Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Ясень следовал за ним, но, подойдя к головным шатрам, полководец поднял руку, показывая, что дальше пойдет один. Ему не потребовалось подходить слишком близко, чтобы услышать знакомое воркование Сонаэнь с оттенком жалобы.
Лучше бы я выпил тот яд на пиру, подумалось полководцу. Дважды она предает меня в моем доме с моим врагом.
Он дал знак Ясеню молчать. Тот медленно кивнул, отступил за подмогой. Ниротиль приметил двух лошадей в некотором отдалении. Заседланные, они были едва заметны в темноте. Если их и охраняли воины Наместника, они уже должны были заметить слежку и бежать, но скорее всего, Дека был один – так, по крайней мере, поступил бы сам Тило. Первыми за Ясенем подоспели сыновья Сартола. Знающие язык жестов, они быстро договорились между собой о последовательности действий и заняли позиции, ожидая только одного жеста от полководца.
Он ждал. Ждал, пока сердце прекратит биться больно и неровно. Доносящаяся беседа из шатра тому не способствовала.
– …вам следует уйти, милорд. Я завяжу одинарным узлом, вы сможете развязать его легко.
– Мне следовало уйти гораздо раньше с тобой. Посмотри, что этот зверь сделал.
Она молчала.
– …ты убедилась? Нет, не надо плакать, леди, – голос Лияри звучал выше, чем обычно, – Боже мой, милая леди, мне так жаль. Ты сможешь ехать верхом? Идем. Прошу. У нас мало времени.
Ниротиль кивнул Ясеню и Сато-младшему – тот с кошачьей грацией крался к задней стороне шатра. Полководец усилием воли заставил себя не думать, о чем именно говорят внутри шатра его жена и Наместник.
Сато-младший сгреб длинные поводья лошадей. Ниротиль решительным движением отбросил полог шатра и вошел внутрь, не снимая шлема. Как знать, не притаились ли где-нибудь в тенях лучники Наместника Лияри.
К чести последнего, сам Дека не моргнул и глазом, не дернулся в сторону, не предпринял попытки к бегству. Лишь беспощадно оскалился, отнимая руку от лица Сонаэнь Орты, больными глазами глядящей на него снизу вверх.
…Сколько бы раз ни повторялась победа, она не могла наскучить, даже будучи всегда одной и той же. Но падение всегда отличалось. Все по-разному переживали собственное поражение, все его враги. Кто-то отказывался сдаваться, другие не произносили ни слова, пока не валились мертвыми под ударами его клинка. Некоторые убегали или пытались убежать.
Дека не отошел от Сонаэнь, более того, взял ее за руку и заставил встать за собой. Злой оскал на его лице превратился в кривую усмешку.
– Вас устроило то, что вы нашли во Дворце Наместника Флейи? – беспечно зазвучал чуть севший голос. Ниротиль снял шлем.
Ему не хотелось упражняться в остроумии. Не тогда, когда мертвый Сато еще не успел остыть под стенами Флейи. Но Дека Лияри, очевидно, принадлежал к говорливой породе. Такие любили высказаться после битвы. И перед смертью.
Триссиль была такой, например.
– Положи оружие на землю. Медленно опустись на колени, убрав плащ, – зазвучал четко голос Ясеня. Заскрипели тетивы, полководец все еще смотрел на Сонаэнь. По ее позе нельзя было понять, хочет она остаться с Лияри или молит об освобождении. Как и по ее лицу – Ниротиль не мог поверить, что лиловые синяки на скулах, разбитые губы и ссадина на подбородке его собственных рук дело.
Это не я. Это кто-то другой. Она виновата сама. И этот флейянский говнюк, держащий ее за руку, как будто имеет на это право.
В левой руке Лияри оказался нож, мгновение, и Сонаэнь уже была перед ним, острие упиралось ей в шею. Она не дрогнула, лишь глаза распахнулись шире. Бледная, едва дышащая, она вряд ли могла бы произнести хоть слово. Полководец знал ее состояние. Она так устала от всего происходящего вокруг, что уже не боялась. Это был шок, и он знал по себе, что чувство пережитого ужаса не покидает никогда, заменяя собой многие другие.
