Текст книги "Ставка на верность (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Не ту ли единственно возможную тропу, что вела его душу от рождения в степях до смерти в бою?
Этот вопрос появился именно тогда, возле горящей Сальбунии, и навсегда остался пропитан гарью и запахом смолы. И он же протянул ощутимую нить от прошлого к настоящему в Мирменделе.
Когда он метался, пытаясь в сумраке, дыме и сутолоке разыскать свою женщину. Когда зрение, что становилось все лучше, внезапно опять подвело, а разум, как назло, подсылал одну за другой иллюзии прошлого – павшую Сальбунию, синие глиняные стены, кричащих женщин, распростертые на мостовых тела…
Когда мелькавшие мимо факелы вооруженных миремов перестали что-либо значить, как и мольбы Трис в одно ухо – уходим, мастер, вы задохнетесь, она не могла попасть туда, просто не могла. Тогда как он ясно слышал ее голос, короткий вскрик при их расставании, полный страха, отчаяния, мучительного одиночества в толпе, несущейся вместе с обезумевшими лошадьми куда-то во тьму – сноп рассыпавшихся искр, опрокинутый светильник, сизые тени жрецов, пытающихся загасить пламя своими одеждами…
Когда он почти отчаялся, пытаясь найти ее, ногу свело болью, все в голове перемешалось и перепуталось, стало трудно дышать, словно раны открылись все до единой – все, когда-либо полученные. И упали на него с насмешливо-смеющимися небесами: полнолунием, синими облачками, по-южному яркими августовскими звездами. Все было здесь: разоренные стоянки, изнасилованная Триссиль, еще безымянная, вспоротый живот Учителя, смерть брата, предательство Мори, собственный предсмертный хрип, все длящийся, длящийся – пока не превратился в новую жизнь, второй шанс.
Когда забившись под дно какой-то покосившейся телеги, вцепившись в оси колеса обеими руками, измазанная в пыли и грязи, смотрела с земли на него его жена, Сонаэнь Орта.
*
– Девочка моя, – дрогнувшим голосом позвал ее Ниротиль. Она отвернула лицо.
– Прости меня, – непривычно громко попросила со слезами в голосе, – я не должна была… все побежали, и я испугалась, что споткнусь.
– Ты меня напугала. Ты меня так напугала, Господи! Я думал, всё, живой тебя не увижу. Не плачь.
– Я потеряла ваш кошелек, – жалобно всхлипнула Сонаэнь, и тут уже Ниротиль не выдержал – ткнулся лицом в ее волосы, принялся осыпать ее руки беспорядочными поцелуями, шепча всякие милые глупости. Умоляя забыть проклятый кошелек, и тем более, не пытаться вспомнить в точности, сколько там было денег, и каких больше, медяков или серебряных ногат. Сонаэнь же, некрасиво всхлипывая, прижималась крепко к его груди.
Герои саг выносили с пепелища возлюбленных на руках, и плащи вились по ветру за ними. Ниротиль хромал, поддерживаемый своей рыдающей супругой, кривился при каждом шаге и проклинал тот день, когда согласился зваться полководцем Элдойра.
*
После полудня Ниротиль, Трис и Ясень молча разглядывали повреждения от огня. Пригласивший их по-соседски накануне жрец едва выжил, спасая из храма какие-то реликвии, и никто из пришлых воинов не сомневался, что причиной поджога стало сближение между жителями Мирмендела и захватчиками.
Скорее всего, поджигатель действовал импульсивно, в противном случае, он нашел бы лучшее время и место для своего деяния.
– Местные, – высказался, наконец, Ясень, – фанатик какой-нибудь.
– А не сами эти… жертвоприносители? – поежилась Триссиль, – может, он нас сюда и позвал-то, чтобы… сжечь там?
Воительница все еще находилась под глубоким впечатлением от рассказа о самосожжениях вдов. Ниротиль покачал головой. Он вспоминал то, как Дарна Патини намекал на выгоду «дружить» с миремами. Знать бы еще, что он подразумевал под дружбой.
Пожалуй, стоит уточнить.
