Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Война гремела где-то далеко на севере, гибли братья в Беловодье, но он не помнил о них, стоило лишь девушке в красном появиться у колодца. Ее походку он отличал, ее шаги узнавал из сотен других, ее странный, резковатый голос с акцентом казался ему единственно красивым.
И, когда на праздник полнолуния он украл ее прямо из дома, получив ранение в руку и придя в себя уже в предместьях Сабы, мастер Орта считал себя счастливейшим из мужчин. Словно Бог миловал его, рана на предплечье затягивалась быстро. Девушка в сползшем красном покрывале смотрела на него исподлобья, с любопытством, но без страха.
– Ты понимаешь наш язык? – спросил он ее, растягивая палатку и вбивая первый кол. Она замотала головой и пожала плечами – движение, от которого сползли все ее алые одеяния окончательно, открывая короткие рукава, смуглую кожу и розовый бисер, украшавший низкий вырез кофточки южанки.
– Ты боишься меня? – но и на этот вопрос она не ответила, не сводя с него ярких, блестящих глаз.
– Ты дашься мне добром?
И почему-то на этот вопрос Литайя ответила короткой улыбкой и уверенным кивком – спустя много лет мастер Орта так и не узнал, понимала она его тогда или нет.
Литайя Сона родила мастеру Орта трех дочерей. Саита и Тоита, старшие красавицы-близняшки, уродились маленькими копиями матери, разве что ростом удались в отца. Очень быстро Литайя забыла обычаи своей родины, приноровилась к быту сабян, его простому ритму и скученному образу жизни. О девушке в красном, ждущей незнакомого воина у колодца, мало что напоминало тем, кто ее знал, и только мастер Орта видел ее прежнюю в деловитой горожанке.
Все дочери Литайи говорили на двух языках, как ни лютовал отец «бессмысленному», с его точкой зрения, обучению мирмиту. Впрочем, так он относился и к другим традиционным женским ремеслам южан: аптекарскому делу, мозаике, витражному мастерству.
Но пришла новая война, и Саба, наводненная переселенцами-южанами, превратилась в форпост Элдойра. Сабяне, многие из которых не говорили даже на срединной хине, внезапно оказались признаны белым городом, обласканы им и почувствовали себя полноправными жителями королевства.
Саита и Тоита получили первые приглашения от Школы Воинов на должности военных переводчиков, и вскоре покинули отчий дом.
Младшая же дочь мастера Орты, Сонаэнь, осталась в поместье.
Сонаэнь помнила первое свое знакомство с нравами войск. Помнила, что домой с первого набега вернулась Тоита, и девочка не узнала сестру. Изможденная, худая, как стебель бамбука, и такая же хрупкая – тронь, разобьется, разлетится на кусочки – она даже не заплакала, увидев родных. Только как-то презрительно скривила губы в подобии улыбки.
– Саита больна, – сказала сестра, – она не сможет вернуться.
Много после Сонаэнь узнала, что Саита потеряла внебрачного ребенка, зачатого в результате очередного изнасилования – и погибшего в ее утробе от него же. Две южанки, привыкшие к ласке и любви, почтительному отношению, оказались на воинских стоянках между противоборствующими сторонами, среди неотесанных грубых солдат, ополченцев и каторжан. Конечно, насильников наказали, кого-то выпороли, быть может – но тем дело и ограничилось.
Тоита погибла во время оккупации Беспутья. Саиту последний раз видели где-то на западных отрогах долины Исмей. Вести от нее не приходили, и со временем Сонаэнь почти смирилась с гибелью сестер. Не смогла смириться только с тем, какими их видела в последний раз, когда Олья Тидор направил свои три дружины к Киону, и перепуганные жители собирали все силы, чтобы пробиться через блокаду.
Саита, серая и полная печального достоинства, исхудавшая и изможденная, молчала. Тоита спешно перечисляла все перевалочные пункты, все заставы на пути, клялась отцу, что вернется, как только позволят обстоятельства.
– Все равно, – говорила она, – ругательства они уже выучили. Скоро мы перестанем быть им нужны.
Но сначала ушли они, а потом и мать, и Сонаэнь осталась одна.
