Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 7
Бас Шаляпина и много абсента

Кто сказал, что деньги зло? О, нет! Они есть универсальная отмычка от множества неприятностей, включая двери камеры предварительного заключения. По крайней мере, в Париже – точно. «Наполеончик», золотая двадцатифранковая монета, избавила меня от необходимости провести ночь в кутузке. Подумаешь, подрались два эмигранта! Ну захотелось состоятельному господину, проживающему не в дешевых номерах, а в самой «Лютеции», пересчитать зубы подозрительному еврейчику из Вены – с кем не бывает?

– Заходите еще! – добродушно попрощался со мной довольный жизнью главный квартальный ажан.

– Уж лучше вы к нам! – улыбнулся я.

Кто же знал, что наша новая встреча состоится так скоро.

Я вышел наружу.

Вокруг все тонуло в непроглядной тьме, а редкие масляные – не газовые и, тем более, не электрические! – фонари играли скорее роль маяков для заплутавших кораблей в человечьем обличье. Красивые бульвары Монпарнаса с домами из тесаного камня теплого оттенка, изразцами, изящными коваными решетками балконов куда-то исчезли. Я словно очутился в ином Париже – в полусельской местности, крепко пахнувшей конским навозом и дымком от сгоревших сосновых чурок. Собственно большая часть модного квартала только-только начала избавляться от своего прошлого: все, что простиралось ниже Люксембургского сада долгие годы оставалось прибежищем столичных извозчиков, а ныне, когда развернулось большое строительство, – каменщиков, штукатуров, маляров и поденных рабочих.

Куда мне идти?

Где-то за спиной прогудел паровоз. Я логично предположил, что там находится Монпарнасский вокзал, а значит, мне есть смысл двигаться, оставляя его позади. Хоть какой-то ориентир. Глядишь, как-нибудь выберусь в более цивилизованные края.

Или наоборот?

Куда умнее как раз добраться до вокзала, коль направление понятно. А там всяко найдутся извозчики.

Я решительно развернулся и совсем не решительно, а осторожно двинулся в нужную сторону, полагаясь больше на слух, чем на глаза – света было экстремально мало, зато хватало препятствий в виде брошенных на ночь повозок, непонятных столбов посредине мостовой, будок и вообще не пойми чего. Передвигался буквально на ощупь, а когда добирался до одинокого фонаря, ускорялся что твой спринтер.

Так или иначе, вокзал приближался – лязг железнодорожных сцепок, паровые свистки, шипение спускаемых излишков пара казались все ближе и ближе.

Вдруг эти чудные звуки надежды перекрыл отборный русский… мат? Да, сомнений не было! Кто-то поблизости отчетливо, виртуозно принялся кого-то костерить, как сапожник! Как бурлак, как извозчик! Да так громко, басовито! Язык родных осин! Родная душа! Слушать развесив уши не стал, а бросился в направлении, откуда доносилась ругань. Сомнений не было – земеля в опасности!

Очередной тускло освещенный пятачок в переплетении переулков и кособоких двухэтажных домов, не знавших ни воды, ни канализации. Под столбом со стеклянным, забрызганным изнутри каплями масла светильником стоял фиакр с открытым верхом – кучер отсутствовал, наличествовал здоровенный мужик в шикарной бобровой шубе и меховой шапке набекрень, отбивавшийся тростью от четырех хулиганов с раскладными или пружинными ножами.

Апаши! Я узнал эту публику сразу, ибо ни проходило и дня, чтобы парижские газеты не повествовали об очередной выходке этих эстетствующих хулиганов с окраин. Похожие на тельняшки полосатые фуфайки, красные нашейные платки, похожие на пионерский галстук, или того же цвета кушаки, желтые натертые до блеска сапоги с пришитой золотой пуговицей или сверкающие узконосые штиблеты – люмпенский шик, фирменный стиль безбашенных подонков, способных на слабо прирезать случайного прохожего или вступить в схватку с ажанами и обратить их в бегство. Пресса превратила их в неких антигероев столичного дна, они прониклись и пытались соответствовать придуманному образу. Удивительная метаморфоза, истинно парижская – им даже придумали свою прическу, и куафюры получили приток клиентуры; оружейники предложили свой вариант ножа-апаш, портные – рубашки с отложным воротником… И снова в яблочко! Удивительный симбиоз отбросов общества, рекламщиков, газетчиков и производителей – совместными усилиями была создана субкультура парижских индейцев (1). Да-да, apache по-французски – это индейцы племени апачей: это странное название возникло благодаря Голливуду и снимаемым в нем вестернам. В том числе, и на моей киностудии!

