Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Глава 3
Очень шумно в Тихуане

Граница между Верхней и Нижней Калифорниями представляет собой прямую линию, не учитывающую географическое своеобразие разделенных территорий. Просто прямая, придуманная в кабинетах и нанесенная на карту. Но у меня складывалось ощущение, что этот плод ума дипломатов взял да и изменил даже природу – столь велика была разница ландшафта и погоды. Там, на севере, остались цветущие апельсиновые рощи округа Ориндж и форелевые ручьи Сан-Фернандо, а здесь, в окрестностях Тихуаны, унылая пустошь, выжженная злым солнцем и лишенная зелени. Нужно быть большим оптимистом или фанатом текилы, чтобы находить свою прелесть в зарослях остролистных агав. Лишь покинутые нами горы несколько скрашивали пейзаж.

Валье Редондо, нужное нам селение, выглядело подстать царившему вокруг однообразию – такие же, как везде, где мы побывали, каменные или кирпичные коробки без архитектурных изысков, убогая въездная арка, скромная церковь с массивной оградой. В мексиканских деревнях складывалось ощущение, что они вырастали вокруг церкви, а не наоборот, и будь изначально дом Бога побогаче, то и дома вокруг могли бы похвастать большим достатком.

Пейзан мы встретили на подъезде к деревне – они возвращались с работы в полях веселой гомонящей толпой. При виде вооруженных людей на лошадях шутки тут же смолкли, настороженные глаза уставились на нас в предчувствии неприятностей. Здесь, в Мексике, всадник – это знак принадлежности к чему-то более высокому, даже если ты простой скотовод. Разбойники тоже предпочитали передвигаться верхом.

– Мигель! Попробуй их успокоить, – попросил я нашего проводника. Как-никак он выглядел куда более близким к деревенским, чем мы в своих американских костюмах.

Мигель не подкачал. Разливаясь соловьем, расточая комплименты местным дамам, замученным батрацким трудом под палящим солнцем – он растопил лед их недоверия, на лица вернулись улыбки. Чтобы не спугнуть наметившийся контакт, я притворился не говорящим по-испански.

– Спроси их насчет девушки с ребенком-гринго, – спросил я по-английски.

Мигель спросил, да так ловко, что деревенские кумушки наперебой стали отвечать. Да, была девушка, жила в доме старого Кристобаля. И ребенок был – такой хорошенький мальчик, его все любили. Вот только уехали они второго дня, а куда, мы не знаем.

Нам показали дом, где, судя по всему, проживала Марианна с Лехой. Немедленно двинулись туда – мне не терпелось задать вопросы хозяину, и, прямо скажем, они будут далеки от любезностей.

Из двора нужной мне кирпичной халупы, крытой битой черепицей, нам навстречу выехал на осле крепкий мужик лет сорока пяти. Небольшое сомбреро он носил своеобразным образом – веревочки, кои удерживали шляпу на голове, были протянуты не под нижней губой, как тут было принято, а под приплюснутым носом с щетинкой черных усов. Его прожаренное солнцем лицо при виде нас осветилось ослепительной улыбкой.

– На свадьбу приехали? А уже все закончилось, – он шутовски развел руками.

– Ты кто такой? – хмуро спросил я, не поддержав его настроения.

– Я? Вроде родственник старика. Если вы к нему, так он дрыхнет в гамаке. Разбудить?

– Кончай комедию ломать. Где девушка? Где Марианна?

– А я почем знаю? В разгар свадьбы за ней гринго приехал и увез. Куда? Зачем? Не спрашивали. Да меня бессмысленно пытать – не видел ничего, только вчера вечером сюда добрался.

Мекс снова улыбнулся, демонстрируя ослепительно белые зубы. Держался он уверенно и спокойно, не дергался при виде вооруженных всадников. Спрыгнул с осла, поправил простенькое пончо, снял с носа сомбреро и, взмахнув им, гостеприимно предложил:

– Проходите во двор, старик угостит вас огуречным лимонадом.

– То есть ты хочешь сказать, – продолжал давить я, – что с девушкой даже не знаком?

– Не передергивайте мои слова, – обиделся мексиканец. – Марианну знаю с детства, родственница как никак. Но давно не видел. А здесь не застал, когда приехал.

Я еще раз внимательно прощупал его взглядом. Не углядев ничего подозрительного, махнул рукой в сторону въездной поселковой арки.

– Раз ничего не знаешь, то и проваливай.

