Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Глава 8
Завтрак трех искусств и идеальный силуэт

– Васечка, я старалась, – немного плаксиво и как будто оправдываясь, сообщила мне Оля, когда я продрал глаза.

Я ничего не понял, быстро совершил нужные водные процедуры, чмокнул жену в щечку и осторожно заглянул в дверь гостиной, откуда слышались оживленные мужские голоса. В глазах зарябило. Нет, не от гостей, а от кулинарного изобилия, царящего на столе.

Чего там только не было. Яичницы кокетливо строили мне глазки, эвересты из круассанов и булочек с корицей требовали позабыть о размерах талии, гусиные паштеты дерзко хвалились украшениями из трюфеля и жилированных фруктов, сосиссоны умоляли «съешь меня!», им вторили жамбоны и прочие вкусности, кои следует непременно называть с носовым «н» на конце. С этаким французским шиком или по-нашему. по-нижегородски – ботильон авек помпон!

Между утренних континентальных роскошеств, как бедный родственник на свадьбе богатой тетушки, застыл английский завтрак – сосиски, жареный бекон и… Старую вражду между любителями лягушек и росбифа французские повара выразили лишь в одном блюде – в подозрительного вида фасоли в луково-томатном соусе. По-моему, ими двигала насмешка, а не вдохновляющая любовь к высокой кухне.

Все остальное было безупречно. В том числе, разного рода графинчики, бутылки и кувшины с прохладительными напитками. В воздухе витал аромат свежесваренного кофе, укрепленного доброй порцией свежайших сливок, и чуть-чуть попахивало коньячком.

Когда я справился с изумлением, смог рассмотреть наших гостей. Помимо Шаляпина за столом присутствовали трое – Модильяни, Пикассо, чью картину, способную вывихнуть мозг, я уже приобрел, и улыбчивый, похожий на добрую жабу, мексиканец в широкополой шляпе, не расстававшийся с трубкой. Некий Ривера. Диего. Тоже имечко знакомое. Эта троица мушкетеров из художественной роты Монпарнаса с удовольствием поглощала заказанный Олей завтрак.

– Париж встречает гостей фальшивой улыбкой, а провожает с чувством нескрываемого облегчения – адью, месье Шаляпин! Да-да, а в промежутке так и норовит оставить тебя без гроша – всеми мыслимыми способами, – поприветствовал меня странной сентенцией Федор, похоже, успевший накатить с утра пораньше, судя по легкому румянцу на лице.

Оказалось, он обращался не ко мне, а к художникам, с которыми быстро нашел общий язык. Они общались на смеси итальянского и испанского.

Меня бурно приветствовали.

– Портрет готов! – тут же доложил Модильяни, намазывая на хлеб террин из фуа гра. Выглядел он чертовски утомленным – бурная ночка, похоже, была не только у нас с Федором Ивановичем. – Денег с тебя не возьму, не проси, Баз. За такой Лукуллов пир можно было бы и семейный портрет в интерьере «Лютеции» создать. Что скажешь?

Я перевел взгляд на жену.

Она растерянно улыбнулась.

– Ты ночью сказал, что хочешь портрет Шаляпина кисти Моди. Я все устроила через консьержа. Но Амедео был в компании своих друзей, и пришлось звать всех наверх. Ты сердишься?

– Ты чудо! – ответил я, поцеловал жену и схватил графин с холодным апельсиновым соком.

– Я не нашла рассола, – повинилась жена.

– Васька, выпей рюмку и закуси горячим! – посоветовал Шаляпин.

– Трезвость – норма жизни! – торжественно обещал я жене, услышав насмешливые смешки от всей честной компании.