«А ты думала, твой любовник гнушается моих методов? Мы одной стаи выкормыши».
– Петля или сталь? – произнес младший Сато, – не трать время, отпусти девушку, и получишь чистую смерть.
– Благодеяние с твоей стороны, братец. Мой спор не с тобой, – острые зеленые глаза не покидали лица Ниротиля, – поговорим? Но сначала убери своих питомцев.
– Убери руки от моей жены.
«Не бойся, жена. Не бойся, даже если я пытаюсь тебя напугать». Он не должен был, но напрягся, ослаб на секунду, утопая в гневе, когда хватка Деки стала лишь крепче вокруг тела Сонаэнь.
– Выведи солдат из Дворца, верни моих детей матерям и отпусти их, – жесткий голос Лияри вел торговлю так уверенно, словно они занимались перегоном скота с пастбищ. Ниротиль фыркнул.
– Твои дети под защитой Правителя, он решит их судьбу.
– Мои жены.
– Под охраной. Никто их не тронул и не тронет.
Взгляд Лияри чуть померк, затуманился, перед тем, как прозвучало следующее требование:
– Ты не будешь жечь Флейю.
– Я уже ее не сжег. Убери нож.
– Ах, но разве благородные князья не захотят своей доли от добычи? Им хватит жемчуга и янтаря? Тряпок и чернил? – Дека сделал шаг назад. Сонаэнь оступилась, следуя за ним неловко.
Ниротиль сжал зубы, моля Бога дать ему еще хотя бы каплю, одну необходимую каплю терпения. Он никогда не был силен в переговорах, лишь в быстрой атаке.
– Флейя не проявила неповиновения. Ты проявил. Отойди от леди и сдайся.
– Или?..
– Тебе все равно умирать, – пробормотал Ясень из угла, не шевелясь, напряженный, с мечом в руках, – отпусти госпожу.
– Как трепетно сыны Элдойра защищают свою собственность! – следующее движение Лияри Ниротиль не успел даже отметить, оно было столь стремительным – смазанный след в пространстве, остро разрезавший воздух звук натягиваемой тетивы – перед тем, как охнула рухнувшая на пол Сонаэнь, а в руках Наместника появился длинный лук.
У него почти драконий взгляд, отметил Ниротиль. Едва видимые зрачки, концентрация на грани возможного, движения отточенные и плавные, идеальные. Жаль лишать такого воителя армию.
Если бы только не стрела, с расстояния в четыре шага нацеленная полководцу в лицо. Возможно, какие-то герои умудрялись отбить стрелы мечами, но даже стремительная сабля Этельгунды не могла изменить законов природы: отпусти Дека тетиву, и Ниротилю пришел бы конец мгновенно.
«Не стрелять! Прочь! Всем два шага назад!», командовал кто-то снаружи, Ниротиль не видел, кто. Шум поднимался вокруг. Зеленые глаза флейянца сузились, полыхнули огнем.
– Ну давай, торгуйся со мной дальше, Миротворец, – прошипел Лияри, и в эту секунду Сонаэнь тенью метнулась между ним и полководцем, Ниротиль только успел втянуть воздух со свистом, не успел произнести «Не смей, дура!», —
– не хочу запомнить тебя такой: ненавистное серое платье, вздрагивающие плечи, следы на шее сзади, под волосами, до сих пор спутанными; жалкая, маленькая, глупая девочка, любившая рыцаря и нашедшая вместо него чудовище, я виноват был и буду, я не умею иначе, прости, прощай —
Но зеленый огонь погас в мстительных ярких глазах, и Лияри медленно, очень медленно ослабил тетиву.
Улыбка и даже ее тень пропали с его лица, и глядел он теперь не на полководца, а на леди Орту. Ниротиль не шевельнулся, пока Наместника опускали на колени, быстро разоружали и связывали, тихо переругиваясь, присягнувшие воины мастер-лорда Сартола.
С губ Лияри не сорвалось больше ни звука, ни слова. Ниротиль тоже ничего не сказал, глядя в спину своей жены. Она так и не обернулась, чтобы встретить его взгляд. Мужчина поднял руку, чтобы коснуться ее плеча, возможно, в знак признательности. Или в знак того, что, как он знал, признательность должна быть тем, что следует чувствовать. Но стоило Тило только потянуться к ней, и ее плечи чуть сжались, как в предчувствии удара, и он замер.