Мекс два раза себя упрашивать не заставил. Взгромоздился на осла и быстро скрылся с наших глаз.

Я слез с лошади и с бьющимся сердцем прошел во двор, покрытый разбросанной соломой. За загородкой копошились куры, кругом неистовствовали мухи, облюбовав небольшую летнюю кухню. Из-под навеса из тонких жердей доносился храп. Сунул нос в дом, прошел внутрь – все та же чистенькая бедность с мухами, что и снаружи, хотя и прохладнее. Минимум мебели и полное отсутствие чего-либо присутствия. Прятаться тут было негде – ни шкафов, ни ларей, ни чуланов, только большая постель из тощих матрасов. И вот в таком убожестве мой сын провел несколько недель⁈

Мстительная ярость требовала выхода. Я выскочил обратно во двор, подскочил к гамаку, примеряясь к торчащей ноге в веревочной сандалии, и… опустил руку. В гамаке спал древний дед, высохший, беззащитный. Из его рта свисала нитка слюны.

– Кристобаль! – аккуратно потряс его за плечо. – Проснись!

– Ась? – тут же отозвался дед и открыл глаза.

Он проморгался и удивленно уставился на меня. Я стал задавать вопросы, но они вязли в стариковской дреме, как пули в болотном иле, не пробиваясь в его сознание. Меня не оставляла в покое мысль, что напрасно отпустил мужика на осле.

– Мальчик! Алеша! – предпринял я последнюю попытку.

Кристобаль встрепенулся, в глазах мелькнуло что-то осмысленное.

– Алекс? Хороший паренек. Жаль уехал – он мне кур кормил.

Старик задрал рубашку на впалом животе и почесался. Только сейчас я обратил внимание, что рубашка явно стоила дороже всего остального, что на нем было – не иначе как от Марианны перепало. Он спустил ноги на землю, сел перпендикулярно гамаку и, слегка покачиваясь, неразборчиво забубнил под нос.

– Что? – прокричал ему в ухо.

– Мухи, говорю, задрали. Дым нужен, – дед все больше оживлялся. – Сигара есть? Поляк обещал, но обманул. Не привез ни сигар, ни табаку.

– Парни! У кого-то сигары остались? – окликнул я свою команду.

Нашлась и не одна, а также длинная спичка. Довольный Кристобаль вскоре окутался дымом и, похоже, погрузился в раздумья, чего бы еще с меня стребовать.

– Дед! Куда отправилась Марианна? – спросил я, стимулируя откровенность демонстрацией еще трех сигар.

– Дэк кто ж ее знает? Погостила и – и фьють! Мужик у нее орел! С винтовкой! Мула где-то раздобыл. На нем и увез.

Я почесал в затылке, сдвинув стетсон на лоб. Кристобаль, наслаждаясь сигарой, крепко зажатой в дырявой челюсти, раскачивался в гамаке, откинувшись на спину. Его мысли явно унеслись куда-то в дремучие дали. Халява в виде новых сигар его не волновала.

– Старик, не зли меня! – я протянул руку, чтобы вырвать у него окурок, но Кристобаль проявил неожиданную прыть, ловко уклонившись от моей руки. Он, несмотря на свои годы, вертелся в своем гамаке, как опытный ранчеро на необъезженном жеребце.

– Гринго! Это ваши дела, не мои! Отвяжись!

– Босс! – окликнул меня Мигель. – Бесполезная история. Этих деревенских старых упрямцев хоть пятками в огонь сунь – ни слова из них не вытянешь. Жизнь научила. А она была не сахар – вы уж мне поверьте. Своих не сдают. Да и толку его пытать, если отсюда лишь одна дорога – на Тихуану.

Кристобаль, воспользовавшись тем, что я отвлекся, приподнялся в гамаке и плюнул в сторону нашего проводника. Слюна, желто-коричневая, вязкая, далеко не улетела – приземлилась на большой палец его высохшей стопы.

– По коням! – распорядился я, делая шаг назад. Мучить старика было явно выше моих сил.

Он снова вернул ноги в гамак, вытянулся и довольно запыхтел окурком. Почему-то мне показалось, что он прекрасно понял, кто мы такие и зачем сюда явились. Чести в нем не было – одна лишь ненависть. Мне не могла не прийти на ум аналогия с похожей встречей в моей прошлой жизни – со стариком-чеченцем, в котором мудрость возобладала над враждой, когда вопрос коснулся детей (1). Вот они, корни будущих мексиканских картелей, беспощадных и отвергающих законы человечности!

