Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
========== Пролог. Искалеченный ==========
Верность порой обходится слишком дорого. Пожалуй, об этом Ниротиль знал всегда. Когда-то, маленьким еще мальчиком, играя с деревянным мечом на пустырях вокруг Сабы, он надеялся, что однажды станет великим воином, преданным своему клану. Став старше и принеся присягу белому трону, он с немалым разочарованием обнаружил, что величия воинское звание с собой не несет.
И, чем более опытным воином он становился, тем больше погрязал в мелких раздорах кланов, долгах, мести и вечном полуголодном прозябании. А потом пришла война, и к нищете добавились ранения и… последнее, самое тяжелое испытание. Самый болезненный удар по чести мужчины.
– Значит, ты хочешь развести ее, – у Ниротиля не было сил возражать, и не было сил соглашаться. Оставалось только равнодушное созерцание простого факта реальности.
– Моя дочь очень молода. Очень хороша собой. Я уважаю тебя, ты герой войны. Но ты ведь… прости, но ты…
«Только не слышать, только не слышать этого слова! Я и так знаю, кто я теперь».
– Я отпускаю ее, – сказал Ниротиль, беззвучно выдыхая эти слова.
«Отпускаю». Вот так просто. Они были женаты всего три года и до той войны успели только едва привыкнуть друг к другу. Она потратила его деньги, она его извела ревностью и придирками, но они успели стать счастливыми. Или ему так казалось. А теперь все кончилось, у Ниротиля были деньги и трофеи, а жены не стало.
На койку в госпитале он попал умирающим героем войны, встал с нее – никому не нужным калекой. Точнее было бы сказать, с койки он не встал, а сполз. По-прежнему он не мог стоять на ногах, разве что минуту-две, и только-только начала возвращаться чувствительность в чреслах. Это не считая того, что лицо было обезображено двумя ужасными шрамами, рана на голове то и дело беспокоила, а зрение как пропало, так и вернулось едва ли на треть столь же острым. Читать он мог. Писать – если крупными знаками. Но как прежде, победить в состязании лучников… как прежде, разглядеть оттенок бисера на платье красавицы с трех сотен шагов – нет.
Когда-то в начале военной карьеры он, как и большинство юношей, хвастался всякой незначительной царапиной. Гордился каждым синяком. Теперь же шрамы и ранения, а особенно их последствия следовало скорее скрывать и прятать.
И все же первое, что он подумал о Мори, когда услышал, что она от него уходит, было усталое: «Сука».
Сука, как есть. Как красиво она говорила о любви! Как красиво любила его! А клятва, что они произносили в день помолвки? А свадьба? А подарки, на которые пошли трофеи с трех походов? Ее родственникам он дарил лошадей и две лучшие отары. Ее сестры щеголяли в платьях, на которые он привез парчи едва ли не с края земли, из Лукавых Земель. И не в тратах, в общем, дело. Ниротиль хотел убедить себя, что именно в них. Однако простая причина была тому, что Мори теперь была проклята им.
Он любил ее и надеялся на взаимность, все эти три года, а она, пока он умирал в госпитале, явилась к нему лишь дважды – первый раз уже в трауре, второй раз – недовольная тем, что траур ей так и не пригодится.
Что ж, зато его имя навек вписано в историю Элдойра. Жаль только, не посмертная слава пришла, а всеобщая жалость. Винить ли тех выживших друзей, что забыли его?
Ревиар зашел трижды. Первый раз – когда Ниротиль пришел в себя. Второй – перед походом в Сабу. Третий раз – накануне похода. Опять собираясь куда-то.
– Плюнь и разотри, – сказал просто, – еще встанешь, брат.
– Ты стоишь, я лежу, – ответил Ниротиль, – дай сложить и знамя. Упроси владыку Гельвина. Нет больше полководца Лиоттиэля у города. Отвоевался.
– Это ему судить, – повысил голос друг, – не отпустит тебя. Сернегора не отпустил, а его мало не до кадыка распороло. Эттиги добить не просила, когда помирала.