Когда вестники принесли сообщение о смерти мастера Орты, госпитальеры сами предложили девушке вступить в орден.
*
Мирмендел не отпускал их; так же, как во время поездки с севера на юг казалось девушке, что кто-то нарочно раздвигает верстовые столбы, так при движении в обратном направлении казалось, что тот же невидимый шутник их вовсе спалил дотла и развеял пепел.
Дорога была ужасна. Размытая селями, она вилась серпантином вдоль отвесных скал, засыпанная где-то каменной крошкой, а где-то – мелким песком, опасным предвестником оползней и обвалов. Верстовые столбы висели над пропастью, покосившиеся, а скелеты лошадей и незадачливых всадников внизу, в ущелье, отбивали всякую охоту смотреть вниз.
Чем дальше, тем меньше встречалось южан и кочевников, тем чаще навстречу двигались парами всадники-асуры, молчаливые, внимательные, спокойные – они были в своей стихии. Флейянцы не пользовались дорогами горцев, и Сонаэнь начинала понимать, почему проводники предпочитали подниматься в горы, а не пользоваться столь же неудобной, но все же более безопасной тропой по плоскости.
Встречавшиеся асуры пугали Сонаэнь внезапностью своего появления – а затем, остротой своего бесстыдства: горцы не видели беды в прилюдном раздевании. Если кого-то смущало нагое тело, смутившийся волен был отвернуться в любую минуту. Их черные рубашки и тонкие мечи на перевязи на кольях вдоль бьющих источников предупреждали случайных путников о присутствии истинных хозяев горных троп. Стоило группе горцев показаться вдали, и нервные оклики погонщиков каравана, к которому примкнули Трельд и леди Орта с сопровождающими, заставляли обоих поежиться.
– Ты ненавидишь горцев тоже? – спросила она оруженосца мужа, когда они отобедали на привале и расположились на отдых. Воин поджал губы.
– Я их не ненавижу. Я их не… не приветствую. Суди сама, госпожа. Я – житель степи. Я неуютно чувствую себя в каменном мешке, а они зовут его домом.
– Но ты их не просто не понимаешь. И господин полководец тоже.
На это Трельд кивнул с уверенностью.
– Госпожа, их жизнь от нашей очень отличается. Их иерархия, их отношение к династии Элдар – мы не можем сделать вид, что этого не существует. Горные кланы не похожи на нас.
– И у нас всех одна вера, – вскользь заметила Сонаэнь. Воин пренебрежительно отмахнулся:
– Поверь мне, миледи, когда речь заходит о наживе, имени семьи или ссоре между соседями, меньше всего они вспоминают о вере. Я знаю.
Он был замкнутым собеседником и не открывался ей. Леди Орта предпочитала думать, что причина в том, что она жена командира, а значит, он проявляет таким образом свое уважение, а не в том, что Трельд, как и другие, полагает, будто бы она рядом с Лиоттиэлем ненадолго.
Сонаэнь почувствовала себя много лучше, завидев внизу крепость Флейи.
*
Сонаэнь Орта не была сильна в военном деле, но годы на стоянках войск приучили ее подмечать важные детали и запоминать то, что следует знать о политике войны.
Деньги и связи. Выгоды и отсроченные выгоды. Принципиальные поборники старых правил, защитники истрепанного знамени «чести» и вояки закалки эпохи героев погибали десятками, становясь разменными фигурами на торгах истинных князей Поднебесья. Ниротиль умел играть, играл с крупными ставками, и однажды был близок к тому, чтобы выбыть с поля навсегда.
Сонаэнь помнила дни в госпитале Элдойра слишком хорошо. Она металась по госпиталю, пытаясь найти хоть одного врача, но никто не снизошел до разговора с ней, лишь один – тот, что занимался палатой для умирающих и безнадежных.
– Хирургия бесполезна там, где уже поселилось заражение, – поджал губы неприятный тип, – поверьте моему опыту.
– Ваши ухаживающие не моют рук, – не смолчала Сонаэнь, – любая зараза от одного больного переносится на другого.
Врач усмехнулся.