Обжитой постоялый двор, где останавливались жители Флейи и ее послы, казался внезапно выросшим фруктовым деревцем в еловом лесу. Ниротиль и сам не смог бы сосчитать, сколько похожих трактиров объездил и обошел в жизни. Слишком тесная коновязь, второй этаж, пристроенный над первым немного криво, хиленькие лестницы – знакомый кусочек Элдойра в окружении южной пестроты.
Судя по всему, правда, это был кусочек Флейи, а не Элдойра. Конюх ни слова не понимал на срединной хине, зато на флейском диалекте изъяснялся почти без акцента.
Присмотревшись, Ниротиль обнаружил, что говорил трактирный служащий с полураздетой особой, спрятавшейся в тени навеса.
«Могу поклясться, она из самых чистокровных флейянок, – не смог не улыбнуться полководец, – но, спроси любого из ее родни – будут клясться с пеной у рта, что в их народе невозможно дотронуться до девицы до свадьбы, а все проститутки города – засланные лживые шпионки, призванные развратить молодежь…». Почувствовав на себе взгляд, девушка в тени повернулась боком, давая возможность оценить свою красоту.
Южное платье выгодно подчеркивало удивительную прелесть точеной фигурки.
– Ты зря надеешься на что-то, парень, она никому не дает, кроме… о. Извините, мастер войны.
– Извиняю, – улыбаясь, ответил Ниротиль, щурясь в сторону того флейянца, что старался протиснуться вдоль стены незаметно, – доложите господину Патини, что я желаю аудиенции с ним.
– Мы непременно передадим ему, – раздалось со второго этажа. Против солнца смотреть было тяжело, и полководец почти ничего не видел.
– Я хочу видеть его немедленно.
– Он немедленно прибудет к вам.
– Да по такой жаре самое дело таскаться взад-вперед по этому трахнутому городу, – вполголоса высказалась Триссиль, и Ясень принялся выговаривать соратнице за ее сквернословие.
Ничего не оставалось, кроме как вернуться в Руины. Путешествия хватило Ниротилю, чтобы почувствовать себя окончательно разбитым, и до самого визита Дарны полководец слег в постель.
Посол Флейи был безупречен, как и накануне вечером.
– Полагаю, вы заведет речь о вчерашнем пожаре, – скучающим тоном приветствовал Лиоттиэля Дарна.
– Полагаю, вы всячески будете отрицать причастность к нему, – усмехнулся Ниротиль.
– А если не буду? – Патини широко распахнул глаза.
– А если я вытащу делишки вашей шайки на свет и повешу каждого, кто причастен? – Ниротиль не моргнул и глазом.
– Да бросьте. Какая шайка, о чем вы? Вы сосланы сюда поправить здоровье и представлять собой гордость и силу белого города. Ваше ли дело – рушить веками заведенные порядки, если славное войско этого не добилось?
– Если эти порядки предполагают измену, то это мое дело.
Как хотелось сказать больше! Как хотелось ударить, оскорбить, повесить – но не играть словами, не откладывать возмездие… разве его дело – копаться в грязном белье интриганов-политиков? Обнаженный меч да добрый лук – вот, что он был всю свою жизнь. И от того, что теперь он не был ни тем и ни другим, Ниротилю хотелось выть в голос.
– Послушайте, Лиоттиэль, примите как добрый совет, – ухмыльнулся флейянец, – за вами никто не стоит. У вас нет армии, пока мой господин не пропустит дружины через наши земли – а он не пропустит. Новые урожаи не дадут им устоять в дождливый сезон. Потому что никто им не даст и куска хлеба. Никто с Лунных Долов, от Раздола и до Янтарных Пределов. Никто из тех, кто пьет воду Гихона.
– Это ваше последнее слово?
– Последними словами не разбрасываются.
– Я могу призвать помощь из Элдойра, которая придет в обход.
Как бы жалко это ни звучало, тем не менее, Ниротиль знал за собой реальную поддержку. И, хотя больше всего на свете ему хотелось проткнуть гнусного продажного переговорщика мечом, приходилось торговаться. «С этими политиками довелось научиться», – подумал он.
– Помощь дойдет через три недели, – произнес флейянец, – если его величество сочтет нужным ее прислать. Но второй Сальбунии никто не хочет, не так ли?