Ниротиль помрачнел. Этельгунда Белокурая умерла в день победы. Не оставила после себя ничего, кроме вечной славы. Женщина, стоившая сотни мужчин, воевода, княгиня-мятежница… несколько раз – его любовница. Да и Ревиара тоже, если верить слухам, как и еще доброй десятки воителей. Веселая, красивая, распутная и отчаянная – такой жила, и такой и запомнится.
Калекой ее не увидели. Хоронили с почестями.
– А ты бы добил? – спросил Ниротиль Ревиара. Кельхит поморщился.
– Я тебя видел. Хотел было. Думал – еще вздох, отвернется лекарь, и…, но рука не поднялась. И Бог милостив, что не поднялась, Ему виднее.
– А Эттиги?
– Она на руках у меня умерла, брат.
А голос мягкий, словно с больным головой говорит. Со скорбным рассудком. Вот и всё. Так заканчивают герои войны. Привет, победа!
***
Владыка принял его в маленьком кабинете. Это Ниротиль счел особым милосердием – ведь до самого верха лестницы его под руки несли верный Ясень и Линтиль, а последние десять шагов были сущим мучением, даже и с тростью. Ноги никак не слушались. С утра Ясень выбрил его, помог одеться, молчаливо и с достоинством выслушивал его вырывавшиеся сквозь зубы едва не богохульные ругательства, и, наконец, теперь один из четырех полководцев был готов предстать перед государем.
Гельвин был все в том же воинском одеянии, в котором Ниротиль помнил его на триумфе. Увидев соратника, ринулся к нему помочь сесть в кресло, остановился, лишь увидев оруженосцев. Сам перед собой виновато нахмурился. Он определенно еще не привык к своему титулу и его тяготам.
Наконец, определился и подхватил Ниротиля под руку, помогая устроиться удобно.
– Мир тебе. Знаю, зачем пришел, Лиоттиэль, но мой ответ прежний, – быстро заговорил Правитель, стараясь смотреть строго, – ты нужен Элдойру.
– Какая из моих частей? Забирай любую, мне хуже не будет, городу пригодится, – устало проговорил полководец.
– Голова.
Как ни было плохо Ниротилю, а все же он вздрогнул.
– Поручишься головой? – Гельвин, не мигая, не сводил с полководца внимательного цепкого взора, – за порядок в провинции? Если направлю?
– Куда мне, государь… Я у себя в доме-то… – едва не лишился Ниротиль голоса от удивления, – какой из меня Наместник?
– Умный. Ты как никто знаешь войска. Везде бывал. Все видел. Ты жил в шатрах всю жизнь, а среди мастеров войны такой опыт мало у кого есть, – голос Правителя был печален. Победа стоила жизни каждого третьего мастера-воеводы. Ниротиль это знал. Смерть забрала в свою беспощадную пасть и его, пожевала, сочла малосъедобным – и выплюнула.
– Правитель, провинции должны управляться сильными князьями. Я сейчас к ним не отношусь. Куда мне… куда хочешь отправить?
– В Загорье не поедешь, – мгновенно ответил Гельвин, – там молодой Иссиэль справится. Через четыре месяца истекает срок сдачи Мирмендела. Если они согласятся…
Ниротиль задохнулся. Стан вражеского Южного Союза, последний рубеж!
–…то только ты не станешь мстить им слишком жестоко. Вторую Сальбунию нам не простят. Мы все еще на грани мятежа, и это на долгие годы теперь. И кроме тебя, кому мне еще верить?
«Я не встану за четыре месяца», понимал Ниротиль.
Элдойр послевоенный, оправившись от осады и последовавшего триумфа, выглядел руинами. Руинами густозаселенными, тесными, не подлежащими восстановлению. Если бы Ниротиль не знал, что казна пуста – и более того, полнится долговыми расписками, то счел бы, что на самом деле у Гельвина бездонный кошелек, с такой легкостью новоиспеченный правитель тратил деньги.
Он делал все правильно. Исключительно мудро. Не сдавался никаким уговорам повременить и отложить градостроительные планы. Если бы только у него, помимо мудрости и желания спасти свой народ, были друзья.
Каждый третий пал. Ниротиль не знал, чем так прогневал Бога, а заодно и степных духов, что они оставили его на полпути от жизни к смерти и не дали сил и решительности выбрать самому окончательно нужную сторону.