– Они бы мыли их, будь у нас достаточно воды. Но многим приходится проводить часы без питья, и тут надо выбирать. А теперь иди и работай, девочка. Я не жду от тебя спасения всех. Я жду дегтярную мазь, отвар календулы, густой и жидкий, и кровеостанавливающий набор в пилюлях. Пошла!
К исходу дня уставшую Сонаэнь дернула одна из подруг-госпитальерок.
– Третья койка, – прошептала бледная Нистайя, – я не знаю его, он говорит на сальбуниди, ни слова понять не могу.
– Что с ним? Где хирурги?
– Все заняты. Проникающая рана на темени. Лицо… Перелом правого бедра. Сломаны оба запястья. Рана на… на… – сиделка всхлипнула, задыхаясь, – рана под…
– Возьми себя в руки! – Сонаэнь саму трясло, но она не дала слабости охватить себя.
Широкими шагами подбежала к третьей койке – она располагалась почти у окна – и обомлела.
– Он умирает, – выдохнула она немыми губами, сама не замечая, что начинает намыливать руки, подхватывая плохо пахнущий скользкий мыльный брусок, – он… он уже должен быть мертв.
Когда к свету повернули оставшуюся целой половину лица, Сонаэнь затошнило от ужаса втрое сильнее. Она только краем уха слышала, что полководец Ниротиль героически пал на поле боя вместе с князем Иссиэлем и Этельгундой. Но княгиню успели довезти до госпиталя едва живой, и она скончалась лишь полчаса назад. А ведь ее рана рядом с теми, что были нанесены полководцу Ниротилю, могла посчитаться пустяковой.
– Кто-нибудь, – прошептала леди Орта, оглянулась по сторонам, – кто-нибудь, врача!
– Я занят, – сразу несколько голосов откликнулись с разных сторон.
– Он… это полководец Лиоттиэль!
Ничего не изменилось. Глупо было надеяться, что один умирающий ценнее тех, кого еще могли спасти.
– Когда его нашли? – Сонаэнь разрезала штанину на раненной ноге Ниротиля, – кто? Сколько он там лежал?
– Не знаю, – всхлипнула юная госпитальерка, – ничего не знаю. Он приходил в сознание. Он даже говорил!
Приподняв штанину, промокшую от крови, Сонаэнь прижала руку ко рту. Теперь с тошнотой можно было даже не бороться, и она едва успела склониться в сторону. Наконец поспешил лекарь. Невысокий, степенный представитель племени Бану бросил один только взгляд на ранения, поднял руки над койкой и присвистнул.
– Чудо, – односложно ответил он удивленной его видом Сонаэнь, – вы знаете, как ушивать раны? – она вздрогнула, – а как насчет наложения распорок и шин? Понятно. Так. Отправьте ко мне девушек из смотровой, пришлите из аптеки с бинтами и…
Он говорил, говорил, говорил. Сонаэнь не понимала, на что лекарь надеялся, но исправно запоминала все, что он произносит. Про себя она уже считала аршины на саван, в который придется завернуть тело павшего воеводы. Только вот на следующий день, неясным, но уже признанным всем госпиталем чудом, Ниротиль все еще был жив – истекал кровью, не мог и пальцем шевельнуть, но жил.
Через три недели, когда стало понятно, что жизни его не угрожает опасность, но она навсегда подрублена под корень увечьями, Сонаэнь снова увидела полководца. Скользя взглядом по герою своей первой девичьей, влюбленности, она в полном отупении чувств отмечала последствия ранений и их лечения: неестественно вывернутые ноги, забинтованные распухшие запястья, зажатые между дощечками шин, особую подпорку под шею и голову. В изголовье койки спал, опершись на руки, один из оруженосцев полководца. Заслышав шаги, он встрепенулся, дикими глазами посмотрел на пришедшую, тут же уронил голову обратно.
Русоволосый красавец, гарцующий перед восторженными, стеснительными девицами на рыжем жеребце… Сонаэнь никак не могла соотнести память о нем – с ним самим, бледным, изможденным. Черты лица, искаженные общим истощением, не самыми аккуратными швами, стягивающими порванную в трех местах щеку, подвести к памяти о красивом мужественном молодом мужчине, сводящем с ума всякую, что видела его.