Удивительную штуку может порой сотворить банальная пьянка. Наша вчерашняя эскапада могла бы наделать бед, но – спасибо Оле – вышло все просто отлично. Этакий завтрак трех искусств – живописи, вокала и кино. Пусть мои новые дружки с бульвара Монпарнас относились к одной из моих профессий юмористически – что, впрочем, им не мешало брать мои франки, – но кто из нас живет в «Лютеции», а? Правильно – я живу, а их и на порог бы не пустили, если бы не Олино приглашение. Что подтверждает истинность еще не высказанного утверждения моего нового шапочного знакомца, Ульянова, что кино является важнейшим из искусств. Шутка! Шутка? В каждой шутке есть доля шутки…

За моим столом – это все поняли давно – никому не грозило вылететь с позором из гастрономического рая за бунтарские речи. Разговор у нас постоянно вился вокруг острых тем: декаданс и революция в их симбиозе – вот о чем мы больше всего спорили. Но политика, конечно, преобладала – особенно, когда я вкратце рассказал о происходящем в Южной Калифорнии.

Ривера мрачно ответил:

– Магон заигрался, но это не отменяет того факта, что революция победит.

– И что будет? – спросил я в лоб. – Вы улучшите положение индейцев? Раздадите землю крестьянам, как желает Сапата? Кто накормит голодных? Кто организует производство товаров первой необходимости?

– И накормим, и организуем! – уверенно заявил Диего, святая простота. – И выбросим прочь американских империалистов. Знаешь, сколько им принадлежит земли в Южной Калифорнии? Некие Отис и Чандлер из Лос-Анджелеса создали огромные латифундии в долине Мехикали и завозят тысячи китайцев, чтобы на них трудились. Разве мексиканцы выиграли от того, чтоб в этом безводном краю была создана ирригационная система?

Ого! Оказывается, дедуля с зятьком промышляли скупкой земли даже в Мексики. Нужно будет с ними поговорить по приезду.

– Ты же сам, Диего, ответил на свой вопрос. Полагаю, что каналы построили как раз американцы. Теперь в бесплодной земле растут овощи и фрукты или что там еще выращивают.

– Что толку? – горько заметил Ривера. – Индейцы и креолы все также голодают.

– Да, тут с тобой не поспоришь, – согласился я. – Своими глазами видел удручающие картины. Вот только испытываю большие сомнения в отношении того, что человек с ружьем выведет Мексику к светлому будущему, возьмет по доброй воле лопату и пойдет рыть те же каналы. Опять же таки понимаю, что люди в твоей стране доведены до отчаяния. И, наверное, революция назрела. Да вот беда: ни у кого нет правильного ответа, как обустроить общество на новых, справедливых началах. И, главное, как избежать последующего насилия!

– Ерунда! Маркс все написал! Социализм, диктатура пролетариата, сознательное творчество масс…

Я перебил раздухарившегося мексиканца:

– Полагаю, что при всем обилии революционных теорий все сводится к одной лишь мысли: как бы всыпать буржуазии по первое число!

– А что вы предлагаете? В десны с ней, проклятой, целоваться?

– Но мы же берем ее деньги, чтобы творить, – вскинулся Модильяни, безуспешно мечтающий о больших гонорарах.

Я не стал заострять внимание на том факте, что к ненавистным буржуинам и сам уже отношусь в полной мере, что в случае победы революции меня ждет экспроприация и суровый пролетарский приговор. Это было понятно и без слов всем собравшимся за столом. Мне оставалось лишь с сочувствием смотреть на мексиканца, осознавая, что нет на свете такой святой воды, чтобы изгнать из него бесов революционной одержимости. Бедняга, сколько разочарований принесет ему будущее.

– Я не знаю ответа, Диего. Только я уверен в одном: революция способна лишь разрушать, но не накормить.

Ривера возмущенно задышал. Оля наклонилась к нему и успокаивающе похлопала по руке.

– Попробуйте креп сюзетт, господин художник!

Диего сцапал пальцами блинчик с тарелки и, капая апельсиновым соусом на салфетку, отправил его в рот. Мексиканец в силу национального характера мог иной раз наговорить лишнего в запальчивости, так что креп сюзетт оказался кстати.

– Шляпа! Вся эта ваша революция – одна большая шляпа! – вдруг вмешался Шаляпин, доселе молчавший.

Предупреждая очередную вспышку негодования Риверы, Пикассо примиряюще молвил:

– Мир сегодня не имеет смысла. Так почему же я должен рисовать картины, в которых смысл есть?

