Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
Пристально следивший за Сонаэнь, Ниротиль обратил внимание на ее особое внимание к полнолуниям. В эти три дня она наряжалась особенно тщательно, оловянные браслеты на ее ногах звенели как-то особенно часто, и она встречалась ему в каждом углу дома. Теперь же он и вовсе готов был из Руин бежать, когда леди Орта принялась везде развешивать цветы и колокольчики.
– У госпитальеров не учат, что грешно подражать чужим обычаям? – спросил он язвительно девушку, увидев нагромождение каких-то гирлянд при входе. Она потупилась, поникла.
– Я лишь хотела принести свежих цветов с полей для красоты, господин. Они скоро увянут.
– И пусть бы себе вяли.
– Возможно, немного полыни для запаха…
– Нет.
– А если…
– Нет! – и он сам испугался, сколько бессмысленной злости слышалось в его же голосе. «С этим надо что-то уже делать». Тем более, что леди Орта уронила ворох своих цветов – кажется, это были полевые гвоздики – и принялась тихо плакать. Постоянно извиняться было не в правилах полководца, и потому Лиоттиэль, чудь задев девушку плечом, захромал к шкафу. Наугад вынув свиток, принялся усиленно изображать внимание к чтению.
– Я вам не нужна, господин, – отчаяние в голосе Сонаэнь он угадал, – отпустите меня, возьмите себе ту, что по душе.
– А ну…
– Замолчать? Я молчу. Я все время молчу, но вы мной недовольны. Зачем вам та, на которую вы не хотите даже смотреть? – ее руки тряслись, ее и саму трясло, как в крупном ознобе, она повышала голос, едва сдерживая истерические рыдания.
Но даже ее слезы были желаннее, чем отстраненное равнодушие, которое выжигало душу воину.
– Не складывается у нас, – вырвалось у него, и мужчина сел рядом с ней, судорожно вздрагивающей и вытирающей лицо краешком вуали, – скажи, леди?
– Отпустите.
– И куда ты пойдешь? К дяде? Он тебя знать не желает, раз в госпитальеры отдал.
– Я к ним сама пошла, – она вскинула свои огромные серебристые глаза на полководца, и Ниротиль подивился, как просто говорить с ней, когда оба они не притворяются добродетельной парой. Он устроился поудобнее, вытянул ногу и постарался найти опору под локтем.
– Расскажи-ка.
Пока она рассказывала, он успел раскурить две трубки с дурманом, отчего неприятная ломота, посещавшая во время дождя, отошла и отодвинулась на задний план. На первый выдвинулась красота девушки рядом, величавость ее простых, несуетливых движений и блеск ее глаз. Он и половины не слышал из того, что она рассказывала, поначалу чуть запинаясь. Больше любовался ею, автоматически выделяя ключевые моменты из ее рассказа. Что ж, эта история была предсказуема: наследство, розданное за долги, жадные обнищавшие родственники, паника, переселение.
– А кто предложил тебя в невесты мне? Дядя или Орден Госпитальеров? – между делом поинтересовался Лиоттиэль, и дальнейшее его удивило. Сонаэнь опустила глаза, ресницы ее затрепетали, а нежное лицо украсилось румянцем.
– Я сама, господин мой.
Этого Ниротиль не ждал.
– Вы освобождали в Сабянских предместьях нашу деревню. Тогда мы встречались, хотя вряд ли вы помните.
– Так это благодарность такая? – Ниротиль все еще не мог поверить. Леди Орта чуть пожала плечами.
– Когда вы возвращались из Сальбунии, в Элдойре не было девицы, что не желала бы стать вашей. Но тогда вы были женаты и другой не искали.
Снова оба замолчали, но молчание это было добрым.
– Вот что, госпожа моя, – решил, наконец, полководец, – никакого развода ты не получишь. Ты хорошая хозяйка, и не думай, что я этого не вижу. Да и могло ли оно быть иначе… оставайся и правь домом. И прости мне мой нрав – не обманывайся, он лучше не станет.
– Вы зря столь низкого мнения о себе.
– Я всю жизнь на войне, – устало пояснил полководец: дурман делал свое дело, и хотелось спать, – неоткуда было набраться манер. А когда держишь себя в узде, это не то. Потому близко к сердцу не принимай, что бы ни услышала.