Та самая рука, что держала ее за волосы накануне, пока он насиловал ее. Та, которой он оставил следы на ее теле прошлой ночью. Которой убивал – чаще всего, в самом недалеком прошлом; рука, бросившая факел в сеновал в Сальбунии и заставившая гореть заживо беспомощных горожан, запертых внутри, рука, оскверненная слишком многими темными деяниями.
Ниротиль сжал кулак, поднес его к губам, прикрыл глаза на мгновение, понимая, что, возможно, предпочел бы на ее месте виселицу такому прикосновению.
*
Из всех воинов Ниротиля Литто один заметил, что его командир слегка не в себе. Остальные, даже Ясень, словно и забыли, что их предводитель был однажды тяжело ранен. Только не Литто, подхвативший Ниротиля сразу по выходу из его шатра. Литто также принадлежал к семье полководца – степень родства никогда не занимала обоих, и, сколько бы раз они ни пытались выяснить ее, результаты отличались от предыдущей попытки.
Объятия Литто были, возможно, чересчур фамильярными, когда он и Ясень провожали полководца к госпитальерам. Сами воины заняли место снаружи, у тентов, занявшись делом: быстрым зашиванием саванов.
Сегри тоже не оказал полководцу особого почтения.
– Чем ты меня опоил, – едва ворочая языком, пробормотал Ниротиль. Сегри безжизненно растянул успокаивающую ухмылку на губах. Горцы редко умели проявлять понятные другим эмоции.
– Успокоительное. Ваш пульс, мастер войны, слишком частый. Я бы порекомендовал также кровопускание.
С лежанки Трис донеслось сдавленое хихиканье.
– С вами, душегубами-лекарями, только свяжись, – Тило закрыл глаза и потер веки, – Ясень, ты проследил, чтобы…
– Все уже сделано, мастер. Нарочный с письмом отправлен. Сокол и голубь отправлены вперед него. Дозор выставлен. Если они попробуют отбить своего командира, мы продержимся до подкрепления. Но я не думаю, что они попробуют.
– Хорошо. Это – хорошо, – он по-прежнему не открывал глаз, – а кстати… Что с козами – и ослами, которыми вы отвлекали их?
– Ослов реквизировали уважаемые госпитальеры для нужд раненных. А коз… Ребята хотели бы поинтересоваться, мастер войны…
– Я бы лучше воронье мясо ела, чем козлятину, – встряла Трис; слабый, голос ее уже обретал прежние интонации, – ты вообще вроде мясо бросил есть, брат Ясень?
– Что тебе до моего пайка, а? – эти двое никогда не переставали свариться. Но, как мог видеть из-под тяжелеющих век Ниротиль, Ясень с величайшей осторожностью помог женщине сесть, старательно расправил одеяло вокруг ее ног и аккуратно подал ей стакан с соломинкой, придерживая его так, чтобы ей было удобнее пить.
Отключался Ниротиль, уткнувшись Трис куда-то в район колен, слушая тихую перебранку оруженосцев и чувствуя предрассветный ветер, ласково целующий его лицо.
…
Флейя не была разорена. Ниротиль не верил сам, что этого не случилось, но в полдень, зевая, спотыкаясь и чувствуя ломоту во всем теле, он нашел Дворец Наместника точно таким же, каким оставил накануне.
Что ж, вероятно, в кои-то веки издевательская кличка «Миротворец», приставшая к нему, оказалась правдой. Если не считать ряда виселиц на площади, город выглядел безмятежно, как и в прочие зимние дни.
Вид виселиц заставил Ниротиля вспомнить о предстоящем наказании Сонаэнь, и хорошее настроение улетучилось вновь. Он не мог позволить себе даже посоветоваться с братьями-воинами и был слишком горд, чтобы искать Наставника в храме. К тому же, с флейянскими Наставниками он дел иметь не желал.
День был бестолковым, холодным и полным сожалений и скорби. Даже разбор накопленных за годы контрабанды богатств Флейи не мог отвлечь от другого подсчета: требовалось похоронить погибших.