Его жизнь была закончена. Она знала это. И не только из-за ран.
Когда еще спустя четыре месяца Сонаэнь услышала, что полководец Ниротиль ищет себе новую жену, она не колебалась ни мгновения.
*
Флейя славилась своей закрытостью. Даже гость, войдя внутрь, не надеялся попасть внутрь одного из роскошных каменных особняков, каждый из которых вздымался крепостными стенами, соединяющимися в общую. Неприступная, маленькая, гордая крепость. Как ее осадить и возможно ли?
Сонаэнь представила долгие месяцы осады, затрудненные поставки провизии, бунтующие войска. Прошло слишком мало времени, они вряд ли согласятся оставить дома, только-только начавшие выкарабкиваться из военной нищеты. Флейя примыкала к горным утесам Кундаллы и почти наверняка была обеспечена родниковой водой и обросла горными тропами, уходящими к перевалам. Осада лучшего транзитного города на полпути к южанам? Гельвин не одобрит, а если и одобрит, никто из других троих полководцев не согласится.
– А где же осада? – спросила леди у Трельда, когда они беспрепятственно спустились почти к центральному тракту через город.
Оруженосец лишь усмехнулся. Очевидно, традиционной осады с машинами, баллистами и блокадой не предполагалось изначально.
– Вам следует подождать, миледи, – сообщил Трельд, – я найду полководца и провожу вас. Полагаю, в этом саду вы будете в безопасности.
Тишина вокруг казалась ненастоящей. Как будто бы леди Орте пришлось внезапно оглохнуть. Если бы не далекие порывы ветра да изредка чириканье осенних птичек в аккуратно посаженных деревьях, она бы поверила в то, что ей все вокруг снится. Вся нарочитая ухоженность, вся лаковая ненатуральность. Флейя душила своей обстановкой.
Сонаэнь всегда любила южные сады и цветники. Любила слегка запущенные парки у храмовых комплексов, превращенных в развалины или перестроенные в дома и торговые лавки и склады. Любила ленивую, чуть распущенную знойную сиесту в полуденной тиши между пением иволги и далеким мычанием недовольных коров. Любила и мартовские опасные ветра, несущие тревожные сны и странные надежды.
Но Флейя была иной. Здесь природа была взята в плен из камня, брусчатки и высоких стен. Цветы здесь не выбирали мест для роста – они росли заточенными в кирпичные клумбы и рокарии. Даже вода, этот вечный верный слуга беспощадного времени, и та не находила свободного русла от горных источников, зато в изобилии лилась из отделанных камнем родников.
Строгие пирамидальные ели и миловидные стриженные акации окружали чуть более просторную, чем прочие, лужайку. Девушки из сопровождения проводили время в болтовне с торговцами из каравана. Сонаэнь села в отдалении, не спеша открывать лицо. Серый туман вуали привычно отгораживал ее от мира вокруг. Она могла сосредоточиться на самой себе.
Природа словно отражала ее собственную печаль. Тоже пойманная в ловушку. Долго ли так ей жить? Неужели всегда? Закончится ли когда-то эта бесконечная боль – боль быть отверженной?
«Никогда, пока жива Амрит». Леди Орта невесело усмехнулась. Если бы можно было решить все проблемы убийством, она бы убила соперницу. Нашла бы способ. Мать в свое время учила, что за свое счастье надо бороться любыми способами.
– Я хотела отрезать у каждой из служанок их цветок удовольствия, – интимно понижала голос Литайя Сона, собрав дочерей у своих ног, – я не могла думать, что одна из них захочет вашего отца. Тогда я решила лучше: я сказала им, что сделаю это. Больше они не смотрели в его сторону…
Мать казалась такой далекой в минуты откровенности. Язычница до мозга костей, настоящая южанка. Для нее не существовало запретного, она знала лишь одну правду – добиться своего любой ценой. Теперь и Сонаэнь поняла ее.