… Одурачить немногочисленных защитников Тихуаны оказалось проще пареной репы. Когда нас тормознули на въезде в город, мы представились англо-американцами – собственно мы ими и были. Не потребовалось даже нести пафосную чушь про землю и свободу. Нас приняли за своих, и в этом была своя логика – кто же, как не очередные волонтеры с той стороны границы, могли сюда прибыть вооруженными с ног до головы.

– Вовремя вы, ребята, – изобразили наигранную радость часовые, скрывая разлитое над Тихуаной беспокойство. Имея допотопные Ремингтоны М1890, они поглядывали на наши стволы с завистью. – С юга наступают федералы. Они высадились в Энсенаде.

Вдалеке послышался странный шум.

– Что это? – испуганно спросили магонисты.

– Пушка! – подсказал опытный Пол.

– Плохо дело. Пулеметы можно закидать самодельными бомбами, как мы поступили под Мехикали. Но орудие…

– Где бы нам остановиться? – прервал я поток причитаний.

– Попытайте счастья в «Национале». Та еще дыра!

Отель «Националь» с рестораном и баром – одноэтажный дощатый сарай с высоким фальшфасадом, с помощью которого гостей пытались ввести в заблуждение как в отношении этажности гостиницы, так и ее уровня. Он торчал в конце единственной улицы городка, в котором, по моим подсчетам, не могло быть больше ста жителей. Да и те разбежались – «революция» не обходится без поджогов. Черные проплешины гарей превращали и без того грустную мэйн-стрит в подобие челюсти старца Кристобаля, а портом тут и не пахло – лишь «железкой», гавань отстояла от Тихуаны на несколько миль. Еле-еле колыхающиеся в душном июньском зное черные флаги с лозунгами магонистов – над скромным домиком таможни в колониальном стиле, над длинными складами сизаля – навевали мысли не о революционном подъеме, а скорее о смерти (2). Город словно вымер, борцы за свободу отправились отражать наступление федералов. Местечковая революция трещала по швам.

– Как ты только решился на такую авантюру? – восхищался Пол, не веря собственным глазам. Тому, как мы беспрепятственно проникли во вражеский город.

Неопределенность – вот слово, отражающее самую суть любой революционной эпохи. Никто не знает, как все повернется, куда качнутся весы, кто твой друг, а кто твой враг. Сегодня кореша, завтра противники – такое сплошь и рядом случается в смутные времена. Наши европейские лица и английская речь – лучший позывной на свете, если хочешь проникнуть в стан наемников из Лос-Анджелеса. Они могли считать нас кем угодно, но только не противником. И мы, и они здесь чужаки. На то и был мой расчет, и он полностью оправдался.

В отеле – мерзкой дыре, превращенной убывшими «клиентами» в свинарник – места нам хватило. Если бы не конюшня, ноги бы моей здесь не было. А также меня манил бар – где еще навести справки о пане Ковальски?

Небольшой компашкой мы завалились в отельную распивочную и легко нашли себе свободное место. В баре было куда упасть не то, что яблоку – арбузы легко могли приземлиться на заплеванный пол, если бы по чьей-то прихоти росли на потолке. Оно и понятно, все ушли на южный фронт огребать от федералов. Именно такой исход пророчили оставшиеся в Тихуане самые умные, сказавшиеся самыми больными. Они трепались между собой напропалую. Я грел уши, прислушиваясь к их похвальбе о былых подвигах, об уничтожении «капиталистических магазинов», о своем презрении к грязным мексиканцам – меня не покидало ощущение, что никакие они не социалисты, а самые что ни на есть бандиты. И своей воровской чуйкой уловили, что пора уносить ноги. Чего ждали? Может, наших коней? Или им деваться некуда, потому что по ту сторону границы по ним плакала веревка?

– Зигги, – шепнул я бывшему поручику, – выставь трех человек в конюшне и пусть держат оружие на виду.

– Уже! – успокоил он меня.

– Хозяин! Всем мескаля за мой счет! – объявил я, привлекая к себе внимание.

До моего предложения разговор в баре тек вяло. Один вислоусый выходец из Туманного Альбиона принялся терзать концертину, его приятели пытались подпевать (3). Их громкие голоса вылетали сквозь открытые окна, нанося непоправимый ущерб ночной тишине Тихуаны. В свете свечей, воткнутых в пустые бутылки, лица певцов выглядели зловеще, по-пиратски. Выставленная бутылка все изменила. От халявного угощения, поданного затюканным владельцем бара, магонисты не отказались, на вопросы стали отвечать охотно, но ничего толкового мне не сообщили.