Она промолчала. Ниротиль, закрыв глаза, был слишком утомлен долгим днем, полным забот, чтобы печалиться по поводу вероятного скорого визита ее дядюшки и той самой фразы: «Отпусти ее…».
– Хорошо, господин мой, я остаюсь, – услышал он кроткое в ответ, наконец, – считайте меня преданной вам сестрой, даже если для всех я ваша леди.
– А ну без этих твоих богомольных штучек, ясно? – обозлился он немедленно, – ты моя жена, жена, поняла? Сестер и без тебя хватает, через одну утопи, меньше хлопот не сделается…
Ее тихий смешок с игривыми нотками сделал вечер немного краше. Пение иволги сменилось щебетанием ткачиков, после – уханьем сыча. Сонаэнь читала Писание – негласно, это стало их общим удовольствием на каждый вечер. Ее негромкий, но сочный голос приятно дополнял благозвучие летних сумерек. Стоило солнечным бликам окончательно пропасть за горами на западе, как леди Орта, дочитав свои молитвы, отправилась на свою половину в постель.
Но долго еще полководец Лиоттиэль сидел у лампы, перебирал в неверной памяти всех девушек, виденных им в Сабянских предместьях, пытаясь среди них обнаружить свою будущую жену.
========== Полнолуние ==========
Последнее полнолуние перед урожаем яблок в Мирменделе собрало едва ли не треть города на улицах. Празднования начались у всех храмов и у каждого «камня верности» в начале каждого переулка. Обилие заколотых жертвенных животных удивляло Ниротиля. Верующие в Элдойре всегда были более прагматичны, и не стали терять скотины в канун голодного года.
К лиловым сумеркам Мирмендел преобразился. Собиравшиеся толпы народа, днем чинно двигавшиеся по улицам, хлынули к площадям. Что роднило с Элдойром – так это изобилие разноцветных фонарей и светильников. Кое-где на ступенях храмов негде было шагу сделать из-за расставленных свечей. Разукрашенные танцовщицы и веселые музыканты готовились к представлениям.
Знакомая картина. Ниротиль хотел чувствовать себя чужаком, но настороженность отступала, оставляя привычное легкое возбуждение. Даже мелодии песен показались знакомыми. Полководец задумчиво глядел с порога Руин в сторону ближайшей фермы, когда его внимание привлекла одинокая фигура на красной дороге.
Приблизившись, фигура превратилась в служителя культа Даи – представителей этого течения среди южан Ниротиль всегда мог отличить. Полы красного кафтана разлетались, являя миру вышитые короткие штаны. Что ж, этот южанин хотя бы прикрывал срам чуть старательнее прочих.
– Здравствуйте. Могу я видеть хозяина? – молодой жрец, кажется, не испытывал ни страха, ни недоверия, да и на хине говорил достаточно разборчиво. Лиоттиэль выпрямился.
– Вы говорите с ним. Что хотели?
– У нас праздник. Мы хотим пригласить вас в гости.
Полководец изумленно сделал шаг назад.
– Мы же воевали с вами, – вырвалось у него.
– Вы пришли сюда жить или воевать? – уточнил жрец, белозубо улыбаясь, – если жить, то мы приглашаем вас. Если же воевать… то вы сами пришли.
Ниротиль рассмеялся. Простодушная открытость южан – одна из немногих черт, которые ему по-настоящему нравились.
– Мы не посещаем ваши праздники.
– Служения и молебен закончились до заката. Сейчас мы приглашаем вас на застолье, и знаете, мы и послов Флейи пригласили.
Неприятно царапнуло известие о том, что, оказывается, флейянцы также присутствовали в городе. Ни об одном из них Ниротиль не слышал очень давно. Возможно, Дека Лияри крутил свои дела за его спиной… «Спокойно, – одернул себя мужчина, – может, речь о простых торговцах или любопытствующих путешественниках».
– Кто зовет нас? – осведомился полководец.
– Я и моя семья, – признался служитель культа, – я думаю, что, раз уж мы соседи поневоле, нет смысла делать вид, что вас не существует.
