Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
Фанатизм часто сопутствовал твердолобым упрямцам, убежденным, что любую победу можно разложить по составным ингредиентам и найти вечный и неизменный ее рецепт. Штурмовые войска полнились идиотами такого рода, но Ниротиль хорошо знал, что их ждет. С утра они таращатся на знамя с благоговейным восторгом, брызжут слюной и клянутся одолеть врага любой ценой – и уже к обеду вороны выклевывают их глаза, а это самое победоносное знамя заляпано кровью и пущено на половые тряпки.
Фанатики! Они напрочь отказывались признавать удачу как главное связующее звено в цепи, ведущей к успеху. Они не принимали возможность перемирия, они не признавали «ничьей». Ниротиль всю жизнь боролся с этими чертами в себе, но от рождения был склонен к любопытству, и еще в раннем детстве понял: проторенные дорожки и известные пути к победе не ведут.
Другой крайностью армейцев было полное отсутствие дальновидности. Этим отличались тыловики, старорежимные служаки, предпочитающие выжидательную тактику и осторожность во всех возможных случаях. Это было бы замечательно, если бы при этом служаки тыла умели экономить запасы, силы, и рассчитывать прожить чуть дольше еще одного дня, когда предполагалось жалование – или, в нынешние времена, хотя бы просто кусок хлеба и немного похлебки.
Иными словами, почему-то хитрые, пронырливые и осторожные солдаты, необходимые в штурмовых войсках, обитали преимущественно в тыловых лагерях и прикрытии, а трудолюбивые и экзальтированные их собратья гибли бесчисленными сотнями на полях сражений.
Ниротиль Лиоттиэль предпочел бы напасть на дворец Наместника и осадить его, штурмом взять высокие стены, выволочь проклятого предателя и вздернуть его – и это как минимум, но здравый смысл подсказывал ему, что другие воеводы его мнения не разделят.
Они еще не успели сработаться, и его звание старшего полководца особо их не впечатляло. Подчиняться ему безоговорочно не спешили.
– Ну-ка расскажи-ка мне о том, какой ты, красавец, учинил разбой в Ручьях, – вместо приветствий сплюнул Сартол. Ниротиль помедлил перед мастер-лордом.
– Регельдан, другой полководец, был там. Не я.
– А ты, значит, Миротворец, а? Сальбуния – твоя история. И твои виселицы на площади стоят.
– Отгребись, Сато, – вяло махнул Ниротиль рукой, – я не имею никакого желания обсуждать Сальбунию.
– Сабля. Твой клинок. Вот почему я вспомнил.
– А?
– Сабля в твоей руке. Салебская сталь, – повторил мастер-лорд, – это княгини Этельгунды. Поговаривали, вы вместе многое прошли…
Терпение Лиоттиэля лопнуло. Странный туман рассеянности и отрешенности, в который он погрузился, стоило его жене явиться к нему в город, испарился окончательно.
– Посплетничать не с кем, долбанная ты старуха, Сато?! – зарычал он, и мужчина отшатнулся, вздрогнули остальные воеводы, – вы что-то расслабились, парни! Там, за этими стенами, – он прямым жестом указал на дворец Наместника, – сидит тварь, торгующая честью наших павших братьев!
– Что предлагаешь? – другой сотник задумчиво подкрутил рыжеватые усы.
– По-салебски: давайте вешать их, пока он не выйдет! – раздались голоса.
– А он не выйдет и тогда, – буркнула Триссиль.
– Были б деньги, дракона б наняли, – вздохнул кто-то.
– Сдурел, трех драконов все королевство так и не оплатило, чешуйчатые ростовщики тебя живьем о смерти пожалеть заставят, когда в долги влезешь!
– Я только предложил, – оправдывался несчастный мечтатель.
Обычный вялый разговор, беспредметный, бессмысленный. Ниротиль почесывал подбородок. Шрамы на щеке мешали ему теперь бриться так часто, как прежде, и вид он имел довольно неопрятный.
– А откуда же они воду будут брать? – неугомонная Триссиль уже обсуждала осаду дворца, – а если подземные ходы замуровать? А если ждать в каждом?
«Правдивая, – хмыкнул Ниротиль, – что на уме, то на языке. Хорошая, однако, мысль: можно поджечь дворец снизу, если разузнать о тайных ходах». Травить источники он не решился бы, подобная глупость могла стоить жизни всему войску в Предгорьях, где водные жилы сообщались друг с другом.
