежим мясом и водой. Овцекрады! Ну мы их встретим!

Шотландцы воинственно потрясли винтовками и динамитными шашками, с которыми не расставались – год назад на острове случилось восстание аборигенов.

– Нам нужно выйти в море и постараться перехватить «Лютецию», – шепнул мне Гаривел. – Немцы могут добиться интернирования чилийскими властями и уйти от наказания. Не хотелось бы выглядеть посмешищем после стольких усилий.

– Согласен, – энергично закивал я в ответ, зуд преследователя жег мои пятки.

Наши планы нарушил тайфун. Он обрушился на остров ливнями и мощными волнами – и это в первые осенние деньки! Нам пришлось сидеть на берегу и ждать погоды, успокаивая себя мыслью, что «Лютеции» сейчас совсем не сладко.

Наконец, океан успокоился настолько, что мы отважились покинуть берег идолов-мауи и бараньего бока. На это раз наш поиск долго не продлился. Милях в тридцати от острова был замечен парусник, идущий под штормовыми парусами. При сближении стало видно, что его изрядно потрепало, экипаж, не обращая внимания на сильную качку, спешно поправлял такелаж и чинил сломанные стеньги.

Старшина, Ловелас и я сгрудились на самом носу, пытаясь разглядеть малейшие признаки-подсказки, что мы нашли свой «Летучий голландец». Шхуна, но какая? Корабль прыгал по волнам, корпус скрывался в воде, чуть не черпая ее бортом. Команда ставила новые паруса, парусник уваливался, уходя с прежнего курса. Но мы уверенно догоняли.

– Они отворачивают! Наш клиент! – обрадовался я.

– Не спешите с выводами, – спустил меня на землю Гаривел. – Сперва нужно прочесть название корабля.

– «Фортуна», – сообщил нам глазастый Ловелас. – Что-то знакомое крутится в памяти. Пойду-ка я полистаю ллойдовский справочник.

Капитан, уверенно балансируя, отправился в рубку.

– «Фортуна», а не «Лютеция», – задумчиво молвил старшина и принялся рассуждать вслух. – Могли же поменять название. Я бы так и сделал на их месте…

– Как корабль назовешь, так он и поплывет, – припомнил я старую шутку.

В опровержении моих слов шхуна внезапно резко замерла, мачты под треск лопающихся шкотов качнуло вперед, паруса заполоскали, палубу накрыла волна.

– Они налетели на риф! Фортуна им изменила! – закричал Гаривел.

Мы вглядывались вперед, пытаясь понять, что происходит. Волнение на море уменьшалось, но шхуна явно терпела бедствие. Ее не разбило в щепки, но ранение оказалось смертельным – она заваливалась на бок, в воду летели обрывки парусины и тросов, сорванных ветром, экипаж спешно грузился в шлюпки, а на мачте взвился сигнал с просьбой о помощи.

Мы приближались. Ловелас не возвращался. От него прибежал матрос.

– Капитан просил сообщить: «Фортуна» – это прежнее название «Лютеции», бывший немецкий «торговец», захваченный в начале войны французами. Что ему делать? Сближаться? Принимать на борт пострадавших?

– Это боши с «Орлана»! Самый тихий ход! – тут же распорядился Гаривел. – Пулеметы к бою! Они наверняка попытаются захватить нашу яхту.

Я бросился в свою каюту, чтобы вооружиться. Вернулся на палубу со снайперкой в руках и пистолетами в кобурах на бедрах. Даже стетсон свой напялил, чтобы соответствовать образу лихого ковбоя. Шляпу чуть не сдуло ветром, но я был начеку.

– Не много толку будет от карабина при таком волнении, – усмехнулся Гаривел, поводя дулом «Кольта-Браунинга». Еще два пулемета – бортовой и кормовой – были уже готовы обрушить на немцев свинцовый ливень.

Шлюпки с «Фортуны» приближались. Мы насчитали в них пятьдесят шесть человек. Из них большая часть – в военно-морской форме, но не на всех. Оружия не было видно, но нам ли не знать их повадок!

– Баз! – окликнул меня старшина, напряженно следивший за обстановкой. – Добеги до Ловеласа и попроси его держать дистанцию между нами и шлюпками. Подпустим только одну, да и ту будем держать под прицелом.