Мне некогда было заниматься самобичеванием, рассуждая о вредоносном влиянии киноиндустрии, – нужно было срочно помочь «бобровому» мужику. Апаши выстроились в ряд, плечо к плечу, и, выставив вперед ножи, пытались расправиться со своей жертвой, но не просто так, а как бы забавляясь. Его спасала шуба – ее нелегко было пробить выкидухой – и крепкая комплекция в сочетании с тростью.

– Что, баламошки, съели⁈ Пушнину мою вам подавай! Получи! – верзила-соотечественник попытался огреть одного из апашей, но трое других тут же сделали синхронный выпад ножами. Мужику пришлось отступить.

Я вылетел сбоку и снес их как кегли, потеряв по дороге шляпу. Одному, отброшенному на колени, хорошенько заехал ботинком по уху, другого сразу лишил ножа, выкрутив руку до треска в кости. Оставшаяся парочка, опомнившись, атаковала. Если бы «бобровый» пришел мне в этот момент на помощь, сражение было бы сразу выиграно. Но он замер, опешив от неожиданной подмоги.

Подлым ударом ножа мне располосовали пальто на груди, но до комиссарского тела не добрались. Пришлось отпрыгнуть назад, к пролетке. Под руку мне попался кучерский кнут. Но все, шпана! Звиздец вам!

– Дядя! Не тормози! – заорал я, громко хлопая бичом перед самым носом одного из апашей.

– Русский?!!!

«Бобровый» никак не мог справиться с удивлением – даже трость опустил.

– Да мать твою, дядя! Потом!

Я огрел бичом одного и тут же, крутанувшись, врезал другому кнутовищем по руке, выбивая нож. Пальто приняло на себя очередной удар – накладному карману хана.

– Люди гибнут за металл! Сатана там правит бал! – заревел басом верзила и снес одного из апашей ударом трости по голове.

– Нашелся тут Шаляпин! – хохотнул я, взмахивая кнутом.

– Но я и есть Шаляпин! – взревел «бобровый», опуская трость.

– Иди ты! – я так удивился, что удар кнутом вышел смазанным.

Но, как оказалось, весьма болезненным – кончик бича расквасил очередному апашу нос. Он тонко заверещал:

– Полиция! Убивают!

Его крик оказался игрой на публику. Мы и не заметили, как из переулка выскочили ажаны.

– Всем стоять!

Мы замерли, тяжело дыша. Как и апаши. Не подергаешься, когда на тебя навели три ствола.

– Все задержаны!

Я понимал логику полицейских. Все случившееся выглядело как банальная драка. Чьи ножи валялись на земле, еще нужно было установить, да к тому же в крови оказались не мы, а наши противники.

– C’est Apache! – мужик, представившийся Шаляпиным, предпринял слабую попытку оправдаться.

– Ferme ta bouche!

Я сообразил, что ему приказали заткнуться, и молча ткнул пальцем в красный пояс одного из нападавших. В газетах писали, что уставшая от апашей полиция могла только за этот предмет туалета отправить гопника на каторгу.

Ажан хмыкнул, сблизился с преступником и неуловимо быстрым движением сунул руку ему в штаны. Апаш вскрикнул, полицейский вытащил руку с зажатой в ней веревочкой.

– Насадил его мошонку на крючок. Так и поведет в кутузку, никуда голубчик не денется. Тут так принято, – пояснил мне странную сцену Шаляпин и протянул мне руку. – Я Федор! Тот самый Шаляпин – без обмана! Спасибо за помощь!