Внезапно он вспомнил еще кое-что о Флейе, и усмехнулся.
Вне всякого сомнения, Дворец Наместника сообщался с несколькими соседствующими кварталами. Возможно, он не мог вытащить Наместника из Дворца, но гораздо лучше это сделают его же собственные соседи? Если поджечь два или три квартала, даже если просто взять их в кольцо, во Дворце станет тесновато…
На быстро изложенную идею сотники среагировали потрясенным молчанием.
– Да ты, сношать тебя, умник, – хрипло высказался Сартол, – ну что, оставим здесь самых шумных, чтобы подождать, кто побежит из норы, когда мы подпалим запасные подкопы. Кто шумный? А кто не боится огня и пойдет с нами?
– Эй, Правдивая! – обратился кто-то к Триссиль, – ты полезешь в нору или подождешь снаружи?
Ниротиль знает, что она славилась отвагой на грани безумства – в конце концов, она выбиралась из-под обломков Южной Стены во время битвы за Элдойр, невредимая, и огонь не тронул ее. Она известна в войсках – как большинство достаточно долго проживших воительниц известны.
Даже если у нее и нет звания.
– Я пойду с мастером Трельдом в нижние кварталы, – отозвалась Трис, сурово сдвигая темные брови и глядя на полководца, – если он согласен. Запалим их подземелья.
– Что так в норы рвешься? Лисичка ты и есть, – незаметно для других, Ниротиль не упустил возможность хлопнуть ее по заду.
Многослойные ружские кафтаны вряд ли дали ему даже дотронуться до ее кожи, но она ответила веселой улыбкой.
– Ты уверена, что хочешь пойти? – Ниротиль придержал ее, кинув быстрый взгляд на молчаливого, притихшего Трельда, – давай оставим это дело тем, кто лучше нас знает каменные мешки.
– Я никому не доверяю, – прямо ответствовала Трис, – до встречи, капитан.
Ниротиля не покидало дурное предчувствие все то время, когда он смотрел вслед диверсантам. Он тоже ненавидел подземелья, как и большинство кочевников востока и земледельцев запада. Но внезапная решимость обычно ленивой воительниц его тревожила.
– Они теперь все называют тебя «Миротворец», мастер, – отчитался Ясень, – когда ты не слышишь. Из-за Сальбунии. А теперь и за Флейю будут так звать.
– Сартола я сам однажды так «отмиротворю»…
– Мастер, в этих домах есть невинные, – серьезно произнес Ясень.
– Я казню всех.
– Женщин? Детей?
– Дети будут отосланы в Школу Воинов или в воспитанники другим Наместникам, как распорядится правитель. Женщины… – Ниротиль бросил короткий взгляд в сторону, – что ж, жены разделяют судьбу своих мужей, разве нет? О помиловании ни одна не просила.
– Брат Тило… – Ясень никогда не обращался к полководцу так, если дело не происходило на поле боя, – кто может просить за них? Это лишит их чести. Я попрошу за них. Остановись, мастер. Отдай приказ. Выпустим хотя бы их.
Ниротиль вздохнул, закатил глаза.
– «Миротворец», говоришь? Хорошо. Пусть выходят дети до пяти лет. Это мое последнее слово. И, Ясень! Виселицы не убирайте. Пригодятся.
*
Когда Сонаэнь появилась перед ним во Флейе – Ниротиль помнил это – это было больше, много больше, чем близость, которую она подарила ему позже.
Когда он увидел ее, надежда снова родилась вокруг – в серых камнях, в закрытых на зиму фонтанах, везде.
Их первая ночь была полна терпкого привкуса неловкости. Ему следовало переспать с ней раньше, он знал это. Не то что долгое воздержание не сказалось на качестве исполнения, но самолюбия это не задело так, как должно было. Ниротиль только лишний раз убедился, как мало на самом деле знает о женщинах – и о женском удовольствии.
Сонаэнь, маленькая шлюшка. Как умело притворялась наивной девочкой! Невинность, которую она изображала, ее нежность, ее неподдельное удовольствие от бесед с ним, просто от возможности быть с ним рядом – где это все было?
