Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Неосмотрительно полководец принял решение штурмовать внушавшую определенные опасения крутую лестницу – и поплатился за свою самонадеянность на пятой ступеньке. Раненая нога внезапно онемела, сломанное запястье дернуло вспышкой резкой боли, и он едва успел сгруппироваться кое-как прежде, чем оказался на земле, лежа на спине и глядя в высокий, в трещинах, потолок.
«Разохотился, – сам себя обругал Ниротиль, опасаясь ощупать собственный затылок, – сильный воин, надо же. Пять ступенек – и будьте любезны, на спину, как навозный жук». Кряхтя и морщась, он повернулся на бок и охнул: в колене нога не сгибалась вовсе, а выше все пекло и ныло.
– Господин мой! – раздалось испуганно совсем рядом.
«Нет, только не ты, ну за что это мне?».
Оказавшиеся неожиданно сильными руки взяли его за плечо сзади – он дернулся, уходя от прикосновения, злясь на себя и на жену.
– Я сам.
– Я помогу…
– Руки убрала! – рявкнул он, опираясь о локоть привычно, прежде чем подняться на четвереньки и медленно, цепляясь за перила, подволакивая ногу, кое-как встал. Держась за стену, он дошел до угла арки, и беззвучная тишина за спиной напугала его. Ниротиль обернулся.
Сонаэнь Орта глядела в пол перед собой, опустив руки. Внезапно мужчина заметил – верно, зрение улучшалось в полумраке – что в глазах ее застыло отчаяние осужденной на пожизненное заключение. «Интересно, соглашалась ли она сама выйти замуж, или ее принуждали? Конечно, принуждали. Кто в здравом уме пошел бы за меня?».
– Позови Ясеня, – бросил он, отворачиваясь, – мне не помешало бы переодеться.
– Я его отпустила. Пожалуйста, позвольте позаботиться о его обязанностях.
– Тебе нечего делать? – вздохнул мужчина, но нужно было идти до конца.
Сонаэнь легко поддержала его слева, подпирая так уверенно, словно делала это уже сотни раз. Чувствуя со стороны сердца тепло ее тела, Ниротиль упустил тот факт, что она ведет его в сторону того помещения, которое было отведено под ее «покои». Здесь полководец оказался впервые.
За два с лишним месяца, что они были женаты, он ни разу не остался с ней наедине. Сонаэнь и две другие девушки – тоже сироты воинов – управлялись с хозяйством, насколько могли, но их рук не хватало на все хлопоты. Быт кочевников прост: каждый в семье и становище делает все, что умеет. Готовка, стирка и ремонт одежды никогда не считались зазорными делами для мужчин. Здесь, в Мирменделе, девушки занимались расчисткой Руин. День за днем Ниротиль видел свою молодую жену по уши в глине, пыли, известке. Вместе с остальными она приводила усадьбу в какое-то подобие если не достойного, то хотя бы терпимого жилища.
Сейчас он обратил внимание на то, что ее серое платье кое-где зашито не по первому разу, а на локтях зияют новые прорехи. Она была босиком. Звенели стальные браслеты на руках – дань ее новому статусу, как и височные подвески в незатейливой прическе, обязательные витые медные ожерелья на шее и кольца-серьги в ушах.
Комната была под стать хозяйке. С неожиданной болью Ниротиль увидел, что вместо хотя бы матраса в качестве постели его жена использует ворох соломы, прикрытой сверху мешковиной и тонким покрывалом.
«Ну нет, так не годится. Спятил я, что ли, в самом деле? Что скажут на это? Что, – тут он похолодел внутренне, – что думают об этом братья-воины?». Он успокоил себя тем, что вряд ли братья-воины бывали в спальне его жены.
Однако еще недавно обвалившаяся штукатурка на стенах исчезла, и выбеленная известкой, комнатка казалась даже милой. Пара сосудов с маслом для ламп, старательно завернутая в тряпку книга хозяйки – опись имущества, и неизменная копия Писания стояли на импровизированном столике у окна. В тазу лежало потертое вышитое полотенце, кувшин с водой был прикрыт куском старой циновки.