Мастер-лорд Сартол нашел последний приют в обстановке, мало отличавшейся от всей его жизни: в его могиле забыли лопату, и час, если не больше, шли бурные дебаты о допустимости ее откапывания обратно. Все решили десятники, направившие на работы трепещущих перед собственным кощунством эскорт-ученика.
– Это осквернение могил, – жалко протестовал один, совсем мальчик.
– Я тебя сам оскверню, ходить неделю не сможешь, если не отроешь обратно! – выдал десятник и прибавил к словам подзатыльник, – мастер-лорд встал бы мертвым из могилы и сам бы тебя лопатой огрел, как о такой растрате узнал бы!
Двое из его сыновей были похоронены с ним тем полуднем. Кладбище чуть поодаль от центрального тракта за несколько дней противостояния Наместника власти Военного Совета сползло в долину, разрослось.
– Раньше мертвецов они не хоронили, – задушевно поведал Сегри, на правах соседа сообщая сплетню о флейянцах, – просто клали на камни и сушили, а потом относили на гору как можно выше.
– Гадость какая. А сушили зачем? – это любопытная Трис не смогла остаться в стороне от интригующего обычая. Ниротиль недовольно покосился на миску у ее лежанки. Еда уже третий раз осталась нетронутой.
– Кто бы знал, может, чтоб легче в гору тащить было…
Когда Сегри ушел из палатки, женщина заговорщицки округлила глаза, подаваясь к Ниротилю:
– Думается мне, капитан, все эти горцы камнем шибанутые, без исключения, что эти, что асуры… Ох надоел мне он, как квочка, вокруг.
– Ты серьезно ранена, – напомнил Ниротиль. Трис скосила глаза на пока все еще недействующую правую руку, покусала губы по привычке, тут же зашипела, коснувшись зубами свежей корочки на ожогах. Она снова больше лежала, хотя уже пробовала до этого садиться, и почти весь день проспала.
Прежде она никогда не попадала под столь жестокий удар, исключая первую их встречу; Ниротиль в очередной раз задумался, что она пережила тогда. Но он не готов был ранить ее еще и расспросами. Да и ни к чему это было.
– Если мастер Сегри разрешит, заберу тебя к нам, – решился он, наконец, – хватит прохлаждаться. Да и уход за тобой тут не очень…
– Много от меня пользы теперь будет? – она кивнула на искалеченную руку с недовольной гримасой, – или я тебе для веселья потребна? Заведи себе эту, вашу сабянскую птицу…
– Попугая. И я не из Сабы. Трис, не упрямься. Самой же надоело здесь.
Она сглотнула, очевидно, пытаясь удержаться от кусания губ и других привычек, могущих вызвать болевые ощущения. Ожогов, кроме шеи и руки, было немного, больше тяжелых ушибов и вывихов, но Ниротиль предпочел бы видеть ее отдыхающей как можно дольше. Она совсем сдала. У госпитальеров же сложно было отдохнуть, не будучи чем-то одурманенным: бесконечная суетливая беготня туда и сюда, странный режим, по которому жили целители, все было помехой. Ниротиль знал госпитальный быт слишком хорошо.
Как и Трис, полгода выхаживавшая его после осады Элдойра. Она никогда не осталась бы с целителями добровольно.
– Почему ты не хочешь назад, домой? – тихо заговорил на ильти полководец. Трис прикрыла глаза, затем выпалила:
– Пока там эта женщина, я не могу.
Ниротиль не мог вымолвить и слова от удивления, он лишь моргал, открыв рот, удивленно созерцая лицо верной соратницы, которая смотрела перед собой с мрачной решимостью. Левая ее рука комкала одеяло. Внезапно она заговорила опять, опуская глаза и лихорадочно перекатывая веревочные браслеты вдоль запястья, как всегда делала, когда нервничала:
–…Ты можешь не верить мне, капитан, но я знаю, что такое верность. Я знаю, что лучше не обещать вовсе, чем обещать – и нарушить слово; я знаю, что такое, когда тебя не любят, но что это за любовь такая, если что-то вообще ждешь взамен? А уж с врагом…
– Трис, я знаю.