– Останься, Лиоттиэль, – мягко повторил Гельвин, – ты нужен нам. Ты сможешь подняться. Элдойру тоже лечиться не один год, но мы не сдаемся лишь из-за этого. И тебе надо жениться, – Гельвин смотрел ясным взором на полководца, – поверь мне, это поможет.
Ну конечно, он всем советовал жениться, добрый, понимающий государь. А сам-то, сам… Ниротиль с ужасом осознал что не помнит подробностей свадьбы правителя.
Насколько он слышал, Гельвин женился на дочери Ревиара, своего старинного друга. Что-то всплывало в памяти. Золото на руках невесты – той ли самой Милы? – слова, обращенные к нему. Жемчужные бусы, падающие на пол – если только это не с его давней свадьбы с Мори. Собственные разбитые руки, которыми он силился изобразить знак молитвенного обращения за новобрачных. Память тоже подводить стала.
– Государь мой, я не могу, – едва слышно сказал полководец, стыд обжег и без того сорванное горло, но следовало быть откровенным, – взять жену больше… не могу. Рана…
Лучше было бы провалиться под землю! Но по-прежнему спокойно смотрел немигающим взором прежний соратник на него, сложив руки на подлокотниках простого кресла.
– Целитель сказал, что это не так. Не навсегда.
Теперь под землей следовало прорыть тоннель и прокопать шахту. Они и целителей успели расспросить во всех подробностях.
– Лиоттиэль. Я не говорю, что ты должен мне пятерых наследников или что-то в этом роде. Послушная, добрая женщина поможет твоему дому устоять. Ты полководец города. Я не могу оставить тебя умирать в шатре. Обдумай это и исправь. Так надо. Настали тяжелые времена. Да, битвы ушли в прошлое, битвы прошли. Но война с нами. И ты мне нужен. Верных воинов осталось не так много.
Металл в его голосе пока не чувствовался – но владыка уже дал знать, что отказа не потерпит. Ниротиль много раз задумывался, каким будет Хмель Гельвин на троне. И, пожалуй, мог предсказать. Возможно, он один не боялся того, что место улыбчивого, задумчивого, терпеливого Хмеля займет ополоумевший фанатик или самодур с претензиями на всемогущество. А если однажды призрак из-за той темной стороны и поднимет голову, у правителя всегда будут верные друзья, чтобы удержать.
– Повинуюсь, государь.
Он не смог поклониться, но этого от него теперь никто и никогда не ждал.
Комментарий к Пролог. Искалеченный
Тем, кто любит Поднебесье, небезынтересно будет, я надеюсь)
========== К южным рубежам ==========
От Элдойра до Мирмендела быстроногие лошади и крепкие всадники добирались за четырнадцать дней, учитывая сложные переходы по каменистым предгорьям и несколько переправ через горные речушки, коварные, хоть и мелководные. Ниротиль знал, что с его ранами он верхом ездить не может, а подвода всегда уступала в скорости верховой лошади.
Лекарь советовал отложить переезд к новому месту службы на несколько месяцев, но полководец спешил попасть на юг. Перед лекарями он мог оправдывать свое стремление чем угодно, но на самом деле собственная беспомощность и всеобщее сочувствие так ему опротивели, что он готов был отправиться хоть к драконам, если дело того потребовало бы.
Дружинники из тех, что остались в живых, энтузиазма в очередном переселении не проявили, и их за это винить было по меньше мере глупо.
– Тебе понадобится там надежная сотня, мастер, – поделился соображениями Линтиль, пристально кидая глубокий взгляд из-под густых бровей, – я отправлюсь с тобой. Напишу Триссиль – она тоже приедет.
– Она что, читать успела выучиться? – ухмыльнулся Ниротиль.
– Это вряд ли… с самой победы трезвой ее не видел.