Ниротиля Сонаэнь подвела к своей соломенной постели, затем открыла сундук – расписной, в индиговых геометрических узорах, он казался призраком нездешней роскошной жизни. Из сундука девушка вытащила свернутую новую рубашку, и Ниротиль вскинул брови. Заметив его удивленный взгляд, Сонаэнь словно чуть смутилась.
– Новая? Я разве давал тебе денег на покупки?
– Нет, господин мой. Я сама сшила ее… у меня была ткань.
Пока он устраивал свою ногу на покрывале, она развернула сверток, бережно положила на сундук и подошла к нему. Ниротиль, старательно избегая встречаться с ней глазами, стянул с себя рубашку.
Обновка приятно холодила потное тело. Темно-синий лен показался наряднее чем парча и бархат модных костюмов богатых асуров в Элдойре. Ниротиль непроизвольно задержал дыхание, когда Сонаэнь молча застегнула манжеты на его запястьях. От нее пахло можжевельником. Запах удивительно успокаивал.
– Простите, если я что-то делаю не так, мой господин, – тихо заговорила вдруг девушка, словно через силу выговаривая каждое слово, – велите мне, как надо, и я исправлюсь.
– Никак не надо.
– Вы недовольны мной. Прошу вас, скажите, чем именно.
Он смолчал. Сонаэнь убрала руки, и Ниротиль втянул воздух носом, наслаждаясь приятным можжевеловым ароматом. Леди расценила это по-своему.
– Я сделала вам больно? Извините, прошу…
– Да замолчи ты, – буркнул он, и снова воцарилась неприятная натянутая тишина.
Сцепив руки, она встала от него в некотором отдалении, вежливо избегая возвышаться над собственным мужем, распростертым у ее ног. Ниротиль лег, подвинув руками ногу, закинул руки под голову, закрыл глаза… мешало ли ее присутствие его погружению в себя, точно сказать не мог, как не мог и удержаться от того, чтобы сказать спустя некоторое время:
– Ну и что, весело здесь тебе? Медом, что ли, намазано? Иди, займись чем-нибудь…
И, наконец, получил достойно обескураживающий ответ:
– Но это моя спальня, господин.
«Чтоб мне сгинуть! – Ниротиль распахнул глаза, бессильно пытаясь придумать, как выпутаться из этой неловкой и глупой ситуации. – Надо ж было так опозориться… перед собственной женой!». И масла в огонь подлило то, что, взглянув на нее, он не увидел в ее глазах ни тени обиды. Ни капли слез. Зато там была затаенная хитринка, намек на ироничный смех и что-то, отдаленно напоминающее нежность.
Сонаэнь Орта за десять минут наедине уложила его на лопатки. Во всех смыслах. И не ее остроумие было виновато, а его упрямая грубость.
– Ну что ж, я же твой муж, – сдался, наконец, перед этим фактом Ниротиль, не делая никаких движений, – могу я тут находиться, в конце концов?
– Конечно, – согласилась она. Еще пару минут тишина требовала слов, но измотанный, полководец сам не заметил, как погрузился в спокойный сон без сновидений.
И без маковой настойки.
***
Проснувшись, он не сразу понял, что на дворе уже глубокая ночь. Мгновенно на ум пришли все незавершенные за день дела, и он чуть не рванулся по старой привычке прочь с постели – но достаточно быстро остановился.
– Ясень… где…
– Он спит, господин мой. Подать ужин?
– Сонаэнь, – вздохнул Лиоттиэль. Отчаянно не хотелось выбираться из пригретой постели. Еще меньше – идти куда-то… он неспешно сел. Знакомое походное серое одеяло вызвало закономерный вопрос:
– Откуда?
– Ясень перенес ваши вещи, – в полумраке ее лицо освещалось только плящущим огоньком масляной лампы.
«Удружил, скотина. Дай только окрепнуть – погоняю по плацу!». В том, что рано или поздно он попробует взять в руки меч снова, Ниротиль больше не позволял себе сомневаться. Год, два ли, пусть не всю прежнюю силу, но умения он вернет. Жаль только, что внешнюю красоту не вернет ничто. Почему-то об этом в присутствии Сонаэнь вспоминалось часто.