– Не знаешь, твою душу, Тило! – она бросила на него короткий яростный взгляд и вновь отвела глаза; обведенные красными кругами, воспаленные, они блестели подозрительной влагой, – ни хрена горского ты не знаешь!
Ответить ей он не мог – он не знал нужных слов. И ее глаза, огромные, страдальческие – Триссиль никогда прежде так не смотрела, тая что-то очень глубокое, невообразимо огромное, чего Ниротиль никогда не видел прежде. Не замечал.
– В общем, я с ней не буду больше говорить, и под одну крышу не войду, – скомканно завершила ружанка свою речь, оставляя в покое свои браслеты, – если бы я пообещала – вот Весельчак просил, но я отказала – верность, то это уже навсегда.
– Или пока не надоест, – попробовал пошутить Ниротиль, сжимая ее горячую руку. Она слабо улыбнулась, моргая медленно и тяжело выдыхая.
– Или так. Но не за спиной. Не в тайне. Бедный ты дурак, капитан. Молодой. Доверчивый. И дурак. Потому что…
– Договоришься, – но нежным пожатием руки он обещал, что слова останутся их общей тайной.
– …потому что веришь тем, кого любишь. А надо любить тех, кому веришь, – и с этими словами он разжал пальцы, но только для того, чтобы опустить руку ей на лоб.
– У тебя снова жар. Я позову Сегри. Наверное, все-таки зараза попала…
Она печально смотрела в сторону, когда он уходил.
Тревожный северный ветер раскачивал петли на виселицах. Флейя оставалась непокоренной. Асуры говорили, с гор она похожа на рассеченное сердце. Мирмендел был залит солнцем, выжигающим посевы на корню, плохо обустроен, но он стоял тысячи лет недвижим, не возводя стен и крепостей.
Он так и остался незавоеванной территорией.
И, думая об оставленных Руинах в самом сердце вражеской страны, Ниротиль поклялся, что однажды он или завоюет город миремов – или погибнет, пытаясь. «Если им угодно будет назвать это войной с язычниками, пусть, – горячо пообещал себе Тило, – да, я был ранен и слаб, я думал, что смогу жить без войны, они звали меня „Миротворцем“, но – клинком или словом, хитростью или правдой, я буду воевать. Я останусь в строю».
С ним будут Линтиль, Ясень, и Трис, конечно. Она поможет понять, зачем и для чего Сонаэнь закрывала его собой от Лияри. Она все объяснит. Когда выздоровеет. У них будет время все исправить. А Сальбунию они забудут.
Ниротиль дышал в болящие от холода пальцы, глядя в сторону своего шатра, когда его осенило. Он поспешил назад к госпитальерам, споткнулся, ногу не вовремя свело болью.
У палатки наблюдалось некоторое неожиданное столпотворение – был даже Хедар, уже вставший на ноги. Полог подняли изнутри, Ниротиль оттолкнул Ясеня, занявшего проход:
– Трис, лиса ты долбанная! Сейчас же отправимся отсюда к нашей стоянке! Там не будет Орты, она в парадном шатре, я ведь там сам теперь не живу! Я…
– Она умирает, мастер, – встал на его пути Сегри, – боюсь, больше я ничего не могу сделать.
========== В память подранков ==========
Очередные сумерки. Очередной день в ожидании. Письма от Правителя, письма с несуществующей родины – родственники жили кто где, и половину их писем Ниротиль мог выбросить, не читая: они все равно писали одно и то же.
Еще один вечер у костра, перед Дворцом, во враждебном мраке Флейи. Из-под тента за ним послышался тихий возглас. Полководец приподнялся, тревожно вслушиваясь.
– Еще дышит, – легла на его плечо рука Ясеня, и он опустился на край бревна вновь.
– Неужели из-за одного ожога можно умереть? – спросил притаившийся под тентом Пастушок Азу. Ясень окинул его хмурым взглядом.
– Можно. От укола булавкой можно умереть, надо лишь знать, куда и как колоть. Командир, лучше бы тебе поспать. Третий день ведь.
– Еще раз подсунешь снотворное – заставлю с землей сожрать, – бесцветно отозвался Ниротиль.