Спасавшиеся с «Лютеции-Фортуны» сообразили, что от нас стоит ожидать не спасения, а неприятностей. По команде офицера в головной шлюпке флотилия утлых суденышек развернулась и взяла курс на остров Пасхи. Гаривел тут же выдал предупреждающую очередь. Шлюпки замерли.

Я перебежал через всю яхту, чтобы получить новые указания.

– Что будем делать, старшина?

– Мистер Найнс, – перешел на официальный тон Фил. – Не в службу, а в дружбу. Возьмите на себя роль переговорщика, пока я со своими людьми занят пулеметами. Полное разоружение. Всех офицеров – в одну шлюпку. Они прибывают к нам на борт. Остальных мы отконвоируем к пирсу Williamson-Balfour на Пасхе.

– Что вы задумали, старшина?

– Что задумал? – переспросил он. – Коль скоро мы не можем захватить всю команду, я ее хотя бы обезглавлю. Черт с ними, с рядовыми матросами, пусть их интернируют чилийцы, но офицеров «Зееадлера» мы доставим как пленников в САШ.

– Справедливо! – согласился я, еще не подозревая, какую яму себе вырыл.

По моей команде Ловелас сблизил яхту с флотилией шлюпок. Воспользовавшись жестяным рупором, я сообщил наши условия. В подтверждение серьезности наших намерений Гаривел дал еще одну очередь. После недолгих колебаний немцы подчинились: в воду полетели карабины и пистолеты – корсары кайзера проявили характер и не возжелали отдать оружие врагу.

Вскоре к нашему борту подошла шлюпка с семеркой моряков в офицерских фуражках.

– Среди вас не хватает еще одного, – сурово объявил я, не сводя ствола карабина с стоявшего на носу моряка. Отсутствовал тип, которого я напугал на борту «Орлана», прервавшего по моей милости свой полет.

– Я лейтенант Клинг. Все офицеры «Зееадлера», за исключением тех, кто отбыл с капитаном фон Люкнером, в шлюпке. Слово офицера!

– Ну что ж, поднимайтесь на борт, но только без глупостей.

Пулеметы и винтовки в руках матросов «Ольги» не оставили немцам шансов. Они карабкались наверх по одному и тут же подвергались обыску. Вскоре процедура пленения офицеров «Зееадлера» завершилась, их сбили в кучу, а шлюпки получили разрешение двигаться в сторону острова Пасхи. Яхта тихим ходом шла параллельным курсом.

– Что с нами будет? – забеспокоились наши пленники.

Я, не утруждаясь ответом, снисходительно поглядывал на них, сменив снайперку на два пистолета, и видит бог, они сразу прочитали в моем лице желание попрактиковаться в стрельбе по-македонски. Лейтенант Клинг даже примиряюще задрал руки.

– Мы же добровольно сдались в плен. Давайте уважать законы войны.

– В гражданской одежде с оружием в руках? – я откровенно издевался, но кому какое дело?

– На мне военно-морская форма, – возмутился Клинг.

– А кто коварно захватил «Лютецию»? Не держите меня за дурака, глаз с вас не спущу, – зловеще предупредил в ответ. – Я, чтобы вы знали, из Калифорнии.

– Это многое объясняет, – задумался о чем-то немец.

Что он себе нафантазировал? Не иначе как начитался романов Брета Гарта о золотой лихорадке. Разбираться не стал – куда больше меня волновал наш капитан. Куда только девался наш славный колумбийский «крокодил-Данди»⁈ Он пришел в ужас от перспективы везти, как он выразился, «оголтелых морских разбойников» в зону Панамского канала.

– Только пиратов мне не хватало на борту. От них же воняет! – воскликнул Ловелас с мрачным видом.

Гаривел, поднатаревший в приструнивании капитана, в этот раз сплоховал.

– Последний рывок, Томас! Мы уже у финишной черты, – объявил он извиняющимся тоном.

– Сыт по горло этой историей, – процедил с отвращением капитан.

У меня зрело ощущение, что он ломает комедию. По-моему, ему надоело пребывать в компании под сенью флага ВМФ САШ. Спецом строил из себя труса, чтобы от него отвязались и списали на берег. Не тот у него послужной список, чтобы я поверил.

Мне бы, дураку, задуматься поглубже над резонами Ловеласа, но я слишком зациклился на охране наших «пассажиров». Вот и влип как кур во щи – тепленьким меня взяли, по-иному и не скажешь. Когда добрались до первой американской станции и скинули на руки военным живой груз, мне торжественно вручили телеграмму из Вашингтона. Мистера Найнса срочно ждали в столице для вручения награды от ВМФ САШ, и никакие отговорки в расчет не принимались. Старшине Гаривелу было поручено меня сопровождать – конвоировать?

