Текст книги "Мир сошел с ума (СИ)"

Автор книги: Greko

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Мы еще повоюем, док. Готовы? Я обещал одному человеку, что не стану поднимать шум. Но вам никто не мешает громко заявить о творящемся беспределе. Устроим пресс-конференцию.

– Если это поможет нашим ребятам, я согласен. Но мы еще не выбрались из Алжира. Нас могут перехватить. Задержать в Оране. Там штаб дивизии, полно жандармов…

– Все учтено! Завезу вас в рыбацкую деревню в паре десятков верст от города. Подойдем на корабле поближе. Рыбаки вас доставят на борт.

– А как же грузовики?

– Бросим в порту. Ося все уладит.

Плехов благодарно погладил меня по плечу.

– Узнаю прежнего Васю! За други своя не жалеющего живота своего.

… Море, казалось, задалось целью сжить нас со свету, не выпустить из колючих объятий Бель Франс – век бы ее не видать. Мало русским выпало страданий – вот вам новые! Жуткая болтанка, морская болезнь у большей части бывших пленников и нависшая угроза, что наша лоханка развалится на части. Я хотел добраться на корабле до Барселоны, но природа встала на нашем пути.

– Майорка! – прокричал мне Филипп, не отрываясь от штурвала, когда я еле забрался в рубку. – Попробуем там укрыться от шторма.

– Нас не арестуют?

– Это Испания!

– Давай!

Утлое суденышко, скрипя всеми сочленениями, добралось до острова за час. Скользнув за мыс и укрывшись от ветра, оно так и не достигло спокойных вод. Вокруг все кипело, рыбацкий порт, на который рассчитывал капитан Рискель, оказался недоступен. Двигатели корабля не справлялись, мы рисковали оказаться выброшенными на берег. Он приближался – темно-зеленые горы за пеленой дождя.

Счет шел на минуты, берег все ближе и ближе – уже была видна в подробностях прибрежная полоса, окаймленная хвойными деревьями.

Внезапно все стихло, нас укрыла глубокая бухта. Волнение улеглось. Филипп сбавил ход до самого малого. Волны, недавно нещадно нас качавшие, сменились полным штилем. На палубу высыпали все пассажиры, радуясь спасению. И открывшемуся нашему взору восхитительному виду. Пляж, мимо которого мы двигались, состоял из белоснежного песка под зонтиком из итальянских сосен. Полностью успокоившаяся вода была настолько прозрачна, что казалось, будто мы смотрим в ванну – белое дно было видно в мельчайших подробностях.

– Это рай! – вскричал Плехов.

Конечно, ему, после знойной однообразной пустыни берег Майорки показался чудом.

«Если за Адом следует Рай, то чего ожидать на следующем витке судьбы?» – задался я философским вопросом.

(1) Когда дивизии из САШ прибыли во Францию, все понимали, что они не знают особенностей позиционной войны, что их нужно готовить не менее полугода. Французы пытались их обучать, Першинг был резко против. Причем настолько, что французские инструктора были в итоге отстранены от работы в тренировочных лагерях. Он считал, что штык остался главным оружием солдата – результатом такого подхода стали катастрофические потери американцев в боях.

Часть 3
1921–1922
Глава 1
Хлеб сильнее меча

За Раем следует Ад.

Сейчас, ранней осенью 21-го года, я с трудом мог восстановить в памяти подробности того, что случилось после Майорки в 18-м году, но свой вопрос и полученный на него вскоре ответ запомнил навсегда: за Раем следует Ад.