Она знала умом, что вряд ли коварная соперница Амрит окажется рядом с Тило во Флейе. Знала, что и куртизанки вряд ли составляют ему компанию. Это было бы смешно, ревновать к шлюхам, тем более, когда полководец даже в письмах жалуется на упадок сил и нездоровье. Но выдохнуть смогла лишь, увидев своего мужа у строящегося храма, в окружении каменщиков и инженеров. Склонившись над столом, он что-то изучал в чертежах, на приближавшиеся звуки всадников быстро обернулся.
Он похудел. Или, возможно, дело было в его прежних доспехах. Сонаэнь посмотрела на мужа, тот в ответ глядел на нее, словно не признавая. Затем, сделав какие-то выводы, но не показав их, он повернулся к ней спиной, продолжая говорить. Сонаэнь спешилась, прошла вперед, игнорируя кланяющихся ей горожан и строителей.
– Господин. Госпожа-супруга, леди Орта…
Теперь он вынужден был признать ее. Очевидно оттягивая этот момент до последнего, он окинул непроницаемым взором свою жену, и Сонаэнь поспешила опуститься на колени, устремляя взгляд в каменную пыль.
– Прошу у Господа простить мне мою дерзость оставить наш дом без вашего дозволения, – вполголоса пробормотала она, не надеясь, что это спасет от гнева Лиоттиэля, – если меня также простите и вы, это составит мое счастье и исцелит горе.
Одобрительные и снисходительные кивки и хмыканье со всех сторон почему-то казались оскорблением, но она стерпела.
– Ты зря приехала, – пряча глаза, ответствовал Ниротиль, хромая к столу, – вряд ли ты найдешь себе здесь дело.
– Мое дело – быть с тобой рядом, Тило.
На свое имя он среагировал нервным подергиванием скулы. Сонаэнь хорошо знала мужа. Ниротиль был разгневан до предела, но не считал допустимым проявлять свои чувства.
– Твое дело – слушаться того, что я тебе говорю, а не проявлять непослушание и самоуправство. Так зачем ты здесь?
– Господин мой, – она заглянула ему в лицо, придерживая вуаль у края лица так, чтобы ее не видели со стороны, – я должна была. Вы оставили меня в Мирменделе, но я ничего не могу сделать там без вас.
– И потому предпочла вообще бросить дом пустым?
– Десятница Триссиль взяла заставу на себя. Обещала справиться.
Наконец-то он скупо улыбнулся. Заиграли блестки одобрения в серых глазах.
– Справится. Что ж, миледи, что еще принесли вы своему мужу?
– Сбежавшему от меня без прощания, – свой упрек она постаралась смягчить улыбкой.
Ниротиль дернул плечом, страдальчески потер лоб. Возможно, он ответил бы ей, но ограничился лишь невеселой ухмылкой и легким прикосновением к ее плечу.
Этого прикосновения стало достаточно, чтобы оживить все. Последнюю их ночь, поцелуи и объятия, рубеж, который Ниротиль так и не пересек, оставив ее без предупреждения на рассвете. Сонаэнь не одна почувствовала то, что вернулось с его прикосновением; полководец отвел глаза, и несколько неловких мгновений супруги оба пребывали в замешательстве, вызванном никуда не девшимися обоюдными желаниями.
Отменить их не смогла разлука.
– Увидимся вечером, госпожа моя, – вздохнул, наконец, Ниротиль, по-прежнему не глядя на леди Орту, – полагаю, мы найдем что сказать друг другу.
========== Ошибки женщины ==========
Покидая своего супруга и направляясь к его – а теперь снова их – дому, Сонаэнь испытывала все большее желание бежать назад в Руины, в Мирмендел.
Как леди Орта успела понять, женщины на улицах Флейи представляли собой редкость. Исключительную редкость. На Сонаэнь и ее сопровождающую смотрели, сворачивая шеи. Девушка поняла, что напоминает ей город. Вычищенную версию столицы – без животных, женщин, вкраплений строительных лесов, звучания чужеродной речи. Ни мусора, ни жизни. Идеальная симметрия и порядок навевали не скуку, но душащий страх и ощущение пустоты. Словно половину населения вырезали где-то в кровавой бойне, а оставшаяся половина носит вечный траур по погибшим.