Волосы на раненой стороне головы отросли, прикрывают самый страшный шрам, на который самому мутит смотреть. Даже отсеченный кончик уха не так пугает. Ухо! Какая мелочь после всего, что с ним случилось.
И, как бы Ниротиль ни презирал мелочность и помешательство своего народа на внешности, ему было очень, очень обидно самому оказаться из тех, кто привлекательность навсегда потерял. Оборотни говорили, что шрамы украшают мужчину, что они – знаки доблести. Но шрамы-украшения не заставляли хромать, не кривили судорогами лица и вряд ли лишали телесной близости с противоположным полом.
Не то чтобы ему хотелось близости с Сонаэнь. Но вот увидеть в ее взгляде восхищение, да хотя бы просто приязнь… любование, которым полнились глаза всех других девушек всего лишь год назад при встрече с ним.
«Все не так плохо, – утешал себя полководец, – не все потеряно. Однажды, может быть, я еще вернусь в форму». Даже обманывать себя было приятнее, чем принимать помощь этой незнакомой девушки, его жены, с которой все равно придется познакомиться и на откуп которой нужно отдать устройство своего дома и быта. Он не хотел с ней сближаться. Не хотел узнавать ее, не желал интересоваться ее жизнью. Ему тошно делалось от ее сочувствия, и тем хуже, что оно было искреннее.
Но вот эта девушка – «Жена, почему так тошно говорить это, жена», печально смотрела на него, вполоборота сидя у низкого стола из старых досок.
– Присядь, – попросил Ниротиль и руками подвинул ногу, освобождая ей место рядом с собой, – давай поговорим.
Она покорно подчинилась. «О чем говорят другие со своими женами? Бог мне помоги! С Мори вместе я рос, Трис не в счет, Эттиги была воином, со шлюхами разговаривать я не имел обыкновения…, а с женой, о чем с настоящей женой можно говорить?».
– Тебе нужно что-нибудь? – брякнул он, не в силах размышлять больше. – Не хватает чего?
– Мне всего достаточно, господин мой.
«Ну да, то-то платье насквозь просвечивает уже, и обувь ты не носишь, спасая подметки».
– Я тебе денег дам, – жалко продолжил Ниротиль. С Мори это работало, помнится, когда она была чем-то недовольна. Откупаться от недовольства собственной жены – унизительно, быть может, звучит, но все так поступали. Гвенедор Элдар так вовсе не стеснялся в долги влезать, ублажая своих женщин.
Были князья и воеводы в Элдойре, что не смущались долгов. Даже сами царственные асуры Элдар. Ниротилю нередко казалось, что он один стремится рассчитаться с долгами дружине до того, как его осадят в собственном доме. Правда, брать было бы решительно нечего.
– Сколько? – радуясь ее согласному молчанию, спросил мужчина.
– Я буду благодарна, госпо…
– Прошу, не надо, а? Меня от этого обращения тошнит.
– Но вы меня вообще никак не зовете.
Это был справедливый упрек.
– Ну так сколько? – проигнорировав его, продолжил Ниротиль. На нормальную супружескую беседу их диалог ничуть не походил, и как это изменить, он представления не имел.
– Я здешних цен не знаю, – пожаловалась негромко девушка, – если позволите, я бы посетила рынок, приценилась…
Отпустить пусть и нелюбимую, но жену, на рынок во вражеском городе? Ниротиль уже хотел категорически раз и навсегда запретить ей покидать дом. Но ведь тогда обо всем придется заботиться самому… озадачивать оруженосцев, отвлекать от бесчисленных дел…
– Давай в ближайший базарный день сходим вместе, – решил он.
Она почтительно кивнула – это скорее напоминало поклон, и вернулась к своему чтению. Подтянув одеяло повыше, Ниротиль перевел дыхание. Сон витал где-то рядом. Правду говорили целители, маковая настойка помогает лишь забыться, а не выспаться. Теперь же навалилась вся усталость, что копилась почти целый год выздоровления.
«Интересно, где она ляжет, если я ее постель занял, – подумал Ниротиль, лениво катая край одеяла в ослабшей руке и проверяя, насколько хорошо сгибается сросшееся запястье, – как бы ни было, а спать жене на соломе я позволить не могу. Ладно, сам как бродяга живу и одеваюсь, но ее позорить таким отношением – себя не уважать».