Я был с ним полностью согласен. Этот мир не только утратил смысл, но и вдобавок стремительно сходил с ума, Старый Свет неумолимо дрейфовал к айсбергу, который его уничтожит. Просто не все это пока видели. А ведь первый звонок уже прозвучал: мало того, что Мексика погружалась в гражданскую войну как в кровавый омут, так еще и Италия напала на Турцию и вполне успешно отжимала у той Ливию. И совсем недалек был тот час, когда миллионы немцев начнут истреблять французов, получая от этого удовольствие, русские – австрияков, фрицев и турок, англичане – «бошей» и «фески», а благодарные за свое освобождение болгары скрестят оружие с «братушками»… Все моментально позабудут об антимилитаризме и включатся в мировую бойню с неподдельным энтузиазмом. Сумасшествие!

… Если ты крупно накосячил перед женой, изволь раскошелиться. Это закон человеческой вселенной – железный, стальной, титановый… Короче, надо, Вася, надо. Загулял, надрался, явился далеко за полночь – разве этого мало, чтобы испытывать чувство вины перед супругой? Пусть она ни словом не попрекнула. Пусть она даже считает, что такое мужчине простительно и даже где-то необходимо, чтобы выпустить пар. Внутренний судья вынес приговор быстро – виновен! Доставай бумажник! И непременно с личным участием, чтобы помочь с выбором. Без этого никак. Просто прими как данность и изобрази лицом вселенскую радость. Побольше искренности, мсье – чтоб даже Станиславский поверил!

Париж – город соблазнов, в нем все устроено так, чтобы вскружить женщине голову. Даже самая первая раскрасавица отчего-то вдруг может принять созерцательный вид, оглянувшись на сверкающую витрину. Даже не сомневайтесь: она думает о том, как бы помочь природе ее, фемину, немножко еще улучшить. Даже тогда, когда всем вокруг кажется, что улучшать уже положительно нечего. Нет пределов совершенству!

Оля не была исключением из правил, а я, вроде как, ей не препятствовал. Торговые пассажи мы посещали не реже, чем музеи, и чаще чем Эйфелеву башню (ресторан на первом этаже или семь минут на лифте, и весь Париж как на ладони!). Сперва жена восторгалась парижским башмачком. Потом пришел черед бижутерии, нижнего белья, аксессуаров и прочего. Единственное, что ее оставляло равнодушной – это драгоценности. Недорогая камея в изящной золотой оправе и скромная нитка жемчуга – вот и все ее хотелки.

– Хочу тебе сделать подарок. Не откупиться, не вымолить прощение. От чистого сердца, – честно признался я и с надеждой уставился в любимые глаза. – Очень ты меня вчера порадовала.

– Дурачок ты, Васечка, – засмеялась Оля. – Мне же приятно сделать тебе приятно.

– Вот и мне тоже, я что, лысый? – привел я неубиенный козырь.

– Нет, ты не лысый, – задумчиво ответил жена, и я понял, что процесс пошел.

– Может, у тебя есть сокровенное желание, навеянное Парижем? Вот мы его и реализуем.

Задумчивость превратилась в некоторую мечтательную отрешенность. Сообразить не трудно: что-то клюет.

– Ты уверен? – уточнила Оля, но тут же поняла, что вопрос излишен. – Когда ты вот так, как сейчас, хмуришь брови и выпячиваешь подбородок, сразу ясно – лучше не спорить.

– Вот и не спорь!

– Я и не спорю!

– Итак…

– Есть у меня одно желание. Но боюсь…

– Отставить сомнения! Переходим к сбыче мечт!

– Мне нужно поговорить с консьержем!

Нужно признаться, что этого типа со скрещенными ключами в петлице, сидевшего в фойе в открытой нише, Оля сильно зауважала, когда он, предприняв титанические усилия по поиску рассола во французской столице, подсказал ей альтернативный вариант. Не подвел он и на этот раз. Уж не знаю, что ему сказала Оля, но он дал не окончательное решение, а человека, способного его найти. Таксиста.

Да-да, вот так все просто. Но необычно. Ибо шофером оказался… оказалась женщина. Мадам Инес Декурсель, мужиковатая тетка, носившая фуражку и пальто до пят с огромной меховой горжеткой из овчины, любимица столичных фотографов и в некотором роде звезда. Первая женщина – водитель «таксиметра».