– Ну, удружил! – процедил я, испепеляя приятеля взглядом. – У меня семья на Таити застряла.

– Извини, Баз! – развел руками Фил. – Я на службе.

– Можешь заковать меня в кандалы, чтобы не сбежал! – подвел я черту под нашей дружбой.

(1) В реальной истории все произошло не так быстро, и у островных сидельцев нашлось время обустроить с комфортом свое житье-бытье. На земле были установили помосты, палатки образовывали улицы – немецкую и американскую. Была общая зона-столовая, прием пищи проходил под звуки граммофона. Снятая с «Зееадлера» радиостанция сообщала новости. Лишь одно осталось неизвестным – как долго просуществовала бы эта идиллия, если бы не прибыли спасатели-японцы?

(2) Медиамагнат САШ У. Херст был ярым сторонником американо-германского союза, пропагандируя эту идею в своих изданиях.

(3) В декабре 1917 г. фон Люкнер умудрился устроить коллективный побег из тюрьмы на острове, принадлежащем Новой Зеландии. Он захватил катер коменданта лагеря, но вскоре был задержан. Вернулся в Германию в 1919 г.

Глава 5
С такими союзниками и врагов не надо

Мое прибытие в Вашингтон явно не задалось, ведь оно прошло под рефрен олдовой песенки Скорпионс «You in the army now». За одним лишь исключением – меня захомутали не в армию, а во флот, буквально навязав лейтенантский мундир. Отбивался как мог, грозился натравить на адмиралов орду адвокатов, способных по кирпичику разобрать здание военно-морского министерства.

Молодой политик, помощник министра, Франклин Делано Рузвельт лишь посмеивался:

– «Общественное здание к западу от дома президента» является национальным достоянием, так что вряд ли у вас получится то, что давным-давно вышло у британцев.

Признаться, я слегка тушевался, общаясь с этим пижоном-симпатягой, все время гадал, тот или не тот. В смысле, не свела ли меня судьба с самым известным лидером США, когда он только делает первые шаги на политической поприще? Он носил узнаваемые очки, но не сидел в инвалидном кресле – ну не спрашивать же: «в президенты не собираетесь?» Уверен, что ответ был бы в любом случае положительным, уж больно этот молодой мужчина искрил амбициями, как рождественская елка.

– Дружище, – увещевал меня он, – мы желаем наградить вас почетной медалью ВМФ САШ, но мое ведомство находит куда более престижным вручить награду офицеру флота, чем гражданскому лицу.

– Сами-то вы форму не носите, – подкузьмил я Рузвельта.

Он вздохнул, видать, задел его за живое.

– Меня не отпускают из министерства. Будь моя воля, я бы уже находился в рядах действующего флота. Но речь не про меня, а про вас. Я не уничтожал в одиночку германский рейдер. Не лишайте флот возможности немного попользоваться вашей славой. Сколько появится желающих записаться на службу, когда мы официально объявим о героическом поступке лейтенанта береговой охраны!

Теперь мне стали понятны причины, по которым моя поездка в столицу была обставлена строжайшей тайной. Мне даже не дали возможности выразить свое соболезнование семье умершего летом генерала Отиса, старого друга. И все ради флотского пиара! Рузвельт был готов пойти на обман и произвести меня в офицеры задним числом. И открыт к торговле. Все ж таки я не последний человек в САШ и ломать меня через коленку у него вряд ли бы вышло. Уж больно больших денег я теперь стоил, они рекой текли без особых усилий. Фильм Гриффита «Человек клана», переименованный в «Рождение нации», принес мне просто чудовищную прибыль, несмотря на то, что был явно расистским – и безумно талантливым, следует признать – и вызвал у меня одновременно омерзение и восхищение. Военные заказы сказочно обогатили держателей акций «Файерстоун», в том числе и меня. Ставка на сотрудничество с Фордом продолжала приносить обильные плоды. Мы, все трое владельцев «Найнс энд Блюм бразерс индастри», превратились в мультимиллионеров, а в Америке к большим деньгам принято относиться с большим уважением.