…Ниротиль привык к штурмовым войскам с детства. Он еще помнил себя семилетним мальчишкой – помнил свои игры на перекрестках чуть севернее Сабы, где широкие степные дороги были проезжими круглогодично, или по крайней мере, большую часть года. Для босоногих и чумазых детей не было радости больше, чем встретить случайно проезжающего рыцаря – иногда они забредали на восток от Сальбунии, настоящие рыцари, в доспехах, на больших красивых лошадях.
Были и воины-кочевники, но они всем отличались от закованных в тяжелые латы и броню рыцарей: они двигались легко, сами могли взобраться в седло, говорили на ильти и редко носили кольчуги в повседневной жизни.
И они редко умирали на перекрестках сабянских дорог, как порой этой случалось с заплутавшими раненными рыцарями западных княжеств.
Веселой толпой, борясь с брезгливостью и страхом, окружали умирающего или умершего мальчишки, осторожно пытаясь палочкой открыть его забрало, а если повезет – утащить наплечник или другую деталь доспеха.
Ниротиль помнил то странное чувство, поднимавшееся от живота выше, чувство между страхом и ожиданием, когда он заглядывал в просвет забрала или под шлем и иногда видел глаза – еще живого, еще в сознании, воина.
И запах, конечно. Так теперь пах тент госпитальеров, как бы мастер Сегри ни пытался добиться хотя бы относительной чистоты, сколько бы он ни вытряхивал лично каждую тряпку на легком утреннем морозе.
Точно такими же глазами смотрела Трис на него с щита. Сухой рот ее был открыт, иногда его кривила уродливая судорога, когда она вдруг переставала дышать, и тогда ее глаза становились еще больше, распахиваясь в неподдельном ужасе агонии.
– Только дыши, душенька, – уговаривал ее Ясень, раз за разом смачивающий ее губы, – не сдавайся, ласточка.
Они сменяли друг друга безропотно, не договариваясь об очередности. На исходе второго дня Сартол-младший посетил Ниротиля и почти силком отволок его прочь от койки раненной.
– Понимаю твою печаль, мастер войны, но мой отец тоже умер. Отдай нам Наместника. Клянусь, ни один из моих не проговорится, когда мы отомстим, как положено.
– Мы ждем приказа его величества. Хватит убийств.
– Миротворец, так? – зло усмехнулся молодой лорд, – отдай нам его. Я знаю, ты отправил письмо Правителю и ждешь его приговора; что толку ждать, его приговор известен! Пусть для Правителя он сгинет от воспаления легких, если так надо. Собака не заслужила теплой клетки и почетной казни. Отдай мне его.
– Это не нам решать, – ровным голосом ответствовал Тило, от души желая долбанному Сартолу-наследнику провалиться в ад. Тот кисло скривился в ответ.
– Когда твою спину так согнуло покорностью долбанным приказам, а?
Твоего отца выкинули вниз с высоты пяти этажей, подумал Ниротиль, но не тебя. Когда выкинут тебя, после чего соскребут то, что останется, запихают в доспехи, назовут полководцем и отправят Бог весть куда спасать сраное разваливающееся королевство, твоей спеси поубавится.
Уходя, Сартол, так и не добившийся своего, бросил через плечо:
– Твоя женщина-оруженосец умирает, командир. Она не сможет дышать сама. Окажи ей милость, избавь от мучений. Больно смотреть.
Но Ниротиль не мог. Когда-то он клялся, что обязательно сделает это, если придется, но от этого греха руки его были чисты. И когда ее дыхание стало совсем слабым – сломанные ребра, больше нет сил, виновато блеснул сквозь грязную челку карий глаз перед тем, как закатиться, он подхватил ее на колени и дышал за нее.
– Целоваться вздумал? – мастер Сегри поддержал ее голову, проходя мимо – ты не сможешь делать это день и ночь.
– Я сменю, – подался вперед Ясень. Бритт от костра фыркнул:
– Сестра-воительница не простит, но я в очереди следующий.
Втроем они сменяли друг друга, осторожно присаживаясь и передавая бесчувственную и ослабшую Трис из рук в руки. Ниротиль не мог сказать, сколько минут или часов прошло, прежде чем под губами он вдруг почувствовал отклик. Затрепетали веки. Она сомкнула губы, и на мгновение это действительно был поцелуй.