– Василий! В Калифорнии, откуда я приехал, друзья зовут меня Базом.

– Давай на «ты». Чего уж там церемониться, мы с тобой теперь братья по оружию. Вернее, по кулакам!

Мне не оставалось ничего другого, как с благоговением пожать широкую ладонь золотого голоса России. И настоящего богатыря. Меня бог росточком не обидел, но он возвышался надо мной на полголовы (2).

– Как тебя угораздило? – спросил я, наблюдая за «рыбной ловлей» полицаев. Они цепляли крючками всю четверку.

– Взял экипаж на вокзале, а кучер, мерзавец, завез меня прямо в лапы этих негодяев, да сам сбежал. Хотели меня раздеть. Сзади набросился один, петлю на шею накинул… Ну я его через себя и перебросил. Мне, знаешь ли, в молодости в каких только переделках побывать довелось…

– Вы иностранцы? – на ломанном английском спросил один из ажанов.

– Да! – я взял на себя роль переговорщика. – Я американец, а этот господин русский.

– Вы есть подозрительны… Вы нападать на гражданин Франция…

– Пошли в участок! – тут же предложил я, наклоняясь и подбирая с земли свой хомбург. – Ваш главный меня знает!

Ба-бах!

Грохот выстрела и последовавший за ним вопль одного из апашей разорвал ночную тишину куда сильнее, чем наши препирательства. Пострадавший катался по земле, зажимая кровавую рану на ноге, а полицейский с недоумением крутил в руках самое странное оружие, которое я видел на свете. Это был револьвер. Вернее пародия на него. Рукояткой служил кастет, ствол отсутствовал, будучи спиленным у самого барабана, но из-под него торчал тонкий кинжальный откидной клинок. Ажан пошарил в карманах у гопника, нащупал сей «оригинальный» гаджет, потянул из кармана широкой штанины – и вуаля, непроизвольный выстрел!

– Жгут нужно наложить, – тут же сориентировался я, дополнив слова жестами.

Полицейские растерянно переглядывались. Пришлось брать инициативу в свои руки.

Я споро наложил повязку и уложил раненого в коляску.

– Садись, Федя! Прокачу с ветерком, – предложил я.

– Умеешь коляской править? – удивился он, но отказывается не стал.

За ним в фиакр залез один из ажанов – тот, кто хоть немного спикал на Инглише. Против использования чужого транспорта никто не возражал, отсутствие кучера оказалось всем на руку.

– Эх, Федор, чем я только не правил. Месье полицейский, куда мне ехать?

… В участке встретили как родного. Квартальный даже засмеялся от переизбытка чувств, рассчитывая еще на одну сотнягу.

– Вот нисколько не удивлен вашим появлением, мистер Найнс. Что на этот раз?

Полицейский доложил, но я поспешил изложить свою версию.

– Апаши напали на гордость России, на ее лучшего певца. Пришлось спасать.

– Вот эта дылда – певец? – усомнился главный ажан.

– Не верят, Федор, что ты певец.

– Не верят⁈ Я в «Опера» пел, мне аплодировал весь Париж! «Русские сезоны»! Неужели не слышали? – ажаны на всякий случай открестились от знания высокого искусства. – Ах, лягушатники, ну сейчас я вам покажу! А ну, прими шубу!

Он сбросил «бобра» мне на руки, расправил плечи и на весь участок загремел так, что задрожали стекла и закачалась лампа под потолком.

– Достиг я высшей власти.

Шестой уж год я царствую спокойно.

Но счастья нет моей измученной душе!

Напрасно мне кудесники сулят

дни долгие, дни власти безмятежной.

Ни жизнь, ни власть, ни славы обольщенья,

ни клики толпы меня не веселят!…

Онемевшие и полуоглохшие полицейские с ужасом смотрели на лопнувший стакан на столе.

– Très bien, assez, Assez! – завопил главный ажан, испугавшись за целостность вверенного ему учреждения.