– Ваши деловые партнеры, братья Блюм, уже служат в армии, мистер Найнс. Неужели вы не последуете их примеру? – делал Рузвельт все новые и новые заходы, он хорошо подготовился к беседе. – Вам не придется ходить на службу. Всего лишь небольшая поездка для подъема патриотического духа. По ее окончанию можете смело подавать в отставку – она будет принята.

И так далее, и так далее.

В итоге, уломал. Но я выбил себе документ с открытой датой – приказ о моем увольнении с флота по собственному желанию, но не ранее июня 18-го года, когда истечет годовой контракт, подписанный задним числом. Иными словами, девять месяцев я был обязан выполнять свой долг перед страной.

Уладив все формальности, получив от портного-еврея новенький парадный мундир с лейтенантскими звездами и нашивками на рукаве, а также белые ботинки со склада (1), я был готов к награждению. Чествовали меня вместе с Гаривелом, произведенным в главные старшины. Смотрел на него как солдат на вошь, Фил отводил глаза – в нем я видел источник своих неприятностей, он не отрицал своей вины, но и не делал попытки оправдаться.

После вручения наград состоялся небольшой фуршет. Два часа, пока длился прием, пролетели незаметно – я с кем-то говорил, кому-то пожимал руку, а еще чаще выслушивал бездарные комплименты, от которых спасался за фуршетным столом. В конце неофициальной части, когда уже намылился исчезнуть, ко мне подошел Рузвельт и представил политического советника Вильсона, полковника Хауса. Отсутствие выправки и военного мундира намекали на то, что «полковник» – скорее почетный титул. Напористый узкоплечий тип с большими ушами, он атаковал меня с энергией, достойной лучшего применения.

– Мы тут посоветовались, и решили отправить вас во Францию в следующем году, ранней весной, – огорошил меня советник. Он сообщил мне новость с таким видом, будто поездка через Атлантику во время тотальной морской войны – это сущая чепуха. – От французского Верховного комиссариата в США поступило отличное предложение, президент склонен с ним согласится. Печальная дата – 15 апреля, день гибели «Титаника». В Париже состоится чествование героев спасения пассажиров и экипажа лайнера. Американец, англичанин и француз, все трое награждены Почетной медалью Конгресса – вы продемонстрируете всей Европе крепость нашего союза!

Дикая идея! Меня так и подмывало вцепиться ему в горло или вывалить тысячу возражений. У меня семья на Таити, но вместо того, чтобы отправиться за ней на запад, меня выпихивают на восток.

– Господин лейтенант, – вмешался Рузвельт, – у нас с вами контракт. Как располагать вашим временем, это нам решать, а не вам.

Поймал! Я стиснул зубы, чтобы не нахамить. Забытое ощущение несвободы, столь привычное мне по военной службе, стиснуло меня в своих объятьях – не вздохнуть, ни слова против молвить!

… Время до отплытия в Европу я провел с пользой для флота, активно торгуя лицом на сборных пунктах в крупных городах САШ. Произносил по бумажке пустые речи, и так от этого утомился, что погрузка на корабль вместе с ротами, отправляющимися во Францию, вызвала вздох облегчения. И одновременно я покидал САШ с тяжелым сердцем – все мои мысли вертелись вокруг семьи и гигантского расстояния, нас разделяющего. Корабельные винты пришли в движение – с каждым оборотом это расстояние росло и росло…

Большой конвой, двигаясь противолодочным зигзагом, в сопровождении эсминцев и вспомогательных крейсеров вышел в штормовой мартовский океан, имея на борту сотни тонн военных грузов и несколько батальонов пехоты. Я плохо понимал, какой выйдет толк из этих рекрутов. Они горели энтузиазмом, как мальчишки, играющие во дворе в войну, но что они о ней знали, что понимали в ней их командиры? Юнцы, «пушечное мясо» для восполнения катастрофических потерь Антанты, у них отсутствовал опыт траншейной войны, артобстрелов крупными калибрами, газовых атак, бомбардировок с самолетов, штурма укрепленных пунктов – в лоб на пулеметы. Если уж бывалые французские полки чуть не устроили революцию на фронте, которую генералам пришлось жестоко подавлять военно-полевыми судами и расстрелами, то что ждать от американцев? У них не только опыта – вооружения не хватает. Пулеметов, орудий, танков, самолетов… Мясорубка, необоснованно высокие потери, восполняемые усилением мобилизации, – вот что их ждет.