Ему отчаянно захотелось вернуться в прошлое. Он воскрешал в памяти прикосновения ее рук – они прежде были нежны и неумелы. Теперь ее глаза полнились холодом и отстраненной неприязнью. То, как жена вытирала влагу со своих бедер перед тем, как покинуть его постель и уйти к себе до утра, то, как избегала прикасаться к нему лишний раз, как всегда покорялась, но никогда больше не проявляла инициативу – не звала, не целовала, даже не улыбалась – следовало раньше задуматься над знаками.
Тило не задумался.
Отчего-то мысли о Сонаэнь приходят к нему, когда перемазанные в саже и пыли первые воины приводят к нему двух женщин – одна молчит и не реагирует на обращения, вторую верные королевским указам флейяне безошибочно распознают, как младшую из жен Лияри. «Интересно, как они могут ее узнать, когда они всегда в вуалях с закрытыми лицами», – Лиоттиэль задумывается над тем, каким образом безошибочно узнавал жену, даже когда и кончика ее ногтя не было видно из-под покрывала.
Младшая леди Лияри ведет себя, словно оказалась в гостях по приглашению, и на попытку угрожать повешением полководец получает ее легкий смешок.
– Вы же не думаете, милорд, что накажете нас приговором? – мягко спросила леди, – это… как это на хине… освобождение.
– Облегчение?
– Да. Почти.
– А для вашего мужа? – но Ниротиль просчитался. Вторая леди Лияри лишь улыбнулась.
– Полагаю, это будет ему таким же чудесным утешением, как и воспоминания о вашей жене и том, как прекрасно они проводили время.
Ее глаза были синими, темными и насмешливыми. Они искрились и переливались, на нежных губах играла улыбка. Ниротиль не двигался.
– Вы же меня не ударите за это? – еще более издевательски зазвучал голос флейянки, – или вы предпочтете ответить тем же моему мужу, чем он задел вашу честь? Но вам придется брать меня силой, а ваша жена отдалась Децили сама.
Домашнее имя мужа в устах флейянки прозвучало неожиданно тепло. Ниротиль покачал головой.
– Нет, миледи. Я не сделаю ничего из того. Дурак учится на своих ошибках, и я буду ученым дураком; но я научился кое-чему. Ваша честь останется нетронута. А казнь пройдет без свидетелей и не тогда, когда кто-то сможет ее увидеть. Также, никто из ваших слуг или домочадцев не будет казнен, кроме тех, кто откажется повторить присяги белому городу. Я не допущу разграбления Флейи – если ваш муж сдастся. Будет ли лучше отправить вас к нему?
Она помолчала, словно обдумывая ответ. Бело-розовая вуаль – кружево, вышивка и бисер, особенно жалко смотрящиеся с пятнами из подземелий Флейи – оттеняли ее изысканную неброскую красоту.
– Можете отправить меня. Но я не буду просить его сдать город или оставить пост Наместника.
– Миледи, не испытывайте меня, – жестко надавил Ниротиль.
– Я все сказала. Смерти я не боюсь, хотя и не ищу ее. Но вы вряд ли оставите мне выбор.
– Достойная соратница своего ублюдочного муженька, – бросил полководец на ильти сквозь зубы, – Ясень! Где Орнест, пусть собирает всех! Тащите эту… эту женщину на площадь, к виселицам!
Ясень тяжело вздыхал, глядя, как леди выволакивают под руки, но, когда он уже собирался покинуть полководца, тот остановил его:
– И мою жену. Леди Орта тоже нужна мне. Она и ее подружка много времени проводили друг с другом. Если эта чудная парочка шлюшек не заставит Лияри вылезти из укрытия, он сам себя обесчестит.
– Мастер, Трельд их уже выкурит скоро… они должны выйти сами. Даже если и нет, я не возражаю, но леди Сонаэнь…
– Заткнись! – он едва удержался, чтобы не ударить оруженосца; но сдержавшись, обрадовался гораздо больше тому, что смог, наконец, совладать со своим собственным пылким нравом.
Ты не осуждаешь ее, думал Ниротиль, потрясенно созерцая лицо самого тихого из воинов. Ты думаешь, я заслужил неверной жены. Вот она, обратная сторона воинского звания: те, кто готов за тебя умереть, считают тебя говнюком при этом и даже не скрывают своего мнения.