Кроме верных товарищей с собой взять полководцу было нечего. Обрадовавшие трофеи мгновенно разошлись по долговым закладным, а набеги на поселения и заставы южан Ниротиль предпринять не успел из-за тяжелого ранения. С собой он увозил в итоге лошадей, скромный скарб в пяти сундуках, потрепанный шатер. Шатер взял скорее из духа противоречия: чтобы его разобрать и поставить, сил у него уже не было, да и удобство в дороге, а не военных перебросках, было сомнительно.
И, как того и требовал Гельвин, он должен был взять себе новую жену, что сопровождала бы его в путешествии на юг.
Перебирать невест из списка оказалось неожиданно весело. Тут были и вдовы, и дважды вдовы, и даже несколько отважных воительниц, порешивших сложить мечи. Ниротиль улыбнулся, увидев среди них знакомые имена. Альмитти, например, совершенно справедливо рассудила, что на пятом месяце беременности пора бы уйти на покой и задуматься об обретении семейного счастья и благополучия. Награбленные ею богатства это позволяли. Вот незадача, правда – формальное замужество никак не могло повлиять на ее привычку к свободной любви.
-Она уже занята, – категорически отверг кандидатуру Наставник Гана, листая немаленький список, весь перепачканный чернилами, – есть сироты Нимири… ну этих тут три листа… асуры забрали своих… есть немного кельхиток, не советую – почти все старше тебя и с выводком в восемь душ…, а может, кто-то из ругов?
Ниротиль устало закрыл глаза. Он и так проводил большую часть времени лежа, но почему-то это редко помогало побороть усталость, которая, казалось, прочно угнездилась в каждом кровеносном сосуде, каждой мышце, каждом отбитом участке тела. Струйки нервных судорог змеились с завидной регулярностью по закоченевшим, онемевшим ногам и рукам, а немели руки и ноги теперь за короткие минуты пребывания в сидячем положении. Что-то безнадежно сломалось в его теле, и никакие магистры медицины помочь уже не могли. Толку тратиться.
А что там творилось в окаменевшей, обессилевшей душе, он и разбирать не хотел.
Наставник дошел до сирот, оставшихся без попечения, из дочерей воинского сословия. Бесприданницы были нарасхват, никто не хотел в послевоенной нищете свариться со свояками.
Почему-то Лиоттиэль все равно не уставал отвергать одну за другой предложенные кандидатуры. У одной невесты он высмеивал имя, у другой – происхождение, пока Наставник Гана не покрыл его бранью на трех языках и не напомнил, что калекам вообще выбирать сиделок не положено.
И это тоже пришлось проглотить. Гана был родственником. Ему и вести торги за невесту. Ниротилю становилось все гаже.
– Ну вот тебе еще одна. Сонаэнь Орта. Младшая дочь. И они сами прислали письмо.
– Больна, нища или безнадежно слабоумна? – спросил Ниротиль, – имя странное…
– Она достаточно хороша собой. Но бедна. Мастер Орта не вовремя умер.
– Смерть не бывает своевременной. Кому как не мне знать это! – Ниротиль усмехнулся и привстал на локте, дотянулся до кубка с вином, – ну что ж, если больше не будет кандидаток, то можно остановиться на Орте.
– То ты не хочешь слышать имен, то останавливаешься на первой же…
Но полководец уже понимал, что день его вымотал. Такой короткий – на дворе еще был февраль, и все равно ни на что не оставалось сил. Справить нужду, позавтракать, одеться, принять одного посетителя и пройти немного по коридору у спальни… и всё. Воин задыхался в четырех стенах. Полгода нудного лечения доконали его, он боялся умереть в этом положении. И, не в силах больше слушать все новые и новые имена незнакомых девиц, Ниротиль отмахнулся, едва не наугад ткнув в последнюю кандидатку.
***
Ниротиль никогда не бывал в Мирменделе и землях вокруг, принадлежащих Южному Союзу. Много раз от тех, кто посетил города южан, он слышал байки и небывалые рассказы о том, как выглядит жизнь миремов, сальбов и гихонцев. Ясень даже состоял в родстве с кем-то из миремов по материнской линии.
– Конечно, там море, и тебе, мастер, это будет полезно, но ехать сейчас? – сомневался соратник.
– Какое море в марте? – удивился Ниротиль.
– Пока доберемся, уже можно будет плавать, – улыбнулся Ясень, – там теплее.