Мысль об одежде на краю дремы привела за собой и другую, отчего-то вызвавшую давно забытую теплоту в груди.
– Сонаэнь… госпожа… моя, – обращение далось тяжело, но, произнеся его, он захотел повторять его и впредь, – спасибо за рубашку. Ты мастерица.
– Рада угодить вам, – приветливо ответила она со своего места, отрываясь от чтения Писания, и на короткое мгновение глаза их встретились. И Ниротиль сам испугался того, какую бурю запутанных ощущений это вызвало у него.
Не рискуя испытывать себя, он повернулся спиной к свету – и Сонаэнь, и закрыл глаза.
«Зернохранилища, – напомнил себе полководец, – быки для пахоты. Починить ограду. Завести собак для охраны. И… конечно, сегодня я даже по лестнице подняться не смог, но… может быть… я еще сяду верхом…».
С грезами о том прекрасном будущем, которое его ждет, Ниротиль заснул.
========== Водяной бунт ==========
Рассвет в Мирменделе неизменно заставал обитателей Руин в полях или на других работах. С некоторых пор Ниротиль заставлял себя хотя бы взглянуть в сторону, где трудились заставники, если не дойти до нее.
Красно-коричневая пыль, взметаемая с дороги любым проезжающим или даже проходящим путником, на северо-западном горизонте с утра стояла столбом.
– Что-то происходит, – заметил Ясень, – похоже, в город приехали всадники.
– Там и обозы есть, – заметил Трельд, щурясь вдаль, – экая пыль, ты глянь! кажись, им подкрепление прибыло, а, мастер?
– Это могут быть паломники, – вслух понадеялся полководец, – могут?
– Они на телегах, – беспощадно отверг предположение Ясень.
– Торговцы?
– Блокада с севера, с востока, с юго-востока…
– С запада торговать не с кем, если только с гор не спустились духи ночи, – скривился Линтиль.
Ниротиль уныло оглядел расстеленную на стол карту. Его собственная дружина, пополненная новобранцами, стояла далеко за Флейским Отрогом на восток, в Лунных Долах. Полководец как никогда завидовал счастливцам-дружинникам. Даже опасность подхватить малярию казалась мелочью рядом с ужасным южным картофелем, неразваривающимся ни в какой воде рисом и унылой жизнью заставы.
«И унылость эту, кажется, слегка разбавит кровавая бойня, – худшие ожидания Ниротиля подтвердились: к воротам направлялись без малого две сотни миремов самого воинственного вида, – любопытно знать, похоронят они нас по нашим законам в землю, или сожгут по своим в погребальных кострах». В целом, мужчина все-таки желал бы остаться в живых, что же касается собственного погребения, то он мог не сомневаться, что оно так или иначе свершится.
К воротам подошли лишь трое из прибывших вооруженных жителей, и двое из них на хине не говорили.
Третий же лишь передал письмо для полководца.
– «Ваш скот и ваши посевы забирают нашу воду, – зачитывал Ясень, – ваши взгляды оскорбляют наших женщин и наших божеств. Мы видим огни ваших очагов. Мы слышим ваши молитвы тому, кто враждует с нами, мы чуем запах вашей еды. Уходите или станьте невидимы, как луна днем». Мастер, непохоже на то, что писал воин.
– А со многими миремскими воинами ты был знаком? – скрипнул зубами Ниротиль, – оно подписано как-то?
– «Отец сыновей». Сентиментальные они, эти южане.
– Поговори мне! – разозлился Ниротиль, – сентиментальные? Расхреначили безо всяких нежностей твоему капитану полбашки и ногу едва не отрезали! И не сомневайся, они повторят все, что мы видели от них, и добавят кое-что похуже, если мы не придумаем, как их приструнить.
– Сокол с письмом в дружину вылетел, – меланхолично заметил Ясень, поглаживая расстегнутую на груди рубаху, – если они получат его к вечеру, то дней через пять мы можем их ждать.
– Много, – прошептал Трельд.
Судя по периодическим воинственным выкрикам от ворот, эти пять дней обещали стать насыщенными.