– Леди Орта займет место рядом с леди Лияри, – повторил Ниротиль тише, – считай это военной хитростью.
Лицо Ясеня просветлело.
«Трис должна была давно вернуться, – размышлял Ниротиль, меряя шагами шатер Сартола, – что у них там, лабиринты в камнях?». Флейя, военная ставка, была идеальным форпостом, и он не сомневался, Лияри всегда был готов к осаде и нападению.
– Мастер-лорд Сартол просит подмоги! – раздались крики с улицы, – засада! Все за мной!
– Где личная сотня? – полководец схватил одного из воинов Сартола, – они с мастер-лордом или нет?
– Огонь, милорд. Их ждали там, в подземелье. Мы попробуем найти их, если кто-то выжил.
Пальцы Лиоттиэля разжались сами собой. «Личная сотня» вряд ли составляла больше пятидесяти воинов теперь, но он ни одного из них не желал терять. Привыкшие к просторам степей, они были слабы перед флейянами, знающими толк в битвах закоулках крепостей.
– Ты, со мной! – крикнул он Орнесту, и поспешил по улице вниз.
– Щиты, прикрытие! – раздались голоса рядом. С характерным гулким звуком над ними ударились щиты. В некоторые из них звонко вонзались стрелы флейян. Ниротиль шагал, хромая и шипя сквозь зубы, по брусчатке, размышляя, почему Смута обрекла их народ на вечное сражение с братьями вместо объединения – хоть под каким стягом. Щиты не опустились, даже когда воины миновали стену Дворца Наместника. Вряд ли флейяне отличались после всего особым дружелюбием к прибывшим.
В двух кварталах, действительно, наличествовал подземный ход, за который сражались обитатели дворца и осаждающие. Спрятанная в тесной лавке лестница вела на глубину в два роста. Выбитая и чуть опаленная дверь скрипела, раскачиваясь на нижних петлях, наружу выносили тела павших. Раненных Ниротиль не увидел.
– Живые? – спросил он одного из сотни мастер-лорда.
– Никак нет, мастер. Мы пока не можем добраться до выживших. А там воздуха уже и нет почти.
– Кто-нибудь проник внутрь?
– Мастер-лорд отправил с другого хода. Он замурован, но парни разбирают. Мы хотели отвлечь их.
Полководец вздохнул. Облегчение мешалось с раздражением. Ему самому следовало подумать о возможности засады. Дека Лияри ведь был лучником, а значит, для него это самый характерный прием сражения. Но все мысли улетучились, когда из двери выволокли еще одно тело – и сердце воина замерло, в животе резануло болью.
Трельд. Весельчак Трельд. Широко открытые карие глаза смотрят в чужое небо спокойно и уверенно.
– Еще есть кто-то? – полководец подивился спокойствию в своем голосе.
– Раненных мы вынесем, когда будет достаточно воздуха внизу, мастер.
– Так пробейте потолок, ваши души!
– Это усилит огонь, мастер…
Он беспомощен и неопытен в битвах под землей, среди камней и тесных коридоров; его – их – стихия степь, холмы, луга, и только знание, что сам он, хромающий и едва живой, не принесет много пользы, но только будет занимать место, останавливает Лиоттиэля.
Ожидание убивает. Мертвецы. Одни мертвецы, все чаще обожженные, ужасный запах снова окружает его, снова вокруг него, возвращая в битву за Элдойр, к моменту падения Южной стены – сладкий запах плавящейся и горящей, живой кожи. Наконец, появляются живые, и Ниротиль готов рыдать. Их выносят без щитов или носилок, на руках – он считает: один, два, три. Литто. Сулизе-младший. Сулизе-старший – братья держатся вместе даже сейчас. Живой, на своих ногах, ошалелыми глазами глядя в пространство, выбирается Бритт Суэль, бастард суламитской княжны, совсем юноша, принятый Ниротилем из жалости когда-то. Везучий. Большинству повезло куда меньше.
Двадцать три тела на мостовой. Их нечем прикрыть, полевого госпиталя нет, или он слишком мал, а рук не хватает. Против воли мысли Ниротиля обращаются к изменнице Сонаэнь. Она служила в Ордене Госпитальеров, и она могла бы помочь. Абсурдна была бы мысль, что девушка станет закалывать солдат ради своего любовника.