– Насколько?
– Два теплых течения вдоль побережья отгоняют прочь зиму. Там ее почти не бывает. А ты бы не ехал сейчас. Что нам стоит подождать, пока не оправишься.
– Лет десять? – усмехнулся полководец.
На это ответить было нечего. В лучшем случае, как безжалостно повторял себе Ниротиль, его перестанет мучить недержание и судороги в правом бедре, лишавшие сна.
Да и проживет ли он это десятилетие? А порядок на южном рубеже нужен был срочно. Полководцу хорошо было известно, что, предоставленные самим себе, южане вновь постараются сплотиться вокруг кого-то из своей знати. Ослабленный, раздираемый противоречиями Элдойр мог не выстоять.
И Лиоттиэль удивлялся, почему Правитель отправил именно его разбираться на югах. Отметая самую простую причину – ведь Гельвин даже в случае смерти посла ничего не терял – он не находил никаких других. Ниротиль не был хорошим политиком. Не прославился способностью к переговорам, предпочитая захват и нападение в ночной тиши.
На войне, как и в любви, он любил игру не по правилам.
Глухое раздражение посетило его второй раз в тот день – когда Гана принес брачный контракт, одобренный попечительским советом по делам сирот. Заведовала им, насколько полководец знал, сестра Правителя.
– Какой просит невеста выкуп? – Ниротиль был готов ко всему. Но желания леди Орты были скромны и практичны. Короткий список включал домашнюю утварь, белье и обувь. Дойдя до описания двух пар сандалий, Лиоттиэль, пылая от гнева, отбросил письмо в сторону.
– Подойди с другой стороны, – посоветовал Наставник Гана, – теперь ты можешь быть уверен, что она очень бедна и всем будет довольна, что бы ты ей ни дал.
– Они все вначале довольны, – пробормотал полководец.
Воин тактично промолчал.
Так, отослав приданое невесте, которую так и не увидел, Ниротиль приготовился выезжать из Элдойра. Несмотря на то, что он покидал ворота города на носилках, полководец чувствовал счастье уже от того, что снова оказался за пределами крепостных стен.
Словно тяжесть спала с его груди, стоило белым стенам скрыться из виду. Ниротиль впервые за долгое время заснул без маковой настойки, только ощутив привычную качку кочевья. Сон, покинувший его в стенах оседлой жизни, вновь вернулся только в дороге. Несколько раз его будили грозовые раскаты, два или три раза он сквозь дрему слышал клекот горных соколов, а шум паломнических повозок заставил его окончательно проснуться.
Но у ущелья паломничества они не стали останавливаться. Только к вечеру сделали первый привал на ночевку, давая лошадям отдохнуть. Дневное потепление сменилось прохладцей. Кое-где на лиственницах, растущих на склонах вдоль дороги, уже появлялись первые робкие метелки мягкой хвои – значит, заморозков уже не предвиделось. Зима неумолимо отступала перед спускавшейся с высоких зеленых пастбищ весной.
***
Утром картина вновь сменилась – вчерашняя гроза, так и не пролившаяся дождем, настигла их почти у Флейского Отрога.
– Рано в этом году все растаяло, – поделился соображениями Линтиль, – матушка говорила, журавли прилетели. Скоро зацветет Элдойр и Предгорья…
– Мы не увидим, – без сожаления вставил Трельд.
– Мы увидим Мирмендел!
Ниротиль не мог заставить себя радоваться вместе с соратниками. Долгие годы он верил, что Элдойр нельзя не любить. Возможно, он пролил слишком много крови за белые стены столицы. Возможно, сложно любить то, что должно было оставаться красивой сказкой, а превратилось в уродливую реальность. Рожденный от крови самых оседлых жителей Поднебесья, Ниротиль делил жизнь с кочевниками – и как никогда понимал, что только такой путь его устроит полностью.
Даже самые выскобленные, чисто выметенные, украшенные садами и фонтанами, городские улицы не могли сравниться в его глазах с первозданным буйством дикой природы – неукротимой, мощной силой.