Об этом почему-то старались помалкивать в кают-компании, где в относительном комфорте я коротал время в течении атлантического перехода. Главной темой разговоров были большевистский переворот в России и сепаратный мир, заключенный в Бресте. К моему удивлению, многие участники застольных дискуссий приближались к пониманию случившегося в России. Новый шаг к демократии – по мнению многих. Но все портила постепенно формирующаяся диктатура, чуждая самим принципам американского представления о свободе. Об интервенции, как способе покончить с коммунизмом, еще речи не было – такая идея даже в воздухе не витала. Каждый из споривших офицеров имел свое взгляд на случившимся, свое видение русских перспектив.

– Мы имеем дело с историческим курьезом.

– Нет, ошибаетесь, большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, влияющие на исход войны. Это мнение генерала Джадсона, главы американской военной миссии.

– Они из нее вышли! Какова же мораль?

– Союзникам следовало бы вовремя «либерализовать» свои военные цели, сделать их более приемлемыми для новой России. Принять как данность выход России из войны. В конце концов, она не служанка Парижа и Лондона.

– Хотите ублажить красную угрозу? Наивно. Русский лидер Троцкий плевать хотел на традиционную закулисную дипломатию. Он заявил, что в скором времени мы закроем эту лавочку и создадим пролетарские Соединенные Штаты Европы.

– Нам-то какое дело до Старого Света? Пусть у президента Клемансо голова болит.

Меня так достали эти разговоры, это переливание из пустого в порожнее, что я постарался найти в салоне укромное местечко, где можно было спрятаться за газетой и предаться размышлениям. Если бы офицеры узнали, что я русский, с меня бы не слезли всю дорогу до Тура, где был создан лагерь вспомогательных сил американской армии. К счастью, мне повезло, и во Францию прибыл полным сил, а не выпотрошенным как рождественская индейка.

Париж изменился, война чувствовалась во всем. На улицах преобладала военная форма, на лицах людей чаще мелькало отчаяние, а не улыбки. Песенки и смех стали редкими гостями переулков. Бросались в глаза удрученные горем женщины в черном и инвалиды, лишившиеся конечностей. Иногда звучал душераздирающий кашель отправленного газом, багрово-синего, с язвами от ожогов, с выжженными хлором или ипритом глазами.

Самое большое удивление вызвали разрушенные здания.

– Самолеты, бомбардировка с воздуха? – спросил я у шофера такси, везущего меня в отель на бульвар Распай, в знакомую мне «Лютецию».

– Труба кайзера, месье, гигантская пушка. Пишут, что у нее ствол длиной 33 метра, а стреляет она на 120 километров.

– И часто?

– Бывает, – уклончиво ответил таксист и покосился на меня с подозрением. Его не смутили мои награды – шпиономания в Париже цвела махровым цветом. Позже я узнал, что в столице циркулировали слухи о немецких наводчиках (2).

– Ваше проживание оплачивает правительство Франции, – обрадовали меня на рецепции «Лютеции».

Я всего-то просил морской министерство заказать мне номер в любимом отеле, побаиваясь, что парижские гостиницы переполнены офицерами и важными гражданскими специалистами со всего света. А тут такое! Почувствовал себя заокеанской звездой, выкатившей нехилый райдер, безропотно принятый принимающей стороной. Решился на авантюру, попросил апгрейд за свой счет. Дали! В «Лютеции» появился новый корпус с двухуровневыми люксами. Туда-то меня и заселили, несмотря на то, что в своем лейтенантском мундире и белых ботинках выглядел среди постояльцев гадким утенком – в фойе, брассери и ресторане толкались одни генералы и редко-редко полковники. Британцы, канадцы, австралийцы – кого тут только не было.

15 апреля состоялся большой прием в Елисейском дворце. Президент Клемансо по прозвищу Тигр, с пышными седыми усами и монголоидными резкими чертами лица, произнес яркую речь, восхваляя подвиг, достигнутый совместными усилиями трех великих наций. Пресса и фотографы сходили с ума. Я откровенно скучал, и порадовала лишь встреча с сэром Артуром Ростороном (его-таки удостоили рыцарского титула) и заметно возмужавшим Филиппом Рискелем. Оба успели повоевать: Артур на флоте, а Филипп в составе морской пехоты – под Артуа он потерял руку и был комиссован. Мы славно посидели в пафосном кабаке, а потом в моей номере до утра, дождались газет и вдоволь посмеялись над своими фотографиями, размещенными в свежих выпусках.

А на следующий день именно благодаря этим снимкам мне прилетел привет из прошлого, и моя жизнь разделилась на до и после.