– Твою… душу! – рыкнул Ниротиль, оглянулся, встретив обеспокоенный взгляд Сонаэнь, спрятавшейся в тени у лестницы, глазами велел ей убираться, снова посмотрел на соратников, – сколько у нас бойцов? Немедленно ко мне всех. Всех до единого!
Тридцать два изможденных, загоревших и исхудавших, воина предстали перед полководцем через несколько часов. Ниротиль безрадостно оглядел их. Если бы он мог впасть в панику, то ему пора было сделать это. Вот теперь и его армия. Все, чем он располагает в Мирменделе. Стражи Элдойра. И неизвестно, чем закончится это противостояние.
«Если бы это были воины там снаружи, мне с легкостью удалось бы их остановить, – тоскливо рассуждал полководец, – но крестьяне не поймут. Да и как мне с ними объясняться, если они не понимают нас, а мы их?».
– У нас нет шанса, если они решат атаковать, мастер. Бог свидетель, тут ноги бы унести. Как сказала бы Триссиль, или зад спалить, или жисть избыть.
– Где она сейчас, кстати? – спросил Ниротиль, опасаясь услышать, что неуемная Трис скрылась где-нибудь на Чайных Островах.
– В Сабе, – а ответ обрадовал его больше, чем когда-либо, – захворала, оправилась, отлеживается.
– Надо призвать ее. Кто-нибудь из центральной сотни есть в Долах?
– Я призову всех, мастер, – пообещал Линтиль.
– Сколько у нас есть лучников? И луков? – Ниротиль звучно захромал по общей комнате, – пересчитать. Держите седла наготове. Узду не снимать. Проклятье! Коров некуда отогнать! – он помнил по кочевой привычке, как во время налетов женщины и дети прятались со скотом в лиманах и заводях, предпочитая вымокнуть и пасть жертвами комаров и слепней, но не вражеских копий.
А здесь скрыться негде.
– Что будем делать, если они не разойдутся? -тихо спросил Трельд. Скосив на него глаза, Ниротиль скорее угадал, чем увидел, что соратник боится. Страху Трельда он привык верить. Дело было хуже некуда.
– Братцы, тут же все с боёвки? – тихо спросил Ниротиль, опираясь о стол обеими руками и оглядывая мрачных соратников.
«Боёвке» не минул и год. И, раз их отослали на юг, все они принадлежали к расформированным отрядам – погибшим десяткам и сотням. К его собственной дружине. Его армии, почти половину которой пришлось похоронить.
Парни знали об этом не хуже его самого. Через битву за белый город прошли все. Память была слишком свежа, и в следующие пятьдесят лет вряд ли ослабнет у тех, кто переживет сегодняшнюю ночь.
Если переживет.
Бледный Суготри нервно строгал одну за другой стрелы. Пальцы мелькали быстро, словно лапки паука, плетущего паутину.
– Чего трясешься-то? Не устал за полгода здесь-то? – добродушно спросил другой воин заставного. Тот встряхнулся.
– У меня сын родился три месяца как, – задушенно пробормотал он, – жена… дочек одних…, а тут сынок. Писала, уже и смеется, и узнаёт своих, а я – вот где. Что за наказание!
– Моя тоже одних девчонок приносила, – тоном недовольного погонщика племенных коров поделился собеседник, – сказал, возьму другую – и на тебе, три парня один за другим. Напугалась!
– Этих напугаешь, – пробурчал Линтиль.
– Ведьмы они, твоя правда. А лучше с ними, чем без них.
Ниротиль молчал. Положение спасало его от необходимости принимать участие в разговоре. Задушевные беседы никогда не были его сильной стороной. Он умел помогать своим воинам. Умел почувствовать, кого из них снять с поста и отправить досыпать, кого вообще развернуть с кочевья и отослать к семье.
А вот утешать словами не мог. С недавних пор разговоров вообще боялся. Добрая половина начиналась с сочувственных речей о том, как чей-то увечный троюродный дядюшка в сто тридцать пять чудил в борделях.
«Нельзя им дать раскиснуть, – решил Ниротиль про себя, – а то, не дай Бог, придется решать вопрос срочным набегом». Так в Сальбунии получилось. А чем закончилось? Ниротиль сжал губы, безуспешно надеясь отогнать картины прошлого. Недавнего и оттого все еще близкого, опасного, необдуманного.