Словно в ответ на его мысли, снова заворчали и зашумели тучи, скопившиеся у перевала. Полководец даже приподнялся на своем ложе, задохнувшись от того потрясающего зрелища, что открылось ему. Грозовые облака клубились над перевалами, как живые, пугая и завораживая. Глубокого синего оттенка непролитой дождевой влаги с запада, они отступали перед вздымавшимися Кундаллами. Но такие же тучи наступали на горы с востока – и тоже скатывались по непреодолимым каменным стенам высочайших гор Поднебесья.
Грозы с востока и запада не сталкивались, оставляя точно над горным хребтом тонкую прорезь ярчайшей небесной лазури, от взгляда на которую слезились и болели глаза. И все же Лиоттиэль продолжал смотреть.
Дорога оставалась пустынной. Ниротиль старался не смотреть на Ясеня и Трельда, сопровождавших его повозку на своих нарядных конях. Его любимый Рыжик пал. Сколько бы он ни приобрел трофейных лошадей, верхом ездить, вероятно, он уже не сможет никогда. И это колышущееся бескрайнее море зелени, этот прозрачный туман раннего утра, пронзенный солнечными лучами из разрывов туч, никогда ему вновь принадлежать не будет.
Ниротиль сжал дрожащие губы. Не хотелось вспоминать – но не это ли одно оставалось?
Вспоминать, как под дудки праздника загона скота преданный Рыжик уносил его и Мори в поля за сабянскими предместьями – полные такой же высокой зеленой травы. И там, в высокой траве, они любили друг друга, а потом бежали к рисовым полям, чтобы…
«Но Мори нет больше. Той Мори и меня больше нет».
И даже Рыжика нет.
Качка и пасмурное небо заставили полководца задремать. Очнулся он от резкого толчка и возгласа Трильда.
– Гроза, мастер, мы решили остановиться в роще.
Ниротиль не возражал. Узкие каменистые тропы предгорий представляли опасность и без селей, а сели могли появиться в любое мгновение.
– Смотрите, мастер, это же ваша невеста и ее сопровождающие! – весело воскликнул Трильд, показывая на спешившихся воинов на другом краю рощи.
Ниротиль против воли дернулся с пролежавшегося мехового покрывала. Три девушки в серых платьях госпитальерок метались с визгами между деревьев. Мысленно он похвалил войну, из-за которой крестьяне не селились на границах враждующих сторон – и не вырубили рощи арумасов и их странных родственников: одно дерево пускало множество побегов-корней не вверх, а вниз. У дерева в итоге появлялось множество стволов, а крона разрасталась вширь, образуя сплошные навесы плотной темно-зеленой листвы. Под крышей этой рощи укрыться могли два отряда лучников по дюжине воинов. Или то, что осталось от его личной сотни.
«Не думать».
Ясень направился к девушкам. Вернулся, посмеиваясь, осторожно помог сесть Ниротилю.
– Что у них там?
– Леди Орта не знала, что вы тоже едете следом. Говорит, через час будет обед, – оруженосец усмехался. Ниротиль откинулся на меховое одеяло.
Определенно, он не отказался бы от обеда, хотя и не чувствовал голода. До Флейи привала не предвиделось. Да и в самом городе Ниротиль не рискнул бы задерживаться надолго. Обещанная ему дружина должна была дожидаться за Флейей, но полководец хорошо знал, что значит послевоенная степь: может так статься, что вместо дружинников его встретит остывшее кострище, гора трупов и два или три скучающих южанина, которые в два счета справятся с калекой. В плен его не возьмут. Элдойр не торговался, выкупая заложников, не отказывая себе в продаже их.
Гельвин знал, кого отправить на юг. Лиоттиэль все равно был обречен. И испытывал к Правителю признательность. По крайней мере, призрачный шанс все же умереть в бою радовал его больше, чем вероятность медленно загибаться от ран на опротивевшей постели.
К тому же, Ниротиль никогда не был в Мирменделе и окрестностях.
***
Прошлое, в котором он, молодой, красивый и сильный, был беспечен и беззаботен, возвращалось во снах. Напоминало о временах, когда он был еще подростком, едва вышел из детства – и любил угнать из табуна лошадь, чтобы украсть свою возлюбленную с ее двора.