Как объяснил Трельд, женщины-флейянки крайне редко покидают пределы своих домов и укрепленных кварталов своих кланов, что повелось со времен до Флейского нейтралитета.
Теперь же, спустя триста лет напряженного положения города-границы, парки и лужайки по-прежнему не знали шагов женских ног. Ясно стало, что и леди Орте придется жить в покоях мужа на положении пленницы. Вряд ли полководец готов был бы выделить супруге охрану. Трельд, провожавший ее, был недоволен прогулкой и поторапливал и свою госпожу, и ее подругу-компаньонку.
Дом, предоставленный Лиоттиэлю, с первых же шагов напомнил Сонаэнь темницу для коронованных особ, как ее можно было бы себе представить. Мраморные полы внутреннего двора блестели от полировки. Простые, но очевидно дорогие соляные лампы мягко указывали свечением путь к внутренним покоям. На улицу не выходило ни единого окна. К покоям хозяев нельзя было пройти по прямой ни из одной приемной.
Все постройки двора были продуманы с учетом возможной жестокой обороны. Сонаэнь вдруг ощутила приступ короткой тоски по гостеприимному безалаберному хозяйству в Руинах.
– Здесь купальни. Источник очень холодный, вы можете потребовать горячей воды в любое время, – поклонилась молодая девушка, словно из ниоткуда явившаяся к леди навстречу. Слух царапнуло слово «требовать». Леди Орта не планировала задерживаться во Флейе, а с прислугой обращаться привыкла на равных и с уважением.
Длинные черные косы флейянки заставили Сонаэнь вспомнить, в каком состоянии ее собственная прическа.
– Покои господина? – бросила она в пространство немного резко. Флейянка молча показала на узкий дверной проем без собственно двери.
В этой комнате даже был балкон, выходящий на узкое ущелье и крутые скалы на противоположной стороне. От вида захватывало дух. Мертвенная красота горного пейзажа заставила Сонаэнь чуть пошатнуться. Ноги у нее всегда слабели от большой высоты, а она оказалась практически на краю пропасти.
– Желаете отобедать, госпожа?
– Благодарю, – слабо ответила она, даже не повернув головы.
Комната оказалась выдержана в тех же тонах, что и приемная, но здесь не было янтарных полос инкрустаций. Только синее стекло, мрамор и кварцевые вставки. Постельное белье и то было крашено в голубой. Холеная, дорогая и безжизненная обстановка. Чуть смятая подушка указала леди, что Ниротиль спал, даже не раздеваясь. Судя по глубине вмятины, он не снимал и кольчугу.
Сонаэнь опустилась на постель, прикоснулась руками к матрасу и постаралась успокоиться. Если Тило приходится здесь жить, она научится.
Обед подали на миниатюрном столике. Крошечные порции были изысканно украшены, блюда в основном наличествовали южные: ни привычного красного мяса, ни птицы, ни острых соусов или подливки. Сонаэнь не почувствовала вкуса. Напряженная, она так и провела несколько часов в полной неподвижности, прислушиваясь к звукам снаружи.
Тишина. Могильная, совершенно беззвучная.
Шаги Ниротиля вывели ее из сосредоточения, и леди Орта встала, оправляя рукава и готовясь встретить супруга.
*
Отец никогда не бил мать.
А Литайя Сона никогда не ослушивалась мужа. И Сонаэнь, впитавшая особое отношение матери к понятию супружества, не сразу поняла, как сильно оскорбленный мужчина может разозлиться, чем это чревато, что будет последствием его гнева.
Трогая разбитую губу и шипя от боли наутро после, леди Орта печально пришла к выводу, что переоценила силу добрых чувств полководца Лиоттиэля к себе.
Ниротиль действительно явился. Ворвался в комнату и бросил жену на пол, заломив ей запястье.
– Твою долбанную душу, Сонаэнь! – рявкнул он, замахиваясь на нее, от изумления даже не всхлипнувшую, – ты что себе позволяешь?
– Господин… я знаю, я виновата… я не должна была ослушиваться вас.