Мы сумели-таки добраться до Барселоны, где мне пришлось сражаться с американским и русским консулами. Спасенных солдат кое-как вытолкали в Россию на торговом нейтральном корабле. Доктор выступил с многочисленными гневными обращениями. Они возымели слабый результат – дикая несправедливость в отношении русских солдат длилась еще два года. Их отправляли группами в Россию, но что-то там пошло не так (1). Я не вникал, мне было не до того. Мне вообще все стало резко безразлично. Сперва пришло известие о том, что погиб Изя. Насмерть отравился ипритом при испытании газового миномета. Нелепая, бессмысленная смерть, как и все, что творилось сейчас в мире. Эта сокрушительная новость догнала меня еще в Испании, когда я занимался организацией выезда в САШ семейства Плеховых. Поздней осенью мы прибыли в Нью-Йорк. Отправился решать свои дела с морским министерством, и там меня ждал окончательный нокаут. Смерти подобный. Мне вручили письмо от сына из Лос-Анджелеса. Волнуясь и не понимая, почему письмо от него, а не от Оли, я распечатал конверт. И получил свой персональный Ад.

Письмо выпало из рук. Мой мир не просто съехал набекрень, он развалился в одночасье. Оли и Маши больше не было на свете – они сгорели в «испанке», занесенной на торговом корабле, вместе с 13 % всех жителей Таити. Я вырвал из лап смерти десятки жизней, и кто-то на небесах, ответственный за мировой баланс, решил меня наказать. Мог ли я когда-нибудь подумать, что такое может случиться? Нет, никогда! Оля была для меня всем – неиссякаемым источником наслаждения и блаженства, маяком в серой мгле будней, к которому всегда нужно стремиться вернуться. Который дарил надежду и смысл жизни одним фактом своего пребывания на планете Земля.

Еще и дочка! Как можно отнимать жизнь у маленьких детей, у этих невинных душ? Разве они виноваты в безумствах окружающего мира? Это страшная «испанка», этот монстр, она была порождением войны, что бы кто ни говорил.

Напряженные плечи опустились, я сдулся как воздушный шарик, и не было в мире силы, способной вдохнуть в меня желание жить дальше. Меня выпотрошили, разбили как фарфоровую чашку на мелкие кусочки. В зеркале напротив я видел свое лицо, залитое бледностью, похожее на лицо покойника.

С этого момента я превратился в живой труп. Так продолжалось три года, и ничто не могло мне помочь.

Ося, как вернулся из армии, за все эти долгие три года не проронил и слова упрека по поводу того, что я забил на бизнес. В 19-м году Генри Форд выкупил акции своей компании – свои я отдал безропотно и даже не вникая в предложенную сумму, хотя она была впечатляющей. Потом «Файерстоун», нефтевышки, киностудия… Почти все превратил в живые деньги, кроме отданных в полное распоряжении Джо Блюма автодилерских центров. Парадокс, я лишь еще больше на этом заработал – кризис 1920−21 годов обошел меня стороной. Как и пандемия 1920-го – Лос-Анджелес не снимал масок даже во время богослужений, проводимых не внутри, а на ступенях храмов, а мне все было нипочем. Не брала меня «испанка», как я не старался. Возможно, во мне сидели антивирусы от нынешней смертельной формы гриппа.

… Я сидел у фонтана в патио, который горько прозвал «фонтаном слез долины Оуэнс» – мое традиционное место предаваться скорби. И так же по заведенной традиции сюда заявился Ося, чтобы предпринять очередную попытку заставить меня очнуться.

– Сидишь? – спросил он с долей насмешки, обмахиваясь от жары сложенной газетой.

– Сидю, – безразлично отозвался я.

– Хоть водки бы напился! Хочешь найду настоящую русскую водку? И соленых огурцов с квашеной капустой?

Я лишь закатил глаза. Превратиться в алкоголика проще простого в моем положении. И потому – недопустимо. Хотя признаться, в голову приходили мысли разрушить мозг с помощью бухла.

Ося вздохнул, присел рядом, в его глазах плескалась тревога – он боялся, как бы в один прекрасный момент я ни пустил себе пулю в голову, и потому старался не оставлять меня надолго одного. Мои уверения, что это чушь собачья, его не впечатляли.

Он вдруг откашлялся и принялся зачитывать текст из газеты, которую принес с собой. Это оказалось письмо Максима Горького:

'К сведению всех честных людей. Обширные степи в южной России постигнуты, вследствие небывалой засухи, неурожаем. Это бедствие угрожает голодной смертью миллионам русских людей.