Ниротиль взвесил за и против, на что не ушло дольше одной минуты. Согласно кивнул. Врага следует знать не хуже, чем друга, а он, как ни прискорбно было это признавать, за убийством южан близкого знакомства ни с одним из них не свел, кроме Этельгунды.
– Здорова ли уже ваша супруга? – спросил вдруг жрец, уже уходя, – если возможно, мы будем рады видеть у себя и ее.
Лиоттиэль скрипнул зубами, снова кивая. Конечно, это против его правил – демонстрировать жену, как добытый трофей, да еще и недругам, но сегодня присутствие Сонаэнь было необходимо.
**
Как бы там ни было, но именно теперь, когда она окончательно поверила в то, что стала его «сестрой», он окончательно перестал считать леди Орту таковой. В ее присутствии мужчину охватывало знакомое волнение. Детали, подмечаемые прежде, накопились и достигли критической массы. Порой он весь день не мог думать ни о чем, кроме того мгновения вечером, когда масляный светильник на короткие секунды бросит тень ее нагого тела на ткань ширмы в спальне.
Тепло груди, которой она прижалась случайно к щеке Ниротиля, из-за его спины подавая на стол. Особый жест рукой. Движение тонких плеч, когда он строго произносил: «Сонаэнь!», что должно было внушить ей почтение к супругу. Все это бесконечно сводило с ума.
И теперь, собравшись на праздник, она ни словом не дала понять, одобряет ли его затею. Ниротиля это бесило, сводило с ума, но истинное потрясение он испытал, увидев ее, наряженную по-миремски.
– И не думай даже! – коротко сообщил он ей, рассекая ладонью воздух, – никогда! Через мой труп – и то не выйдешь из дома так! Это же просто….
Он не договорил – а Сонаэнь, улыбаясь и осознавая свою маленькую победу, опустила сверху длинное белое покрывало – и сразу преобразилось даже ее лицо, снова став скучным, строгим и обыденным. Ниротиль пожалел моментально, выхватывая из памяти увиденное, запомнившееся плохо и оставившее лишь общее впечатление.
Что-то лазурно-синее, жемчужное, немного изумрудной зелени и много колокольчиков на браслетах. И полоска обнаженного тела под коротким лифом, какой носили южанки. От одного воспоминания становилось не по себе.
Теперь, держа ее за руку – он вынужден был так сделать, иначе в толпе ее попросту бы потерял – полководец не мог отделаться от мысли о том, что под белым сплошным покрывалом она носит наряд южной распутницы. «Почему распутницы? Они так все одеваются, – возражал он тут же сам себе, – всего лишь чуть более откровенное платье, чем я привык видеть. Ничего нового».
Ароматы южных благовоний навели на мысли, далекие от всякой политики. Представилась улыбающаяся, веселая Сонаэнь, танцующая перед ним одним. Представилось, как он будет любить ее на белом покрывале под звездами…
Полоска нагого тела там, где заканчивался загар – ниже плеча – заставила его затаить дыхание, когда она поправляла покрывало. Остро понадобился свежий воздух и холодная вода и тогда, когда она легко поддержала его при переходе моста через ручей, столь изящно, что Ниротиль сам не заметил, как преодолел три неудачно расположенные ступеньки. И он не мог придумать ни одного упрека ей, что разрушил бы чары. Всю дорогу до дома жреца полководец отмалчивался, боясь даже назвать про себя то, что так тревожит рядом с Сонаэнь.
Прибывшим гостям отвели места перед входом в даитский храм. Как помнил Лиоттиэль, немало успешных танцовщиц и куртизанок когда-то выходили из стен храмов Даи: здесь все еще можно было встретить отголоски развитой ритуальной проституции и культа, требовавшего поклонения танцами и песнями.
Если бы все южане были таковы! Тем временем, хозяева тепло приветствовали гостей и, кланяясь и угодливо улыбаясь, проводили их на циновки под открытым небом. Две юные девочки тут же заняли свои места чуть позади гостей, готовые в любую минуту им услужить.
– Попросите у них кислого молока и соли, господин мой, – шепнула, склонившись незаметно к плечу мужа Сонаэнь, – им это понравится.
Слушаться беспрекословно женщину, жену – это было внове. Но Ниротиль подчинился. На площадку, освещенную факелами, выбежали четверо певцов. Песню они пели веселую, пританцовывая и улыбаясь, и под конец им подпевали почти все слушатели.