Пинок носком сапога был чувствителен, хотя полководец очевидно сдерживал себя. Запустив в волосы обе руки, он рухнул на край постели. Роскошная кровать была расстелена – и эта дерзость показалась Сонаэнь достойной лишь насмешек и жалости. Девушка вспомнила против воли, как Тило не взял ее в их последнюю ночь. Мать говорила, гнев мужчины можно погасить лишь близостью. Но подступиться к Лиоттиэлю леди не посмела.
– Да мне чхать на твое ослушание, – вдруг убрал руки от лица Ниротиль, и стальной блеск его хищных глаз стал невыносимо ярким, – до тех пор, пока оно не принесет неприятности мне как полководцу. А ты сейчас рискуешь стать заложницей у Наместника Флейи, и я ничего не смогу сделать, пока мои руки будут связаны твоим присутствием.
Сердце Сонаэнь похолодело. Она вдруг увидела себя его глазами – и это было совсем не то, что ей хотелось бы видеть.
– Я был идиотом, – вдруг продолжил Ниротиль уже мягче, протягивая ей руку и ожидая, пока она поднимется с пола, – не стоило мне писать то письмо.
– Я волновалась за вас.
– Я знаю. Ты не могла оставаться и не могла ехать. Я же говорю, есть и моя вина. А теперь посмотри на меня и скажи, что поняла.
– Я поняла.
– Посмотри же!
Он снова гневался. Сонаэнь сглотнула, поднимая глаза. Ее собственные смешанные чувства из обиды, расстройства и отчаяния уступали место знакомой жалости и легкой растерянности. Безотчетно она отмечала то, как выглядит Ниротиль, просто по привычке. Замечала его легкое смущение, когда она протянула руку и коснулась его лба, погладила по щеке со шрамами, осторожно провела вдоль линии скулы – щербинка от удара мечом плашмя, две тонкие линии удачно сросшегося разреза, бугорок на челюсти слева.
– Простите мне мой необдуманный поступок, – заговорила она, не думая о том, что именно говорит, подалась к нему, взяла его за руки, прильнула к его коленям, – я волновалась за вас. Это было сильнее меня.
– Что? Соскучилась по своему красавцу? – возможно, он хотел сказать это грубо, но вышел жалобный шепот.
И тогда Сонаэнь поцеловала его.
…Десятью минутами позже, лежа на его плече и прикасаясь к нему губами – стараясь не тревожить его напрасно, она поклялась себе, что не двинется с места, пока он не произнесет хотя бы слово. И уже понимала, что совершила еще одну большую ошибку.
Ниротиль не искал близости. Отбивался от ее поцелуев, может быть, не совсем так, как делал бы это на поле брани, но все же. Муж ясно дал ей понять, где границы, которые не стоило переходить. Нет же, ей понадобилось влезть ему в душу и ввинтиться в его рассудок. Убеждать в чем-то и пытаться его, изломанного, починить. То есть, переломать по-своему.
Совершенно дурацкая затея, если задуматься. Не было опыта для такого дела. Не было таланта. Красоты особой и экзотики тоже, если присмотреться, не наличествовало. В лучшем случае, посещать храм, поддерживать разговор в маленькой женской приемной и рожать детей. Следить за бюджетом. Такие никогда не становились единственными. Не такая, как Амрит была для него.
Но Амрит ушла и никогда не делала попыток вернуться. Охота ей была возиться с калекой. «Лицо – средоточие красоты суламита. По лицу не бьют даже врага. Враги, правда, ничуть не стесняются в выборе места для удара. Можно все пережить, шрамы на груди, на руках, пальцы, ноги, но лицо!».
– Тило, – прошептала Сонаэнь, очерчивая самый безобразный шрам на щеке.
Но вот же, она лежит рядом и зовет домашним коротким именем. Когда-то в госпитале – сто жизней тому назад – она смотрела на его кое-как собранное лицо и от ужаса не могла дышать. Печальной истиной оказалось то, что даже любви одной женщины в противовес предательству предыдущей было недостаточно, чтобы исцелить от печали одиночества полководца.
– Что.
– А она лучше меня была?
«Что ж тебе неймется» – невысказанное прямо-таки послышалось в его тяжелом вздохе.
– Да я и не помню уже.