– Я чхал на сраную Сальбунию, – сдавленно проговорил Ниротиль, привставая с места и дрожа от гнева всем телом, – чхал на сраную Флейю и на твоего хозяина…
– Пустые слова, а о вашем характере ходят легенды, – пренебрежительно отмахнулся посол.
– Передай ему, – настойчиво продолжил Ниротиль, – передай все, что я скажу. Даже если он со своей необъявленной блокадой надеется выкурить меня отсюда – или удержать в повиновении, ему это не удастся. Я не знаю, что за долбанную выгоду он имеет в Мирменделе, но этой выгоде пришел конец.
– Осторожнее, полководец. Флейя пять сотен лет стоит на страже южных границ белого города.
– Но не Флейя правит Поднебесьем.
– Ваше право, ваше право играть словами.
– Так ты что, говоришь, я играю? – зарычал Ниротиль, чувствуя неотвратимо надвигающуюся волну того гнева, который напрочь рушил самообладание. Иной раз почти до потери памяти. Почуяв наступающее на собеседника кровавое бешенство, посланец, не мешкая и не делая резких движений, спиной стал отступать к двери. Выражение лица его поменялось. Ниротиль легко, плавно воспарил из своего кресла, даже не чувствуя веса, легшего тяжестью на больную ногу.
– Ясень! Линтиль! Проводите гостя, – подоспела умница Триссиль, загородила собой посланца от воеводы, а убедившись, что Патини покинул особняк и седлает коня, сама боком и вдоль стены удалилась, на всякий случай стараясь не поворачиваться к полководцу спиной.
Бывалые соратники нрав его знали хорошо. Знали, когда серые глаза бледнеют до схожести с серебряными зеркалами. Знали и то, что своих от чужих полководец в такие минуты различает плохо.
Но Сонаэнь Орта этого не знала. Ниротиль не успел прийти в себя – отдышаться, выпить, в одиночестве пройтись хотя бы вокруг дома, как появилась не вовремя его супруга.
– Я подаю обед, вы даже и не завтракали…
– Уйди.
– Я поставила вам в кабинет…
Он не собирался ее бить. Слишком устал, чтобы огрызаться. И слишком серьезное решение предстояло принять.
– Уйди, пока не получила!
Чаши весов не колебались, сохраняя обманчивое равновесие. Ложь! Все ложь! Сладкий обман тенистых улочек Мирмендела и знойных пустырей. Плетистые розы и виноградники, колючки пастбищ и беладонна помоек, запахи навоза, попревшей древесины, мясобоен и смолы горных сосен… все это ложь, иллюзия безмятежности и сонного спокойствия.
Успокаивающая иллюзия, надо признать. И все же не сравнится с реальностью, предстающей в лице его жены. Очередная его вспышка даже не заставила ее поморщиться. Она перенесла ее с тем же терпением, с каким козы, забившись под низкие кроны каштанов, пережидают бурный ливень.
Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. На плечо легла легкая рука Сонаэнь, он немедленно положил поверх свою и чуть сжал ее пальцы. Минуту или больше они неподвижно стояли так, проживая новую ступень близости.
– Есть идеи? – спросил Ниротиль, кивая в сторону плана Мирмендела, что лежал перед ним на столе.
Сонаэнь перегнулась через его плечо, потянулась вперед. Мужчина чуть отстранился, по его щеке легко скользнули ее волосы. Она их уже распустила, готовясь ко сну. Рука ее чуть сжала его плечо, он в ответ пожал руку. Странный обмен ощущениями. Торг, где никто не в накладе.
– Так что думаешь, леди? – тихо повторил он свой вопрос. Она провела пальцем вдоль изображенных на плане валов с севера.
– Нам не одолеть Мирмендел, – произнесла леди Орта, оглядываясь на полководца.
– Почему? – кивком он просил ее продолжать. Пусть она произнесет вслух то, что он сам и думает.
– Тридцать шесть тысяч жителей пригородов и предместий… никаких стен… вы только обессилите себя. Они будут разбегаться и снова собираться, пока не измотают вас. Это длилось сто лет по всем окраинам королевства. К тому же, обозы будут приходить с опозданием, если вообще придут. Нет. Здесь не стоит и пытаться.