Оля с ней недолго пошепталась, когда мы вышли из отеля и подошли к машине.

– Прыгайте в кабину, голубки, – сообщала нам м-м Декурсель. – Ко мне обращайтесь по имени, если что-то потребуется. Ехать нам недалеко, на другой берег, на бульвар Осман. Минут за двадцать доберемся.

Она привезла нас к модному дому некоей Марген-Лакруа.

– Тебе, красотка, сюда! Богом клянусь! – сообщила Оле Инес и умчалась, словно черт в преисподнюю, обдав нас вонючим дымом из выхлопной трубы своего Vinot & Deguingand.

Мы вошли в модный дом, еще не подозревая, что окажемся в месте, где бьется сердце революции в мире от-кутюр.

– Хозяйка сейчас к вам выйдет, – сообщила нам весьма безликого вида девушка.

По моему глубокому убеждению, парижанки в общей массе красотой не блистали. Быть может, по этой причине они прикладывали столько усилий, чтобы добавить в свой облик изюминку? Привлечь внимание, составить конкуренцию настоящим красавицам? Надо признаться, у них получалось. Меня вообще радовал вид современных женщин с их точеными талиями, элегантными платьями и роскошными шляпами. В Париже – тем более. Но я не подозревал, какой ценой это достигается.

На журнальном столике в небольшом зале-приемной лежал старый журнал «L’Illustration» 1908 года. На обложке три молодые женщины весьма изысканного вида, вооруженнные зонтиками, гордо шествовали под насмешливыми взглядами толпы. Я полистал страницы, нашел заметку, раскрывающую суть обложки.

– Здесь написано, – подсказала мне Оля, – что на ипподроме Лоншан, во время важнейшего события светского сезона, скачек Prix du Prince de Galles, общественной нравственности плюнули в лицо… Полуголые платья, возвращение к временам Директории…

– Не понимаю, – искренне признался я. – По-моему, женщины на фото одеты от шеи до пят. И головы прикрыты роскошными шляпами. Что тут углядели фривольного? Полуголые – они серьезно⁈

Я мог бы добавить, что в будущем понятие «голое платье» будет полностью отвечать этому названию. Модельеры без стеснения выставят все женские прелести на всеобщее обозрение, не сдерживая себя ни в чем. Без страха быть обвиненными в вульгарности, которая, на мой взгляд, цвела пышным цветом в их головах.

– Если вас заметили в Лоншане, успех обеспечен… Но не в моем случае, – раздался над моим ухом веселый голос.

Мы подняли головы. Перед нами стояла женщина средних лет, невзрачная, как все ее работницы, столпившиеся за ее спиной. Вот только взгляд у нее был такой молодой, такой озорной – как у девчонки-сорванца.

– Я Жанна Марген-Лакруа. Дерзкие платья – так газетчики прозвали мой стиль. Под моими платьями они не заметили ни корсета, ни сорочек, ни нижних юбок. Скандал и… пример для подражания. Хоть мое имя стараются вычеркнуть из истории моды, а мои изобретения – присвоить, я все равно остаюсь впереди планеты всей (1)! Создателем силуэта нового века!

– Это изысканно, – не мог не признать даже такой чурбан, как я.

– Мой секрет прост. Я назвала новый стиль «отменяющим корсет». Хватит мучить женщин, утягивая их в S-образные тиски (2) и лишая возможности нормально дышать, двигаться, парить. Им требуется гибкость, потому что только она придаёт фигуре форму. Жёсткие, твёрдые корсеты не могут удовлетворить их запросы. Вместо них я применяю утягивающее шелковое джерси. Под платьем присутствует только тончайший муслин. Теперь, когда все секреты раскрыты, вы вольны сбежать или сделать заказ для мадам. Я ведь правильно поняла причину вашего визита?

Оля посмотрела на меня с мольбой. Дурочка! Разве я бы стал возражать против чего угодно, если ты того хочешь? А в этом случае и думать нечего. Долой корсеты и да здравствует свобода! Вопрос лишь в том, где Оля углядела этот шик. Вроде, все время вместе, а я не заметил. Давно понял: мужчина и женщины смотрят на мир по-разному.