Поляк Ковальски? Встречались. Где он? Там же, где остальные, на юге. Молодая женщина? Сами такую ищем, а лучше две-три, ха-ха. Про англоговорящего ребенка я даже не заикнулся. И вообще пожалел, что вступил в общение с этими уголовным рожами.

Пользы от нашего общения вышло ноль целых, ноль десятых, за исключением одного – мне стали более понятны мотивы Ковальски притащить Марианну с ребенком в Тихуану. Поляк, неуверенный, как и все магонисты, в своем положении, решил держать свои активы поближе к орденам на случай непредвиденного драпа. Кем он теперь считал Леху – источником наживы или пропуском в Штаты, шансом избежать тюряги? Неужели он допускал, что ему все сойдет с рук?

Ночь выдалась беспокойной. Как и ожидалось, особо резвые парнишки попытались увести наших лошадей. Обошлись без огневого контакта – пара зуботычин и успокоительный массаж черепной коробки самому буйному не в счет.

С утра мы начали разъезжать по городу, словно патруль, пытаясь хоть за что-то зацепиться. Все жители попрятались, на улицу и носа не казали. Спрашивать некого, на окрики и стук в дверь, окно или калитку никто не откликался. Надежда таяла как мороженое, поданное к столу – с каждой минутой все быстрее. Лишь Пол выглядел довольным – он прицепил к своему Мадсену рожок и водил дулом из стороны в сторону, давая всем понять: ваши тут не пляшут!

Я вытер взмокшие шею и затылок нашейным платком. Несмотря на утро, с неба уже жарило не по-детски.

«Втемяшилось тебе, что Марианна должна быть здесь. А что если нам соврали в Валье Редондо?»

Эта простая мысль вызвала у меня оцепенение, даже перестал крутить головой. Конь медленно перебирал ногами, мимо проплывали глухие стены с прикрытыми ставнями окнами. Мы давно свернули с центральной улицы и ехали задами городка – чуть ли не по огородам, – куда выходили дворы, на которых копошилась домашняя живность, но напрочь отсутствовали хозяева.

Канонада приблизилась. Уже ощутимо слышались пулеметные трели. В одном из дворов заорал расседланный осел. Его сбруя валялась на земле, как будто ее только-только сняли.

Я насторожился. Осел показался мне знакомым, как и его хозяин, выбежавший во двор, чтобы успокоить животное. Заметив наши головы, проплывавшие над каменной оградой, он тут же юркнул обратно в дом.

Меня вдруг осенило. Ведь именно с этим крепким мужиком я разговаривал в Валье Редондо, расспрашивая о Мариане и Лехе. Что он позабыл в Тихуане? Связь была настолько очевидной, что тут же ткнул пальцем в направлении дома:

– Туда!

Нам не удалось заехать во двор. Как только голова моей лошади ткнулась в низкую арку, а я пригнулся, чтобы протиснуться не расшибив голову, из дома раздался выстрел. Пуля ударила моей лошади в грудь. Пол Андерс, не долго думая, приподнялся в седле, уложил ствол на каменную оградку и стеганул очередью из пулемета по дому.

Внутри меня все сжалось в комок. А вдруг там Леха? Пули пробарабанили не только по кирпичной кладке. Они вдобавок расщепили наличник и косяк двери, со звоном раскололи верхнюю петлю – полотно крутануло, и оно, перекошенное и мешающее, закачалось в проеме.

Мой конь, недовольно всхрапывая, протолкнулся во двор. Под дикие вопли осла я спрыгнул, в неимоверном прыжке выбил ногами дверь, которую Пол превратил из трудно преодолимого препятствия в слабую помеху, и кубарем вкатился в комнату. Тот самый мекс, что подал мне мысли проверить этот дом, растерял все свое дружелюбие по дороге в Тихуану – встретил меня не улыбкой, как в деревне, а направленным в живот пистолетом. Пришлось рывком вскакивать, сближаться вплотную, хаотично меняя направления.

Я вцепился ему в руку, отклоняя пистолет в сторону, а свободным кулаком двинул в зубы. Места, чтобы размахнуться не было – вышло нечто вроде джеба. Голова гада дернулась, он нажал спусковой курок, пистолет щелкнул вхолостую – не то заклинило, не то кончились патроны. С губ мекса полетели кровь и проклятия.