– Кто-нибудь говорит на наречии мирмит? – поинтересовался у заставников Ясень. Нашлись трое.
– Идите и скажите им, что мы выполним их условия, – приказал Ниротиль, – скажите, что три дня нам потребуется, чтобы собраться.
– Мастер! – охнули его дружинники.
– Идите – и скажите. У нас есть два сокола. Я отправлю одного во Флейю, другого – Гельвину. Мы будем тянуть время. Но землю не сдадим.
***
Ниротиль привык к тому, что видит во время набегов на малые поселения. Привык к тому, что сам всегда на атакующей стороне, и почти никогда не на стороне защищавшихся.
В Руинах разве что не хватало кольев, выставленных перед воротами, да перевернутых телег – жалкая попытка противостоять разъяренной толпе, если атака все-таки случится. Что утешало Ниротиля, обученные бойцы могли противостоять горожанам с легкостью. Сколько жизней они унесут с собой прежде, чем сами падут?
Ночь казалась бесконечной, рассвет все не наступал. Полководец в тишине полночного Мирмендела в любом малейшем шорохе опасался угрозы нападения. То некстати скрипела колодезная цепь, то ухал где-то сыч… то в сарае вдруг просыпались кролики и затевали возню…
«Верно, это из-за ослабшего зрения я стал так чувствителен к звукам, – подумалось мужчине, – в данной ситуации приобретение весьма полезное». Он бездумно переставил чернильницу на край стола. Потом обратно. Повозил в ней перо туда-сюда, взъерошил порядком отросшие волосы, уронил голову на руки, готовый заснуть здесь и сейчас, удобно устроившись около письменного стола…
– Я постелила вам на лавке, – Ниротиль сам не понял, когда задремал. И откуда в его расслабленном теле вдруг появились силы на два быстрых прыжка и мгновенный обездвиживающий захват сзади.
Спину, поясницу, ногу залило горячей болью, он стиснул зубы, не позволяя себе отвлечься на… и только теперь осознал, что, словно в крепких объятиях, сжимает и держит сзади за волосы собственную жену. Она едва слышно пискнула в его хватке.
– Я и убить так могу, идиотка! – зарычал мужчина, разжимая руки, – никогда, твою душу сношать, не подкрадывайся ко мне сзади!
Сонаэнь тихо всхлипнула, пятясь от него прочь. Лиоттиэль потер руками лицо, не в силах успокоиться. Сердце колотилось, как мышь под кошачьей лапой. Хорошо, что из оружия у него при себе оказалось лишь перо. На белой рубашке леди Орты растекались чернильные пятна. Она тоскливо кинула взгляд на свое отражение в начищенных доспехах, украшающих угол кабинета.
– Жалко. Плохо отстирывается, – и тут же бросила опасливый взгляд на мужа, опасливый – и уважительный, – вы быстрее пантеры…
– Когтей мало, да и зубы сточил с годами, – он оперся о спинку стула, надеясь, что не подломятся ненароком ножки, – который час?
– Два часа пополуночи. Прошу вас, ложитесь.
– Что у ворот?
– Они разошлись, оставили две палатки и костер.
– Значит, не разошлись, – перевел для себя Ниротиль, рухнул в кресло обратно, – ложись сама. Я должен…
– Вам следует поспать.
– А ты не указывай мне! – он снова повысил голос на нее – и снова Сонаэнь промолчала в ответ. Мельком глянув на нее, Ниротиль увидел, что она плачет – беззвучно, с достоинством… даже специально отвернулась, изображая, что наводит порядок на пустых полках.
Злость на себя ничуть не уменьшила злости на нее.
– Указывать она мне будет, – заворчал Ниротиль, не отступая, – как бы нас не пожгли, пока я дрыхнуть буду.
– Вы в самом деле верите, что одолеете их? – спросила вдруг Сонаэнь. Мужчина размял плечи. Пожалуй, в прямой схватке ему не устоять, несмотря на то, что постепенно рефлексы самозащиты возвращались.
– Тебе что за дело?
– Вы забываете, что я тоже здесь живу.