Ниротиль поднял на нее взгляд. Близость ее сводила с ума, как и ее отстраненность, спокойствие – непробиваемая броня сдержанности и вежливого послушания. И, если бы не особый взгляд серо-голубых ясных глаз, который она поспешно отводила, да еще дрожащая горячая ладонь…
Отчужденность истаяла.
– Собери мои вещи, – бросил он, осторожно вставая – новая привычка к плавным движениям постепенно усваивалась, – лишнего не клади.
– Куда вы?
– Твое что за дело, милая? Сложи в сундук, – не слишком ласково, но вполне миролюбиво продолжил полководец, подходя к сонному соколу в клобуке, что восседал на присаде в самом темном углу, – я должен быть готов.
– Но не прямо сейчас? – и снова ее рука на плече и ее учащенное дыхание в шею – и снова особое, значащее слишком много пожатие… Он обернулся, растерянно всматриваясь в полумрак.
В тени под потолком. В блики на серебряных подвесках в волосах своей жены. В ее лицо.
Ниротиль, держась за тонкие пальчики, поднес ее руку к лицу и внимательно рассмотрел. Чуял под пальцами остатки давешних мозолей. От мотыги, надо думать. Точно такие же были когда-то у его матери и теток. Годами не проходившие. Неужели они не пройдут потом, в доме с кучей слуг и без труда в поле?
Что ты делаешь этими руками, Сонаэнь, хотел спросить полководец, и не стал. Вместо этого коротко поцеловал ее руку и отпустил, возвращая ей свободу. Но девушка не отодвинулась и не отстранилась. Рука ее скользнула по его плечу. Накрутила волосы на палец, провела пальцами по его шее, нерешительно замерла на мгновение. Ниротиль напрягся.
Сотни мыслей, одна другой невероятнее, родились у него. Что, если она захочет близости? Но нет, не может она хотеть этого, не с ним, во всяком случае. Отчего же так часто дышит и смотрит своими непроницаемыми мутными глазами ему в лицо?
«Хочет…».
– Можно… – ее руки оказались неожиданно горячи, когда все-таки обхватили за пояс, и Ниротиль задержал дыхание, – можно, я вас…
– Говори, – сперло дыхание, вместо решительного приказа вышел испуганный шепот.
– Можно вас поцеловать?
Ниротиль дернулся, раскроенный уголок губ свела короткая судорога, хотел было отстранить ее. Но руки отказывались повиноваться. Поэтому как раз в половину лица, что была украшена двумя шрамами, и пришелся ее осторожный поцелуй.
«Надо было попробовать с куртизанкой, – щемило сердце у полководца, – что, если я не смогу? Что если она запомнит свой первый раз неудавшимся, а меня – немощным?». Легкие, едва ощутимые поцелуи переместились к скуле, плавно заскользили к шее.
– Знаешь ли ты, чего хочешь… – если он надеялся остановить ее, то это не удалось.
– Я же ваша жена, – чуть обиженно прозвучало в ответ.
– «Ты». Пожалуй, наедине мне было бы приятнее слышать «ты». Зови меня по домашнему имени.
Эти слова вырвались у него против воли, мгновенным всплеском забытых чувств. Домашнее имя… Мори знала его. Мори придумывала ему множество прозвищ. Соратникам он не позволял такой вольности, даже самым близким и давним, но жене…
– Тило, – прошептала Сонаэнь, губы ее, дрожащие и чуть влажные, опять оказались опасно близко, обожгли горячим жаром дыхания, и мужчина удивился тому, как сильно забилось сердце – до боли за грудиной, до нехватки воздуха в легких…
Он помнил, что такое любовь – он любил Мори, любил любовью обреченной, уже зная в глубине души, что она не вернется, не отдастся, что она всегда продавалась и продастся еще не раз. Мори он полюбил тогда же, когда захотел; помнил, как сложно отделить одно от другого, помнил, как прекратил попытки сделать это.
Но Сонаэнь, эта девочка, готовая дарить себя, напугала, запутала, очаровала. И Ниротиль хотел отпустить ее, и не мог; хотел прекратить раздевать ее, неловко спотыкаясь о собственные спадающие штаны – и боялся остановиться. Ремень упал на пол с грохотом, от которого, как ему показалось, должен был проснуться и Мирмендел, и все окрестности.