Он помнил ощущение – пахнущая солью пота лошадиную спину без седла, прижавшуюся со спины Мори, бешеную скачку под жарким солнцем полудня – вечность, расстилающаяся зелеными полями травы перед ними, высоким небом, мальвами вдоль дорог, солнцем, утекающим рубиновыми и малиновыми лучами за западный горизонт…
– Огромный город, – сделала большие глаза Мори, закинув руки за голову и глядя в бесконечное выбеленное жарой небо, – я мечтаю однажды побывать там.
– Что там интересного! – зевнул Ниротиль, жмурясь, – пшеница, ячмень, коровы?
– Много коров, – засмеялась девочка, – и много пшеницы. Твои волосы похожи на пшеницу.
– А твои – на пашни Черноземья. На весенние пашни… – он повалил ее на траву, и она накрутила на палец выбившийся из ученической косы локон его волос.
Пряный запах лошадиного пота, каштанов и ореховых кустов всегда сопровождал ее.
– Ты была когда-нибудь в городе? – почему-то шепотом спросил Ниротиль. Она замотала головой.
– А ты? Бывал?
– Нет. Дядя сказал, что возьмет меня в Сабу в следующем году.
– А я останусь дома, пока не выйду замуж. Попроси за меня, я тоже хочу увидеть город!
Но девочек не брали в города. Конечно, им разрешали посещать ярмарки, а некоторые бывали в столицах княжеств, но Мори не могла об этом и мечтать. Тогда Ниротиль пообещал себе, что однажды непременно покажет ей каждый уголок Поднебесья, который она захочет посетить.
А навсегда разделили их ворота Элдойра…
***
…Ниротиль открыл глаза, вырванный из очередной короткой дремы резким ударом боли в пояснице. Телега подскочила на особо торчащем камне. Зевнув и оглянувшись – по новой привычке стараясь не вертеть шеей – он обнаружил, что он и сопровождавшие его всадники находятся в тени Семиглавой. Ледники, наросшие за зиму, напоминали о грядущих разливах рек. Мужчина в очередной раз порадовался, что поспешил выехать из белого города до того, как сели размоют пути на юг.
Путники подошли к самой Флейе.
Флейя, как и полгода назад, сохраняла вооруженный нейтралитет. Лунный Тракт, проложенный по центральной улице, окруженный отвесными стенами, казался безжизненным. Но за каждой бойницей наверняка прятался невидимый глазу стрелок, готовый всадить стрелу в грудь недоброжелателю.
«Флейя похожа на рассеченное сердце, – говорил он Мори, когда они воссоединились на короткие дни перед осадой Элдойра, – жаль только, никто из нас не побывал за ее каменными стенами». Но теперь, кажется, ему предстояло исправить ситуацию: требовательный свист раздался с левой из стен, и всадники остановили недовольно захрапевших лошадей.
Как и предполагал Ниротиль, безуспешно пытающийся сесть самостоятельно, лучники обнаружились почти за каждой бойницей. Все в знаменитых серых флейянских плащах, они казались неживыми статуями. Одна из фигур шевельнулась, грациозно скользнула вперед, к краю толстой стены. Отбросивший капюшон с лица, длинноволосый переговорщик перегнулся через каменный парапет. Звякнули о синий гранит треугольные подвески в тонких косах.
– Мир вам.
«И то хорошо», обрадовался Лиоттиэль. В горле отчего-то першило, так что ответ на приветствие вернул Линтиль.
– Вы вооружены и с вами раненый?
– Мы из Элдойра, едем на юг. Господин ранен еще при осаде, – звонко отвечал Линтиль.
Длинноволосый помолчал, в следующей его реплике прорвался сарказм:
– Слабо верится.
Хороши были флейянские лучники: Ниротиль мог оценить их умение по собственному опыту. Он едва успел уловить нотки угрозы в голосе переговорщика, как, словно из ниоткуда, в руках у стрелков появились луки, угрожающе заскрипели тетивы, а добрые две дюжины стрел были нацелены в путников. Девицы все втроем запищали, Ясень быстро заткнул их коротким окриком.