Или нет? После всего пережитого нельзя ни в чем быть уверенным.
Наконец, появляется и знакомая черная курта, прикрывающая серый от грязи и мокрый насквозь ружский кафтан. Ниротиль прижимает ладонь ко рту: его немного подташнивает.
Триссиль все еще жива, когда ее кладут ему почти под ноги. Точно на границу между еще живыми и уже мертвыми.
Это долгое, бесконечно долгое, страшное мгновение.
– Этого уберите, – запыхавшийся в своей сутане госпитальер быстро шел вдоль рядов раненных, – у этого кровотечение, этому не помочь…
Ниротиль, бездумно зависший над безжизненной Трис, обратил внимание на ее правую руку. Безымянный и мизинец на смуглой кисти почти целиком отсутствовали. Крови не текло. Ее рука горела – судя по виду, как и часть ее лица, и волосы… И все еще она была жива. Тихо ругалась на ильти, жалобно просила убрать «эту дрянь» с глаз. Ниротиль отвернулся, надеясь, что хотя бы глаза ее целы.Она не перенесет слепоты.
Хотя с этой женщиной ни в чем нельзя было быть уверенным.
*
Женщины. К тридцати пяти полководец Лиоттиэль знал, что они всегда останутся его слабостью, и не рисковал набирать воительниц в армию. Все изменила она – подобранная им ружанка, которую они поначалу звали или просто «женщиной», или «сестрой», а уже после к ней одно за другим стали прилипать прозвища.
Она не была похожа на других женщин. Триссиль не плакала из-за ран. Даже в первые дни в его лагере, в тот тяжелый, голодный год, она ни разу не плакала. Первое, что она сделала, когда прибыла, это отрезала волосы так коротко, как смогла, соскребла с себя грязь и прикосновения насильников в поилке для лошадей и сожгла почти всю одежду.
Ниротиль долго раздумывал над тем, куда приблудную женщину поселить. Она сама избрала его шатер, улеглась у него в ногах и там провела следующие два месяца. Руги, служившие у полководца, пояснили, что тем самым она признает его военачальником и своим командиром.
Дважды ему за этот срок пришлось отбирать у нее ножи, которыми она намеревалась перерезать себе горло.
– Теперь твоя жизнь принадлежит мне, и я решу, когда ты ее отдашь, – нашелся он с ответом после тщательного обдумывания ее положения, – поняла? Никакой крови в моем шатре.
– Яд или веревка не сделают много крови, – на корявой хине, поразмыслив, ответила женщина. Ниротиль засмеялся.
– Ох, находчивая лиса!
Лис руги, степные кочевники, знали и почитали. Впервые ружанка улыбнулась.
Еще через неделю полководец осторожно дотронулся до ее плеча ночью, обнаружив знакомую твердость металла. Острый нож мгновенно уперся ему в шею, Ниротиль отнял руки. В глазах женщины не было намека на сон.
– Ты заболеешь. Тебе нужно снять ее. К тому же, она моя.
– Днём она твоя. Ночью она тебе не нужна. Уйди, пока я тебя не прирезала.
– Тебе нужно нормально выспаться.
– А ты, значит, лучше всех знаешь, что мне нужно? Свали, пока цел, брат-воин.
– Где твоя дерзость днём, лисичка? – Ниротиль вздохнул, затем сумасбродная мысль посетила его, и он отстранился, принялся раздеваться, игнорируя ее ошалелый взгляд.
– Сдурел, – констатировала она, – ты что делаешь?!
В ее голосе ему послышались оттенки паники. Не обращая внимания, он обнажился полностью, отбросил вещи в сторону, раскинул руки. Ягодицы неприятно холодил сквозняк.
– Смотри сама, я тебя не трону. Я не хочу.
– Поздравить? Свали, – женщина села, не убирая нож и продолжая хмуриться, – можешь не трясти передо мной причиндалами, не впечатляет.
Ниротиль лишь закатил глаза.
– Если кто-то захочет тебя тронуть, ему придется сначала убить меня. Сними мою кольчугу. И не трогай мои вещи больше, – не удержался он, когда все же добился своего.
Так тяжело она никогда не была ранена. Она часто казалась ему почти неуязвимой. Она – и Весельчак Трельд, чуть поодаль лежавший теперь мертвым.