Я напоминаю, что русский народ, вследствие войны и революции, истощён и что его физическая выносливость ослаблена. Страну Льва Толстого, Достоевского, Менделеева, Павлова, Мусоргского, Глинки и других дорогих всему миру людей ждут грозные дни.

Осмеливаюсь верить, что культурные люди Европы и Америки, понимающие трагическое положение русского народа, поспешат помочь ему хлебом и медикаментами…'

Я устало потер глаза, слезящиеся из-за яркого солнца, и посмотрел на Осю. Интерес этого пожирателя сердец к происходящему в России не укладывался у меня в голове.

– В России голод не редкость, – произнес равнодушным тоном.

Он вспыхнул.

– Вась, ты понимаешь, какой ужас там творится, если комиссары разрешили такое напечатать?

Ответил ему печальным взглядом – в моей душе бушевали свои демоны, свои бури кошмаров.

– Дети, Босс! Так мрут от голода маленькие дети в огромном числе, и уже сообщают о случаях каннибализма.

Я чуть не вспылил – о детях мне не стоило напоминать. Горечь гарротой сдавила горло, волна душевной боли от постигшей утраты окатила меня, выметая из головы все мысли.

– Не хотелось бы как-то ущемить твое достоинство резкостью… Просто мысль вслух: кто вернет мне Олю и дочь⁈

– Не могу поверить своим ушам! – рассердился Ося. – Ты готов наплевать на всех детей мира из-за своей беды⁈

Я смутился.

– Ты уверен, что все так плохо?

– Да. Иначе бы не подключился Герберт Гувер, министр торговли и глава Американской организации помощи, ARA. Он отправил Горькому телеграмму, обещая помочь. Объявил о сборе денег для умирающих в России.

– Забей, – отмахнулся я. – Это все вашингтонские игры. Гуманизм, бла-бла-бла…

– Нет ничего бессмысленнее, чем упиваться страданием, Баз, – попытался докричаться до меня Ося. – Мы граблями гребем прибыль. Давай хотя бы отправим чек.

– Давай, – согласился я, лишь бы он от меня отвязался.

– Вернись, Босс! Прошу, вернись к жизни. Прежнем ты уже не станешь, но, быть может, сострадание к чужой беде поможет тебе найти себя нового?

– Не гони волну, Ося, дай мне собраться с мыслями.

– Просыпайся, Босс, просыпайся, – завершил тягостный разговор мой друг.

Он встал и ушел, оставив газету на столе.

Я покосился на нее, как на змея искусителя.

Почитать?

В конце концов, нужно же понять, на что мы собрались потратить деньги. С тяжелым вздохом я развернулся пахнущие типографской краской листы.

… Усилия Оси не прошли даром. Я стал просматривать прессу, выискивая сведения о связях ARA с Москвой. И неожиданно признался себе, что эта история меня зацепила. Голод ширился, охватывая все новые губернии. Между Гувером и комиссарами шли торги, последние панически боялись попасть в зависимость от проклятых капиталистов. Но, видимо, Ося оказался прав: все обстояло так плохо, что Ленин согласился на переговоры. Гувер через свою ARA кормил послевоенную Европу, чтобы, как он утверждал, защитить ее от распространения большевистской заразы. Теперь он хотел заключить сделку с Дьяволом. Известие о начавшихся в Риге переговорах о поставках продуктов подтолкнуло меня на странный шаг – я отправил на имя Гувера чек на сто тысяч долларов. Для меня такая сумма не была чем-то критическим, зато совесть успокоил.

Вскоре из Вашингтона пришло письмо с благодарностью и личным приглашением Герберта Гувера встретиться и обсудить, как потратить мои деньги. Мне такой ответ понравился: я понял, что имею дело не с политиканом, но с человеком дела.