Отпусти ее! – кричал рассудок.
Возьми, она твоя, требовало тело.
«Отпусти, – холодно заговорили вдруг душа и сердце, – если боишься, что любишь, если даже знаешь, что хочешь, отпусти. Если ты не вернешься из Флейи, она забудет тебя с другим и будет счастлива. Если вернешься – она будет ждать».
Как было остановиться, когда под его руками трепетала, вздымаясь, белоснежная высокая грудь с едва заметными навершиями сосков; когда он оперся коленом о кровать, втиснув его между ее сжатых бедер, и между их телами, кроме одежды, не осталось препятствий.
Как было остановиться, когда она издала восхитительный протестующий звук, стоило ему оторваться от поцелуя – лишь чтобы непослушными пальцами стянуть рубашку и не стесняться шрамов, вспыхивающих короткой сладкой болью под прикосновениями нежных женских рук…
– Помоги мне Бог, – шепнул Ниротиль, теряя себя и ненавидя свою слабость, – прошу, не дай этому случиться.
– Почему вы не хотите близости со мной? – в глазах Сонаэнь появились слезы обиды, но желание по-прежнему было сильнее, – почему…
– Я хочу.
«Боже, если б ты знала, как я хочу!».
– Но завтра я уеду, – губы одеревенели, непослушно ворочался язык, не желая подчиняться и выговорить неприятную, ненавистную правду, – ты останешься. Если… я… ты… останешься богатой вдовой. Через месяц отправишься в Элдойр. Не надо нам… не надо.
«Не надо нам сейчас сближаться». Короткий упрямый поцелуй в шею, последовавший за спутанными словами, вывел его из равновесия.
– Слушай меня, твою душу! – страдальчески выстонал полководец.
«Еще одно движение твоими пальцами, и я поддамся».
– Тило…
Неприкрытое влечение в ее глазах, вкус ее рта, жадность, с которой она целовала его, благодарность, с которой принимала любую ласку, а до того – любое, хоть и грубое, слово. Бесконечные ее шаги навстречу. Ни одной причины для них. Необъяснимо. И мучительный вопрос «почему?», давно терзавший Лиоттиэля, пересилил даже страсть, дал спасительные силы на то, чтобы отпихнуть Сонаэнь, отпрянуть прочь, лихорадочно оправляя одежду.
– Прости, – он пробормотал это, не глядя на свою жену, – этого не должно было случиться.
Трижды он споткнулся, выбираясь вслепую из особняка на воздух. Внезапно Руины превратились в бесконечный запутанный лабиринт. Ниротиль наощупь выбрался на задний двор, привалился к глиняной стене – наверняка вся спина будет в известке, осел, дрожа, на землю.
Почему его интересовало, что она подумает? Разве это имело хоть какое-то значение? Никогда прежде его не волновали чувства женщины, и тем меньше волновали, чем больше она от него зависела. Что и почему изменилось?
Не было ни одной причины жалеть ее – как и у нее не было причины спасать его, когда он и не просил о спасении. Спасительница! Их немало вилось вокруг любого прославленного воина. Приторно-слащавые, величаво-печальные, недоступно-высокомерные… за фасадом благопристойности Элдойра водились стаи хищниц, алчных до денег, охотниц за статусом и положением. И Мори, любимая некогда Мори оказалась лишь одной из них.
Дешёвки.
Есть ли причина поверить ей? Причина открыться, позволить себе слабость, подставить сердце под удар? Лишь на секунду, на две он позволил себе поверить, что Сонаэнь не такова. Разведенных женщин брали в жены ничуть не реже, чем девиц. Даже с детьми, вдовы находили утешение в объятиях новых мужей. Сонаэнь Орта перед дверьми обнаружила бы очередь поклонников. Его Сонаэнь… с каких пор он стал считать эту женщину своей?
Полководец знал, что рискует не вернуться. Он привык рисковать, но на этот раз помнил, что может причинить боль той, что не была готова к ней. И ей Ниротиль не желал боли.
Любовь не знает причин.
Комментарий к Полнолуние
Конец Первой Части
========== Брошенная ==========
Комментарий к Брошенная
Часть вторая.