… Антонина Никитична Плехова. Мой московский ангел-спаситель, та самая озорная и бесшабашная барышня из Всеволожского переулка. Она и ее муж, доктор Антонин Сергеевич, помогли мне устроится в новой жизни и стали моими добрыми друзьями. Мы не потеряли полностью связи за прошедшие годы, время от времени обменивались письмами. И вот нежданная встреча – м-м Плехова пришла в отель, увидев мою фотографию в газетах.

– Антонина Никитична! Какими судьбами⁈ – я бросился обниматься, как только спустился в фойе, когда меня уведомили, что меня ожидает дама.

– Твоими молитвами, Вася, – печально улыбнулась она. – Ты же писал Тоне, что лучше покинуть Россию. Вот он и устроился как военный медик в Экспедиционный корпус, отправленный во Францию. Невероятное путешествие – через полмира. Из Дальнего в Китае до Марселя. Нас встречали цветами, поражались русской экзотикой – солдаты захватили с собой медведя Мишку как талисман, часто играли на гармошках и балалайках, плясали «барыню». Потом были тяжелейшие бои, множество погибших, тяжелораненых… Нас так благодарили… Лучше бы мы остались дома…

На ее глазах выступили слезы. Я снова ее крепко обнял.

– Антонина Никитична, ни слова больше. Поднимемся в мой номер, чтобы не на людях, и спокойно все обсудим.

Она благодарно кивнула и прижалась ко мне, как к скале, как к источнику силы. Ей однозначно требовалась поддержка. И, как всегда, правила приличия ее не волновали – уверенно пошла к лифту, не беспокоясь, что о ней подумают окружающие. «Вася, дай ему в глаз!» – кажется так она когда-то сказала в ресторане Омона?

И все же она изменилась. Я не чувствовал запаха духов – ни от волос, ни от платья. Для московской м-м Плеховой – немыслимая история, для парижской – суровая данность. Она явно бедствовала, но черту, когда крайняя нужда диктует свои правила, еще не пересекла. И время с ней поступило безжалостно – былая красота не исчезала, но следы увядания уже проглядывали. Первые звоночки, мелкие морщинки у глаз, легко убираемые деньгами. Но их явно не хватало даже на самое необходимое.

Я не стал уточнять у Антонины Никитичны, голодна ли она. Просто позвонил вниз и заказал в номер половину десертной карты и большой кофейник – я не забыл, что м-м Плехова была большой любительницей кофе и сладкоежкой.

Антонина Никитична выдавила слабую улыбку, но спорить не стала. Она была безумно рада меня видеть, но что-то очень мешало – тревога или страх, я не мог разобрать. В руках она держала папку, вцепившись в нее, как в спасательный круг. Что в ней? В голове роились самые фантастические предположения.

– Присаживайтесь, моя дорогая, и поведайте мне все-все, без утайки. Я же вижу, что что-то стряслось.

«Стряслось» – слабое слово, чтобы донести всю степень случившейся беды, которую м-м Плехова взвалила на мои плечи. Как гранитную плиту, от которой ни отмахнуться, ни забыть. Речь шла о ее муже, достойнейшим Антонине Сергеевиче, и еще о десяти тысячах русских людей, попавших в жернова истории помимо своей воли. В такие жернова, что способны переломать все косточки.

В сентябре прошлого года русский Экспедиционный корпус отказался дальше воевать и потребовал, чтобы его вернули в Россию. Революция, «Приказ № 1», волнения в лагере Ля-Куртин, жестоко подавленные своими же. Суды, аресты…

Дальше случилось невероятное. Президент Клемансо своим указом разделил русский военных на три категории. Первая – те, кто был готов записаться в Иностранный легион и продолжить воевать. Вторая группа – те, кто согласился работать за нищенскую оплату. Франции требовались рабочие руки, и ее правительству было наплевать, что Россия вышла из войны. С третьей категорией поступили безжалостно, незаконно и отвратительно. Тех, кто не принял условий французов, погрузили на корабли и отправили в концентрационные лагеря в Алжире. Как преступников. Не как граждан свободной страны, пусть и сотрясаемой революцией, а как жителей колоний. Французские военные забыли, как славили товарищей по оружию за их героизм на германском фронте. Не желаете воевать за прекрасную Францию, поступим с вами как с дезертирами и преступниками. На каком основании? А плевать нам на основания – под жарким солнцем Сахары, в дисциплинарных батальонах с их жесткой дисциплиной вас быстро приведут в чувство, и запишитесь в Легион, как миленькие.