Между тем, события набирали оборот. Правые газеты изощрялись в нападках: ARA контролируют большевики, евреи и коррупционеры. Я счел такую рекламу достаточным основанием для того, чтобы воспользоваться приглашением м-ра Гувера. Неожиданно проснувшаяся тяга к неизведанному понесла меня через всю страну. Захотелось своими глазами взглянуть на человека, которого еще год назад называли продовольственным Диктатором Европы и сторонником борьбы с большевизмом, а теперь именовали чуть ли не жидо-комиссарским агентом.

Наша встреча оставила странное послевкусие.

– Я навел справки, мистер Найнс, – сообщил мне этот пухлощекий энергичный бюрократ. – Вы русский, владеете русским языком, ваша репутация, как человека, приходящего на помощь в трудную минуту, безупречна. Мне хотелось бы видеть вас в моей команде.

– Нет, сэр. Я зарекся иметь дело с правительственными учреждениями. Слишком дорогой оказалась цена.

– Я знаю о вашей трагедии и искренне вам сочувствую. Но вы путаете, мой дорогой, Божье провидение и человеческую суету. Но уговаривать не стану. Почему вы уехали из России?

Ответил прямо и честно:

– Не хотелось участвовать в самоуничтожении нации.

– Понимаю. Я работал в России перед войной и был потрясен тем уровнем социальной напряженности, которая буквально раскалывала общество. Но вернемся к нашим баранам. Как насчет того, чтобы лично проконтролировать доставку и распределение продуктов, которые мы закупили на ваши деньги? Я снабжу вас всеми нужными бумагами. Со стороны комиссаров вы встретите полную поддержку – договоренность уже достигнута. Они берут на себя охрану и перевозку грузов по России, неприкосновенность членов нашей организации и привлеченных сотрудников из местного населения. Ваших денег хватит, чтобы снарядить целый корабль. Что скажите?

Вот так, бросаться с головою в омут? Я уже взрослый мальчик, и хотелось бы разобраться что почем, прежде чем принимать какое-то решение.

– В чем ваш интерес? Ваш – как политика? – спросил я министра.

– Намекаете на то, что сколачиваю политический капиталец? Не без этого – скрывать не буду. Или вы подозреваете меня в нечестной игре? Черт возьми, ну почему всегда все ищут второе дно? Во всем, за что не возьмись. В чем ущерб Америке? Мы сейчас скармливаем молоко свиньям, сжигаем кукурузу в топках. С экономической точки зрения посылка этого продовольствия для помощи не является потерей для нашей страны.

– А для России? Нет ли у вас намерения использовать хлеб вместо меча и под видом бескорыстной помощи свергнуть ненавистный режим? Как вышло с венгерской республикой, которой отказали в продовольственной помощи в 1919-м?

Я понял, что несколько переборщил.

– Вы серьезно⁈ Иному указал бы на дверь, но вы особый случай, – Гувер вскочил, забегал по кабинету и заговорил намного резче. – Зачем повторяете очевидную глупость вслед за газетами, отрицающих само понятие гуманизма? Интересный ход мне приписывают: мол, я хочу покончить с большевиками, поддержав их в трудную минуту. Сами в это верите? Да! Да! Я надеюсь получить для народа Америки некий профит – благодарность миллионов русских, которых спасут американцы.

Что-то не помню я из истории, чтобы к пиндосам кто-то в СССР испытывал благодарность. Или что-то не понимаю, или кто-то тщательно подтер ученики истории. Или у Гувера ничего не вышло? Тогда сам Бог велел принять в этом участие, и, быть может, история наших стран пойдет иным путем.

Проведя два дня в размышлениях, попросил о новой встрече.

– Я готов отправиться в Россию, – заявил решительно мистеру Герберту.

– И я! – поддержал меня Ося, когда услышал про мой выбор.

Дух авантюризма не иссяк в моем товарище. Но я-то куда полез – вот вопрос вопросов?

… Все оказалось куда сложнее, чем мне нарисовал Гувер. Да, договоренности были достигнуты, стороны пошли на взаимные уступки, был заключен Рижский договор, в сентябре начали работать первые конторы в Москве, Самаре, Казани, но мой корабль, набитый кукурузной мукой, рисом, свиным жиром в бочках, сгущенным молоком, какао и сахаром надолго застрял в Риге. Ждали разрешения из Совдепии, но его все не было. Видимо, публичность моей персоны, буржуина из буржуинов, вызвала резкое неприятие у кого-то на самом верху за «красным занавесом».