Амрит Суэль.
Так звали горе, которое серой пеленой покрыло жизнь Сонаэнь с того дня, как она впервые встретила своего будущего мужа.
Амрит Суэль – так звали ту, которая отняла у нее Тило. Отняла задолго до того, как леди Орта вообще появилась в его жизни.
В каждом его взгляде на нее, в каждом слове, брошенном вскользь, даже в том, какое лицо у него становилось, когда он пробовал ее стряпню, Сонаэнь читала упрек: «Ты – не она». И, хоть упреки эти почти прекратились ко дню его отъезда, самый большой она получила в ночь накануне.
Он ушел. Он бросил ее. Он отказался от нее тогда, когда никто не отказался бы. Что была за причина?
Сонаэнь сжала зубы. Нет, нельзя думать слишком много о сопернице. Она ушла из его жизни, разве не так? Ушла сама. Как знать, не вернется ли? Не должна. А если вернется, Сонаэнь ее отравит. Перережет горло. Подложит ядовитую змею в постель. Лишь бы в ней в это время не оказался полководец Лиоттиэль.
Теперь, после месяцев в качестве его супруги, Сонаэнь не могла сказать, чего больше в ее чувствах к мужу, герою войны, одному из соправителей Гельвина. Наверное, первое место прочно заняла щемящая сердце жалость. На втором поселилась глухая печаль: почему он не отвечает добром если не на чувства, то хотя бы на ее почтительное отношение?
А затем пришла страсть. Страсть новая, осознанная, темная. Ничего общего с тем прекрасным чувством, что заставило ее предложить себя саму в жены увечному полководцу, когда в госпитале только и говорили о том, как тяжела будет его судьба, если он выживет. Сонаэнь начинала свой путь в качестве супруги Ниротиля, ведомая чуть тщеславным желанием возвыситься своим самопожертвованием; теперь это желание оставило ее.
Потому что она не могла смотреть спокойно на то, как кривится ее муж по утрам, вставая с постели – сначала тянет одну ногу, потом другую, потом, сжав зубы, спускает их на пол, беззвучно ругаясь. Точно так же он делал все: стискивая зубы и терпя. Все теперь стало трудно воину, который когда-то покорил с первого взгляда ее сердце, на ходу взлетая в седло и правя жеребцом так, словно на нем и был рожден. Когда-то он управлялся с щитом и мечом, как она с иглой и наперстком – даже не задумываясь, а теперь ему трудны стали самые обыденные вещи, самые простые движения.
Потому что у нее были две соперницы, не оставлявшие Ниротиля. Первой имя было боль, и она нещадно мучила своего возлюбленного, а вторая не только ничем ради него не жертвовала – она еще и предала его в самый тяжелый момент его жизни, а все равно по-прежнему была им любима.
Амрит Суэль. Это имя повторяла Сонаэнь перед сном, когда белая пелена из ненависти, страсти, отчаяния падала перед ее глазами, рушила вдребезги мечты о счастье.
Он не должен был любить предательницу. Ни желать, ни любить, ни даже помнить. Он должен был желать свою леди, верную, преданную ему, но – он не желал. И то, как он оставил ее на брачном ложе, и на следующий день уехал, даже не попрощавшись, окончательно заставило сердце Сонаэнь разбиться.
Она не знала, должна ли больше ненавидеть соперницу или своего мужа; но семена ненависти, посеянные оскорбительным отказом, всходили одно за другим.
И у нее больше не было желания растить что-либо иное в опустошенной душе.
*
Три письма, полученные за три месяца в Руинах от Ниротиля, покинувшего Мирмендел, сообщали сухо о том, что полководец воссоединился с частью своей дружины, стоявшей под Раздолом, затем выдвинулся к Лунным Долам и Отрогу, и, наконец, достиг Флейи. О себе Ниротиль писал скупо: здоров, занят, возвращаться не планирую. Сонаэнь, первый месяц ждавшая его возвращения со дня на день, вынуждена была взять на себя руководство хозяйством заставы, и ужаснулась тому, какой нравственный упадок одолел немногочисленных оставшихся при Руинах вояк.