Гостей обносили угощениями. Ниротиль машинально принимал поднос, отставлял в сторону, продолжая внимательно оглядываться. Не сразу он сообразил, что Сонаэнь расставляет принесенные блюда в порядке очереди и незаметно пробует с края каждого.
– А если оно отравлено?! – зашипел он на нее яростно, Ясень подвинулся ближе из-за его плеча, – соображаешь ты что-то или нет?
– Значит, вы узнаете это, – спокойно ответила она. Ясень одобрительно кивнул. На разъяренный взгляд своего военачальника он лишь ухмыльнулся в необычной для себя манере.
Ниротиль оглянулся, отметив с удивлением, что все южанки, пришедшие сопровождать супругов, пробуют с их тарелок. Возможно, это был обычай миремов, ему прежде неизвестный.
«И как Орта уживался с женой отсюда, – размышлял мужчина, – я с полукровкой-то не могу сладить, а ему досталась урожденная язычница…».
Флейянцы занимали отдельную ложу под навесом. Ниротиль обратил внимание, что они с собой жен не взяли. С другой стороны, посольство обычно представляли воины, а среди них женщины все же встречались реже. Гости Флейи носили подчеркнуто скромные серые одежды, но видимого оружия при них не было.
Хозяин дома, поклонившись по очереди старшим гостям, дошел и до чужеземцев. Ниротиль позволил себе лишь кивнуть в ответ. Пересилить воспитанное с детства презрение к южанам-язычникам было ему не под силу и теперь, да и смысла в том он не видел.
Кажется, хозяин этого не заметил.
– Прекрасный праздник, – вежливость требовалось соблюдать хотя бы на словах, – вы не бедствуете, не так ли?
– Смотря что считать за богатство, – ответно улыбнулся жрец, – урожаи хуже год от года. Да и молодежь предпочитает уезжать и бросает прежнюю жизнь.
– Чем вы в основном зарабатываете? – полюбопытствовал полководец, – мне говорили, что море здесь не особенно обильно. Янтарь? Сколько вам пришлось продать, и кто купил, когда вы вооружали войска Союза?
– Честно признаться, я не силен в военной тематике, – обезоруживающе усмехнулся язычник, – но здесь мы нечасто используем деньги. Обычно меняем товары один на другой сразу, без посредничества валюты… так и оружием обзаводились.
– Без денег, – зачем-то уточнил Ниротиль. Служитель Даи развел руками:
– Я не торговец, но даже мне кажется, что менять янтарь на оружие и хороший металл выгоднее напрямую. Особенно, если не мы определяем цену на медь или серебро.
– Янтарь и речной жемчуг – это ведь не все, чем вы торгуете?
– Я не торговец, – повторил жрец, мягко отклоняя возможность дальнейших расспросов. Ниротиль заметил, каким взглядом тот окинул гостей из Флейи.
Сомнений в причастности пограничного города в махинациях на стороне противника почти не оставалось, хотя смысл их пока был и неясен полководцу. Но только идиот мог бы поверить, что вооружить армию возможно было на побрякушки или скудные урожаи кукурузы.
Флейянцы, невозмутимые и бесстрастные, от обилия игристого миремского вина расслабились. Насколько мог видеть Ниротиль, настолько, что кое-кто даже позволил себе разговор с мелькавшими танцовщицами. Правда, те редко удостаивали воинов ответом. Много чаще внимание на них обращали служанки.
В Элдойре положение танцовщиц в сословном ряду находилось где-то между рабами и актерами, циркачами и проститутками. Здесь, кажется, все было наоборот. Но выяснять подробности Ниротиль не желал.
От звуков салебской речи, то и дело долетавших до него, он затосковал по былым временам. По Этельгунде и ее соратникам, ставшими ему хорошими товарищами. Слишком многих он потерял. А долгое время самому себе казался почти бессмертным.
Невольно он прикоснулся кончиками пальцев правой руки к шрамам на лице. Что ж, поделом ему за его самомнение. Ни одного проигранного поединка. Ни одного упущенного состязания. Успехи в ратном деле сделали его в конечном итоге слабым и слишком самоуверенным, а раны едва не отправили на тот свет.