Когда совсем уж отчаялся, неожиданно нам включили зеленый свет. Корабль вышел в холодные ноябрьские воды Балтики.

Я вышел на палубу, чтобы разглядеть слабо видные в туманной дымке очертания Петербурга, то бишь Петрограда. Необъяснимое волнение заставило сжаться сердце. Что ждет меня на берегах Невы? Какие потрясения? А в Москве? Туда я рвался гораздо сильнее – златоглавая прочно вошла в мое сердце, ждал свидания с ней, как со старой возлюбленной, хотя понимал, что меня встретит совсем иной, суровый город. Понимать-то понимал, но сердцу не прикажешь. Оно билось все сильнее и сильнее.

– Волнуешься? – чутко спросил Ося. На войне он заматерел, но в отношении меня свято хранил нежную заботу.

– Есть немного.

– И я. Как думаешь, уцелел кто-то из старых знакомых?

Ответ мы получили, когда корабль даже не успел пришвартоваться. Вместе с лоцманом. прибывшим на ушатанном катер, на борт поднялся человек средних лет в кожаной тужурке и с маузером на боку. Он широко нам улыбнулся.

– Не узнали? Это же я Степан Корчной, из группы товарища Володи. 1906-й, Рыбный переулок. Вспомнили?

Конечно, вспомнили, но удивились.

– Ты же, Степа, в эсерах-максималистах был.

– Ну и что? Перешел к большевикам из фракции левых эсеров перед самым их мятежом. А до того на каторге был и в ссылке. Из-за нашего налета на банк. Меня в 1907-м задержали. Так что добро пожаловать в советскую Россию, товарищ Американец!

– Уж не тебе ли мы обязаны решением вопроса с пропуском корабля?

Степан скромно потупился и слегка кивнул.

– Спасибо, товарищ! – хлопнул его по плечу Ося.

Я бы на его месте, так не радовался. То, что мои якобы заслуги перед русской революцией открыли нам двери в Совдепию, ничего не значило. Скорее даже немного усложнило. Контроль над нами ЧК – вот что означало Степино появление.

– Ты наш будущий куратор? – спросил его в лоб. – От органов?

Степан отнекиваться не стал и признался, что является правой рукой Петерса – того самого, о котором я слышал как об организаторе лондонской бойни на Сидни-стрит в 1911-м году и организаторе «красного террора» в 1918-м. Вот с какими упырями придется иметь дело. Я поморщился.

– Не спешите огорчаться. Когда я рядом, многое будет решено куда проще и быстрее.

В этом мы убедились сразу, как только нырнули за «красный занавес», сойдя на берег, украшенный кумачовыми транспарантами. У Степы был не только «вездеход» в виде затертого мандата с печатью – никаких красных книжек, просто лист бумаги с синим машинописным текстом, – но и служебное авто, Packard Twin Six.

– Куда вас отвезти? – спросил он, забрасывая в кабину последний чемодан из нашего багажа.

Воспоминания о нашем питерском житье нахлынули на меня, подарив адрес.

– «Отель де Франс» рядом с Аркой Генерального штаба еще жив? Мы там жили в 1906-м, когда из Москвы сбежали.

Степа странно на нас посмотрел.

– Не уверен, что вам там понравится.

Мы пожали плечами, чекист завел мотор и повез нас по нужному адресу.

Лучше бы не ездили. Шикарная прежде гостиница была попросту изуродована. Стеклянные полы первого этажа кто-то разнес вдребезги и превратил открывшееся пространство в нужник. Больше всего меня поразило то, что в доме проживали советские работники немалого ранга. Их не смущало пребывание в стенах, провонявших человеческим дерьмом.

– Я же говорил, – хмуро заметил Степан, оценив наши ошарашенные лица.