О, да здравствует французская республика, поборница свободы и защитница демократии в Европе! Чтоб вы сдохли, лицемерные сволочи! Вы не знали русского характера: на шантаж поддалось не больше нескольких сотен записавшихся в так называемый Легион чести, 13 тысяч выбрали долю рабов, а больше четырех тысяч отправились на каторгу. К ним добавились еще пять с половиной тысяч русских солдат с Македонского фронта. Общим числом в Алжир вывезли десять тысяч человек!

– Французы уверяют, что их отправили не на каторгу. Но прочти, Вася, это.

Антонина Никитична развязала свою папку и протянула мне листок. Обычное солдатское письмо, сложенное треугольником. Без подписи.

«Дорогие папа и мама! Пишу вам из Африки. С января месяца были мы в Сахаре на земляных и оросительных работах. Нас заставляли работать по 10 часов в день за два фунта хлеба… Еще велели таскать камни, а мы отказались, тогда нас загнали в этот штрафной батальон. Других перевели на степные угодья. Некоторые просто подыхали с голоду, едва на ногах держались. Так их привязывали к лошади и пускали ее во весь опор. Один не выдержал и умер, бедняга. Здесь, в штрафном батальоне страдаем мы вот уже 38 дней. Держат на хлебе и воде. Горячей похлебки не полагается. Хлебный паек – два фунта на шестерых. Спим на „цементном паркете“. И все время гонят воевать в легион. Всех нас тут морят голодом. Измотаны ужасно, лежим влежку. На днях еще один солдат помер» (3).

Я вытер взмокший лоб.

Антонина Никитична смотрела на меня неуверенно-напряженно.

– Ты такой успешный. Тебя принимает сам Президент. И в Америке не последний человек – я следила за твоими успехами и радовалась.

Она внезапно отодвинула чашку кофе и соскользнула с кресла на колени.

– Вася! Помоги! Спаси Тоню!

– Отставить нервы! – воскликнул я твердым голосом, усаживая женщину обратно в кресло. – Четко и по порядку! Что случилось с Антонином Сергеевичем?

Заливаясь слезами, м-м Плехова рассказала мне еще одну грустную историю. Ее муж, конечно, на каторгу отправлен не был – он последовал за своими больными, которых выхаживал лагере Ля-Куртин, за теми, кто пострадал при подавлении волнений.

– От него уже месяц нет никаких известий! Что-то случилось, Вася! У меня страшные предчувствия.

– Антонина Никитична! Война, письма могут задержаться…

– Раньше все работало как часы. Следует отдать должное французам, почта у них на высоте.

Я погрузился в раздумья.

Что же придумать? К кому обращаться?

Логически мыслить не получалось. Я чувствовал, как меня затопил гнев – яростный, безотчетный, требовавший немедленного выхода.

– Мсье Найнс, – отвлек меня от вынашивания планов мести звонок от консьержа. – Вас приглашают спуститься вниз. Генерал Дженкинс, представитель штаба генерала Першинга в Париже. Он очень настойчив.

– Дорогая моя, – обратился я к Антонине Никитичне, – выпейте кофе, отведайте чудный тарт де пом. Я вынужден вас покинуть на полчаса. Обещаю быстро обернуться, и мы обсудим дальнейшие шаги.

Спустился. Меня проводили в отдельный зал, где шла пирушка звездного американца с двумя французскими генералами. Они возжелали со мной познакомиться. Пожать руку вслед за президентом. Высказать свое восхищение. Ох, не вовремя вы меня дернули, господа!

Генерал Дженкинс, земляк-калифорниец, тут же сообщивший мне об этом, представил своих французских коллег – генерала Жерара, пышущего здоровьем, с тщательно выбритыми налитыми щеками и в безукоризненном мундире с орденами, и второго, чье имя я пропустил мимо ушей. Тот мог похвастать еще большим иконостасом, но не цветущим видом. Он оскалил в улыбке гнилые зубы, вцепился в мою ладонь, затряс ее с энтузиазмом и понес какую-то околесицу – с выработанной годами привычкой совершать непредсказуемые действия, полагая, что обескуражит собеседника. Редкий му…ла! Этот персонаж, даже говоря правильные вещи, умудрялся так всё исказить, что во рту появлялся вкус блевотины.