– Берем!

Жена счастливо вспыхнула. М-м Жанна довольно рассмеялась.

– Американцы! – проронила она с восторгом. – Люблю решительных мужчин. Вам, мадам, явно повезло с мужем. Правда, он, похоже, драчун, но ему идет такая брутальность. Мсье, снимайте ваше пальто – мы его приведем в порядок. А вы, мадам, проследуйте во внутренние помещения. Там мы вами займемся.

Я смущенно стянул порезанное в драке с апашами пальто, ругая себя за забывчивость.

– Не скучайте! – пожелали мне дамы и скрылись в недрах модельного дома.

Скучать? Вот уж нет. У меня было о чем подумать. Мысли о грядущей трагедии с «Титаником» не давали мне заскучать.

В голове то и дело рождались фантастические планы – от наивных до криминальных. Организовать забастовку на верфях «Harland & Wolff» в Ирландии… Сдать перед отплытием груз, чтобы он взорвался сразу после выхода из порта – чуть-чуть, без особого ущерба, но малейшая задержка приведет к тому, что корабль разминется с айсбергом… Настоять на тренировке аварийной посадки в шлюпки, загодя устроив кампанию в прессе… Отплыть на «Титанике» и в нужный момент перехватить рулевое управление… Начать сооружать плоты, как только случится столкновение… Подсказать идею использовать айсберг в качестве понтона, закрепив на нем якорь…

Мечты-мечты.

«Все это глупость несусветная – в лучшем случае на меня наденут смирительную рубашку, а в худшем я окажусь на тюремных нарах. Если окажусь на борту, пойду ко дну вместе со всеми. Оно мне надо?»

За бесплодными рассуждениями время летело незаметно. Так ничего и не придумав, дождался возбужденно-счастливой Ольги и заштопанного пальто – от нового не отличишь. Вернулись в отель.

– Месье! – обратился ко мне консьерж. – Вам каблограмма из Лос-Анджелеса (3).

Я забрал сообщение и вчитался. Писал Изя, не поскупившись на количество знаков:

«Гриффит задумал новый проект, „Человек клана“. Трехчасовой. Более полутора тысяч сцен. Нужно очень много пленки. Наше участие нахожу необходимым. Коммерческий успех обеспечен».

Не трудно догадаться, что Айзик специально пропустил важные детали. Бизнес-тайна и все такое… Дэвид, вдохновленный успехом «Большого ограбления» и запросом от никелодеонов на полнометражки решил нас переплюнуть. Три часа! Это новый вызов, но, честно говоря, такой формат – редкий случай в будущем. Хотя… Кажется, «Титаник» Камерона не меньшей длительности…

Пленка. С этим все время проблемы. Но я же во Франции. Здесь навалом пленки братьев Люмьер. 35-миллиметровая, дистрибьютор – Société des pellicules françaises. Главная проблема – грабительские таможенные пошлины в САШ, но с этим ничего, увы, не поделаешь. Если все так, как пишет Изя, затраты окупятся многократно. Или попробовать протащить контрабандой в Новый Орлеан? Бутлегеры же таскали тоннами элитное бухло…

Все это мгновенно пронеслось в моей голове, решение было принято сразу.

– Дорогая! Пока ты будешь ездить на примерки, я займусь немножко бизнесом. Тут проклюнулось кое-какое дельце.

– Конечно, Васечка. Тебе точно нечего делать в модном доме м-м Жанны. Приедешь оценивать конечный результат.

О, этот результат поразил! Сама покойная императрица Елизавета Австрийская, чьей фигурой гордилась вся Европа, не могла бы войти с такой грацией и изяществом, как это удалось сделать Ольге в платье от м-м Жанны. Струящиеся вдоль тела серебристые ткани, оставившие в покое талию, но выгодно подчеркивающие бедра, осознанно делавшие на них акцент – это был одновременно и вызов, и совершенство. Представляю, какой фурор ждет Ольгу, когда мы отправимся на очередную премьеру!

Я с удовольствием любовался женой в новом облике, но мысли мои то и дело уносились в студеные воды Атлантики – туда, где в скором времени «Титаник» встретит свой айсберг. И все потому, что я придумал, как поступить во время кораблекрушения. Найти решение мне помогли кинопленки, которые я купил у компании братьев Люмьер.