Хочешь добавки?

На!

Я тыкал и тыкал со всей дури короткими ударами, как швейная машинка иглой, превращая его морщинистую рожу в кровавое месиво. Надолго его не хватило: он выронил пистолет и схватился обеими руками за разбитое лицо в надежде укрыть что осталось. Сбил его с ног подсечкой. Мексиканец рухнул крайне неудачно – голова ударилась о каменные плиты пола с мерзким треском и подскочила как мячик, прежде чем замереть окончательно. Моментально появившаяся лужа крови свидетельствовала, что дело плохо. Глаза у моего обидчика закатились, с уст сорвался жуткий стон.

В ответ раздался женский крик:

– Папито!

Из дальней комнаты метнулась тень, точеная фигурка упала у моих ног на тело мекса. Марианна!

Вот так родственник! Да тут семейная банда!

Я быстро оглянулся. Помещение явно раньше занимали солдаты – брошенные остатки снаряжения, разорванные обертки патронных пачек, сухпайков, скатки, служившие постелями, кем-то оставленный котелок с недоеденной, покрытой плесенью фасолью, пустые бутылки – грязь и бардак, типичный случай, когда в подразделении отсутствует толковый капрал. Или когда сталкиваешься не с армией, а с добровольцами, вообразившими себя бывалыми солдатами.

– Где Леха⁈ – рыкнул я по-медвежьи.

– Папуля? – из дальней комнаты раздался тоненький голосок.

В три прыжка преодолев расстояние до нее, я поймал кинувшегося ко мне сына. Прижал его к себе, покрывая поцелуями, стал ощупывать на предмет повреждений. Мне показалось, что сын немного вытянулся, похудел, но вроде цел. И не выглядел замученным, испуганным или затравленным.

Не решаясь с ним расстаться, продолжая удерживать на весу, зашарил глазами в поисках Ковальски, ругая себя почем свет. С сыном на руках, охватившим мою шею, я был беззащитнее теленка.

Вместо поляка наткнулся взглядом на рыдающую девушку, обрадовавшись, что она не лепечет жалкие оправдания. Я не горел желанием выяснять ее мотивы.

– Гляди-ка, Марианна, – разинул рот ворвавшийся за мной Айзик.

– Забирай ее! – приказал я, чувствуя, как возвращается способность трезво мыслить.

– У тебя еще будет достаточно времени предаваться тоске, – рявкнул мой младший партнер. – А сейчас пошевеливайся, женщина!

Она вздумала возразить, открыла рот – Изя рывком вздернул ее на ноги, так, что зубы клацнули, и толкнул к двери. Уронив голову, Марианна засеменила на выход. У нас не было к ней жалости – кто якшается с мразью, идет у нее на поводу и предает, тот не заслуживает ни сочувствия, ни доброго слова.

Мне не давала покоя мысль, что где-то рядом может прятаться Ковальски. А я ведь даже не знаю, как он выглядит. Вытащить отсюда Леху и Марианну – этого мало. Как бы не получить пулю в спину в самый неподходящий момент.

– Где поляк? – сурово спросил я девушку.

Она не отреагировала, двигаясь словно сомнамбула. Травма отца ее потрясла настолько, что она наверное выбросила из головы того, по чьей милости влетела в переплет. Вообще все выбросила, замкнувшись в своем горе.

– Изя! Позови кого-нибудь, чтобы перевязали башку ее папаше. Если повезет, оклемается. А нет – сам напросился. Родственник, – презрительно добавил я, злясь на себя за то, как ловко меня одурачил этот простецкий вроде как мужик.

Выбежал из дома, не выпуская Леху из рук и толкнув в спину Марианну, чтобы быстрее шевелила ногами.

Над головой знакомо вжикнуло, и сразу же раздался взрыв. Во все стороны полетели каменные обломки. Вопли осла как отрезало. Двор заволокло вонью от жженых перьев и знакомым запахом сгоревшего пороха.

(1) О встрече со стариком-чеченцем и беседе о детях-заложниках войны см. кн. «Было записано» из серии «Штык и кинжал», /work/395186

(2) Сизаль – волокно из агавы, из него делали веревки и канаты, в Европе применяли как заменитель щетины и конского волоса. Один из важнейших предметов экспорта Мексики до появления синтетического волокна.

(3) Концертина (концертино) – маленькая ручная гармонь, в начале XX века популярная преимущественно в Великобритании.