Хотя и на этом почти оставили прикованным к постели парализованным кастратом. Ниротиль поежился.
– Князь Лиоттиэль? – незнакомый голос с типичным акцентом уроженца Флейи вывел его из невеселых размышлений.
– Я не князь. К нам обращаются «мастер войны»… – автоматически ответил Ниротиль и только после встрепенулся, – вы не могли не знать. С кем имею честь говорить?
– Дарна Патини. Позволите?
Не дожидаясь приглашения, пришелец уселся, тесня полководца, рядом на циновке. Ниротиль сжал зубы: неудачно скользнули соломенные узлы по старой ране на бедре. Его новый собеседник был типичным представителем своего племени. Пожалуй, его полководец мог бы даже принять за родственника своей супруги, не знай точно, что Сонаэнь сирота. Средний рост, мелкие черты лица, незапоминающегося и заурядного – такими Ниротиль привык видеть флейянцев. Невыраженная мускулатура и сглаженные, напряженные движения выдавали многолетнюю привычку охотиться в ограниченном пространстве горных ущелий и глубоких оврагов.
– Господин Лияри просил справиться о вашем здоровье, – продолжил Патини.
– Он здесь?
– Нет, Наместник в городе. Я всего лишь наношу визиты вежливости тем, на кого мне указали. Что мне ответите?
– Прекрасное, – буркнул Ниротиль, – мое здоровье крепче, чем когда-либо.
– Так ли это. Что же, если вы уверены… хранитель Флейи предлагал вам услуги нашего лекаря.
– Не нуждаюсь.
– От чистого сердца. Возможно, вас заинтересует предложение выбрать себе дом в нашем городе? Вас недостойно это скверное место.
– Ты так думаешь? – усмехнулся Ниротиль, – твои воины не слишком-то боятся скверны, в таком случае.
Флейянцы смеялись все громче. К их смеху добавились визги довольных приставаниями служанок. Дарна Патини даже не взглянул в их сторону.
– Наш Правитель пока неопытен. Дальновидность приходит со временем. Ваше пребывание здесь – безумие. Мирмендел остается непокоренной территорией. Возможно, он кажется мирным, но лишь пока.
– Это угроза? – внешнее спокойствие далось Ниротилю нелегко. Дарна скептически поднял брови. В уголке губ наметилась ехидная складочка.
– Это исторический факт, если желаете. Вражде больше тысячи лет. Неужели вы думаете, что способны разрубить тот узел, в котором даже ваше присутствие – лишь тонкая нить?
– Вы бывали здесь раньше. Вели с ними дела, – констатировал вслух полководец. Флейянец неопределенно пожал плечами.
– Есть такие соседи, с которыми выгоднее дружить, чем враждовать. Подумайте, Наместник.
*
Весь оставшийся праздник Ниротиль сидел, как на иголках, не зная, чем себя успокоить. Мелькала мысль о спасительном опьянении, но последствия принятой с утра обезболивающей смеси мака, дурмана и нескольких степных трав давали о себе знать. Алкоголь был точно излишним.
Хозяин праздника увлеченно рассказывал Трис о южных брачных обычаях. Речь дошла уже до самосожжения вдов, и впечатлительная кочевница делилась байками о самоубийствах из-за сильной тоски. Интереса к обычаям прежних языческих времен из Триссиль не выбило даже время в дружине Ниротиля.
«Выгоднее дружить, – напомнил себе Ниротиль слова Патини, – значит, дружить решили? С язычниками. Хорошие у нас союзнички, нечего и сказать! И куда Гельвин глядел? А, впрочем, что он понимает…». Зная нынешнего Правителя еще по временам, когда тот был просто Наставником в Школе Воинов, Лиоттиэль прекрасно понимал, как будут пользоваться красивыми словами и пылкими клятвами все вокруг белого трона. Первое время. Гельвин научится отделять правду от лжи. Очень скоро.
Вопрос в том, кто из его окружения не переживет этого времени.
Певцов на площадке сменила одинокая фигура в полупрозрачном платье из тонких шелковых кистей. Воины, сопровождавшие Лиоттиэля, поначалу приободрились, надеясь увидеть легендарных даитских танцовщиц. Но широкие, хотя и излишне костлявые, плечи, богатырский рост и пластика движений мгновенно выдали в танцоре представителя сильного пола.