– Убедились? – осведомился я с невинным видом, пошуровав пальцем в правом ухе.

– Я верю, верю, – главполицай тряс головой, как будто в уши попала вода.

– Неужто им «Годунов» не понравился? – возмутился Федор. – Могу «Мефистофеля»…

– Нет-нет! – зарычал главный ажан, не переживший открытие незапланированных «русских сезонов» в юдоли шпаны, карманников и проституток. – Убирайтесь отсюда!

– Да нам бы кто дорогу показал. Проводил. Тут же ночью черт ногу сломит, не приведи господи снова куда вляпаюсь, а меня молодая жена заждалась, – взмолился я и сунул полицейскому 10 франков.

Он сразу подобрел и приказал «знатоку» языка соседей по ту сторону Ла-Манша:

– Марсель, проводи господ, куда они захотят.

– Федя! Куда мы хотим?

– А не хлопнуть ли нам по рюмашке? Нервы, так сказать, успокоить.

– Отличная идея. Так-то я сейчас не пью, женился недавно. Но сегодня особый случай, – тут же согласился я, ибо не выпить с самим Шаляпиным было выше моих сил. А Оля? Оля простит. Наверное. – А где?

– Спроси «фараона», где поблизости подают лучший абсент?

Ажан все понял без перевода.

– Да, господа, есть место – требьян, пальцы облизать!

… Улица Веселья или де-ла-Гетэ в квартале Монпарнас была местом с историей, с вызовом местным нравам. Богема только начала преображать район, а здесь издавна отрывалась местная братия, жаждущая луча света в серости монотонных буден. Кругом – пасторальная тишина, а здесь многоголосье, музыка бродячих оркестров, вопли балаганных зазывал. Айсберг, сверкающий белыми огнями калильных фонарей, зелеными лампами театров, танцплощадок и кафешантанов среди океана полутьмы. Несмотря на позднее время, народу хватало – недавно закончилось представление в театре «Бобино», и зрители расходились по окрестным барам, жарко обсуждая острые куплеты на злобу дня в исполнении Монтегю (3).

– Ого! А мне здесь нравится, – оживился Шаляпин. – Веселый галльский дух, оказывается, еще не испарился.

– Вам сюда, к мамаше Лафарг, – прервал маэстро ажан.

Он сбагрил нас с рук на руки хозяйке кабачка – странного места, обещавшего посетителям выпивку от пуза и экзотические танцы. Мамаша Лафарг, дряхлая, высохшая как изюм из коринки, но бойкая, разбитная, была похожа на старую пиратку. Она не выпускала из руки трубку и зорко пасла свою поляну, умело дирижируя проститутками из Бретани, выполнявшими по совместительству роль прислуги. Оценив наши стати, тут же выделила в наше распоряжение двух малюток, мудро рассудив, что верзилам нравятся маленькие женщины.

– Большая собака щенка не обидит, да? – пыхнула дымом нам в лицо эта мумия и издала скрип, заменявший ей смех.

– Старая ведьма, – с оттенком восхищения прошептал Федор, все больше попадая под магию кабачка.

Одна из дюймовочек проводила нас к столу, заверив, что лучше места месье не найдут.

Используя смесь французских и итальянских слов Шаляпин потребовал запечатанную бутылку лучшего абсента, перфорированную ложку и «фонтан».

– Зачем нам фонтан? – спросил я, не отрывая глаз от сцены.

На ней танцевала стройная, но явно рожавшая девушка в восточном наряде, исполнявшая пародию на индийский танец, а скорее даже нечто-то вроде стриптиза. Маэстро засмотрелся и мой вопрос пропустил мимо ушей.

Когда она закончила, конферансье громко объявил:

– Поприветствуем несравненную Мату Хари!

Шаляпин вскинулся:

– Врут и не краснеют! У Маты Хари сисек нет, как у этой, плоская как доска. Она нынче в Ла Скала. Хотела ангажемент у Дягилева получить, но он ее грубо послал. Хочешь, Васька, познакомлю тебя с Дягилевым? Тебе не опасно, ты не в его вкусе, – он заливисто рассмеялся.