Спиной Ниротиль ощущал, что с правой стены стрел полетит не меньше, стоит ему или его спутникам сделать неверное движение.
– Не двигайтесь, – сквозь зубы процедил Ниротиль, затем повысил голос, обращаясь к тем, кто занимал стены, – мне нужен Наместник или Хранитель города!
– Он перед тобой, воин, – негромко ответил длинноволосый, – чего ты хочешь от нас?
– Дай нам пройти через Тракт, и мы не побеспокоим тебя другими просьбами. Мы служим трону, я и мои братья, – он закашлялся, горькая желчь обожгла язык и глотку, – что смущает тебя?
– То, что проход с оружием через город вот уже три месяца как закрыт. Иди в обход. Это решено.
– Но мы не враги…
– Но и не друзья, – Хранитель был категоричен.
– Назови себя, – попросил Ниротиль, вопреки ожиданию, не испытывающий обычного отвращения к положению просителя.
– Дека Лияри. Ты не нашей крови, наши имена тебе ни о чем не скажут.
– Я Ниротиль Лиоттиэль, – представился в ответ полководец, – и я прошу, если нет возможности квартировать войска, дать мне и моим спутникам ночь или… две… провести в черте города.
На стене наметилось некоторое волнение. Хранитель Флейи, склонив голову набок, словно о чем-то размышлял.
– Твое имя мне знакомо, воин. Нет ли в твоем родстве воина по имени Гана Лиотта?
– Есть. Один из моих братьев. Так каков твой ответ?
– Тебе мы приют дадим. Остальные пусть покинут Флейю до заката.
– Постой! – Ниротиль понял, что Наместник уже готов покинуть стену.
«Я на ней еще не женат, но оставить девушку под дождями на улице – верх бесчестья».
– С нами леди. Среди них моя невеста. Ты мог бы пустить на ночь девушек, если не меня?
Возможно, ему лишь показалось, что одна из серых вуалей за спиной Трельда дрогнула. Зрение часто теперь обманывало полководца. Дека Лияри прищурился, разглядывая увечного воина, затем молча кивнул.
Ниротиль выдохнул, поняв, что хотя бы безопасность девушкам обеспечил. Всего можно было ждать во Флейе, но только не бесчестья для женщин. Одна за другой три фигурки скрылись в красных воротах, и Лиоттиэль выдохнул. По крайней мере, теперь, если стычка и произойдет, никто из девиц не пострадает. Подумав об этом, он сам на себя обозлился: он ни разу не видел свою нареченную, да и не особо горел желанием ускорять знакомство, но заботиться о ней уже приходилось.
Впрочем, мысли о будущей свадьбе быстро сменились привычным стыдом публичного унижения. Ему со всем гостеприимством предоставили носилки и четверых воинов в качестве конвоя к его пристанищу на ночь. Никто не произнес ни слова о необходимости разоружиться, его даже не обыскали. В любое другое время любого другого воина, окажись он даже мертвым, не оставили бы в стенах Флейи с оружием.
Ниротиль не мог не считать повороты и углы, пройденные молчаливыми стражами с его носилками. Не мог не чувствовать легкого страха, словно попал в стан врагов. Нейтралитету Флейи было много лет, и все же напряженность ощущалась в каждом глотке воздуха. Сине-серые камни стен, вздымавшихся на удивительную высоту, блестели от оседающей влаги, но в комнате, которую выделили раненному, было сухо и тепло.
– Господин просил явиться к нему, когда вы обустроитесь, – покидая Ниротиля, с акцентом сообщил один из его стражей.
За кованными решетками синели сумерки, далекими огнями спешили украситься сторожевые башни. Ниротиль взглянул в сторону ведра для телесных нужд, находящееся точно в противоположном углу комнаты, и тяжело вздохнул.
Если ему повезет, он справится с этой непосильной задачей за полчаса, но после уже доковылять до Наместника Флейи вряд ли сможет.
***
Дека Лияри ничуть не оскорбился на появление своего гостя все на тех же носилках. Вблизи оказалось, что Наместник еще очень молод – не старше самого полководца. Он с неподдельным интересом вгляделся в лицо Лиоттиэля.