(1) Ж. Марген-Лакруа не только стала родоначальницей роскошной изысканности современной женской моды, но и придумала фасон широких женских брюк. Ее идею нагло присвоил модный кутюрье того времени Поль Пуаре. Ее имя, преданное забвению еще при жизни, мало кому сегодня известно.

(2) Идеальный S-образный силуэт женщин начала XX века создавал особый корсет, в котором они чувствовали себя как в тисках.

(3) Каблограмма – телеграмма, переданная по подводному кабелю через Атлантику.

Глава 9
Айсберг-перевертыш

Что-что, а ужасов за свою не очень-то и длинную жизнь я успел повидать. И это еще мягко сказано. По правде – нахлебался. Все время – из огня да в полымя. И, ведь, все рассчитал и сделал так со своим бегством в Америку, чтобы уже больше никогда не сталкиваться с войной, кровью, шилопопыми революционерами с мусором в безмозглых башках, что приравнивало эти головы к задницам, бандюганами с их дерьмовым кодексом поведения… Старался, как старается утопающий, барахтаясь изо всех сил, все время выплевывая воду, пытаясь чуть-чуть глотнуть воздуха, чтобы хватило сил выбраться на берег. Все думал, еще малость, и я залягу в «Холостяцкой берлоге», зажмурю глаза, выдохну полной грудью и, наконец, мир и покой спеленают меня, начнут убаюкивать и уже не выпустят из своих добрых и так желанных рук. Ага!

– Хрен тебе, Вася, по всей морде! – отвечала мне все время судьба на такие мечтания. – Ты, давай-ка улыбку эту дурацкую сотри и двигай. Вон там опять кучу говна наложили. Иди, убирай! И мне нет дела, что не хочешь, что воняет, что и так весь с ног до головы в дерьме. Слушать ничего не желаю! Вперед и с песней! Можешь и без песни! Мне до лампочки! Но только, чтобы к утру говна этого не было! И потом все помой с шампунем. А то, действительно, воняет!

– Эх, судьба моя, судьбинушка! За что ты так со мной? За что? Что же ты ко мне прицепилась? Вон, сколько народу вокруг! Выбери уж кого-нибудь другого.

– А я, Вася, напомню тебе твой же случай. Забыл?

– Ты о чем?

– Про гаишника-капитана, который тебя тормознул.

– Это когда я ехал на старенькой Ауди под 80, а там знак – 60? Когда гайец меня выдернул из потока?

– Вот-вот! Помнишь, что он тебе сказал, когда ты стал возмущаться: мол, машины не в пример покруче – и Мерседесы, и БМВ, и Порше – несутся под сотню, а то и больше, а остановили меня? Вспомнил?

Хрен ли спорить с судьбой? Конечно, вспомнил.

А она не унималась:

– «Планида у тебя такая!»– сказал тебе тогда усталый капитан.

– Смешно, смешно. И грустно.

– И грустно. Так что, заканчивай с вопросами. Знаешь ведь: Богу и судьбе нельзя задавать вопросы. Молиться можешь, просить можешь. Но только не задавай вопросов: за что, почему… Потому что! Планида у тебя такая! Так что, сопли вытираем и в бой!

Вот я и рванул в этот самый бой, ибо по-другому не мог, хотя так и не нашел ответа на вопрос – за что мне такая честь? Был в моей жизни жуткий шторм в Туапсинской бухте, когда на моих глазах погибали люди и корабли, а я ничего не мог сделать. Правда, несколько человек спас. Было жуткое побоище при штурме Ахульго, когда мюриды расстреляли практически в упор, как в живом тире, сотни солдат. Там вообще ничем помочь не смог. Всего нескольких вытащил, рыдая от бессилия. А сейчас с «Титаником» могу. Если только уломаю капитана Гуена.