– Так это что же, парень? – не поверил Ниротиль. Сонаэнь кивнула, не отрывая взгляда от представления, – фу, мерзость какая!
– Он принадлежит к жреческой касте, – пояснила девушка, – то, что он так одевается, не значит, что он женоподобен.
«Ага, как же, не значит, – про себя отплевывался Лиоттиэль, – подставляет зад кому ни попадя. Всегда знал, что эта зараза идет с юга». Юноша в центре красного круга, звеня браслетами на ногах и руках, теперь точно выдавал присущую своему полу силу, рваную грацию движений. Ниротиль не прочь был бы посмотреть поближе на того, кого ошибочно принял в полумраке за девушку, но будь он проклят, если попросит Сонаэнь спуститься к зрелищу!
Вокруг представление развивалось своим чередом, раскручивалось во всех направлениях независимо от того, что происходило в центре. Девушки со светильниками танцевали у воды. Сонаэнь смотрела, не отрываясь, на их плавные движения, на взмахи длинных рукавов, на качающуюся маску того, кто был в центре. И Ниротилю на мгновение показалось, что он лишний здесь, а леди Орта принадлежит к другому миру – миру времен Тиаканы, Семи Царств, древней древности.
Мысль заставила пробудиться ревность и что-то, напоминающее обиду.
– Нечего на это бесчинство смотреть. Пойдем отсюда.
Она безропотно подчинилась. Ни малйших признаков недовольства.
– Вы позволите попросить? – спросила Сонаэнь, – здесь нищих много. Я могла бы раздать милостыню от вашего имени.
– Позже, – Ниротиль вручил ей свой кошелек, – дождемся хотя бы окончания песен.
– Этого придется долго ждать. Прогуляемся вокруг храма?
На освещенной стороне любоваться было особо не на что, но на затененной, как заметил полководец, немало парочек облюбовали укромные уголки для тайных свиданий. Луна бросала достаточно света здесь. Подстриженные ухоженные кроны деревьев скрывали воркующих южных птиц. Под одним из таких деревьев – низко висящие ветви, мелкие листочки, едва шелестящие на слабом ветру – как раз уединились двое, очевидно, совсем нетерпеливых любовников. Низкий женский стон и торопливый мужской шепот заставили Ниротиля покраснеть, невольно оглянуться на супругу.
Она не подала вида, что что-то услышала. Но долго прогулка не продлилась.
Уходя, Ниротиль в арке ворот зацепил плечом одного из зрителей, тот недовольно буркнул что-то вроде «акани оймади», а уж на салебском Ниротиль говорил свободно.
– Акан мадури, хайви, – ответил он.
– Что вы сказали ему? – Сонаэнь даже остановилась. Ниротиль пожал плечами, радуясь теме для беседы.
– Он сказал: «расхаживают везде». Я ответил: «Хожу, где хочу, сосед». А ты не поняла?
– Я не знаю салебского.
– Несложный язык. Говорят, самый удобный из наших для торговли. Если захочешь, выучишь за полгода, проверено.
– А как на сальбуниди будет «я люблю»? – невинно поинтересовалась леди Орта.
Ниротиль тяжело вздохнул.
– Ва-а-паре. Шу, а па?
– Это вы что-то спросили?
«Мерзавка, знает наверняка, – думалось тем временем Ниротилю, – не может того быть, что ее мать, будучи отсюда, не знала хотя бы самых расхожих фраз на сальбуниди. Ужасно, о Господи, что я начинаю ее хотеть – мерзко, недостойно, но хочу, и хочу, чтобы хотела и она. Знание об этом дало бы ей слишком много власти надо мной. А что бывает с теми, кто подпадает под влияние своих жен?».
– Я спросил «а ты?» – перевел полководец, искоса поглядывая на супругу.
Удивленный ее дерзостью и восхищенный ее прямотой, он не отвел от нее взгляда, хотя она смотрела на танцоров на площадке, исполнявших прощальный номер. Глаза ее блестели. Почувствовав его необычное внимание, Сонаэнь явственно зарумянилась. Лукаво блеснули серебристые огромные глаза в обрамлении черной густоты ресниц:
– Что же, мой господин, вы не смотрите?