И мгновение это было долгим. Ниротиль улыбнулся ей, вздрагивающей в его руках, даже зная, что ружанка вряд ли запомнит эту улыбку. Некстати, но подумалось, что за все годы он ни разу не целовал Триссиль, даже в те короткие две ночи, что она разделила с ним.
– Если еще захочется, лиса, то умирать для этого необязательно, – с притворной строгостью сказал Тило женщине, покачивая ее, едва приходящую в себя, – я всегда рад, да и парни тоже, так?
– Пойду одного из горных козлов поцелую лучше, – отозвался Ясень, уже шатающийся от усталости.
Ниротиль подавился смешком, когда увидел, как покраснел его оруженосец, сталкиваясь взглядом с очнувшейся Триссиль. Уходя, Ясень незаметно прикоснулся к своим губам и провел по ним пальцами.
Несмотря на повседневную неприязнь между этими двоими, они стояли друг за друга насмерть, если приходилось.
За следующие три дня не раз пришлось им бояться за ее жизнь, но затем Трис пошла на поправку быстрее.
*
Особняк, который они занимали во Флейе, теперь был превращен в укрепленную тюрьму; хотя Ниротиль предпочитал располагаться на более открытом пространстве, им пришлось развернуть лагерь, добиваясь хорошего прикрытия от возможного обстрела с крыш. Верные короне флейянцы дежурили на чердаках вокруг, но Ниротиль не рисковал, доверяясь лишь им.
В конце концов, никто не знает, сколько может стоить, пока его не пытаются купить, разве нет?
Покои, которые занимала прежде Сонаэнь, теперь стали ее тюрьмой. Полководец незамедлительно приказал подготовить надежные двери для всех возможных проходов, после чего сам тщательно проверил стены и закоулки коридоров вокруг.
Прошла не одна неделя, прежде чем он рискнул встретиться с женой лицом к лицу. Всю первую он и присягнувшие флейянцы, воины почившего Сартола и новобранцы, все, даже госпитальеры, были заняты разбором складов Дворца Наместника.
Очевидно стало, что сети паутины Лияри простирались далеко за пределы Флейи, дотягивались не только до Мирмендела. Они обнаружили без каких-либо отметок о пошлинах или клейма добытчика не только янтарь и жемчуг; табак, нефрит, другие ценные камни, редкости с запада, перламутр – и это было только тем, что досталось им случайно при штурме. Нииротиль не сомневался, где-то во Флейе есть склад больше.
Он, впрочем, не собирался его искать.
Как бы ни был он силен в степях, в чистом поле, под большими стенами осажденных городов, политика требовала более тонкого ведения боя, осторожных поступков и долгого размышления над каждым жестом и словом.
Выбирая между саблей и пером, Ниротиль предпочел бы саблю, всегда. Об этом он поведал Ясеню, но оруженосец, всегда соглашавшийся с ним или молчавший, снова удивил его – как когда-то при знакомстве с Сонаэнь.
– Времена тех битв прошли, дай Бог, – категорично высказался Ясень, – Великая Смута в прошлом.
– Великая, может, и в прошлом. Но ты посмотри на то, что в настоящем!
– Брат Тило, если ты хотел умереть в сражении, тебе это почти удалось, – взгляд Ясеня был чист, тверд и выдавал непоколебимую уверенность в каждом слове, – но Всевышний решил, что тебе предстоит нечто большее и вернул тебе жизнь.
– Припаси слова для храма, святоша, – буркнул Ниротиль.
Внутренне он соглашался с оруженосцем. И раз за разом вечерами останавливался у закрытой двери в покои леди Орты, желая поговорить с ней – и всякий раз отступал.
Наконец, десять дней спустя – десять дней идиотских ревизий, напряженного ожидания вестника из Элдойра и бесмысленных тренировок новобранцев, которых нужно было чем-то занять, Ниротиль был полностью разбит.
Снова и снова мысли возвращали его к той самой ночи – ночи, когда он сделал ей больно, потому что хотел этого, впервые в жизни по-настоящему хотел. Хотел ее унизить, запугать, оскорбить; хотел дать ей почувствовать ту самую пропасть, что разверзлась перед ним, когда ее бесчувственной принесли с пира в его комнаты – и измена была открыта.