Без военачальника они ленились с утра и до вечера, проигрывали друг другу скромные средства и целыми днями ничего не делали, разве что праздно шатались по окраинам Мирмендела, изредка задирая безответных мелких торговцев. Призывать их к порядку Сонаэнь после первой же попытки прекратила.
Единственной, кто служил ей опорой, оказалась Триссиль. Поначалу внушавшая отвращение десятница быстро завоевала сердце леди Орта.
В первый же день отсутствия Ниротиля воительница ввалилась в спальню хозяйки, не стучась, и с порога бесцеремонно заявила:
– Я спала с твоим мужем только один раз, это было давно, этого не повторится. А трогать его за что надо я трогала. И трогать буду. Хочешь – дерись, хочешь – бранись. Но он при мне и кишками своими харкал, и в трубочку мочился полгода, покуда я за ним ходила, так что не обессудь, сестрица. Делить нам нечего.
Сонаэнь вынуждена была оценить эту обескураживающую откровенность. Ружанка ничуть не походила на приятельниц из благородных семей или хотя бы обычных воспитанных горожанок. Светские беседы с ней быстро превращались в балаган. Кочевница искренне недоумевала по поводу принятых этикетных обращений или деления тем на пристойные и недопустимые.
Она же оказалась бесценным источником информации о прошлом и настоящем Лиоттиэля.
И о его первой жене.
– Такой шлюхи еще поискать, – вздохнула Триссиль, когда Сонаэнь подвела разговор к личности Амрит. Высокий хвост ее иссиня-черных волос качнулся, когда она самой себе кивнула. Леди Орта задумчиво покатала кубок между ладоней.
– Но что-то в ней было.
– Да ничего, кроме щели между ног… прости, твоя милость…
– Она до сих пор дорога ему! – как ни старалась Сонаэнь сдержаться, слезы, раз прорвавшись, зазвенели в высоком голосе, и воительница опустила голову.
– Наши женщины сказали бы, что она его приворожила, – осторожно добавила Трис. Леди отняла руку от лица, строго глянула на советчицу:
– Никакой черной магии в моем доме. Никаких колдуний и гадалок, предупреждаю.
– Я же просто предположила, – скучное лицо Триссиль могло бы обмануть лишь полного идиота. Сонаэнь поджала бледные губы.
– Расскажи мне о ней. Расскажи все, что знаешь.
Но посидеть и пошептаться с Триссиль удавалось редко. Много чаще можно было что-то выведать у воительницы, когда обе они работали в поле, только тогда все вокруг могли бы услышать громогласную Трис, а этого Сонаэнь не желала.
Прошли три месяца отсутствия Ниротиля, и тоска, охватившая его леди, перешла все мыслимые и немыслимые границы. Мир потерял последние краски, а надежда на то, что полководец вскорости вернется, таяла с каждым днем. Чем он был занят в отъезде? С кем вел переговоры, и не опасны ли они были? Его жена не знала ровным счетом ничего. Она не была вдовой и, подобно уроженкам юга, больше смерти боялась ею стать. Не стала и женой по-настоящему своему мужу, но также не могла считать себя разведенной – а значит, свободной – женщиной. Но тот, кто однажды уже отказал ей в разводе, отказал ей также и в близости.
А это значило, что почти наверняка отчуждение поселится между ними до конца дней. Значит, Амрит Суэль так и не оставила его, даже если на какой-то миг леди Орте так показалось. Что ж, такова ее скорбная доля и печальный удел: стать в лучшем случае служанкой в доме чужого, холодного, уставшего от ран, боли и одиночества мужчины. Прекрасный рыцарь с золоченым щитом, освободивший из плена ее, ее семью и друзей, пал на поле битвы за Элдойр, оставив вместо себя израненное подобие, живое напоминание о чем-то, что безвозвратно ушло и навсегда умерло в Ниротиле на той войне.
«Но влюбилась-то я в того рыцаря, – уговаривала себя Сонаэнь потерпеть, и не находила больше сил, – иногда… иногда же он бывает прежним?». Печальная истина состояла в том, что даже нового Тило, каким бы он ни стал, не было рядом. Злобного, придирчивого, настороженного и недоверчивого – его просто не было.
Он бросил ее.
И теперь Сонаэнь Орта день за днем металась по выскобленным пустым коридорам особняка и не могла найти покоя.