Крики и стоны доносились со всех сторон. Маленькая диверсия быстро превращалась в полномасштабное хаотическое наступление.
– Давайте, сюда, порвем их!
– Десять-двадцать, не больше, – считал кто-то, – на каждый вход. Мы их задавим.
– Кто-нибудь, где мастер-лорд? Его ребята там внизу почти прорвались. Сюда нужно еще нажать!
Ниротиль, глядя на возбужденных, обозленных воинов, рвущихся отомстить за соратников, ступил на шаг назад. Наивные лицемеры могли говорить ему, что трагедии в Сальбунии можно было избежать. Когда они мстят, нет того, кто их остановит.
Этому урагану можно лишь подчиниться, взлетев с ним вместе или погибнув под его ударами.
Но Трис, чье дыхание увядало у него под ногами, не заслужила такой участи. Идя рядом с уносящими ее госпитальерами и прикрывая себя и ее щитом, Ниротиль молился – возможно, впервые в жизни.
Останься со мной, Правдивая. Оставь ее со мной, Боже, просто оставь ее жить.
Серая одинокая вуаль возле виселиц в стороне от центральных ворот Наместника обрадовала полководца даже больше, чем когда-то прежде в степях – знамя подкрепления.
– Сонаэнь, – он впервые произнес ее имя за долгое время, – ты уже достаточно здорова? – она смолчала, сжав руки перед собой, трепещущая и маленькая, – я спросил. Ты. Здорова?
– Господин мой… да. Господин, я… простите меня, я…
– Ты. Иди в госпиталь. Ты нужна. Пришли кого-нибудь ко мне оттуда. Выполняй.
Она низко поклонилась перед тем, как бегом припустить к палаткам врачевателей и тенту, под которым размещали пострадавших от огня в подземных ходах.
Странно, подумалось Ниротилю, когда он чуть дольше секунды глядел ей вслед. Странно, что раньше он так стремился разглядеть ее глаза даже под вуалью, но теперь только и надеялся их больше не видеть никогда.
========== Маневр Пастушка ==========
Шатры госпитальеров, не отмеченные никакими знаменами, как и многочисленные серые тенты с зеленой окантовкой там, где она еще сохранилась, протянулись вдоль стен Флейи. Ниротиль взирал на беспокойную суету воевод с надменной ухмылкой.
Скоро. Скоро они поймут, что только прямой штурм или длительная осада могут помочь в их положении. К счастью, на этот раз осаждать приходилось не целый город. Хотя дворец наместника и мог посоперничать с некоторыми городами, в свое время осажденными полководцем Лиоттиэлем.
Воеводы перессорились. Прокляли друг друга не единожды. Каждый оставался при своем мнении, и в основном все сходились на необходимости осады. Необходимость эта ни одного из них не радовала.
– Я слишком стар для такой жизни! – жаловался мастер-лорд Сартол, – я заслужил тихую, покойную старость в окружении красивых женщин и благодарных сыновей!
– Мы благодарны, отец, – немного вразнобой послышалось со стороны его воинов, Ниротиль присмотрелся. Так и было: лорд привел с собой нескольких из своих наследников. Мастер-лорд слыл везучим воином, в войне не потеряв ни одного из них.
Сартол умиленно вздохнул, затем отвернулся от своих парней.
– И все же я стар, – продолжил он, – совершенно точно, мое место не здесь.
– Осада так страшит тебя, мастер-лорд? – улыбнулся ему Ниротиль. Мастер-лорд хмуро окинул взглядом Дворец.
– Вчера мы уже пробовали напасть на них. У них в запасе трюки и похлеще. Они ждут, что мы нападем. Они будут готовиться.
– Осада невозможна, – высказался другой воевода, – в любую минуту нас призовут в белый город – мы ближе, чем другие штурмовые войска.
– Дела в столице так плохи? Зачем штурмовые?
– Затем, что в них его величество уверен! – рявкнул Ниротиль, – еще вопросы? Или мы, наконец, решим, долго ли будем ждать ответа от этой трусливой лягушки?
– Вчера нам дали достойный отпор, мастер, – сразу несколько голосов послышались от занавеси, – не лягушачий точно.