Малодушно он даже рад был никогда не узнать о ней. Затем мысли полководца подходили к черте, где Дека Лияри непременно воспользовался бы интрижкой с его леди, чтобы развязать войну – даже если он и отказывался это признавать.
А еще была Триссиль. День ото дня ей становилось лучше, но слова ее о том, что она не войдет живой под одну крышу с «этой женщиной» слишком впечатались в память Ниротиля. Он почти суеверно боялся последствий ее обещания – не зря ее имя было «Правдивая».
Наконец, прибыли вести из Элдойра; Советник появился с личным письмом Правителя Гельвина. Ниротиль не узнавал большую часть лиц, что явились с ним вместе, но в нынешние времена это было привычным делом. Из рук Советника Ниротиль принял сверток с письмом обеими руками. Черный бархат означал добрый знак – мужчина боялся увидеть красный или серый.
Ясень напряженно следил за глазами своего командира. Лицо Ниротиль сохранял спокойным. Под конец письма вздохнул, передал его оруженосцу.
– Бри, Цаур, за мной. Сато Младший мне нужен с парой своих ребят. Пусть десятник Сабир выставит оцепление у площади. Идем, брат Ясень. Навестим Наместника.
*
Мало кто отказался бы от удовольствия жить всегда в обстановке, окружавшей бывшего Наместника в заключении. Лиоттиэль не планировал бросать Лияри в каменный мешок где-нибудь в подвалах особняка, но был бы рад каким-то образом сделать остаток жизни Деки менее терпимым.
Его остановило не только вероятное прибытие Советника – избранные лично королем, они только и делали, что разъезжали по городам и княжествам всего Поднебесья, тихие тени, не выставляющие свою силу напоказ, если и имеющие ее. Ниротиль чувствовал тошноту при мысли, что ему опять придется выгораживать разошедшихся дознавателей, оправдывать пытки и избиения – он устал от этого.
Как и от собственной жестокости, предупреждающей упреки в трусости.
И все же злость засела тяжелым комом в горле, а в сердце вонзила глубоко свои стальные когти ненависть, когда Дека Лияри встретил его стоя, не согнувшись под весом цепей, что сковывали его по рукам и ногам.
Конечно, с него сорвали его многочисленные украшения, проверили его одежду, отняли обувь, но босой, небритый, в сероватой пыли, самообладания Наместник не утратил и признаков страха не являл.
Ниротиль поднял руку с письмом.
– Советник приехал из Элдойра. Здесь твой приговор и твое дело. Ознакомишься?
– Это важно? – Дека склонил голову, словно позабавленный, – сделай мне одолжение: изложи суть.
– Ты умрешь. Завтра.
Звякнули цепи, продетые через кольца в стени. Дека понимающе поджал губы, словно улыбаясь, покивал в задумчивости, настоящей или притворной – сложно было сказать.
– Двое старших твоих сыновей будут казнены с тобой.
Даже тень улыбки покинула лицо Лияри, но он кивнул вновь.
– Твои жены и дочери сохранят свои имения и имена, опекунство над их имуществом берет на себя Советник – он стоит за дверью и ждет своей очереди. Твой третий сын будет помилован. Как не участвовавший в заговоре. Его зовут… – полководец уточнил в письме, – Левр. И все? Просто Левр?
– Это имя дома на суламитской хине, – безжизненно проговорил Дека, – он учится. Он очень одарен от природы. Мы отправили его отсюда давно, еще в детстве… Там он остался. В Мелтагротском университете. Ты же знаешь, что такое Университет? – он не удержался от подначки, – читают, например, изучают науки и искусства.
Ниротиль твердо вознамерился держаться и не отвечать на попытки вывести себя на спор, где он обязательно потерял бы с трудом обретенное самообладание.
– В общем, твоему ученому Левру предписано отказаться от наследства, бросить свою учебу и вступить в ряды учеников Школы Воинов в Элдойре, либо в другом городе, одобренном полководцем Лиоттиэлем. То есть мной.
– Доволен?
Ниротиль отложил письмо, внимательно оглядел своего врага и соперника. Темные круги под глазами Деки выдавали его усталость. Проявились и признаки возраста. Ниротиль не обращал на них внимания раньше.