«Я вижу кое-что прекраснее, – думал Ниротиль, но промолчал, – и хочу знать, чем мне платить за твою красоту. Чем мне платить в этот раз».
– А ты так танцевать умеешь? – спросил он сам для себя неожиданно. Сонаэнь опустила глаза на мгновение. Искрящаяся улыбка, озаренное костром лицо сделало ее старше и загадочнее.
– Давно не практиковалась.
Если закрыть глаза – то ее рука на его локте возвращала в те времена, когда он был… моложе? Не столь разочарованным? Полным надежд? Полным любви?
Но если поверить еще раз – разве будет так же больно, как в первый раз, когда она уйдет от него? Когда любовь истлеет и оставит по себе одни угли? Когда победа обернется ранами, а триумф – долгами и завистью глупых зевак?
– Танцы заканчиваются. Может, будут фейерверки? – надеясь отдалить ее от себя, тщетно воззвал Ниротиль, но леди лишь мягко улыбнулась ему из темноты. Темными змейками серебра заблестели подвески в ее косах.
– А как будет «салют» на салебском? Чириди? Ва-а-паре… таи… чириди?
– Не так, – буркнул он, – сначала говоришь «салют», потом говоришь, любишь или нет.
– Люблю, – веско и значительно произнесла она, и глаза ее не смеялись в эту минуту. И от этого тихого, осторожного «ва-а-паре» Ниротиль сломался. Его решимость раскололась, стена, которую он так старательно подпирал своим недружелюбием, рухнула к ее ногам.
Они потянулись друг к другу. Странный, незнакомый запах ее духов – древесный, мускусный, с нотами незнакомых южных цветов, смешивался с ее собственным строгим ароматом можжевеловой хвои, дурманил и манил. Поцелуй должен был свершиться. Он был неизбежен.
Но в эту минуту раздался испуганный возглас на мирмите, а затем и на хине:
– Пожар! Горим! Пожар!
Ясень и Триссиль первыми перемахнули через оградку, отделяющую пространство храма от площадки перед ним. Под вопли возмущенных даитов принялись вытаскивать перепуганных служителей из крохотной пристройки без двери, толпа заволновалась…
– Лошади! Лошадей держите! – закричал Ясень, обернувшись назад. Ниротиль шарахнулся к оградке, не дожидаясь столкновения с перепуганными животными.
Лишь на мгновение замедлился, пытаясь сообразить, успеет ли – и рука Сонаэнь, до того лежавшая мирно в его ладони, неощутимо, неотличимая от его собственной – выскользнула прочь.
*
…Сальбуния горела. Горели склады янтаря, горели дома, лопались звучно стеклянные окна, рассыпаясь мелкой крошкой по мостовой. Горели запертые в сараях и пристройках коровы и прочий скот, жалобно ржали лошади в своих денниках. Падали откуда-то сверху, превращаясь на лету в пепел, бумажные фонари и бельевые веревки.
Ниротиль отводил войска. На грабеж был дан час, но его ребята уже урвали свое в предместьях и не стали зря рисковать собой. На город налетели всадники Ревиара Смелого. Измученные самым долгим из переходов, утомительными перебросками, выселенные со своих мест засухой и давлением соседей, они спешили восполнить потери.
Многие из них не говорили ни на одном из наречий, кроме степного ильти. И на всех, кто не был рожден в Черноземье, посматривали снисходительно. Но никакого снисхождения не проявили в этот раз к разграбленной Сальбунии, почти половина жителей которой занимала сторону Элдойра в войне.
Оголодавшим, воинам было все равно.
– Поджигать, мастер? – спросила Триссиль, нетерпеливо перекладывая факел из руки в руку. Полководец отобрал его у нее и отвесил основательный подзатыльник.
– Еще чего! Мало огня? Сдурела совсем. Отводи своих к аллее. Десятники! Отходим по очереди к тем кипарисам!
Долвиэль-младший – третий сын отца, выживший после всех сражений, в котором участвовали их дружины – лежал в телеге, прижимая руку к животу. На мгновение Ниротиль испытал неприятный ужас: показалось, что он мертв. Почти так же погибли оба его старших брата. Но, когда он открыл глаза, они были ясными и оказались затуманенными лишь вином, а не болью.