Я на месяц зафрахтовал трамповый пароход «Канис» для перевозки закупленной мною кинопленки (1). Для ее транспортировки требовалась температура 8–10 градусов тепла и низкая влажность – эти условия можно было создать в одном из двух трюмов судна, разделенных котельным и машинным отделением, над котором помещалась палубная каюта и мостик. Второй трюм, согласно моему распоряжению, был набит обыкновенными солдатскими одеялами. Столь странный сборный груз не мог не вызывать вопросов. Пришлось усиленно разыгрывать роль эксцентричного чудака. Не без успеха, стоит добавить, ибо условием контракта являлось следование самым северным из всех возможных маршрутом североатлантического транспортного коридора.

– Мы с супругой желаем полюбоваться на айсберги в их естественной среде обитания, – объяснил я капитану «Каниса», бретонцу месье Гуену.

Он укрепился в мысли, что я законченный болван, и пообещал редкое зрелище. Кто же знал, что с ним будут такие проблемы.

Мы покинули Францию заранее, с таким расчетом, чтобы оказаться в двухсуточном переходе до Канады к моменту выхода «Титаника» из ирландского Куинстауна, последней его остановки перед переходом через Атлантику. Он ожидался в Нью-Йорке 16 апреля, но я помнил, что катастрофа произошла в том числе потому, что большая шишка из «Уайт Стар Лайн» жаждала рекорда, и корабль опередил свой график. Согласно многочисленным сообщениям прессы, суперлайнер был способен развивать скорость в 22 узла, «Канис», скорее не «волк», а «волчонок», – до 10–12 узлов. До дрейфующего ледового поля мы добрались к утру 14-го апреля – еле-еле успели к намеченному мною сроку из-за того, что Гуен положительно не хотел торопиться.

Сперва я казнился из-за того, что столь святое дело, как спасение сотен жизней, изначально построено на лжи с моей стороны. Но вскоре убедился, что иначе ничего не выйдет. Капитан оказался откровенным трусом – ссыклом с пудовыми кулаками. Странное сочетание! Наверное, он обманул владельцев «Каниса» внешним видом, и они считали его не малодушным, а просто излишне осторожным. Кэп превосходил меня в физическим кондициях – здоровенный лоб с телом, будто перевитым стальными канатами. Лупцевать такого «дуба» – только кулаки измочалишь. Этакий неандерталец, со скошенным лбом и сильно развитыми надбровными дугами. Если следовать теории Ломброзо, он представлял собой прирожденного безжалостного убийцу, не знающего сомнений. Где там! Ему бы не «Волком» командовать, а «Болонкой», если бы кто-то решился так называть корабль. Мы вышли из Сен-Мало, из этого города наследников бесстрашных французских корсаров, и я очень быстро убедился, что кэп Гуен славой предков не дорожил и боялся всего на свете – погоды, людского мнения и даже скоропортящихся продуктов. Красноватый оттенок закатного неба вызвал у него дрожь, усмешки команды, не обязательно в его адрес, – бисеринки пота на лице и дрожь пальцев. Поданную коком курицу он сперва должен был тщательно обнюхать, прежде чем приступить к трапезе. Первая же замеченная льдина спровоцировала приступ паники. Лишь углядев в бинокль простирающееся впереди ледовое поле – белое крошево с торчащими из него здоровенными айсбергами, – он тут же приказал «Стоп, машина».

– Занесла нелегкая! – пробасил он, вытирая платком мгновенно вспотевший лоб.

– Нас сюда привел ваш контракт, капитан, – возмутился я. – Извольте его выполнять, иначе я не берусь судить о карьерных последствиях для капитана, уклоняющегося от своих обязательств в присутствии шиппера (2).

Чертыхаясь и поминая всех святых, капитан распорядился приблизиться к ледовому полю.

– Ближе! Ближе! – настаивал я, высматривая главный объект своего поиска – темный перевернувшийся айсберг, айсберг-убийцу, который очень трудно заметить ночью, но который должен был явно выделяться сейчас, при свете дня. Ведь именно он, этот безжалостный посланник далекой Гренландии, даст безоговорочный ответ на вопрос, кто сильнее – силы природы или технический гений человечества.

Ощутимо холодало. Я распорядился поднять из трюма пару десятков одеял и раздать их команде.