Ресторан московской кухни по соседству, где я так любил завтракать, ожидаемо, был закрыт. Собственно, он исчез, испарился, и не было никакого желания проверять, что пришло ему на смену. В этом растерзанном Гражданской войной городе невозможно было представить, что где-то существует другой мир, в котором люди обедают в ресторанах – в чистой опрятной одежде без заплат, за белыми скатертями, под звуки музыки. Мир, в котором девушки не доедают десерт, чтобы поберечь фигуру. А здоровые мужчины выбирают на обед фунтовые куски мяса и просят среднюю прожарку. Несмотря на продразверстку и все усилия большевиков, Питер пережил не один голод.

– Может, сразу на вокзал и в Москву? – предложил Ося. – Мы можем быть уверены в сохранности нашего груза?

– Все, как договаривались, товарищи, – уверенно ответил Степан. – склады и охрана готовы. Примете груз по своему списку, когда определитесь с пунктом назначения и прибудете на место.

Я пожал чекисту руку, понимая, что повернуть все вспять уже не выйдет, и мы отправились на вокзал.

… Прибыли в столицу после сорокачасового путешествия на поезде, при свечах и в обществе вшивых оборванцев, в которых поголовно превратилось население России и рядом с которыми мы сами себе казались инопланетянами в своих кожаных бежевых пальто. Москва нас встретила липкой грязью на Красной площади, обрывками транспарантов, уцелевших после празднования 4-й годовщины пролетарской революции, торчащими прямо из окон коленчатыми трубами «буржуек» и… все тем же дерьмом, что и Питер – первые этажи заброшенных зданий превратились в общественные туалеты. Многолетние кучи мусора на улицах, заколоченные витрины прежде роскошных магазинов, следы от пуль и снарядов – мы ждали чего-то похожего, но не в таком объеме. Как-никак, сюда перебралось правительство, здесь звенел политический нерв страны – но зачем же срать, где живешь?

Звенели, жужжали, качались трамваи – стонали, так разбухли от пассажиров, чуть не падавших со ступенек. По изодранным мостовым, разбрызгивая черные лужи, пролетали редкие грузовики, набитые солдатами в шинелях с цветными клапанами-«разговорами», и легковые машины со стоявшими на подножках суровыми парнями в кожанках и буденовках. Испуганные приезжие с чемоданчиками, перевязанными веревочкой, с выпученными от страха глазами крались по узким асфальтовым тротуарам – «военный коммунизм» отменили, и в столицу потянулся разный люд на поиски места под солнцем. Если бы мы сошли на вокзале, принимающего поезда с юга, могли бы столкнуться в толпе прибывших с кем-нибудь из будущих корифеев большой литературы. Но Ильф с Петровым, Катаев и Бабель нам не встретились – их время перебираться в Москву еще не пришло, – и на глаза попадались лишь мальчишки-беспризорники. Они, кутаясь в рваные тулупы до пят, в картузах, налезавших на глаза, искали чем поживиться. Кружили мухами вокруг ломовиков, которых, казалось, стало намного больше, чем при царе. Что у них красть? Дрова? А хоть бы и поленья – деревянные заборы слизали все до единого. Я все гадал, куда подевались аршинные вывески, из-за которых раньше не видны были стены домов. И люди? Люди куда исчезли с улиц, на которых, как помню, раньше яблоку негде упасть? Ладно лощеная публика на бульварах – куда пропало племя вечных московских зевак?

– Страна работает, товарищ Американец! – объяснил мне чекист. – Вот увидите: скоро все изменится! Ввели НЭПО, жизнь вот-вот наладится (2).