Договорившись все же окончательно определиться с дальнейшими действиями к утру, воеводы расходились. Это не было похоже на обычный их распорядок дня: обычно они старались определиться с планами перед закатом. Ниротиль отправился прямиком к госпитальерам, злобно поглядывая на ворота Дворца Наместника по правую сторону. Молодых воинов сменяли более опытные мастера меча: в темноте более велика была вероятность ответного нападения или другой каверзы.
«Как они похожи на меня в юности, – думал Ниротиль мрачно, мельком присматриваясь к набранным уже после победы эскорт-ученикам, – такие же неистово мечтающие о битвах, славе и успехах в мастерстве. Посмотрим, что они скажут после недельной осады. Как раз горожане начнут нас вырезать по одному пьяными в переулках, а стоянки мы засрем и завалим нечистотами колодцы и источники». Но пока новобранцы восторженно переглядывались и задирали носы друг перед другом, особенно, когда их командиры-сотники появлялись рядом.
«Итого: семь сотен квартированных воинов, триста из них – юные и неокрепшие, как бобовые ростки, – подсчитывал Ниротиль, – около тридцати погибших – и это мы даже не успели сразиться». Он опасался, что подобное начало не сулило победоносной схватки.
Осаждать Флейю! Бред; город был укреплен, а выточенное из скалы, основание его покоилось на горной породе. Когда-то его построили для защиты Элдойра от нашествий с юга, и веками Флейя оставалась неприступной для внешних врагов. Определенно, классическая осада с отравленными источниками и катапультами была невозможна – Дворец не стоил разорения всего города-крепости, а именно этим бы все и закончилось. Ниротиль не стал добивать себя созерцанием неприступных стен. Достаточно было и того, что он хоронил своих соратников.
К утру мертвых могло прибавиться.
Навесы госпитальеров были сооружены наспех, и под ними царила суета. Но лекарь Сегри не выглядел тревожным, несмотря на отсутствие рабочих рук. Он старательно расправлял холст для савана, примеряя нож для кройки.
На первом же щите у входа нашлась Триссиль. Она лежала неподвижно, бледная, только слышались тихие всхлипывания из-под полотенца, которым лекарь накрыл ее лицо.
– Она отказалась от женщин рядом, – пояснил один из младших госпитальеров, чуть остановившись возле Лиоттиэля, – леди Орта пробовала поговорить с ней.
– Это она зря пробовала, – усмехнулся полководец.
Он дождался в стороне мастера Сегри. Наконец-то на его скуластом лице появилось какое-то распознаваемое выражение. Злость, по преимуществу – он не любил вторжения воинов в свою обитель. Ниротиль молча кивнул в сторону лежанок и раненных. Сегри хмыкнул.
– Мальчику конец. Тому, из Найлов. Хедар держится, но наглотался дыма, и боюсь, может потерять зрение. В левом глазу так точно. Яргисин ваш? Или мастер-лорда? Крепкий оказался, но тоже ожоги. У меня нет лекарств, по крайней мере, достаточного количества. Девушка из Руги…
– Ну? Будет жить?
– Я не уверен в том, каковы её шансы на исцеление, – честно признался Сегри, – не думаю, что она быстро сможет оправиться от такого. Я опасался, что у нее внутреннее кровотечение; Бог милостив, этого не случилось. Пальцы на обожженой руке, конечно, пришлось отнять. Но могло быть хуже. Если рана останется чистой…
– То шансы есть? – нетерпеливо спросил Ниротиль. Госпитальер лишь пожал плечами.
– Шансы есть всегда, кому как не вам знать это, князь.
Ниротиль не стал поправлять лекаря. Горцы часто звали воевод «князьями», памятуя о старых временах, когда правитель всегда водил своих воинов сам.
– Взгляните сами, мой господин. Но прошу, – Сегри понизил голос, – не выдайте себя.
– Что я тебе, сука течная, что ли? – вознегодовал воин, и Сегри повел его к Трис.
Зубы сжались сами собой. Заскрежетали. Стиснув их, Ниротиль сглотнул, не посмел отвернуться. Он мог пережить любую ужасную картину ранений, но запах – запах было вынести гораздо тяжелее. Трис издала неясный звук, полувопрос, полуприветствие.
– Это я, лиса, – тихо сказал он, – это я, твой капитан.
– Я не могу снять повязку с глаз, – тут же сообщил Сегри, – не наклоняйтесь! От вашего дыхания ей будет больно. Это же ожоги.