– Если хочешь, я верну тебя в белый город, – он отвернулся от нее, мечтая только о том, чтобы за время сна ничего с заставой не случилось. Первый запал прошел, и он вынужден был смириться с ее правотой. Два или три часа сна поддержат его в состоянии, в котором у него будет шанс унести ноги, если заварушка все же начнется.
– На какой там лавке ты постелила мне? – тяжело вздохнув, спросил полководец. Леди Орта не ответила, лишь скользнула на свою половину спальни. Проигнорировала его. Ниротиль устало опустил плечи. Что-то новенькое. Ожидаемый женский бунт. Крайне неуместный в данной ситуации.
– Сонаэнь!
Никакого ответа.
– Я ведь могу и по-плохому, – фразу он много раз слышал, когда в становище из соседних шатров и палаток доносились звуки семейных ссор. К Мори ее было не применить.
Ни звука. Затаилась, как мышь под метлой.
Ниротиль, хоть и растерянный немного, не готов был молча отступить. Он не имел на это права. Вряд ли она окажет достойное сопротивление, если он положит ее животом себе на колени и выпорет ремнем за непокорность. Неожиданная картина предстоящей порки не только не возмутила его, но и заставила несколько… заинтересоваться.
«Удар по голове, – напомнил себе полководец, останавливая руку, уже тянущуюся к поясу, – не иначе, это от него появляются такие странные идеи у меня. Бить жену! Я не ударил Мори, даже когда она… нет, лучше я разведусь с ней, чем…».
– Сонаэнь, немедленно отвечай мне, – сделал он голос строгим, – или я за себя не отвечаю. Я серьезно.
– Да, господин мой, – сморкаясь и хлюпая носом, из-за ширмы появилась его жена, наконец, кусая губы. Слезы текли по ее лицу, капали на рубашку, и расплывались еще сильнее чернильные пятна на вороте. Ниротиль свою решимость растерял.
Картина девушки с задранной до шеи рубашкой и его ремня над ней как-то потеряла свою привлекательность.
– Я постелила вам у печи, – всхлипывая и запинаясь, проговорила она прерывающимся голосом, – вода около лавки. Извините меня, мне надо…
Он поймал ее за руку. Реакция тела приятно радовала. Конечно, как раньше не будет, но наконец оно снова ему подчинялось. Ниротиль силой поднял ее подбородок. Ему не понадобилось смотреть ей в глаза, чтобы понять, что девушка до полусмерти испугана. Настолько, что вся одеревенела, дыхание у нее частое и неровное, да что там – она просто задыхалась, боясь пошевелиться.
Ощущение ее легкости в руках второй раз за последние десять минут заставили пробудиться чувства, которые прежде в отношении нее мужчина испытывать не мог, как ни пытался. Ее стало жалко, ее хотелось утешить.
– Ты меня так боишься? – дрогнул голос, Ниротиль отпустил ее, но Сонаэнь не спешила убегать прочь, напротив, вцепилась в его рубашку.
– Если вы еще не вошли в силу, и от бессонной ночи… если завтра в бой – вас могут ранить или убить. Как мы тогда без вас? Что тогда будет?
– Ох, Сонаэнь! – он порывисто обнял девушку, прижал к себе, растроганный и удивленный ее простодушной, детской верой в его воинскую мощь.
…Возвращаясь из Сальбунии, они въезжали в траурно одетый, перепуганный Элдойр, словно победители. Украсившие лица кельхитской боевой раскраской, как наиболее яркой, обмазавшие кровью врага крупы лошадей – те ржали и ярились, вставали на дыбы, – ехали и смеялись, принимая на главных улицах без трех дней осажденного города цветы и поцелуи. Девушки срывали браслеты с рук и бросали им под ноги. Степенные замужние дамы… эх, были же среди них те, кто не стеснялся идти вдоль рядов зрителей за избранным воином, не отрывая пристальный молчаливый взгляд через вуаль. Давая понять, что готовы на все.
Его самого с коня снимали три или четыре восторженные красавицы. Висли с поцелуями, прижимаясь к нему, и в воздух летели цветы и платки, венки цветов, искрящиеся всеми оттенками радуги красящие порошки с Ткацких Закоулков, даже зерно.