Умом я понимал, что Степан прав, что в Гражданскую, когда в столице все висело на волоске, правительству было не до того, чтобы следить за городом. Но сердцу не прикажешь – оно обливалось кровью при виде этого упадка. Мне было с чем сравнивать – я приехал из Америки, блестевшей в неоновых огнях, сверкавшей чистотой, зеркальными витринами. И сытой…

– Вам нужно на Спиридоновку, – подсказал Корчной. – Там ваши обосновались. Говорят, неплохо устроились: бывший особняк сахарозаводчика – просторно и канализацию восстановили. Телефон есть, обогреватели, свои машины…

Мне показалось, что он перечислял все эти блага с нескрываемой завистью. Еще бы! Его-то ждала койка в общежитии для приезжих сотрудников «чрезвычайки» – сутолока, грязь, чад на общей кухне, удобства во дворе, невозможность помыться. Он говорил об этом с улыбкой, как давно привыкший к дискомфорту и не видевший в нем проблемы. Я попытался сунуть ему коробку с продуктами, но он отмахнулся.

– Я – как все, товарищ Американец. Равенство!

В чем он углядел равенство? В том, чтобы голодать с друзьями? Ну так и слопал бы вместе с ними американские дары. Или равенство в том, чтобы всей честной компанией сходить в колонне на демонстрацию или «по-взрослому» – в руины прошлой жизни?

– К тетке хочу, в Зарядье, – признался Ося в еще одной цели своего визита в Россию. – Проводишь, товарищ Степан?

Бывший эсеровский боевик не возражал. Они высадили меня из пролетки, которую мы наняли на вокзале.

Спиридоновка, монументальный офис ARA в Москве, произвел столь же неизгладимое впечатление. Я будто попал на пир во время чумы. По улицам сновали люди с равнодушными, потерявшими надежду глазами, а здесь праздновали День Благодарения. Дым стоял коромыслом, скрывая подлинники французских импрессионистов на стенах, пепел стряхивали на дорогой паркет, туда же летели окурки, шампанское и виски лились рекой. Хозяев развлекали приглашенные балерины, а главной примой выступала Айседора Дункан. Она, полураздетая и пьяная, требовала от «мальчиков», чтобы они стянули с нее шелковые чулки.

– Я видел исхудалые тела маленьких детей со старыми, иссохшими, как у мумий, лицами, – плакал в углу молодой американец из самарской конторы. – При виде этой страны хочется умереть.

На него не обращали внимание. Всех волновали ножки танцовщицы, публично заявившей, что приехала в Россию, чтобы быть «товарищем среди товарищей». По-видимому, тех самых «товарищей» она нашла в обществе пьяных сотрудников ARA.

Тогда я еще не понимал, что имею дело с искореженными российской действительностью людьми, пребывающими в состоянии «голодного» шока (3). Они уже успели пообтереться, набраться впечатлений. Что они искали в умирающей от голода России, эти молодые парни, пережившие фронт? Отчаянных приключений? О, они их нашли. Им казалось, что после окопов Вердена, их ничем не поразить. Но они ошибались…

Как ошибался и я, не ведая еще, что меня ждет.

(1) Вывоз, по сути, захваченных в плен русских солдат из Алжира растянулся на несколько лет. Сперва их пытались отправлять на юг, находившийся под контролем деникинцев, но скоро выяснилось, что хлебнувшие французской «благодарности» солдаты-«алжирцы» поголовно состоят из радикального элемента. В итоге, их репатриировали вплоть до 1922 г. Сколько умерло на каторге, точно неизвестно – называется даже цифра в несколько тысяч. В Алжире, в Джиббе, есть памятник погибшим.

(2) Действительно, буквально через несколько месяцев Москва изменится до неузнаваемости. Улицы заполнятся людом, торгующим все подряд. Об этом с восторгом написал М. А. Булгаков в своем первом московском очерке, а позже так опишет перемену: «.мой любимый бог – бог Ремонт, вселившийся в Москву в 1922 году, в переднике, вымазан известкой…» Иностранцы, в том числе сотрудники ARA, тоже отмечали, что внезапно, зимой, будто раздернули занавес и на свет явилась если не старая Москва, то нечто похожее на оживающий город.

(3) Термин «голодный» шок возник по аналогии со «снарядным» шоком, появившимся на фронтах Великой войны. Картины массовых страданий, вызванных голодом, разрушительно действовали на психику сотрудников АРА.