– Врешь, – Сонаэнь проницательно прочертила вокруг еще одного шрама на его груди в вырезе рубашки, – значит, лучше.
Вдруг Тило сел. Отвернулся и заговорил быстро, глотая окончания слов, не глядя на нее.
– Слушай, милая… скажи мне, вдруг ты кого любишь, я тебя отпущу. Богом клянусь, не трону ни тебя, ни его пальцем. Дам тебе приданое. Объясню, что не касался тебя, что-нибудь придумаю…
Боль от его слов скапливалась на сердце тяжелым грузом.
– Нет, я никого не люблю.
«Кроме тебя – но тебе я не нужна».
– Ты заслуживаешь лучшего, – она заметила, как непроизвольно дергается жила на его запястье, когда он произносил эти слова.
– Позволь решать мне самой. Я хочу остаться с тобой.
– Да что с тобой раньше было, если это, – он отбросил одеяло в сторону, принялся раздеваться, – тебя устроило бы!
Сначала она подумала, что он имеет в виду свою усилившуюся хромоту. Затем поняла, что именно имел в виду муж.
– Когда ты решишься, то будешь первым.
– Еще и это, – но взор Лиоттиэля просветлел, а бледные впалые щеки окрасились краской.
Сонаэнь удалось смутить своего мужа. И эту маленькую победу она не хотела отдавать так просто другой женщине. Кому бы то ни было не желала отдавать.
Чему бы то ни было. Когда твой соперник – меч и воинская честь, бороться почти бесполезно.
Судя по измученному виду Ниротиля, последние месяцы думы его были далеки от непристойных, и мысли его занимали не женщины или собственное удобство, а тонкие политические ходы, интриги, нити ложных клятв, обещаний и лживых договоров, которыми, как паук паутиной, играл Дека Лияри. Сонаэнь стало стыдно.
Полководец выглядел нездоровым и уставшим до предела, а она накинулась на него с поцелуями и объятиями, словно тринадцатилетняя дурочка на первого тайного ухажера. Даже любимые жены так не поступают, так с чего ему отвечать взаимностью ей?
Приступ болезненной благодарности за возможность хотя бы лежать с ним рядом и дышать запахом его тела оказался неожиданно сильным и острым. Ему почти удалось победить жгучую обиду, но никак не заставить забыть тот удар, который она получила за то, что пыталась быть ему преданной. Если она впредь не будет осторожна, он не станет последним.
– Позвольте мне остаться, – вырвалось у нее, и Сонаэнь привстала, пытаясь его рассмотреть в полумраке спальни, – позвольте быть рядом. Помочь вам в постройке храма – хотя, это и странно…
Тут уж он расслабился. Отгородился от девичьего взгляда одеялом, в которое замотался почти до шеи, повернулся, огладил ее лицо и по-хозяйски похлопал по бедру.
– Это не храм, милая. Это форпост Элдойра. А ты тоже поверила, да?
– Форпост… простите, я не понимаю.
– Я могу тебе доверять, леди Орта?
Сонаэнь задохнулась обидой, но по здравому размышлению спустя минуту просто молча кивнула. В конце концов, одна женщина предала его, а она была с ним дольше, чем Сонаэнь. Ниротиль удовлетворился ее кивком. Закинул руки за голову.
– Ты ведь была среди госпитальеров. Проезжая от Сабы через освобожденные земли, вы останавливались в храмах – в воинских приделах, не в построенных казармах, которых не было. Госпитальеры, как и мастера меча или стрелы – все они подчиняются одному закону. Или должны подчиняться, – полководец понизил голос до шепота, но сонным выглядеть перестал. – Я обсудил с его величеством перспективы сражения под стенами Флейи, разъяснил ему возможность осады, разорения Мирмендела, и он предложил мне другой путь.
– Храм.
– Вполне в стиле его величества, – хохотнул едва слышно полководец, затем его голос стал вновь серьезен, – Сонаэнь, я… многое теперь поверяю тебе. Не обмани мою веру в твою верность.
– Никогда, милорд. Но разве мало храмов во Флейе?
Ниротиль потянулся, словно бы желал сесть, затем раздумал, чуть поморщившись.