Кто такой Дягилев, я знал из газет, но о его наклонностях пресса не писала. Заднеприводной? Нет уж, увольте-с. Пусть он хоть трижды гений. Так и сказал Федору – прямым текстом.

– Вольному воля, – хмыкнул Шаляпин. – Я вот с двумя бабами живу, тоже не ангел. Да где эта профурсетка с абсентом?

Девушка прибежала вместе с подружкой. Водрузила на стол два бокала сложной формы с фигурной ложкой на каждом и запотевший хрустальный шар на треноге – снизу из него торчало два крана.

Шаляпин повертел в руках бутылку, удовлетворенно крякнул и передал подскочившему гарсону, чтобы открыл.

– Жуткое пойло, – прокомментировал он. – Пишут, что оно погубило Францию. А мне нравится.

У меня было что сказать по этому поводу. В будущем найдутся умники, доказавшие, что запрет абсента был основан на неверных медицинских экспериментах, и напиток вернется в бары, хоть и лишившись былой популярности. Даже в мой родной Урюпинск.

– Ты правильно сделал, что бутылку заказал. Абсент не более вреден, чем анисовая водка. Мир не он губит, а его фальсификат, а и не он виновен в алкоголизме французов, а их пристрастие к крепким напиткам в ущерб вину.

– Подделки? – догадался Федор, о чем я сказал. – Ну, что ж, приступим…

Он махнул официанту, но тот передал бразды правления дюймовочкам. Девушки захлопотали: одна водрузила кусочки сахара на специальные ложки, другая стала поливать их абсентом, наполняя сосуды изумрудной жидкостью. Разлила четко по линии, разделяющей два полушария, маленького и большого, из которых состоял бокал. Я ждал, что вспыхнет спичка, загорится сахар, распространяя аромат жженой карамели. Но нет, бокалы были установлены под краниками – из них медленно стала капать ледяная вода, постепенно меняя цвет напитка на желто-белый. Запах разнотравья прорвался сквозь анис, забивавший весь букет.

– Ну, вздрогнем, брат? – предложил Шаляпин, когда абсент был разбавлен в пропорции один к четырем.

– Вздрогнем! – согласился я.

И мы вздрогнули. И не один раз. Под бодрые куплеты со сцены, которых мы не понимали, но которые вызывали пароксизмы хохота у зрителей.

Когда бутылка опустела наполовину, маэстро потянуло поплакаться в жилетку.

– Жизнь я, Васька, прожил суровую. Христарадничал, чуть не помер от голода в Тифлисе, в этом гастрономическом раю, скитался по свету, бродяги меня признали своим. На всю жизнь за мной закрепилось амплуа хулигана, дебошира и хама, несмотря на мировой успех…

Конферансье не дал ему продолжить:

– Мадам и месье! Только сегодня и только у нас! Знаменитый танец-апаш, который стал столь популярен, что включен в культурную программу посещения Парижа русскими герцогами!

– Это они так наших великих князей из дома Романовых называют, – пояснил мне Шаляпин. – Погоди-ка! Я не ослышался? Снова апаши? Танец подонков? Совсем сдурели? Этак у нас в моду войдет танец питерских хулиганов! Знаком с такими?

– Было дело, – признался я. – Наваляли мне как-то раз.

Свет в зале приглушили. На сцене появились двое – мужчина в знакомом наряде, изображавший сутенера, и женщина, отыгрывавшая роль проститутки. Партнер принялся всячески издеваться над своей дамой – давал ей пощечины, таскал за волосы, подбрасывал в воздух как куклу, угрожал ей ножом…

– Удивительно, – вдруг вырвалось у Шаляпина. – При всей мерзкой грубости я не чувствую ни капли вульгарности. Все естественно – буря низменных страстей.