И он обнимал в ответ всех, знакомых и незнакомых, потому что все были братья и сестры, и короткий миг единения разрешал все это…
…как сейчас с Сонаэнь. Она отстранилась с неохотой – так же неохотно отпускал ее Ниротиль. Им было неловко смотреть друг другу в глаза – и все, что он видел, это проклятые чернильные пятна на ее рубашке да собственные босые ноги.
«Что за дьяволы в меня вселились? И не они ли толкают меня к этой новой женщине? Зачем только, если по-настоящему она не моя. Не моя, не моя, и моей не станет».
– Я ложусь, – хрипло пообещал полководец, хмурясь и поспешно отворачиваясь, отступая назад, – ты права. Сама ложись тоже.
Отрывисто отдал ей приказы и оповестил о ситуации. «Слишком по-военному». Но она поняла. Бог был милостив, она поняла его правильно, потому что присела в полупоклоне и тихо исчезла за ширмой на своей половине. Через несколько мгновений ее испачканная рубашка повисла на ней, а огонек светильника выхватил на промасленной бумаге перегородки силуэт – нагая, близкая, так и не ставшая его.
Ниротиль глубоко вздохнул, поворачиваясь спиной к открывшемуся зрелищу. В глазах все уже двоилось и троилось. Даже будь он в состоянии, близости с ней предпочел бы сон. Он понадеялся, что пара часов в запасе все-таки есть.
Но двое следующих суток Ниротиль не спал ни минуты.
***
Накануне предполагаемого отъезда ко всем бедам переселенцев добавился ответ из столицы: потрепанный перелетом сокол принес его еще на утренней заре. Правитель Гельвин наотрез отказался допускать даже возможность оставить Мирмендел без единственной заставы, обещал, что призовет к южным рубежам хоть кого-то из дружин и просил «держаться стойко». Ниротиль вспылил бы, если бы не так сильно устал. Прежде он рвал подобные письма в клочья, но рассудительный Ясень заверил полководца, что документы вроде приказов короля стоит сохранять.
«Понимает он или нет, но мы тут пропадаем! – злился на Гельвина и на себя самого Лиоттиэль, – нет денег, нет своих земель, даже воды своей – и то, получается, нет; дружинников, конечно, распустили по домам, только кто теперь нам поможет, когда придут местные крестьяне с вилами и вытащат нас волоком отсюда?». Красивые слова вроде «стоять насмерть» – или «держаться стойко» – неизменно оборачивались в итоге бегством, партизанским сопротивлением, чем угодно, только не открытым боем и проявляемым в нем героизмом.
Счастье Ниротиля было в том, что он словами о подвигах не обманывался никогда. В родном кочевье присягнувшие Наместники, Хранители, простые мастера и воины, погонщики скота и немногочисленные ремесленники жили одной жизнью, и война в ней занимала значительное место.
А наступившему миру мужчина не верил.
В ночи полководец не слышал цикад и тихого клекота куропаток, свивших себе гнезда почти у колодца. Он слышал только звуки от костров миремов: звон котелков, тихий разговор на мирмите, иногда проскальзывающие выкрики на знакомом сальбуниди – родном языке для Ниротиля.
В косяк двери постучали. Полководец был уверен, что это Сонаэнь. Только она стучала перед тем, как отодвинуть занавеску в сторону. Ясень входил лишь по его зову, Линтиль имел обыкновение врываться широким шагом, игнорируя правила приличия, Трельд вообще предпочитал для контакта повышать голос до громогласного крика. Зачем тратить время на двадцать шагов в дом, если можно оповестить всю округу о…
– Войди, – тихо разрешил Ниротиль, смиряясь с тем, что жена его в покое не оставит.
– Наконец-то… – вздох был едва слышен, – господин мой… три дня уже пытаюсь с вами встретиться. Завтра последний день для того, чтобы собраться.
– Я в курсе, – буркнул мужчина, не глядя на нее.
– Я знаю, как задержать нас еще на три недели.
Ниротиль обернулся. Сонаэнь, вопреки обыкновению, была одета в нарядное платье, хотя его он никогда прежде не замечал на ней. Не то чтобы присматривался – однако такого не заметить не смог бы, появись она в нем перед своим супругом.