========== Наивность и память ==========
Четвертое письмо от Ниротиля отличалось от первых трех.
Его писал Ясень, и он же сообщал, что полководец подхватил простуду и слег. Триссиль едва успела остановить даже не одетую Сонаэнь от того, чтобы не броситься на север пешком – босиком, без денег и одежды, как угодно.
Она знала, что лечиться Ниротиль ненавидит, а его подорванное здоровье быстро превратится в тяжелую болезнь без должного ухода и лечения. Триссиль поспешила сообщить леди, что лучше бы она завела котенка: ухаживать за ним было всяко проще, чем за воином.
– Ну заболел. Ну и что, – уговаривала Трис леди, – Ясень написал бы, если бы было что-то серьезное. А что еще там написано?
Сонаэнь, потерпевшая очередную неудачу в попытках приобщить десятницу к грамоте, дрожащими пальцами пыталась развернуть свиток. Маленькое послание из мира, где чернила не пахли морем – в отличие от соколиной почты, это письмо передали с нарочным, и уже это заставило леди Орту волноваться.
От полководца в письме мрачно приветствовала леди Орту только привычная решительная подпись: размашистые, резкие символы его имени и девиза клана, давно почившего еще до эпохи великого королевства Элдойр.
Почему-то Сонаэнь читает совсем другие слова в каждом символе. Отчаявшись разгадать смысл письма, отбрасывает его.
– Поезжай, – наконец, сжалилась над ней Триссиль, опрокидывая в себя очередную стопку местного арака, – ты изводишь себя и меня, и скоро доведешь мастера Суготри.
– Я хозяйка Руин. Мне не следует отлучаться без дозволения супруга.
– Он-то дозволит, да-а, – протянула ружанка.
Как замечала Сонаэнь, уважение к Ниротилю, как воину, сочеталось у Триссиль с крайней степени презрением, которое она питала ко всему мужскому полу. Весьма характерные черты для опытных воительниц Элдойра.
– Дело дрянь, – весело отсалютовала Трис стопкой, чуть расплескав напиток, – миледи полностью погрузилась в пучину страсти к своему мужу.
Сонаэнь смолчала.
– Да брось. Я хорошо знаю его. Скажи мне, сестра-госпожа – это обращение Триссиль придумала сама и была им весьма довольна, найдя компромисс между своей родной культурой и обычаями города, – ты любишь его?
– Об этом не говорят, – выдавила Сонаэнь, больше всего на свете желая говорить только об этом.
– Конечно, говорят. Мы его семья, но мы не дадим ему отдыха души и покоя сердцу, а я и другие сестры меча не родим ему детей, – Триссиль мотнула головой, зазвенели перламутровые бусы в ее косичках, собранных в высокий хвост, – ты не оставила его, когда он оказался слаб. Стань его силой, сестра-госпожа. Может, тогда он не забудет и о нас.
– В наших традициях дочерей часто выдают замуж по договору, – почти через силу произнесла Сонаэнь, – и не смотрят на то, что мужья их не желают и не любят.
– Это ты зря, госпожа, – изрядно пьяненькая Триссиль почти храпела, – мастер пошуметь горазд, но отходит тоже быстро. А то, что говорит, будто не любит, вовсе не значит, что не любит взаправду…
Сонаэнь, словно не услышав, смотрела в пустоту. Очевидно, решив что-то для себя, встала с места. Оглядев спящую без чувств десятницу, вздохнула, прикрыла ее покрывалом, подоткнув его под ее свесившиеся с циновки ноги. Отодвинула кувшин с питьем как можно дальше от края и затушила лампу.
…
…Литайя Сона была красавицей.
Во всех пяти кланах не было второй такой красавицы, так считал отец Орта. Средний из братьев, он никогда не отличался выдержкой и благоразумием, но, однажды подпав под чары красавицы-южанки, пропал для семьи, клана, пропал для всего мира.
Уже не юный, он давно похоронил жену и детей и привык к вольной жизни без обязательств. И все же ясноглазая миремка, пускавшая в его сторону пылкие взгляды у колодца, тронула его, и спустя всего два месяца воин, привыкший брать то, что хочет, не мог представить, как взять ее.