Сперва шокированный и выведенный из себя этим примитивом, я взглянул на творившееся на сцене другими глазами. И мне открылось неожиданное: многие па напоминали фигуры рок-н-ролла, а верчение мужчиной женщины в воздухе – танцы на льду! Но только не финал: «сутенер» резко бросил «проститутку» на пол, и она, пролетев несколько метров, распласталась на сцене, то ли имитируя, то ли действительно потеряв сознание.

– Перебор! – прокомментировал Шаляпин. – Но в целом в этом что-то есть. Нужно показать это Нижинскому, он сейчас в поиске новых форм выразительности и пластики (4).

Я не стал уточнять, о ком говорил Федор. Мне требовалось срочно выпить.

… Штормило. Снова «Летучая»? Нет, я просто надрался. Это не палуба круизной яхты качалась под ногами, а бутыль абсента, которую мы уговорили, во мне играла.

Шаляпин был не лучше. Буквально в полшажочке от «ты меня уважаешь».

– Федя! Держись, брат. Нам нужно подняться наверх, найти фиакр и добраться до моего дома.

– Добрейшая ты душа, Васька! Что б мне для тебя сделать? Отдал бы тебе свою шубу – у тебя пальто порезано. Да мне в Берлин нужно ехать, а там хооолодно…

– Не нужна мне твоя шуба! В Калифорнии тепло, там апельсины…

– Логично! Но как же мне тебя отблагодарить?

Я замер на ступеньках, мучительно морща лоб в поисках ответа.

– Придумал! Моди напишет мне твой портрет, и через годы я озолочусь!

– Увы, у меня нет времени позировать…

– О, ты не знаешь Моди! Он все нарисует, пока ты будешь завтракать. Где бы найти нам Моди?

– Не знаю, кто такой Моди, но думаю, что он спит. Глубокая ночь на дворе.

– О, ты не знаешь Амедео! Ночь – его стихия! Хотя ты прав. Нужно поехать в отель и выспаться. А утром все организуем.

– Неловко перед твоей женой…

– Ты просто не видел ее. Она ангел. А я свинья. Напился. Едем!

Наемный фиакр доставил нас быстро и без приключений. Поднялись наверх под тревожными взглядами ночного портье. Оля открыла дверь сразу.

– Васечка, ты пьян⁈ – всплеснула она руками.

– В дрова! Познакомься! Это Шаляпин. Федя. Кажется, Михалыч…

– Иванович! – поправил меня певец. – Мадам! Мои извинения…

– Что ж вы стоите⁈ – всплеснула руками Оля. – Проходите, мойтесь и быстро спать. Я сейчас прикажу постелить в гостиной. Но что же мне с вами делать утром? Вы же будете страдать!

– Такая молодая и такая понимающая! – восхитился Шаляпин. – Васька, ты прав – она ангел.

– Оля! Ты ангел! Запомни это. Федя сказал! А он не хухры-мухры! Маэстро! Гений!

– Я знаю, кто такой Шаляпин, – рассердилась Оля, но тут же сменила гнев на милость. – Васечка, как вам утром здоровье поправить?

– Сгодится огуречный рассол, – ответил я, не задумываясь и даже не задавшись мыслью о том, где моя бедная жена найдет традиционное русское средство для опохмела в самом сердце Франции.

(1) Свое лепту внесли и политики. Паразитируя на теме опасности апашей для общества и даже преувеличивая ее, они защитили применение смертной казни во Франции.

(2) Рост Шаляпина составлял 195 см.

(3) Выдающийся куплетист и мим, звезда казино «Монпарнас». Когда началась Великая война, ему запретили выступать, опасаясь антимилитаристских песен. Но он вдруг превратился в шовиниста, поборника победы, заявив: «Всю свою жизнь я защищал несчастных, теперь же буду защищать всю Францию, ибо она вся несчастна!»

(4) Вацлав Нижинский – танцовщик и хореограф, любовник С. П. Дягилева, антрепренера знаменитых «Русских сезонов» в Париже. В начале 1912 года артист отчаянно экспериментировал в преддверии нового сезона – результатом стал его первый балет «Послеполуденный отдых фавна», непонятный парижской публикой и освистанный за эротическую финальную сцену.