– Перебрал малец, – громким шепотом сообщил его сосед с перемотанной наспех головой, попыхивая слишком набитой трубкой, – но славно, что мы не там.
Полководец перевел взгляд на дорогу, ведущую к Внутренним Садам, вокруг которых, вопреки обыкновению поселений, строилась когда-то Сальбуния. Под сапогом что-то неприятно хрустело, а стелька то ли сбилась, то ли окончательно выскочила со своего места, и воин замедлил шаг. Да нет же, камушек под ступней. Отвратное ощущение. Переобуваться было негде и некогда. Следовало поспешить.
Ревиара он не увидел в Садах, зато обнаружил мастера Долвиэля-старшего и его дружинников, увлеченно разоряющих окрестности.
Завидев знакомое лицо, Долвиэль расплылся в счастливейшей из улыбок:
– Приятель! Если ты в очередь к той симпатичной блондиночке, то я рад сообщить, что будешь всего-то пятым после…
Он не договорил: кулак у Лиоттиэля всегда был быстрее, чем слово.
– Трахнутый ишак! Ты хоть подумал, что это наш город?! – других аргументов доставало, но полководец и эту фразу из себя выудил с трудом.
– …твою мать! Отца и сестру! – немного неразборчиво послышалось на ильти с характерным шепелявым присвистом.
Кажется, за этот зуб Ниротилю придется платить. Скорее всего, в золоте.
– Эй, братцы, не творите херни…
– Мастер, оставь его!
– Руки!
– Да я тебе всю твою рожу расквашу, ты понял, нет?
Со всех сторон подтягивались воины. Опьяненные кровью и насилием. Миротворцы и те, кто желал лишь продолжения драки. Любой ценой. Если придется, то со своими.
– Спокойно, – процедил сквозь зубы Лиоттиэль, опуская руку с мечом.
– Спокойно! – повторил он, когда с разных сторон на него принялись наступать сразу трое из дружины Долвиэля.
– Ребятки, все хорошо, – прогудел Долвиэль, сплевывая на землю и косясь на Лиоттиэля, – ты, грязное, беглое… еще раз сунешься между мной и добычей – клянусь, я между тобой и моими парнями не встану.
Окровавленные и злобные, через полчаса они оправдывались перед Ревиаром Смелым; грязно обвиняли друг друга в потерях и неудачах, сварились между собой и обещали друг друга порешить. И все равно знали, что вражда ненастоящая, и сменится бурным воинским братанием, стоит им только покинуть ворота разоренной Сальбунии.
Ниротиль старался не думать о том, что они оставят за собой.
Риск того, что кочевники и наемные войска передерутся, все еще оставался, и немалый.
Но горожанам повезло меньше. Толпы их бежали, спасаясь, по переулкам, попадая под стрелы и падавшие куски горящего дерева. То и дело сыпалась черепица. Ниротилю стоило большого труда даже в компании Линтиля и Трельда уйти от прямого столкновения с крепкими молодчиками, принявшими их за мародеров.
У аллеи, по которой отводили обозы с трофеями, полководец нашел грустную Этельгунду, в необычном для нее одиночестве напивавшуюся из бурдюка кислым конским молоком.
– Дядюшку упустила?
Она покачала головой, посмотрела на стены родного города. Лиоттиэль ощутил укол стыда. Все-таки только что он грабил и жег ее родину. Может, убивал ее друзей детства. Уничтожал памятные уголки из ее прошлого.
– Ты так туда и не вошла? – спросил он. Эттиги энергично замотала головой:
– Не хочу. Не могу. Розы мои они еще до того повырубали…
Где-то внутри жесткосердной, блудливой, лживой до корней воительницы пряталась другая женщина. Иногда Ниротиль замечал ее, прекрасную, чуждую незнакомку. Призрак из другого, разрушенного мира – того, где она разводила розы, пела песни и вышивала золотом по шелку. Хотелось бы ему хоть раз обнять, поцеловать, прижать к груди ее, но в руки ему давалась только суровая воительница, и другой Этельгунды он так и не узнал. Она хотя бы в детстве жила мирной жизнью. А что он сам видел?