– Прости, Трис. А что, нечем обезболить? да я сам могу найти сколько угодно…
– …дурмана, – усмехнулся Сегри неприязненнно, – ей нельзя вдыхать – обожжены легкие. Нельзя пить вина. Боюсь, много времени пройдет, прежде чем славная воительница встанет в строй.
«Не нужна она мне в строю, но ей больно», – но Тило вовремя прикусил язык, не сказал ни слова. Он снова взглянул на правую руку Трис; оставшиеся пальцы были вставлены в какие-то хитроумные приспособления мастера Сегри и завернуты в пропитанную мазью влажную тряпку. Госпитальер, заметив его интерес, поманил его за собой.
– Огонь не дал ей истечь кровью. Но я не знаю, сохранит ли рука способность двигаться.
– А заражения не будет?
– Меня больше тревожит ожог на шее. Рваная рана на груди – тоже опасна.
Ниротиль зажмурился, старательно изгоняя нахлынувшие воспоминания. Звуки. Запахи особенно: горящая живая плоть, тлеющая кожа – от одного только смрада его выворачивало, но это было ничто, рядом с тем, что испытывали жертвы огня.
– Хочу видеть ее живой, – сдавленно ответил он лекарю, – это все. Как только можно будет, дай ей что-нибудь от боли. А Хедар? Ему можно помочь?
– Чем я занят, брат-воин? Иди; кого возможно, мы спасем. Она сильная. Как и тот паренек, – Сегри вздохнул, – но я ничего не смогу поделать с кровотечением. Если оно начнется…
– Триссиль, драная ты лисица, не смей сдохнуть, – проигнорировав слова госпитальера, Ниротиль все же придвинулся ближе к лицу раненной, – все вы, подлые гады, все поумирали, побросали меня, еще и тебя я не лишусь.
Она всхлипнула, Сегри зашипел о том, что женщине нельзя плакать, но полководец знал, что значит плакать без слез. Она это тоже умела. Как все в войсках Элдойра.
– Весельчак подождет. Дай ему достаточно насолить райским обитателям прежде, чем мы вместе его хорошенько отпинаем за дезертирство.
Трельд и она всегда были той еще парочкой. Безрассудная половина его присягнувших оруженосцев. Безрассудная половина его самого.
Вместе со всеми стоя у могил, в которые опускали павших в подземных коридорах Флейи, Ниротиль был зол и растерян.
Полководца занимали невеселые думы. Конечно, он смог исцелиться после тяжелых ран. Что стоило ему двух лет жизни и двух неудачных браков. Тило сдержал усмешку. Маячившая у его палатки фигура Сонаэнь заставляла сердце приятно согреваться. Даже издали, даже с не до конца вернувшимся зрением, Ниротиль мог ощущать гложущую ее вину и раскаяние.
Гневаться на нее было бесполезно.
– Вы позволите поговорить с вами? – пролепетала Сонаэнь, встречая его у палатки, но держась на почтительном растоянии. Он замер, размышляя.
– Нет, не позволю.
– Накажите меня, но позвольте…
– Леди Орта.
Он открыл было рот, чтобы прикрикнуть, но – это было также бесполезно, как кричать на каменные стены.
– Зайди, госпожа. Встань здесь, – он тяжело опустился в раскладной стул – тот тяжело заскрипел под весом вооруженного мужчины, – говори.
Его жена – изменница, напомнил себе Ниротиль, – сцепив руки, опустила голову и почти скороговоркой забубнила:
– Мой господин, вы вправе лишить меня жизни, вправе меня наказать голодом или ссылкой, но все, что я по ошибке делала, я делала под влиянием ложного убеждения, под действием обмана, я… Никогда, я всегда полагала, что вы равнодушны к моему присутствию, а это – и он, и…
Она заплакала. Устало глядя сквозь нее, сквозь окружающий их спешно разбитый лагерь в упавшую на Предгорья зимнюю ночь, Ниротиль задавался вопросом, как бы ответил на это Ревиар Смелый. Эталон рыцаря и полководца, величайший из воителей – что он бы сделал? «Спрошу, когда увидимся, – решил Ниротиль, – не то, как Сонаэнь, напридумываю себе… Однако, пора с этим кончать».