Люди посмотрели на меня с благодарностью, а капитан – с плохо скрываемой ненавистью. Гуен не находил себе места. Сперва его угнетало чувство безотчетного беспокойства, но потом до капитана потихоньку доходило, что его вот-вот втянут в переделку, которая закончится плохо – потерей корабля или волчьим билетом. Эти мысли легко читались на его лице во время нашего неспешного движения вдоль ледового поля с востока на запад.

– Смотрите! Смотрите! – закричал густо-красный моряк, чуть не отморозивший себе лицо, пока дежурил на носу, выкрикивая предупреждения о больших льдинах. Он указывал куда-то вправо.

На наших глазах один из многочисленных высоких айсбергов с острой вершиной начал разрушаться. С его склонов, возвышавшихся на добрые двести футов над водой, стали срываться куски льда и снега. Океан у его подножия забурлил, откуда-то из-под айсберга вырвались кипящие буруны. Гигантская гора-льдина принялась вылезать из воды – медленно, словно стартующая космическая ракета.

– Матерь божья! – вырвалась одновременно у моряков и у меня с супругой.

Айсберг поднимался недолго. Достигнув некоей точки, задрожал, продолжая терять куски льда, замер – и рухнул на бок. Дрейф в высоких широтах вызвал подтаивание его нижней части, оно дестабилизировало эту гору. В поисках устойчивости ледовая гора завалилась, закачалась на воде и завершила переворот, выставив на всеобщее обозрение то, что раньше скрывалось под водой – огромный темно-синий зуб метров двадцать высотой. От него в нашу сторону устремилась бело-пенная волна.

Мы нашли будущего убийцу «Титаника».

(фото, сделанное через несколько дней после трагедии. Предположили, что это он, айсберг-убийца, по наличию на нем красных полос на уровне воды)

… Я разрешил отойти на полмили к югу, но с условием не терять айсберг из виду.

– Вот он вам сдался! – бурчал кэп.

– Хочу посмотреть, как этот айсберг поведет себя завтра, – подпустил я туману.

Гуен плюнул и отправился на мостик раздавать команды.

– Это впечатляет! Спасибо, милый! – поблагодарила меня жена.

Оля плыла со мной, еще не зная, что наш ждет, мужественно терпела отсутствие комфорта на сухогрузе. Северные широты привели ее в восторг, она решила, что мне захотелось подарить ей редкое зрелище. Да уж, редкое… Ее ждала масса впечатлений, куда более ошеломляющих. Я чувствовал себя неловко, но не мог раскрыть ей всей правды. Так, лишь намеками… Про предчувствие страшной беды…

– Идем спать, дорогая! Ночка нам предстоит непростая.

Она внимательно на меня посмотрела, но вопросов задавать не стала.

Проснулись мы ближе к вечеру. Наскоро перекусили принесенной коком едой. Выпили горячего чаю.

– Я на палубу. Ты не спеши входить. Намерзнешься.

– Слушаюсь, мой капитан!

Вместо того, чтобы выбраться на ледяной воздух из тепла палубной каюты, предоставленной в наше распоряжение, я углубился в недра корабля. Гуен беспечно оставил без внимания радиорубку, я этим воспользовался. Завязал отношения со связистом еще во время перехода через Атлантику. Наличие беспроводной связи на борту предопределило мой выбор «Каниса», на нее возлагал большие надежды (3).

– Что слышно в эфире? – спросил я радиста, протягивая ему маленькую фляжку с коньяком.

– Множество маркониграмм от разных кораблей о неблагоприятной ледовой обстановке. Только что мимо прошел круизный корабль «Карпатия». Больше ничего интересного. Приближающийся «Титаник» забивает эфир кучей личных сообщений пассажиров. Какая жалость, что мы его не сможем увидеть.

– Почему? – насторожился я, забирая обратно фляжку.

– Мы сместились миль на десять южнее. Ледовое поле нас выталкивает.

– Что? – задохнулся я от возмущения.

– Чего вы ждали от нашего кэпа, мистер Найнс?

– Вот что… – ответил я. – Личная просьба. Не уходите спать. Все время слушайте эфир после полуночи.

– Для чего? – вздернул брови радист.

– Так хочу! – отрезал я и положил рядом с рацией десятидолларовую бумажку.